ПЕРЕВАЛ
На перевале со дня на день ожидали метель. Случись такое монтажникам, которые тянули через горы высоковольтную линию электропередачи, пришлось бы отсиживаться в долине до весны. Согласиться на это они не могли.
Верхняя точка перевала была уже достигнута. Оставалось установить еще одну опору. Дальше начинался пологий спуск в долину.
Но последнюю из установленных опор от места следующей отделяло глубокое ущелье, которое в стороне упиралось в отвесную скалу. Прежде вдоль скалы был широкий карниз, на нем свободно могли разминуться две машины, но сейчас часть его неожиданно обвалилась.
Монтажники кинулись измерять то, что осталось. Выходило, что трактор пройти может, но только левая гусеница будет царапать стенку отвесной скалы, а траки правой почти на треть повиснут над ущельем.
Проделать этот цирковой номер, по мнению монтажников, мог только один человек — тракторист их строительного участка Александр Свиридов, парень молодой, но уже весьма опытный и знающий себе цену. Но Свиридова в лагере не было. Неделю назад он отпросился «на пару деньков» в город и не появлялся до сих пор.
Сейчас на тракторе работал вчерашний фезеошник Костя Синичкин.
У него один вид клыкастого ущелья вызывал сосущий холодок под ложечкой. Думать об установке мачты без трактора и его лебедки не приходилось. Можно было бы дать телеграмму и вызвать из города опытного тракториста. Но радист — одно к одному! — уже второй день копался в своей умолкшей машинке. Ждать тоже было нельзя. Погода портилась на глазах.
Монтажники хмурые стояли возле ущелья. Молчали. Думали. Отчаянно ругались и снова думали. Ничего не получалось.
— Ладно! — отчаянно махнул рукой Костя Синичкин. — Попробую…
— Куда тебе! Загремишь!
В это время к монтажникам подошли начальник участка и какой-то коренастый парень в новенькой телогрейке, в сапогах и без шапки. Ветер кудлатил его черные вьющиеся волосы. Парень сдержанно поздоровался и сразу направился к трактору.
Монтажники сгрудились у самого обрыва и, затаив дыхание, следили, как трактор медленно, словно с завязанными глазами, продвигается вперед.
— Завалится — кабинку не откроешь…
— А ты не каркай!
Вот самое узкое место. Левая гусеница скрежещет по , гранитной стенке. Из-под правой сорвался камень и, ударяясь о выступы, полетел вниз. Костя Синичкин увидел, как трактор, медленно кренясь, начал оседать на правый бок. Костя закрыл глаза.
Кто-то дернул его за рукав. Костя обернулся. Перед ним стоял Свиридов.
— Другого вызвали? — прохрипел он.— Вместо меня?..
— Явился… Можешь уходить! Не мешай!..
В хриплом голосе ‘Кости было столько ярости, что Свиридов, почувствовав недоброе, поспешил отойти.
В городе он встречался с давними дружками. Деньги были, и приятели «разгулялись». Опомнился Свиридов на пятый день.
Пока добирался к перевалу, прошли еще сутки. Оказалось, спешил зря. На его месте, видно, работал уже новый тракторист.
А Костя Синичкин вот-вот побежит к машине, которая ощупью продолжала ползти по карнизу. Костины руки сжались в кулаки, словно в них были рукоятки управления. На лбу выступили крупные капли пота. Метр… еще метр… Трактор пыхнул синим дымком и разом прибавил ход. Опасное место осталось позади. Вслед за Костей все монтажники закричали: «Ура!»
Свиридов пренебрежительно усмехнулся. Он видел, как новый тракторист и начальник участка в толпе ребят прошли вниз, к палаткам. Слышался голос восторженного Кости Синичкина. Выждав минут десять, Свиридов двинулся туда. У него было твердое решение — уволиться и немедленно уехать.
Выслушав Свиридова, начальник участка спросил:
— Комсомолец?
— Нет.
— Путевку от комсомола на стройку получал?
— Получал.
— Уволить не могу. Спрашивай у горкома. Тут как раз секретарь приехал. Он сейчас к ребятам в палатку пошел. Отпустит — пожалуйста.
— Ну, этого-то мы уломаем! — обозлился от неожиданного препятствия Свиридов.
В палатке монтажников ребята сидели вокруг нового тракториста. «Ишь, расхвастался!» — подумал Свиридов, ощупывая палатку недобрым взглядом.
— Эй, братва!—крикнул он как можно независимее.— Сюда комсомольский секретарь горкома не заходил?
Чернявый тракторист быстро встал.
— Это я. Пулат Ходжаев. Будем знакомы. У вас что?
— А-а-а… Э-э-э…— Свиридов начал хлопать себя по карманам, словно в поисках спичек.— Я?… Нет… Меня?.. Можно мне, товарищ секретарь, вступить в комсомол?
«НИЧЕЙНАЯ» ЗЕМЛЯ
Она была знакома нам до последней былинки. Узкая и относительно ровная полоска земли была пропастью, разделявшей два непримиримых лагеря. Перейти ее или просто появиться на ней было неизмеримо опаснее, чем преодолеть те кручи в горах Памира, где старинные надписи на скалах предупреждают: «Путник, знай: на этой дороге ты подобен слезинке на реснице Аллаха».
«Ничейная» земля начиналась у наших окопов пологим песчаным скатом, покрытым жухлой осенней травой. Дальше, за колючей проволокой в два кола, она становилась неширокой долинкой какого-то безымянного ручья, а затем, снова взгорбившись картофельными полями по цепи невысоких холмов, обрывалась у переднего края противника.
И днем, и ночью при ослепительном свете вражеских ракет, который заставлял чувствовать себя козявкой под увеличительным стеклом, мы смотрели на полоску «ничейной» земли и мысленно прокладывали свой путь к тем маленьким бурым кочкам, которые означали огневые точки врага.
— Как же, пробежишь по этой ладошке!— молодой солдат в новой шинели, навалившись грудью на бруствер, показал пальцем на долинку перед холмами.— Аккурат, прищучит!..
— Так уж и прищучит?—с сомнением отозвался его сосед.— Вон, сержант Стихин с самого начала на передовой, а жив…
— Везет человеку,— не сдавался молодой.— Нет уж, мне…
— Боец Гусаков!!!
Молодой солдат спрыгнул с приступки на дно траншеи и обернулся. Перед ним, сурово сдвинув черные брови, стоял сержант Стихин.
— Я вас спрашиваю, боец Гусаков,— голос сержанта был беспощадно холоден, в нем, казалось, даже проскальзывали нотки раздражения. — Вы что тут панику разводите?!
— Так я… я ничего…— Гусаков взмахнул рукой, помогая себе жестом.
— Вы почему руками размахиваете?!— оборвал его сержант.— Никакой дисциплины! Я разрешал вам говорить?
В это время раздалась команда на обед.
— После обеда,— приказал сержант,— возьметесь за уборку блиндажа. Да чтоб все блестело! Как на свадьбу!
На нарах они сидели рядом. Удобно устроившись с котелком на колене, сержант Стихии аппетитно ел кашу. Хмурый Гусаков, давясь, кое-как глотал давно осточертевшую всем пшенку.
— Э-эх!—вздохнул он, пряча ложку за голенище.— Картошечки бы сейчас!.. в мундирах… У меня ведь, понимаешь, завтра день рождения… Девятнадцать стукнет. Мама, бывало, в этот день картофельных шанег напечет, пирогов с грибами… Ребята соберутся…
— Товарищ Гусаков, вы не забыли о своих обязанностях?—прервал воспоминания бойца сержант Стихин.
— Никак нет!— с подчеркнутой готовностью вскочил Гусаков. И подумал невесело: «Что за человек? Душа у него — меньше воробьиной!»
Спать Гусаков, наказанный уборкой блиндажа, улегся далеко за полночь. Вытряхивая в траншее плащ-палатки, он видел, как висли в небе вражеские осветительные ракеты. Где-то неподалеку рванула мина, за ней другая. Злобно пролаял пулемет. Искорки трассирующих пуль веером прошли высоко над головой. Было холодно. Начал падать снег.
Он проснулся, когда все еще спали. Только сержант Стихин сидел возле двери и старательно зашивал разодранную полу белого маскхалата. Когда глаза освоились с полутьмой блиндажа, Гусаков увидел возле себя котелок с картошкой. К душке была прикреплена записка: «Дорогому товарищу и бойцу Владимиру Гусакову от 3-й роты. Поздравляем с днем рождения!»
Не уверенный, сон это или явь, он вылез из блиндажа и невольно закрыл глаза. Кругом белым-бело. На «ничейной» земле лежал ровный снег. Только в сторону картофельных полей от нашей траншеи тянулся след, словно проволокли что-то, да чернело несколько минных разрывов.
