Недавно в Ленинграде СОСТОЯЛСЯ международный конгресс иранского искусства. Лучшие сокровища иранского искусства эпохи Сассанидов — эпохи высшего расцвета Ирана — найдены на Урале главным образом в Чердынском, Кунгурском и Кудымкарском районах. Это — блюда, светильники, чаши для фруктов и другие предметы домашнего обихода привидегированных сословий. На всех вещах прекрасно сохранились изображения царских охот, бытовых, религиозных и мифологических сцен.
Найденные На Урале вещи сейчас находятся в Эрмитаже в Ленинграде. Они говорят о том, что полторы тысячи лет назад существовали оживленные и длительные связи Урала с Ираном.
Последние чрезвычайно ценные находки, сделанные на Урале в 1921 году, привлекают внимание иранистов всего мира.
Клад, найденный около деревни Турушевой, в верховьях Камы, содержит замечательно ценные в художественно-историческом отношении вещи, например, серебряное блюдо с изображением царя Шапура 1 на львиной охоте (III век), блюдо изображающее царя Бахрама Гура (V век) с невольницей Азадэ. Это романтический мотив, отображенный в поэзии великого иранского поэта Фирдоуси.
В том же году найдено около Кунгура еще одно ценное блюдо с изображением царя Хозроя (VI век), наблюдающего за охотой наследника.
Вопрос о том, какими путями и благодаря каким социально-экономическим факторам возникли и развивались связи Ирана с Уралом, неопровержимо засвидетельствованные интереснейшим:и находками, тесно связан с изучением истории народов нашей страны, обитавших в ТО время на территории Урала.
Уральский иранист Н. Н. Бортвин написал специально для «Уральского следопыта» печатаемый здесь рассказ на тему о находках на Урале предметов иранского искусства и их происхождении.
Медвежий угол
В деревеньке Турушевой всего 20-25 дворов. Она совсем затерялась среди лесов, болот и увалов.
3а избами, на западе, вьется узенькой полоской река Кама. В этой речушке трудно узнать ту широкую и многоводную Каму, которую мы привыкли представлять покрытой медленно движущимися плотами, пароходами, тянущими наливные баржи с нефтью к заводам Урала, Каму с шумом ее городов и пристаней.
Этот контраст между Камой у деревушки Турушевой и Камой в нашем представлении усиливается еще и тем, что и течет-то она здесь необычно — с юга на север, а не с севера на юг.
Через речушку перекинут деревянный скрипучий и зыбкий мостик. Далее начинаются увалы — невысокие холмы с отлогими скатами, медленно понижающимися к северу, с поперечными балками, прорытыми весенними водами.
Увалы местами покрыты узкими полосками пашен, а большей частью – широкими пятнами лесов.
Ложбины на вершинах увалов заняты болотами, почти непроходимыми летом.
Таково все пространство между верховьями Камы и Вятки.
Если человеку в течение десятилетий удавалось отвоевывать у леса с помощью огня клочки для своих пашен, то болота оставались пока неприступными.
***
Деревенька проснулась с восходом солнца. Бабы доили коров, а наиболее расторопные уже выгоняли их за околицу, где старый пастух Андрей со своим внуком — подпаском Иванкой ожидали стадо.
Дед сидел на пне давно срубленной лиственницы и ковырял лапоть. Иванко насвистывал какой-то неопределенный мотив, навеянный летним розовым утром. Верхушкидеревьев были подернуты легким румянцем.
Стадо собралось.
— Погнали! — сказал дед.
Иванко щелкнул кнутом. Глухой звон ботал, навешанных на шеи коров, стал удаляться в глубь леса.
К полудню коровы наелись травы и напились из небольшой ямки у болота. Теперь стадо находилось на довольно обширной прогалине среди леса. Коровы мирно пережевывали жвачку, отмахиваясь хвостами от оводов.
Пастухи расположились под двумя стоявшими на отшибе кедрами, позавтракали круто посоленным ржаным хлебом и печеным в золе картофелем.
Дед рассказывал что-то среднее между сказкой и бывальщиной. Внук лежал на брюхе, слушал и болтал ногами.
— Много лет прошло, как наши деды добрались до Камы, а раньше, говорят, здесь жили какие-то «чудаки», — говорил дед. — Кланялись они дереву. Навешивали на него посуду серебряную. Несли меха собольи и беличьи. Одно слово — чудь! Своей пользы не понимали…
Любили они, видно, такие прогалины, на какой мы сидим, под свои мольбища приспосабливать. Был я как-то в молодости у пермяков на мольбище. А жили они тоже чудно, не по-нашему. Кереметью мольбище называлось. Такая же вот прогалина. Народу собралось из разных деревень много. Старик один, что, видно, был среди них по богаче да посмышленее, принес с собой бусов да ленточек. Хорошо на миру-то приторговывал. Он же у них как будто и за попа был. Корову на жертву колол, какие-то наговоры нашептывал. Ну, и опять же на пиршестве по праздничному случаю ему же лучшие кусочки попали.
Так путал дед живые воспоминания с преданиями. Иванко слушал, развесив уши, и в его воображении вставали сказочные.
— Трифон Вятский сжег то дерево, которому язычники поклонялись, чтоб показать беспомощность богов их, -продолжал дед. — «Дурак ты, сказали ему кудесники, что бога сжечь хотел. Так и будет он, бог-то, в стволе сидеть пока дерево горит? Нет. Не на того напоролся! Бог в корни ушел … »
Было у «чудаков» сказание, что, как вырастет среди елей да пихт березка, тут им и конец: придут белого царя люди. Пробудились это они как-то и смотрят, а белая березка стоит у опушки леса, уже выше роста человеческого. Видят, делать нечего: сбылось сказание. Собрали свое имущество, да вместе с ним в землю и закопались. А богатства у них были несметные. Часто в наших местах с давних пор то чудское серебро находят, — закончил дед свой рассказ, а Иванко и не заметил, как телка тетки Марьи от стада отбилась. Лишь слабый гул ботала указывал, в какую сторону ушла шальная телка. Интересно было Иванко послушать, что еще дед расскажет, да телку мог медведь задрать. Медведей полно в тамошних лесах, а с теткой Марьей весь век не разделаешься!
Вскочил Иванко и, перекинув кнут через плечо, побежал за телкой.
Бежит Иванко, а дедовы слова из ума не выходят. «Что это за «чудаки» такие? Откуда это у них было серебра несметное количество, когда в нашей деревне серебряный рубль или даже полтинник не у всякого сыщешь? Бывает и так, что к весне хоть зубы на полку выкладывай, во рту от них не велика польза».
За этими мыслями Иванко не замети, как пробежал первые деревья на опушке. Вдруг его нога провалилась глубже щиколотки, он повалился вперед носом и расцарапал лицо о сухой валежник. От неожиданности, тупой боли в ноге и ссадин на лице пастушонок долгое время не мог понять в чем дело.
Опомнившись, он заметил дыру в земле. Запустил руку в дыру. Рука наткнулась на что-то твердое и гладкое.
Мелькнула мысль: «Уж не чудской ли клад?»
Стал рыть — то руками, то кнутовищем. Сердце стучало учащенно. Минут через-пять работы из дыры что-то блеснуло. Еще мгновение — и на солнечный свет был извлечен предмет, похожий на обычное ведро с дужкой. На его боках кое-где виднелись комья сырой земли, а где земли не было, предмет отсвечивал серебристым блеском. Ведро было заполнено грязью, но уже чувствовалось, что внутри что-то есть, кроме нее. Быстро перевернув ведро, Иванко увидел, что из него вместе с грязью вывалилось несколько предметов, но грязь плотно пристала к ним и хорошо рассмотреть, что это были за вещи, было невозможно.
— Дедушка! Я что-то нашел. Беги скорей сюда! — кричал Иванко, забыв про марьину телку. Но расстояние было велико, дед глуховат, а потому он не слышал иванкиных криков.
«Первым делом — зачерпнуть воды, обмыть и хорошенько рассмотреть, что это за находка», — думал Иванко.
Путаясь ногами за кнут и сгибаясь от тяжести — ведро с вещами и остатками грязи весило много больше полпуда – Иванко торопливой рысцой бежал к ямке, где поили коров, а до нее было версты две.
Больше часа прошло, прежде чем внук возвратился к деду. Потный, усталый, но все еще торжествующий, опустился он около деда, начинавшего уже беспокоиться долгим отсутствием внука.
Дед был изумлен усталым видом Иванка, вернувшегося без телки, а еще больше странным предметом, который тот принес.
Иванко перевернул ведро, и из него выпали, теперь уже чистые, четыре серебряных тарелки, два серебряных предмета вроде чашек (или лампадок) и несколько обручей из серебряной витой проволоки толщиной чуть не в палец.
И дед и внук углубились в рассматривание удивительной находки.
На двух блюдах изображалась охота, на одном был крест, четвертое было покрыто расходящимися из центра бороздками, как на поле после пахоты, с той лишь разницей, что поле пашут с края на край, а не с средины.
На блюдах с изображением охоты люди стреляли из луков в львов и в диких коз.
Да, это были львы! Иванко видел их на картинке, которую соседний мальчишка приносил из школы. Фигура этого сильного зверя хорошо запомнилась ему.
Человек, стрелявший в львов, скакал на коне. Что касается второго охотника, то он сидел на каком-то чудовищном звере с длинной шеей, сзади него была не то женщина, не то ребенок — так мала ростом была она по сравнению с охотником. Как ни старался Иванко припомнить, не видал ли где он такого чудного зверя, но припомнить ничего не мог. Долго рассматривал это блюдо и дед и долго соображал над изображенным на нем заседланным чудовищем.
Вдруг лицо деда просияло, и он спросил:
— А знаешь, Иванко, на ком едет этот охотник с маленькой женщиной за спиной?
— Нет, — глухо ответил мальчик.
— Да это верблюд. Слыхал я еще в молодости, как один солдат, ходивший на замирение азиатов со Скобелевым, про этих странных животных рассказывал: шея длинная, горбы на спине и целые дни могут идти по пескам без питья.
У чаш были припаяны ручки, а сверху они были украшены рисунками цветов и растений и, кроме того, на одной из них были изображены верблюд, лошадь, коза и олень, а на другой — слон.
Пастухи, конечно, не могли догадаться, что эти предметы служили когда-то светильниками.
Когда насмотрелись вдоволь, Иванко рассказал деду, как им была сделана находка.
Дело уже клонилось к вечеру. Надо было гнать стадо обратно. Марьина телка не вернулась, но искать ее теперь было поздно.
— Ну, авось и сама явится!
Разделив вещи, чтобы легче было нести, пастухи вместе со стадом возвращались домой. Целый рой мыслей бродил в голове Иванка, когда он плелся за стадом под гул ботал.
«Ну, и взаправду чудаки когда-то здесь жили. Блюда да чашки делали из серебра, а в зверей, как деревенские мальчишки, из лука стреляли. Нет, чтобы купить ружье… С ним на льва половчее было бы охотиться… Да и на охоту ходили, видно, не ближе, чем солдат со Скобелевым. У нас белки, да еще разве медведи, а тут тебе: львы, слоны, верблюды… Разве вот только этим «чудакам» все это привозили откуда-нибудь, как привозят теперь всякие картинки в школу?»
А дед в это время размышлял о том, как он будет рассчитываться с Марьей, если ее телка сама не вернется.
Марьина телка действительно не вернулась, но Марье и ее мужу Ивану очень понравилась находка пастухов. Сошлись на том, что без шума Марья забудет про телку, а пастухи отдадут клад. К зиме Иван обещал выдать деду в придачу мешка два картошки, мешок ржаной муки, а Марья — крынку топленого сала.
Летом мужики пастухов кормят, а тут, глядишь, и зима обеспечена. И дед строго наказал Иванку никому не болтать про находку. Парень был не из болтливых — в лесу рос, да и болтать было некогда.
Пельменный пир
Иван Ширяев рассчитал, что если серебряные обручи, найденные пастухами, рассечь на две-три части, то получатся гвозди по четверти и можно будет сбрую вешать.
Жена Ивана, Марья, думала о том, какое впечатление произведет, если соседей и кумовьев из ближних деревень в заговенье угостить из блестящего ведра пельменями…
Ведро было вместительное — как раз на три четверти казенного. Хорошо было бы наложить его до краев горячими пельменями и внести, взяв за дужку, на стол среди честной компании. Да и блюда были хороши — местами на них по серебру была позолота… Серебро местами от лежания в земле почернело, но это можно поправить.
Марья взяла блюда и направилась с ними к Каме, старательно потерла песочком и промыла водой. Правда, серебро и позолота при этом поцарапались, а в сделанных в блюде надписях стало трудно различить руку делавшего их когда-то чеканщика от дела марьиных рук, но зато блюда блестели, как только что вышедшие от мастера!..
Подходила пора зимнего заговенья. Кумовьям было послано приглашение. Пельмени у Марьи были заготовлены и лежали на морозе. Иван на стенке у входной двери развешал на серебряных гвоздях хомуты и сбрую, крепко пахнувшие дегтем, припас четверть вина. В назначенный день собрались гости – свои деревенские и приезжие.
Через много веков вещи опять служили людям примерно так, как служили они своим первым владельцам. Только блюдо с крестом стояло на божнице. Серебряная чашечка, внутри которой был нарисован слон, была наполнена солью. Вторая чашка — та, на которой были изображены лошадь, верблюд, олень и коза — была почти до самого края наполнена салом, а во все четыре ее рожка вставлены светильни из кудели. При недостатке керосина этот светильник вполне мог заменить лампу. Конечно, никто и не подозревал, что этот сосуд выполнял как раз ту обязанность, для которой он предназначался с самого своего рождения.
Пока Марья доваривала последние пельмени, чтобы наполнить серебряное ведро, гости вертели во все стороны невиданные предметы и, пораженные их великолепием, больше молчали.
После первых стаканов вина и порций пельменей языки развязались.
Внезапно нахлынувшие от необычных вещей впечатления, путавшие мысль, теперь улеглись в их голове. У пирующих начали складываться несколько фантастические и наивные теории, касавшиеся появления этих вещей в родном крае.
Кто-то рассказывал легенду о захоронившейся с богатствами чуди, примерно ту, которую рассказал своему внуку дед-пастух.
— Никакая тут чудь не при чем! – сказал бывший красноармеец. — Все это буржуи оставили, когда бежали, кто в Сибирь к Колчаку, кто к англичанам в Архангельск.
Хотя принадлежность вещей правящему классу действительно казалась несомненной — об этом свидетельствовало серебро и позолота, но зачем буржуям было украшать свою посуду такими нелепыми с современной точки зрения рисунками, как охота на льва из лука?
В это время на улице послышался звон колокольчиков. Кто-то подъехал к дому. Хозяин вышел встретить нежданного гостя. И вскоре возвратился с человеком в одежде городского покроя.
Это был работник земельного отдела соседнего округа, ехавший в командировку. До станции, где можно было сменить лошадей и обогреться, оставалось еще километров десять, а на дворе стоял мороз. Завидев огонек в окне, он решил попросить разрешения обогреться и закусить.
Проезжий был поражен посудой хозяев. На днищах некоторых из вещей он заметил какие-то надписи на неизвестном ему языке.
— Товарищи! — обратился он к хозяевам. Перед нами вещи, видимо, необычной исторической ценности. По законам советской власти они подлежат сдаче в государственные музеи. Владельцы, конечно, будут вознаграждены в установленном размере. Я должен буду взять с хозяина обещание сохранить все эти предметы до приезда уполномоченных лиц. Предупреждаю, что, если вещи сохранены не будут, виновные будут отвечать по закону.
После этого приезжий достал из портфеля несколько листов бумаги, положил бумагу на казавшиеся ему более интересными изображения и потер карандашом. Тоже сделал он и в отношении наиболее четких надписей. Карандаш, задевая за неровности рисунка, дал довольно удовлетворительные оттиски. Специалисты по ним могли судить о характере предметов и их исторической ценности. Оттиски были аккуратно сложены в портфель, деревня и фамилия владельцев отмечены в свободном углу листа.
Вещи сохранились до приезда командированных за ними лиц.
Владельцы были вознаграждены по весу серебра.
Находка действительно оказалась очень ценной и вскоре поступила в Государственный Эрмитаж в Ленинграде, где сосредоточено богатейшее в мире собрание подобных предметов.
Здесь вещи из Турушевой были разделены на две части. Блюда, с изображениями креста и покрытые радиальными бороздами попали в византийский отдел, остальные вещи были размещены среди иранских изделий времен правления Сассанидов.
Многие из вновь прибывших предметов нашли здесь прямых сородичей, даже братьев и сестер, вышедших из одной семьи, почти одногодков. Но были и такие, которые могли гордиться своей исключительностью.
Экскурсия по Эрмитажу
Чтобы разузнать историю клада, присоединимся к экскурсии студентов-востоковедов, состоявшуюся после водворения уральских находок на свои места в витринах Эрмитажа.
— Витрины, перед которыми мы собрались, вмещают богатейшее в мире собрание иранских вещей, которые были изготовлены в правление династии Сассанидов, то есть, с третьего по седьмой век нашей эры, — начал руководитель экскурсии профессор Гренер. – Кстати, замечу, что, по крайней мере, четыре пятых из них были найдены в верховьях Kaмы и Вятки.
Но не сами по себе вещи должны интересовать нас. Ценность этих вещей не в серебре и золоте, а в том, что это — живые обрывки истории.
В них заключен труд рудокопа, копавшего руду, техника-металлурга, плавившего серебро, искусство мастера, придававшего им форму, и выражена идеология того класса, которому они служили.
Царство Сассанидов то расширялось до Средиземноморского побережья, то отступало к Тигру, то слегка переваливало через Кавказ, вбирая в себя Армению, то снова отходило в несколько к югу, но основной его территорией был Иран.
Иран — это плоскогорье до тысячи метров высоты, окруженное горами, расширяющееся к востоку, ограниченное с севера Каспийским морем, а с юга – Персидским заливом. Горы круто обрываются к окружающим плоскогорье низменностям и постепенно сливаются с ним. Плоскогорье лишено стока, и немногочисленные реки теряются среди внутренних озер и болот.
Склоны гор покрыты плодородными почвами. Орошаясь горными потоками, они дают обильные урожаи. Здесь даже в диком состоянии встречаются многие злаки и фрукты. Но центр плоскогорья — это пустыня: климат сух и резок, леса отсутствуют, лишь некоторые участки покрыты степной солончаковой растительностью. Зато террасы, спускающиеся к Персидскому заливу, благодаря обилию тепла и достаточности влаги, изобилуют финиковыми пальмами и маслинами.
Пути сообщения, представляющие караванные тропы, сходятся к немногим проходам между горами. Здесь-то и располагались немногочисленные города-крепости. Они контролировали всякое движение через плоскогорье.
Такому положению во многом был обязан расцвет династии Сассанидов, как посредников между Западом и Востоком.
В горах было много полезных ископаемых: серебро, олово, железо и нефть. Серебряные рудники усиленно разрабатывались и к девятому веку были истощены. Выходы нефтяных газов использовались как неугасимые факелы на алтарях огнепоклонников. Возможно, что нефть применялась и для светильников, подобных найденным у деревни Турушевой на Каме.
Население Ирана по языку принадлежало к племенам иранской группы, родственной индусам. Если среди племен внутренней степной части страны с кочевым скотоводческим хозяйством еще не были изжиты черты родового строя, то в земледельческих окраинах господствовало военно-феодальное устройство. Таков Иран.
С портретами его правителей – Сассанидов — мы познакомимся на примерах уральских находок.
Вот перед нами недавно прибывшее блюдо из деревни Турушевой, Кировского края. С него мы и начнем.
Изображение представляет лучника на львиной охоте. Конь распластался в галопе, вынося всадника из опасности быть растерзанным рассвирепевшим львом. Второй, раненный лев под ногами у лошади, в бессильной ярости грызет свою лапу. Пышность убора коня и всадника свидетельствуют об их незаурядном. общественном положении.
А вот монета с тем же портретным изображением, что и на блюде. Надпись свидетельствует, что это Шапуp первый, — говорил профессор, доставая из футлярчика серебряную монету немного больше нашего полтинника и передавая ее слушателям.
— Шапур I (242-272 гг.) был вторым из династии Сассанидов. Ему вместе с отцом принадлежала честь восстановления самостоятельности Ирана, на время утраченной под напором греков, устремившихся на восток со времен Александра Македонского. Шапуру пришлось первому выдержать ожесточенную борьбу с римлянами, тяжелой поступью легионов, топтавших дорогу, проторенную греками. Шапур одержал блестящую победу — римский император Валериан попал к нему в плен. Антиохия была взята штурмом. Иран расширился от Средиземного моря до Индии и от Персидского залива до Каспия.
Победитель заказал высечь на скале громадный рельеф, изображающий коленопреклоненного перед ним римского императора. Этот рельеф и сейчас можно видеть у Накш-и-Рустема, около Персеполя, в Иране.
«Пленением кесаря кончился бой.
Был кесарь жестоко обманут судьбой.»
— пел примерно через 800 лет об этом событии персидский поэт Фирдоуси.
Теперь перейдем ко второму блюду из Турушевой — с изображением охоты на газелей.
Изображенное здесь событие с различными оттенками воспевалось поэтами в течение целого тысячелетия, как романтическое приключение царя Бахрам Гура и его невольницы — Азадэ.
Вот как описан этот эпизод в произведении «Рассказы о героях и всадниках'» писателя Ибн-Кутейбы (828-889 гг.).
«Читал я в «книге господ», что выехал однажды Бахрам Гур вместе со своей рабыней на охоту. Показались газели. И он спросил: «В какое место хочешь ты, чтобы я попал своей стрелой?» — «Я хочу, чтобы ты сделал из них самцов, подобных самкам, и самок, подобных самцам», — ответила избалованная невольница. Выстрелил Бахрам Гур в самца стрелой с концом в виде полумесяца и срезал оба его рога, а затем пустил в самку сразу две стрелы, которые воткнулись у нее вместо рогов. Тогда попросила его рабыня, чтобы царь соединил одной стрелою ухо газели с ее копытом. Пустил первую стрелу царь так, что она задела только кончик уха, а когда газель подняла ногу, чтобы почесать царапину, выстрелил другою стрелою и соединил ее ухо с копытом. «Зачем злоупотребляла ты своими требованиями ко мне? Не хотела ли ты, чтобы выказал я свое бессилие?»- сказал царь, поднял руку на певицу-невольницу и сбросил ее на землю».
— Не правда ли, какое разительное совпадение между этим описанием и изображением на блюде эпизода, предшествовавшего моменту царского гнева? — спросил профессор.
Слушатели не возражали.
Самый выезд на охоту описан у Фирдоуси:
«Однажды вдвоем, без окольных бойцов,
С гуслярской-румийкой ехал на лов.
Ее Азадэ он по имени звал;
Был цвет ее щек нежен, словно коралл.
Единой с ним воли и сердцу мила
Всегда на устах у Бахрама жила.
В тот день он верблюда велел оседлать,
Парчевый чепрак ему на спиву дать…»
В остальном рассказ Фирдоуса аналогичен предыдущему.
— А нельзя ли допустить, что мастер, делавший блюдо, дал только иллюстрацию к рассказу, подобному только что приведенному? — спросил один из слушателей. — Если такое допущение возможно, то блюдо изготовлено не ранее размолвки Бахрама и Азадэ и не позднее того, как оно оказалось за стеклами этой витрины?..
— Конечно, такое допущение вполне возможно, — ответил профессор.
— По поводу другого такого же блюда, найденного где-то в южном Приуралье, ученые указывали, что корона не соответствует той, которую носил Бахрам, судя по его монетам. Находились даже такие, которые утверждали, что это современная подделка, сфабрикованная на основе поэмы Фирдоуси. Если бы были правы последние, то следовало бы допустить, что в глуши Приуралья были такие, никому неизвестные знатоки древнего Ирана, которые не только читали Фирдоуси, но умели писать с помощью путаной пехлевийской азбуки, с трудом разбираемой немногими из мировых ученых. Тем не менее, блюдо изготовлено действительно позднее, чем жил Бахрам Гур, а именно в седьмом веке. Основанием к этому служит надпись на обороте. Надпись указывает, что блюдо принадлежало Митробозету и упоминает Хозроя. Заключающееся в надписи число остается пока еще недостаточно разгаданным. Имя Митробозета известно из эпохи завоевания Ирана арабами, а царь Хозрой II был современником византийского императора Ираклия. Оба эти лица жили в седьмом веке.
Но, продолжим рассмотрение сассанидских портретов, — сказал профессор после этого отступления.
Бахрам Гур (420-438 гг.) охотно прославлялся поэтами и изображался художниками, как идеал знатного феодала. Отец его, прозванный «Грешником», пробовал вести борьбу с феодальными князьями, опираясь на чужеземные элементы внутри Ирана. Чужеземцы в большинстве были христианами. Жрецы, естественно, перешли на сторону феодалов. «Грешник» был убит под видом божьего наказания за отступничество. Сын, конечно, не желал разделить участь отца и обещал поддерживать установившиеся феодальные порядки и отечественную религию. Жизнь Бахрам Гура прошла среди охот и утех гарема.
Только один серьезный военный поход пришлось совершить Бахраму для отражения азиатских народов, наседавших на восточные границы Ирана со стороны Средней Азии, но значительно крепче досталось от этих народов его преемникам. Пероз пал в битве, а его дочь взял в свой гарем их князек.
Охота была возведена почти в культ в феодальном Иране. Устраивались целые охотничьи парки с сотнями животных, требовавших ухода. На охотничьи состязания, где особенно излюбленной была погоня за оленем с повязкой на шее, собирались сотни участников и зрительниц. Охоты оканчивались пиршествами. Многие предметы, находимые на Урале, были принадлежностями таких пиршеств. Это — светильники, вазы, чаши для вина, кувшины для омовения, флаконы для духов.
Вот как описывает охотничьи подвиги Бахрама иранский поэт Фирдоуси в своей «Книге царей»:
«…Собрался с зарей
В поля на охоту Бахрам молодой.
Иранские витязи, триста числом,
Поехали тот ас же вслед за царем.
Семь мощных слонов, как гора каждый слон,
Влекут голубой раззолоченный трон.
И десять верблюдов несут палантин,
B нем ложе, чтоб мог отдыхать властелин.
Бывало, весь месяц охота идет,
Охотится царь и с окольными пьет…
И горных и польных зверей в эти дни
Несметную тьму натравили они…»
Второй утехой был гарем.
На женщину феодал смотрел как на источник наслаждения. Гаремы с десятками невольниц и храмы с не меньшим числом баядерок служили утехам знати.
Вот флакон из Приуралья, с пляшущими баядерками. Нимб (круг) вокруг головы свидетельствует о священном сане этих «жриц любви».
Остановимся еще на одном блюде из окрестностей Кунгура. Вверху изображен Хозрой I на троне, в окружении совета из знатных феодалов. Внизу — наследник, доказывающий свою охотничью ловкость. В целом – это охотничий экзамен наследнику.
При Хозрое первом (5Зl-579 гг.) Иран достиг наибольшего блеска. С помощью тюрков Хозрой окончательно отбросил с восточных границ азиатские народы. Византийский император Юстиниан платил Хозрою крупные суммы за обещание «вечного» мира. Иранцы были хозяевами на торговых путях между Западом и Востоком.
Размышления краеведов
Уважаемый профессор! –обратился к руководителю один из слушателей. Я — пермяк Гаинского района, а вот этот товарищ — манси с верховьев Вишеры. Мы убедились, что вещи сделаны за тысячи километров от места находок и более чем за тысячу лет до момента их обнаружения, что были они предназначены для обслуживания верхов феодального общества. Но основной вопрос для нас: как попали они в наши родные места? Мы — следопыты и краеведы. Мы готовы бродить по лесам и болотам, подслушивать таинственные разговоры вещей, но все это мы можем делать главным образом для того, чтобы вырвать с корнем остатки невежества, религиозного дурмана и национальной ограниченности, препятствующих движению к радостному будущему, — говорил студент, бывший рабочий кирсинского завода. — В вопросе, где, когда и для кого сделаны вещи, я уже достаточно подкован, но в вопросе о том, что заставило их переместиться — я еще плаваю.
— Мы просим вас, профессор Гренер, помочь нам разобраться в последнем вопросе, — сказало сразу несколько голосов.
— Хорошо, — ответил профессор. — Соберемся в одной из рабочих комнат накануне следующего выходного дня в двенадцать часов. Но для ответа на интересующий вас вопрос придется применить несколько иные методы, чем те, которыми мы пользовались до этого.
«Очки в прошлое»
Когда в назначенное время собрался студенческий кружок, профессор сказал:
— Теперь совершим маленькую прогулку в уральское прошлое. Поскольку вы будете видеть немые картины, как кино, я буду давать к ним необходимые пояснения.
После этого шторы были опущены, и для вооруженных «очками в прошлое» замелькали исторические картины.
— Вот группа охотников тащит на плечах огромную тушу лося к становищу. Охотники вооружены луками, а некоторые из них, кроме того, копьями, частью с железными, частью с медными наконечниками. Становище состоит из нескольких конических шалашей, покрытых или дерном, или берестой. Расположено оно у реки на довольно обширной открытой площадке. 3а площадкой начинается лес, преимущественно из сосен, но местами встречаются липы, а иногда и небольшие дубки.
В средине становища расположен шалаш более крупных размеров. Это жилище вождя. К кольям, вбитым вокруг шалаша, привязано несколько лошадей. В отверстие входа видно, что внутри собралось порядочно народа. Идет собрание с та р ей шин. Горячо обсуждается какой-то серьезный вопрос:
— Гляжу на этих людей, и мне кажется, что это мои сородичи, — воскликнул студент-манси.
— Не удивительно, — пояснил профессор. — Это угры, тот народ, из которого впоследствии образовались и манси, и венгры. В период, картины которого мы видим, угры говорили на одном языке. Не даром еще и теперь манси (вогул) и венгр через несколько дней общения уже могут понимать друг друга, несмотря на то, что тысячелетие, которое прошло с тех пор, как они отделились, наложило особые отпечатки на язык каждого из них. Представление о манси (вогулах) и венграх, как о двух ветвях одного народа, попавших в различное историческое окружение, сохранилось в старой русской географической номенклатуре. Венгров русские называли уграми, а манси (вогулов) или тоже югрой или югричами.
Территория, на которой происходит действие, охватывала участок от сред него течения Камы до реки Белой, вдоль Уральских гор. Вот почему в окрестностях становища были видны липы и дуб.
Угры жили еще родовым строем, но это был период его упадка. Если охотничья добыча делилась между всеми членами рода, то владение такими животными как лошади, было основано уже на частной собственности.
Профессор вновь нажал кнопку. 3амелькала новая картина.
— Между пологих, небольших гор двигается орда. Многие верхами на лошадях, но большинство бредет пешими, таща за спиной оружие и кое-какой скарб. Конные выглядят бодро. Пешие измучены и покрыты пылью. Шествие замыкает стадо коров и баранов, подгоняемых женщинами и детишками. Солнце начинает припекать, и эта жалкая толпа останавливается на привал.
— Река — это Урал, — говорил профессор. — Поход в далекие и неведомые страны организован под воздействием собственников, которым были нужны новые стада и обширные пастбища для них. В поход шли наиболее молодые и энергичные. С каждым днем пути чувствовалась все большая зависимость основной массы от нескольких собственников, бывших застрельщиками и руководителями похода. В трудностях пути и нападениях на чужие роды выковывались новые общественные отношения.
Длительная остановка в привольной степи дала отдых людям. Стада запаслись жиром. Теперь орда представляла значительную силу. Руководители научились управлять, а масса подчиняться. В его состав влились остатки рассыпавшихся гуннов, еще недавно наводивших ужас на всем пути своего движения, от Китая до Европы…
Картина снова сменилась…
— Теперь можно увидеть, как орда быстрым налетом окружила город. На улицу выбрасывались подушки, ковры, серебряная посуда. Все это наскоро укладывалось в мешки. Через несколько минут нападавшие уже скакали обратно, увозя захваченное имущество. Некоторые, перекинув через седло, как мешок, увозили женщин.
Это было нападение на иранский город. На его почве завязались позже и мирные сношения.
Каждый год из Согдианы направлялись караваны на север. Они везли серебро, чтобы менять на беличьи, куньи и собольи меха. С каждым годом караваны проникали все далее, а спрос на меха рос как со стороны иранских феодалов, так и Византии и даже Китая.
Когда южная группа угров, оторвавшись от своих сородичей, оставшихся на севере, от границ Ирана была оттеснена тюрками, она покатилась на запад и осела на Дунае. Русские летописи отмечают, что угры прошли мимо Киева.
В результате на Дунае образовалась Венгрия.
Северная группа угров была оттеснена сначала на лесистые увалы верховьев Камы, а затем на восток, ближе к Уральским горам. В своем общественном развитии она не пошла дальше родовой общины. Эта группа — манси (вогулы). Завезенные с востока вещи среди них не могли найти реального применения в жизни; их охотно «дарили» и богам, развешивали на «священных» деревьях. Это спасло их от износа и последующих переделок. Вот почему на Урале больше чем где-либо, находят предметы восточного художественного ремесла.
Так закончил свою беседу профессор Гренер.
