Они родились и росли по соседству.
Сын Куклы и Колдуна — из верхнего гнезда — был рисованый красавец. Белый с черными пятнами по всему полю, он гордо волочил крылышки по земле, будто ленился закинуть их за спину. Голову голубишка держал высоко и тоже гордо, чтоб все видели: он не чей-нибудь сын, а чистокровный столбовой трясун.
Впечатлительные соседские девчонки, только что одолевшие свои первые книжки, назвали голубенка Бовой Королевичем.
Зато сосед Королевича, сын безымянных тонных птиц, был совершенный воробьеныш. Представьте себе, Заморыш именно и походил на эту грязно-серую пичугу. Перышки на нем торчали в разные стороны, головка нетвердо держалась на худой длинной шее, а задумчивые, почти хмурые глаза постоянно смотрели в одну точку, будто Заморыш был слепой от рождения.
Через полмесяца, когда оба голубенка впервые поднялись на круг, разница между ними стала еще приметнее.
Королевич, медлительно взмахивая крыльями, ухитрялся почти не отставать от Куклы и Колдуна, важно летавших над домом. А бедный Заморыш бросался в воздух, как неумелые пловцы шлепаются в воду. Смело, да плохо. Слабые крылышки не позволяли ему держать верный круг, и голубенок тыкался из стороны в сторону, пока, открыв клюв, не сваливался под конец на крышу.
Старики уже положили вторые яйца и вскоре прогнали голубят из гнезд. Королевича это нисколько не смутило. Он сейчас же нашел себе прекрасную полочку — и живо пускал в ход клюв или крылья, если кто-нибудь пытался оспорить у него это место.
А Заморыша молодые голуби оттеснили в самый темный угол, где всегда пахло теплой прелью и сырым песком.
Дядя Саша, впервые увидев серого голубенка, выудил его из загона и посадил себе на ладонь. Старик долго разглядывал птицу, узил глаза, и я думал, что сейчас он скажет о ней беспощадные слова. Но дядя Саша безмолвно пошевелил губами и вернул Заморыша на его место.
Потом он достал с полочки Бову Королевича. Голубенок резко задергал головой, глаза его засверкали огоньком неудовольствия и испуга.
— Ишь ты! — удивился старик.— Такой малый, а поперек живет.
— Ну, как? — спросил я у своего приятеля.— Что скажешь?
— Ни сук, ни крюк, ни каракуля… — проворчал старик, и я не понял, к кому из голубят относилось осуждение.
Зато дед Михаил, завернувший как-то ко мне в гости, немедля и безоговорочно вынес приговор.
Бросив мелкий взгляд на Заморыша, дед Михайл сморщился, как от зубного нытья, и сказал, округлив пятаками глаза:
— Ну, жабенок! Душа, что в венике.
Бова Королевич, напротив, очень понравился ему.
Шли дни. Королевич все чаще и чаще задерживался на крыше. Красота его, казалось, достигла полного расцвета. Голубенок, верно, догадывался об этом. Он беспрерывно тряс головкой на картинно изогнутой павлиньей шее, блестел жемчужными глазами, задирал и без того высокий хвост.
Теперь уже Королевич не летал с голубями, а оставался на крыше, будто хотел и этим подчеркнуть свое отличие от других.
Молодые голуби побаивались трясуна. Он быстро гневался и не скупился на удары. И оттого даже взрослые птицы норовили отойти от него подальше, чтоб не попасть под удары длинного злого клюва. Заморыш, наоборот, почти вовсе не был заметен в шумной и пестрой компании голубей.
И все же неказистый птенец обратил на себя мое внимание. Слабый и неустойчивый в воздухе, он, казалось, не хотел ни замечать своей слабости, ни мириться с нею. Всякий раз, когда стая уходила в небо, Заморыш упрямо, почти отчаянно срывался с крыши и, спотыкаясь в воздухе, гнался за голубями. Он прыгал в небо без малейших колебаний, как будто был отличным летуном, а не хилой птицей.
«У него упрямый характер, но к характеру нужны крылья, — думал я со смешанным чувством радости и огорчения.— А крылышки у Заморыша, пожалуй, никуда не годятся».
И вот однажды я очень удивился, вдруг увидев в своей стае чужого и все же чем-то знакомого голубя. Он ходил с табунком на большой высоте, иногда резко скользил вниз и так же круто забирал вверх, догоняя стаю. Славный летун!..
Кто же это?.. Не угадаю…
Голубь опустился на крышу вместе со стаей — и тут же слетел на перила балкона. Я даже присвистнул от удивления: передо мной спокойно сидел Заморыш.
Это была та же малокрасивая птица в грязновато-серой одежке, с голыми красными ногами и узким хвостом. Только в глазах ее можно было угадать теперь ощущение нарождавшейся силы. И еще видел я в них веселый, то ли гордый, то ли озорной блеск — голубь надежно узнал высоту, и она опьянила его хмельной синевой неба. Слабый, но упрямый, Заморыш поверил в свои крылья. Я взял голубя с его полочки. Он сделал несколько угловатых движений, пытаясь вырваться из моей ладони. Я почувствовал крепость этих движений и еще раз удивился: хилая птица сумела с завидной быстротой нажить себе мускулы.
Нет, он, конечно, не стал за этот срок ни силачом, ни красавцем. По-прежнему взгляды всех захожих голубятников притягивал к себе нескромный Заморыш, а важный и пестрый Бова Королевич. Ну, что ж — пусть трясун почти не летал со стаей, а только красовался на крыше,— все равно в его стройном теле была скрыта большая сила, доставшаяся ему в наследство от родителей.
Однажды, перед тем как выпустить стаю на воздух, я услышал в голубятне резкий стук крыльев. Кто-то дрался,
Я открыл дверь и взглянул на гнезда и полочки.
Вон что! Силач Бова Королевич стоял против Заморыша и, резко выбрасывая крыло, старался ударить по голове серого голубенка. Избалованному и привыкшему к повиновению трясуну показалось мало своей жердочки, и он решил просто так, ради баловства, прогнать Заморыша с его места.
У голубей есть давний-давний, очень прочный закон. Как бы ни была беззащитна птица, никто не имеет права выгнать ее из родного гнезда или занять ее полочку. Даже самый сильный голубь, случайно попав на чужое место, старается поскорее выбраться из занятого другими жилья. Конечно, бывают в таких случаях и драки. Но незваный пришелец — пусть он силач и задира — все равно дерется вполсилы, будто понимает, что правда не на его стороне.
И вот Бова Королевич нарушил этот закон. Ни за что, ни про что он побил Заморыша, да еще клюнул его в голову, чтоб неказистая серая птица знала, с кем имеет дело.
Заморыш явно сдавал. Защищаясь одним крылом, он все отступал и отступал. Трясун загнал своего противника к самой стене.
И вот тут-то случилось необычное. Уперевшись хвостом в доску и, видно, поняв, что дальше отступать некуда, Заморыш внезапно и резко выбросил крыло, и Бову Королевича, как веником, смело с жердочки. Обозленный трясун тут же взлетел снова, и дробь ударов посыпалась на простую гонную птицу.
Уже вся стая взлетела на крышу, а Заморыш сидел на своей жердочке, мигал затекшим глазом и подергивал концами крыльев. И все же, мне показалось, он был доволен. Потому что впервые узнал свою силу, увидев, как свалилась гордая птица от его удара.
Я думал: важный трясун, получив отпор, перестанет задирать владельца чужой полочки. Но ошибся: в тот же вечер драка повторилась. Тогда я решил, что задира-трясун засиделся дома, и ему надо немножко полетать, послужить голубиную службу. Я посадил Бову Королевича в садок, прикрепил этот сетчатый ящичек к багажнику велосипеда и отвез голубя на окраину города. Вынув птицу из садка, сильно бросил ее в чистое летнее небо.
В незнакомом месте голуби почти всегда набирают большую высоту, чтоб поосмотреться и выбрать верное направление к дому. Бова Королевич тоже поступил так, но, уйдя под облака и увидев, что внизу все чужое и неизвестное, он внезапно сложил крылья и камнем повалился на ближний дом.
Плюхнувшись на крышу, Королевич от страха и неизвестности открыл клюв и, часто дыша, спрятался за трубу. Я насобирал щепок и стал кидать ими в голубя. Трясун втянул голову в плечи и не двигался с места. Потеряв надежду на возвращение птицы, я поехал домой.
Но, вернувшись к себе, пожалел голубя. «Все таки не гонная, а декоративная птица,— думал я о молодом трясуне, и тут же возражал себе:— Ну, и что ж что не гонная? Только под синим небом, под легкими облачками, рассекая воздух грудью, добывает голубь силу и веру в себя. А иначе не птица он…»
Вечером, придя с работы, заглянул в голубятню. Полочка Бовы Королевича была пуста.
На следующее утро я посадил двух почтарей и Заморыша в садок и погнал велосипед на окраину города, туда, где накануне выпустил молодого трясуна. Я и сам твердо не знал, зачем взял Заморыша. Может, мне хотелось поглядеть, как будет вести себя юный гонец. Не струсит ли, не растеряется, как растерялся его однокашник трясун?
Бова Королевич по-прежнему сидел возле трубы. Он зло потряхивал головой, и глаза его горели голодным блеском.
Я вынул из садка голубку и осторожно разжал ладонь. Красная почтовая птица свечой взмыла в воздух и пошла было по кругу. Но вдруг, точно опомнившись, она резко отвернула в сторону и быстро скрылась из глаз.
Обычно голуби, засорявшие где-нибудь на чужой крыше, услышав шум крыльев и увидев собрата, тут же поднимаются в небо. Бова Королевич, этот задавака и лентяй, только теснее прижался к трубе. Тогда, кинув в трясуна щепкой, я выпустил в воздух старого почтаря. Бова Королевич не обратил внимания и на него.
Прежде чем освободить из садка Заморыша, я надолго задумался. «Трясун не полетел за почтарями,— соображал я,— значит, и Заморыш не пособит делу. А риск велик. Молодой голубь тоже может не найти свой дом. Это ведь первый его дальний полет…»
Пока я пытался спугнуть Бову Королевича с крыши и выпускал почтарей, вокруг меня собрались мальчишки. Они давали мне всякие советы, отчаянно жестикулируя и споря друг с другом.
Наконец, один из них сказал:
— Мы, знаешь, как сделаем? Мы вот как сделаем. Я залезу на крышу, и спугну этого лодыря. А ты тогда кидай своего из садка. Ладно?..
Я согласился.
Мальчишки живо где-то добыли лестницу и вскоре очутились на крыше. Свистя и размахивая руками, они пошли к трубе, за которой прятался Бова Королевич. Трясун, вместо того чтобы взлететь, стал пятиться от мальчишек.
Но вот отступать трясуну стало некуда. Он несколько раз дернул крыльями, пытаясь удержаться на краю крыши, но не смог сохранить равновесия и, ломая рулевые перья, сорвался вниз. У самой земли он с трудом подгреб воздух под себя и в три взмаха оказался над домом.
Я торопливо подбросил Заморыша. Он резко ушел вверх, набрал высоту и весело захлопал крыльями. Радовался, что, наконец, свободен, что волен лететь, куда захочет, что снова под его грудью тугой, как речная струя, воздух. Обе птицы несколько раз пронеслись над домом.
Но такой полет на чужом кругу не устраивал Заморыша. Я видел это. Тонный голубь все отходил и отходил в сторону. Тревожнее, резче становились его движения. Конечно же, он должен был искать свой дом, свой круг. И вот Заморыш выбрал дорогу и пошел по прямой. Бова Королевич бросился было за ним, но вскоре отстал и начал топтаться на месте.
Заморыш, увидев это, замедлил движение, повернул и оказался рядом с Бовой Королевичем. А потом опять направился к дому. Трясун протащился за ним над двумя кварталами, сбился и стал петлять.
И опять Заморыш вернулся за ленивым и глупым красавцем.
У меня не хватило терпения ждать их, и я сел на велосипед.
В этот воскресный день мне надо было побывать на голубинке. (Так называют у нас голубиные базары). Вернулся домой только к обеду.
Ни Заморыша, ни Бовы Королевича в голубятне не было. И только уже к вечеру я заметил на горизонте точку. Она то превращалась в небольшое пятнышко, то снова становилась похожей на булавочную головку. Иногда мне казалось, что рядом с первой точкой появляется вторая.
Солнце запало за горизонт, когда Заморыш появился на своем кругу. Он ходил на большой высоте, не снижаясь, будто ждал кого-то и не желал один являться в свой дом. Внезапно гонец полетел в сторону и исчез из глаз. Вскоре я услышал свист крыльев и, взглянув на небо, увидел два черных силуэта. И вот оба голубя опустились на крышу. Это были Заморыш и Бова Королевич.
Я был почти уверен: теперь между молодыми голубями наступит мир. Конечно, птицы не люди, но все-таки они как-то понимают, кто им делает добро. А ведь Заморыш оказал большую услугу сверстнику — помог ему найти свое гнездо.
Но родовитый трясун оказался совсем неблагодарной птицей. Он злом заплатил за добро Заморышу.
Утром следующего дня в голубятне опять случилась драка. И снова ее начал Бова Королевич. Он решил окончательно прогнать Заморыша с его жердочки. Драка эта кончилась неожиданно для меня. Сначала гонная птица защищалась, как обычно, отбиваясь клювом и крылом и отступая в угол. Но внезапно на полпути Заморыш остановился. Глаза его заблестели от гнева. Бова Королевич не заметил этого. Он продолжал наступать на Заморыша, веря, что тот должен, как всегда, уступить ему.
И трясун даже не успел загородиться, когда перед его глазами с быстротой ветра дважды просвистело серое крыло. Теряя перья, почти ослепнув от ударов, Бова Королевич повалился на пол.
На следующий день он еще раз решил попытать счастья и снова был сбит на пол. И только тогда трясун решил оставить в покое гонца. Важный красавец смирился со своим поражением.
Незримо бежало время. Наступила осень. Бова Королевич по-прежнему часами просиживал на крыше.
Зато Заморыш пользовался всякой возможностью полетать. Неутолимая жажда полета, такая же сильная, как жажда воды, тянула его в синий океан неба. Там он нередко оказывался выше других птиц, будто звал их последовать своему примеру. И, казалось, что облака, как волны, качают его на своем гребне.
С каждым днем фигура серого голубя становилась округленнее, а мускулы жестче. На земле он тоже не оставался без нужного дела; подолгу и усердно чистил свои перья. Мне даже казалось, что они уже не серые, а синевато-дымчатые.
А Бова Королевич, которому красота досталась от рождения, мало ценил ее. Он не хотел причесываться и купаться, как это делали остальные птицы, и его соболий наряд постепенно ветшал и портился.
Пришло время линьки голубей. Это очень трудная пора для птицы. Почти болезнь. Зато после линьки птица щеголяет в новом наряде, таком чистом и тугом, будто его помыли в крахмале. Иной раз бывают и неожиданности. Совершенно белый голубь после линьки становится пестрым, светло-желтый темнеет, а черный становится серым.
В самом начале линьки я уехал с дядей Сашей и дедом Михаилом на рыбалку. Жили мы в палатке на берегу ключевого горного озера, жгли костры и набирались здоровья. Иногда вспоминали о голубях. Как-то они поживают в это, нелегкое для них, время?
Вернувшись с рыбалки, мы все вместе отправились ко мне.
Первый, кого я увидел в голубятне, был Бова Королевич. Линька почти не изменила его. Он по-прежнему был в белом пере, только черные пятна немного повыцвели, стали серыми. Это полбеды. Хуже другое. Ленивый Бова Королевич уже успел запачкать свое новое оперение, и концы длинных, низко опущенных крыльев слиплись от глины.
Переглядев всех голубей, я вспомнил о Заморыше. Где же он? На темной угловой полочке его не было.
Но тут я обратил внимание на гнездо в сторонке, под самым потолком. Раньше оно пустовало. Теперь около него сидела голубка с белым воротничком на шее С кем же она свила себе дом?
Я осторожно протянул руку и достал из гнезда голубя, сидевшего на яйцах. Выйдя на свет, оглядел голубя и удивился. У меня в ладони была стройная темно-голубая птица. На круглой Красивой голове сверкали смелые красно-желтые глаза.
И вдруг я обрадованно охнул. Заморыш! Это же он, сын безымянных гонных птиц, смельчак и работяга. Вон как перелинял, вон какой удалец стал!
Моим приятелям, верно, надоело меня ждать. Дядя Саша и дед Михаил, ворча, вышли на балкон.
Увидев у меня Заморыша, дед Михаил прищурил глаза и прищелкнул языком:
— Ты где это, слышь, такую красаву добыл? Я рассмеялся:
— Да ведь это жабенок. Ты что, не узнал его?
Дед Михаил подмигнул дяде Саше и сказал, посасывая трубку:
— Рыбаки да охотники, известно, одну правду говорят. Поговорка о том есть.
— Да нет же! Честное слово, это тот самый гонец, которого ты видел.
— Ну да? — удивился старик. — Он что, еще раз родился или как?
Помяв в раздумье бороду, дед Михаил спросил:
— А тот-то где, трясун?
Я кивнул на полочку.
Оба старика просунули в дверь головы, и я услышал их отрывочный разговор.
— Этот, что ль? — спрашивал дядя Саша.
— Вроде бы.
— Сел волдырем — и ни с места,— прогорчал дядя Саша.
И оба старика, махнув рукой, пошли в комнату.
Внезапно дед Михаил остановился и, подергав усы, сказал мне, как всегда, очень решительно:
— Ты ему, Заморышу, имя-то перемени. Нечего зря обижать птицу. Понял?
