Мы прошли Берингов пролив. Под азиатским берегом густо шел лед. В море киты выбрасывали фонтаны. Белый вельбот шел навстречу китам. Гребцы были одеты в белые балахоны. Вельбот походил на льдину. Это ловцы-чукчи подкрадывались к добыче. Из-за свирепых скал мыса Дежнева показались мачты радиостанции. На низком перешейке, отделяющем мыс Дежнева от материка, у самого Ледовитого моря, стояло несколько изб и чукотских яранг.
Селение называлось Уэллен.
Здесь находится один из районных центров Чукотского национального округа. Уэллен славится своими новыми советскими учреждениями и токарными мастерскими, где чукчи-художники вырезывают изящные вещицы из моржовой кости.
Фактория мыса Дежнева, куда направлял свой путь наш пароход «Лейтенант Шмидт», торгует торбазами, моржовой кожей, резными изделиями уэлленских мастеров и обычным ассортиментом севера: чай, сахар, табак, мука, мануфактура, ножи, топоры, пилы, оселки, оружие, патроны.
Сойдя на берег на мысе Дежнева у фактории, мы занялись выбором дорожных вещей.
Была туманная ночь, наполненная пасмурным серым светом. В деревянной сырой избе фактории с низкими маленькими окнами стоял сумрак. Заведующий факторией всю ночь отпускал товары. В факторию собирались все новые покупатели с нашего парохода. Расчет был общий. В ожидании конца торга, я пошел посмотреть склад. Везде валялись громадные бивни моржей, моржовые, лахтачьи и нерпичьи шкуры, обувь из нерпы и камысов (шкурок с ног северного оленя).
Вдруг я заметил: в темном углу стоял обыкновенный дорожный велосипед. Здесь, на мысе Дежанева, такая находка была чрезвычайно странной.
Велосипед стоял в полной готовности, с откидной подставкой для вещей, с футляром для инструментов. Шины были надуты. У него был такой вид, словно велосипедист только что поставил его, вернувшись с прогулки. Но кругом лежала страна, где велосипед был совершенно бесполезен. Ни по моховой влажной тундре, ни по крупной гальке узкой прибрежной полосы, не говоря о каменных горах, нельзя было проехать и десяти метров.
«Вероятно,— подумал я,— заведующий факторией привез с собой все свое городское имущество.— Вот чудак!»
На черной лакированной раме мелькнула маленькая дощечка из палевой кости. Я нагнулся. Уэлленские мастера вырезали на ней красными и синими штрихами белых медведей, моржей и нерп, в центре глобус, а внизу надпись:
Путешественник вокруг света
на велосипеде Глеб Травин
Смутное, как свет дежневской ночи, воспоминание мелькнуло у меня.
Я вспомнил ясно. Года полтора перед этим, в журнальчике ОПТЭ, на последней странице, отведенной туристским чудачествам, я прочитал краткую радиограмму начальника радиостанции «Югорский Шар».
«Зимней ночью, в пургу,— говорилось в радиограмме,— в дверь общежития радистов раздался сильный стук. Вошел человек в кожаной куртке, со сломанным велосипедом в руках. Он назвал себя кругосветным путешественником Глебом Травиным. У него была зеленая повязка и удостоверение какого-то захолустного отделения ОПТЭ».
Я подивился не чудачеству, а тому, каким образом Травин добрался до Югорского Шара, вдобавок с велосипедом, который он нес на себе. И вот теперь этот знаменитый велосипед оказался здесь, на мысе Дежнева, на крайней восточной точке Советского союза!
Заведующий факторией рассказал, что путешественник приехал на нарте, с чукчами месяца три назад, сейчас живет у него и ждет разрешения выехать в Америку.
— Как-нибудь выхлопочите ему разрешение,— добавил заведующий.— Мне приходится кормить его за счет фактории, как у него написано в удостоверении. Денег у него с собой нет ни копейки.
Больше я не встречал Травина, так как в эту ночь он был в Уэллене, но впоследствии мне пришлось не раз слышать о нем от людей, видевших его в разных пунктах побережья Сибирского моря.
Однажды я поместил в газете маленький очерк о Травине. Очерк дошел до путешественника, «приземлившегося», по его выражению, в Петропавловске-на-Камчатке. Он прислал мне свою биографию и фотографическую карточку с надписью.
«Физкультурник, турист вокруг света на велосипеде, Глеб Леонтьевич Травин — на производственном и физкультурном поприще. 1934 г.»
Глеб Травин — сын крестьянина лесной деревушки Касьево, близ Пскова. Окончательно разорившись, старик Травин ушел в город и поступил дворником к тому самому купцу, у которого была в залоге его бедняцкая полоска. Часть заработка хозяин удерживал «,на погашение нарастающих процентов». Все же отец отдал старшего сына в школу.
Глеб Травин кончил школу уже при советской власти и поступил в университет. Учеба давалась ему легко. В каникулярное время он успел окончить вдобавок четырехмесячные педагогические курсы. Здесь он сблизился с одним учителем — естественником, изучавшим местную флору и фауну. С ружьем и фотокамерой Глеб Травин бродил по лесам и полям, учась находить среди знакомой природы новое и неизвестное для него.
Шел 1919 г. Все дальше откатывались белые армии. Глеб Травин вернулся в Псков и поступил в губсовнархоз «организатором охотников Псковской губернии». В свободное время он работал в слесарных мастерских в качестве «любителя подручного» и, конечно, занимался спортом. В особенности он полюбил велосипед.
Он любил смотреть на дорогу, летевшую навстречу велосипедному колесу. Он был потомком лесных людей, которые таскали бревна, работали в страду по двадцать часов в сутки и годами стояли в окопах во время проклятой войны. Глеб Травин был силен и неутомим. Ему хотелось двигаться все дальше.
Земля, которую он увидел ребенком запертой четырьмя межами, державшая человека, как цепью, черным куском хлеба, вдруг стала своею, громадной и свободной. Тогда у Глеба Травина впервые родилась мысль о путешествии. Земля была отвоевана у врагов, и новый хозяин хотел обозреть свои владения. Любовь к земле тянула крестьянина ковырять почву на своем клочке; теперь эта любовь увлекала юношу неизведанными просторами.
Старик Травин умер в 1920 г. в должности ночного сторожа и дворника единого потребительского общества. Смерть отца заставила Глеба Травина, старшего работника в семье, «приземлиться» в Пскове. Пришлось из университета перейти в Псковский институт народного образования, чтобы совместить учебу с работой вблизи семьи.
Одного института для Травина было мало. В каникулярное время он кончает электротехнические курсы, подрабатывая в качестве электромонтера-практиканта.
Во время допризывной подготовки он стал еще больше заниматься спортом. Он все дальше уезжал на велосипеде, мечтая о непрерывном движении вперед, но все же возвращался к семье, пока его не призвали в ряды Красной армии.
В 1925 г. Глеб Травин поступил в школу командного состава. Он писал домой: «Познаю с гордостью военное дело, которое мне совсем легко дается». На военной службе он продолжал систематически заниматься спортом и был переведен в специальное спортивное подразделение. Он хорошо развивался физически, работал слесарем в ремонтных военных мастерских, сдал экзамен на «хорошо» и остался на сверхсрочную службу командиром взвода в той же школе.
После демобилизации, получив право бесплатного проезда на родину, Глеб Травин решил осуществить свою мечту о путешествии. Он назвал самый далекий от Пскова город в Советском союзе — Петропавловск-на-Камчатке. Приехав туда в качестве демобилизованного командира запаса, этот человек, получивший высшее образование, отверг все предложения заняться комнатным трудом, чтобы не потерять своей закалки. Он организовал артель из 9 человек бывших красноармейцев и пошел заготовлять дрова. Затем он обучил членов своей артели ремеслу электромонтеров, занявшись оборудованием осветительной сети, которой до этого в Петропавловске-на-Камчатке не было.
Здесь Травин впервые увидел огнедышащие вулканы, горы, нетронутые леса. В свободное время он исколесил окрестности Петропавловска, всюду таская с собой велосипед.
Скопив денег, он разработал маршрут путешествия на север к Берингову проливу и в Аляску. Но здесь он столкнулся с полным недоверием в возможность передвижения по Камчатке, да еще на велосипеде.
Тогда велосипедист изменил план путешествия. Он сел на первый пароход и отправился во Владивосток. Прежде чем совершить путешествие вокруг света, он решил объехать вокруг Советского союза, «чтобы подготовить организм ко всевозможным осложнениям».
***
Из Владивостока Травин двинулся на своем велосипеде вдоль южной границы Сибири. «Несмотря на всевозможные природные и естественные препятствия,— рассказывает он,— переход совершаю ежедневный, не менее восьми часов в сутки. Питание строго по распорядку: в 6 часов утра и в 6 часов вечера. Запаса с собой нет, кроме неприкосновенного, заключающего в себе три фунта галет и килограмм шоколада. Одежда облегченная, без головного убора.
Путешественник, действительно, выглядел довольно странно. Представьте себе парня в легких полуботинках, шерстяных чулках, рейтузах, кожаной куртке с воротником, а на голове, вместо шапки, копна волос и на лбу лаковый козырек на ремешке, чтобы пряди не лезли в глаза.
Настала зима с крепкими морозами и глубоким снегом. Под веселый собачий лай велосипедист въезжал в большие сибирские села, еще чаще он тащил велосипед на себе.
Весной он достиг Новосибирска и стал спускаться к югу. Холод сменился жарой, снег сыпучими песками. Травин ехал, пополнив свой «неприкосновенный запас» флягой с водой, строго выдерживая установленный режим. Если селение встречалось раньше, чем по расписанию, он обходил его стороной. У него не было ни денег: ни оружия, и он чувствовал себя в безопасности, поживиться у него было нечем.
В крупных населенных пунктах путешественник аккуратно регистрировал свой документ, чтобы «зафиксировать действительность продвижения». Отношение к нему здесь по-прежнему было «ироническое».
Очутившись в степях и пустынях, он испытывал большую потребность в точных приборах для ориентировки, так как кроме часов и примитивного компаса у него ничего не было, но никто не пошел ему навстречу.
Обогнув южную границу Советской Азии, Травин поднялся в Москву. Здесь в центральном совете ОПТЭ, по выражению Травина, отнеслись к нему с «презрением», спутав, очевидно, инициативу с индивидуализмом, а «ВСФК» «более доброжелательно», снабдив его новыми велосипедными покрышками.
Путешественник вокруг света решил, что делать ему в Москве нечего, так как прогулка Владивосток — Москва — сущие пустяки.
***
На второй день после приезда велосипедист выехал из Москвы, «держа курс на Псков, Ленинград и Карелию». Стояла северная осень. По глинистым проселкам и лесным тропам, иногда вдоль железнодорожной линии, велосипедист упорно двигался к северу через грязь, дождь и горы. За полярным кругом наступили морозы. Путешественник заметил, что одетая мхом тундра замерзала медленно, а реки и озера быстро схватывались молодым льдом.
Ровный, только что образовавшийся лед, по словам Травина, заменял ему «асфальтовые мостовые центра». Он еще в Сибири натренировался определять крепость молодого льда, пользуясь для велосипедной езды замерзшими реками.
— Провалишься! — Возбужденно махали руками карельские рыбаки, видя необыкновенного велосипедиста на выгибающемся ледяном помосте огромного озера. Но велосипедист ехал быстро и на этот раз ни разу не провалился.
С первым снегом он «заявился» в Мурманск, зарегистрировал свой приезд в окрисполкоме и немедленно выехал дальше, на восток, через Архангельск. Здесь к нему впервые отнеслись «с некоторым уважением» и выдали карты, компас и прочую мелочь.
Из Архангельска Травин отправился на Печору, держась притоков Северной Двины и Мезени. Здесь он встретил первое серьезное препятствие на своем пути — глубокий рыхлый снег. Ехать на велосипеде, по большей части, было невозможно. Травин шел на лыжах, таща за собой велосипед, также на «лыжной установке». Дневные переходы с каждым днем сокращались. Поэтому достигнув Печоры, он решил идти к Югорскому Шару напрямик, морем, чтобы избавиться от снега.
Чем дальше от берега, тем меньше снега. Морские ветры уносят снег со льда или превращают его в твердый «убой». Бросив ненужные лыжи, Травин поехал на велосипеде по льду. В первое время он делал в день «до 75 километров, выдерживая направление по компасу, несмотря на снегопад и плохую видимость».
В последнем селении на этом пути, близ устья Печоры, Травин взял запас галет и немного сливочного масла, а свой велосипедный костюм заменил меховым комбинезоном и камысными торбазами. Он выдерживал дисциплину движения, как прежде,—восемь часов в сутки и дисциплину питания — в 6 часов утра и в б часов вечера.
Свирепые полярные ветры и метели задержали его в море, на льду часто выступала морская вода, поднятая северным ветром, скорость вижения уменьшилась в несколько раз. При всей экономии продуктов, от галет и сахара и масла скоро ничего не осталось, так что «долгое время пришлось иметь скудное питание — полплитки шоколада и неограниченное количество снега». Голодный, он зарывался в снежный бугор, скопившийся у тороса, где застигал его вечер.
Новый меховой костюм в первый же день показал свои отрицательные качества. Меховая одежда и обувь хороши тогда, когда их можно ежедневно просушивать. На пути Травина не было плавника. Днем, во время езды, он сильно потел в излишне теплой одежде, шерсть быстро выпревала и клочьями оставалась в берлогах его ночевок. Обувь так раскисла от пота, что ее нельзя было снять без риска разорвать окончательно. Во время ночного отдыха между портянкой и камысами намерзал слой льда.
Однажды во время одной из таких ночевок, на полпути от устья Печоры до Югорского края, из-под тяжелой льдины, рядом с которой спал Глеб Травин, зарывшись по обыкновению в сугроб, выступила вода и пропитала снег. Сильный мороз быстро превратил его в одно целое с торосом. Путешественник проснулся в ледяном склепе. Шерсть его комбинезона вмерзла в лед. К счастью, нож оказался на поясе под меховой одеждой. Благодаря исключительной изворотливости, Травину удалось освободиться от ледяной хватки, но вся шерсть его комбинезона осталась во льду.
На нем же осталась рваная облезлая шкура, в которой он походил на «морское чудище», а между комбинезоном, свитером и рейтузами образовался ледяной панцырь, что отчасти предохраняло от ветра.
Обувь пришла в полную негодность, подошва прорвалась у обоих носков. Травин шел, ступая на лед голыми пальцами,— снять и подвернуть что-либо не было возможности, ибо обопрелый камыс был настолько слаб, что расползался при малейшем прикосновении.
«Как результат первой борьбы с северной стихией,— пишет Глеб Травин в своем сжатом, скупом и лишенном всякой рисовки письме,— получил обморожение ног и при первой встрече с людьми на островке (повидимому, на о. Долгом) в ненецком обиталище ампутировал сам себе оба больших пальца. Добродушный ненец предлагал мне поехать на оленях до стойбища в тундру, где бы я смог подкрепиться и немного залечить ноги, но я не согласился, стремясь скорее попасть на радиостанцию в Югорском Шар».
Ненец дал путешественнику новые торбаза и короткую кухлянку. Смазав раны глицерином и забинтовав разорванным носовым платком, Травин двинулся дальше, неся на себе сломанный велосипед. В таком виде, в полярную ночь и пургу, он постучался в двери районной гидрометеорологической станции у восточного края пролива — «Югорский Шар».
***
Зимовщики отнеслись к велосипедисту очень заботливо. Врач радиостанции оказал ему медицинскую помощь. С особенной же теплотой Травин вспоминает о механике радиостанции, который «принял всемерное старание в части ремонта сломанного велосипеда»…
Пока Глеб Травин чинил свой велосипед и помороженные ноги, наступила весна. Лето 1930 г. было безледным в южной части Карского моря. Травин увидел, что если ждать, пока оно замерзнет, пройдет половина зимы. Он явился на ледокол «Ленин», возглавлявший Карскую экспедицию и попросил переправить себя через открытую воду.
Начальник морской части Карской экспедиции Н. И. Евгенов, узнав о намерении велосипедиста проехать вдоль полярного побережья Сибири до мыса Дежнева, стал его отговаривать от этого отчаянного предприятия.
— Нет,— ответил Травин,— я решил пройти и пройду.
Евгенов встал, пожимая плечами.
— Представляете ли вы опасности, которые вам предстоят?— закричал Евгенов.
— Если вы не перевезете меня через Карское море, мне придется переезжать его на велосипеде, а это, действительно, опасно,— заметил Тразин.
Начальник экспедиции махнул рукой. Он не привык попусту терять время. Видя бесполезность своих слов, он взял с велосипедиста подписку, что ему действительно „известны все затруднения с какими он может встретиться на пути», и обещание не огибать Таймыра пустынным берегом моря, итти напрямик с тем, чтобы выйти к поселку в устье Хатанги. Травин согласился, испугавшись, что в противном случае ему вообще не разрешат двигаться дальше.
Через несколько дней Евгенов высадил Травина на берегу острова Диксона, близ радиостанции.
Авиатор Б. Чухновский, участвовавший в ледовой разведке той же Карской экспедиции 1930 года, показал мне впоследствии фотографию, снятую им самим, изображавшую Глеба Травина вместе с его велосипедом и кожаной курткой на фоне тундры и знакомых россыпей камней острова Диксона.
Последние корабли Карской экспедиции ушли по зеленым волнам моря, на которых в то лето не сверкало ни одной льдинки. Улетели аэропланы. Потемнели ночи. Мороз сковал узкий пролив, отделяющий остров Диксона от материка. Когда тонкий лед стал достаточно крепок, Травин простился с зимовщиками радиостанции и поехал на велосипеде вдоль берега Ледовитого моря.
Здесь, от мыса Северо-восточного до Пясины, берег тянется почти прямо на восток. «Вступив на Таймырскую землю», Травин получил, по его словам, «боевое крещение». Через Пясинскую дельту ему пришлось переходить по только что застывшему льду. Ехать на велосипеде из-за сильного ветра было невозможно. Он шел рядом с велосипедом, уложив на него большую часть груза и привязав к раме веревку, другим концом которой опоясал себя.
На средине рукава лед стал значительно тоньше. Травин шел, осторожно держа велосипед подальше от себя, чтобы занять возможно большую площадь своим весом. Несмотря на исключительную предосторожность, лед все-таки провалился, и велосипедист погрузился в воду.
«Течением тащит под лед. К счастью, упавший на бок велосипед остался на льду. Пользуясь предохранительной веревкой, стараюсь выбраться, но лед не держит и продолжает ломаться. Одежда быстро промокла. Силясь облегчить себя, я сбрасываю свои доспехи — фотоаппарат с принадлежностями и приборы для метеорологических наблюдений, которые были укреплены на одном ремне, через плечо. Все это падает не на лед, а в воду, так как руки начинают уже замерзать.
«Напрягаю последние силы и, ухватившись за велосипедное колесо, вылезаю на кромку льда. До обоих берегов рукава одинаково далеко, поэтому решил продвигаться вперед ползком, огибая полыньи и отпустив велосипед на более длинный буксир.
«Я замерзал на ледяном ветру, выбравшись из воды, а когда добрался до противоположного берега, то жар преодолел холод и, упав на скопившийся под берегом снег, я прежде всего стал утолять им жажду.
«Отдохнув немного, я сбросил с себя одежду, чтобы выморозить ее, а сам закопался в снег, продолжая растирать конечности тела».
Путь через Таймыр Глеб Травин изображает полным самых «приятных» находок… Недалеко от места своего «крещения» он нашел груду освежеванных оленьих туш. Здесь же были сложены оленьи шкуры. Наевшись, он отлично провел ночь, на этот раз не в снегу, а в теплых «постелях» и, с рассветом, «бодро двинулся дальше, придерживаясь русла рек».
В зимнее время тундра высоких широт покрывается твердым покровом уплотненного ветрами снега — «убоем». Этот снег отлично держал велосипедиста. По берегам всюду встречались «пасти» — ловушки для песцов. Вскоре на свежем снегу стали попадаться следы оленей, которые привели путешественника к чумам народа тундры, еще не откочевавшего на юг.
«Ненцы на голову выше высококультурных людей в смысле гостеприимства», пишет Травин, вспоминая, с каким трудом ему приходилось добывать себе пропитание в Сибири.— «Отношение ко мне было самое заботливое, где бы я ни появлялся среди этих людей».
На пути Травин не раз встречал склады оленьих туш и шкур. Промысел на дикого оленя был удачным. Ненцы стреляют диких оленей осенью, при переправе их через реки. Когда снег начинает затвердевать, олени стадами уходят в тайгу, в поисках рыхлого снега, позволяющего откапывать ягель.
На каждого охотника приходилось по 200 — 250 штук. Захватив с собой столько, сколько они могли взять, охотники оставляли большую часть добычи про запас, а вернее, на корм полярным волкам и другим тундровым хищникам. Встречались и целые склады — караваны выставленных в ряд нагруженных нарт, оставленных близ мест летнего промысла и кочевок.
Здесь можно было найти все необходимое для жизни, начиная от шкур оленей и готовой одежды и кончая оружием с запасом патронов. Еще чаще встречались «ледовки» — одиночные ненецкие погребения, со всем скарбом покойника. Словом, тундра оказалась вовсе не такой пустынной, какой она представлялась раньше.
***
Наступала полярная ночь. Солнце показалось на юге только в полдень, красное и холодное. Медленные сумерки снова сменялись темным небосводом, но полярная ночь была всегда насыщена мягким светом, собранным бескрайным зеркалом снежного покрова. Путь освещали необыкновенно яркие звезды, похожие у горизонта на далекие костры кочевий.
Почти непрерывные северные сияния развертывали светлую игру, охватывая своими пламенными пологами, мечами и туманностями все небо.
На карте Глеба равнина его дальнейший путь изображен им вдоль берега Ледовитого моря. Маршрут идет от устья Хатанги к устьям Анабары и Оленека, затем круто поворачивает в море, огибает Сагастырь, сворачивает к Быкову протоку дельты Лены, где погиб де-Лонг с частью экипажа «Жанетты», и мимо бухты Дикси, в то время необитаемой, проходит в Усть-Янск. От Яны до Игарки путь Глеба Травина пересекает тундру вдоль обычного оленного «тракта». Травин закричал на медведя, и тот ушел.
О всем этом огромном участке, длиной около 2000 километров, пройденном в самое темное время года, Травин ничего не написал. Повидимому, здесь с ним ничего не случилось, подобного купанию в Пясине или вмерзанию в торосы близ Печоры. Он упоминает лишь, что в поселках, расположенных в устьях сибирских рек, ему везде «оказывали содействие». Затем он опять уходил в море, в одиночество… «И рад тому, что хоть след медведя найдешь, и еще больше обрадуешься, когда удастся убить полярного богатыря и насытиться вдоволь».
В Верхоянске, в январе 1932 года, возвращаясь санным путем с зимовки «Лейтенанта Шмидта» у мыса Певэк, в Чуанской губе, я встретил участников Индигирской экспедиции Наркомвода от которые рассказали мне, что Травин приехал в селение Русское Устье в начале 1931 г. (на оленях) и жил там месяца два.
В Русском Устье ему дали собак и нарту. Он двинулся сперва на Колыму «горой», обычным путем индигирцев, но где-то, довольно далеко Русского Устья, кажется, у горы Северный Пара нас, свалился с обрыва и сломал нарту. Его нашли промышленники и вернули в Русское Устье. Через несколько дней Травин снова выехал на восток, на этот раз морем.
Выехав в море, Травин направлял свою нарту на отдаленные мысы, поднимавшиеся в ледяной пустыне. Так он достиг Медвежьих островов. Не заезжая в Колыму, он взял курс прямо на восток, пока ему не открылся высокий мыс Шелагский.
«На пути к Чуанской губе,— рассказывает Травин,— я убил старую белую медведицу. Длина снятой шкуры — 6 шагов. Двух маленьких медвежат удалось взять живьем. В течение пяти дней медвежата были моими спутниками. Один из них, постарше, раньше начал брать мясо из рук и сосать палец. Но так как заниматься с обоими было довольно трудно, то, когда вышло все мясо пришлось старшего убить, а младшего я притащил с собой на факторию мыса Певэк.
Мне хотелось отправить медвежонка на материк, но шаманы сказали, что за медвежонком уйдут все медведи и промысла не будет. Поэтому заведующий факторией Семенов, который сначала обрадовался медвежонку, не захотел с ним возиться. Я же имел предположение двинуться на о. Врангеля и не мог взять медвеженка с собой. Пришлось его съесть..»
***
В чукотском селении, у мыса Шелагского, лежащего у восточного вход в Чуанскую губу Травина видел учитель чукотской национальной школы т. Форштейн, с которым я встречался потом, в Нижнеколымске и на пароходе «Колыма».
В один из ослепительных дней в палатку учителя вбежало несколько чукчанок, крича, что к селению подъезжает «эпопелин», то есть поп. Они еще помнили миссионера, умершего несколько лет назад в соседнем селении, против острова Раутан.
Учитель вышел встречать приезжего. К нему подошел высокий, атлетического сложения, молодой человек, с длинными, как у попа волосами.
«Беглый»,— подумал учитель, неприязненно глядя на гиганта, но тот мирно показал свой значок ОПТЭ и представился:
— Путешественник вокруг света на велосипеде Травин.
Велосипед лежал на парте, так что путешественнику негде было сесть. По-видимому, он все время бежал вместе со своей индигирской упряжкой.
Учитель не решился пустить путешественника, в свою палатку, так как он был грязен, и предложил пыжиковый спальный мешок. Путешественник, был в легкой куканке поверх кожаной куртки.
Он с улыбкой согласился переночевать в пустой, холодной яранге. По его мнению, он давно не пользовался таким комфортом.
Между Хатангой и Оленеком его застигла метель. Он шел пешком, таща за собой нарту, съедая в день по плитке шоколада. Поэтому метель свалила его. Он заснул и его занесло снегом, который от ветра стал твердым, как лед. Травин не знает, долго ли он спал так или был без сознания под снежной застругой. Помнит лишь, что он лежит на мягком песке, на берегу речки, заснул и вот солнце выглянуло из-за облаков и разбудило его. Он открыл глаза.
Белый медведь разгреб снег и сильно тянул воздух в черные ноздри, засунув голову в его ледяное убежище. Человек выскочил из своего разрытого снежного убежища, споткнулся и упал, но не растерялся, а закричал на медведя, и тот ушел. Травин отрыл нарту со своим велосипедом и пошел дальше.
— Чем же вы занимались дорогой?— спросил учитель. — Я хочу сказать, вели вы какие-нибудь наблюдения, делали записи?
— У меня есть минимальный термометр,— ответил Травин.— Я записываю температуру. Мне сказали, что минимальный термометр имеет большое научное значение…
Переночевав, путешественник поехал дальше, к мысу Дежнева, единственный путь к которому от мыса Шелагского лежит вдоль Чукотского побережья Ледовитого моря…
***
Мои товарищи рассказывали о Глебе Травине с улыбкой. Были и такие, которые вовсе не верили в его путешествие вдоль полярного побережья Евразии. В большинстве случаев скептиками были известные полярники, испытавшие силу арктических пург. Но теперь сомневаться в реальности его подвига было нельзя. Травина видели в течение шести-семи месяцев в Югорском Шаре, на Диксоне, в Хатанге, Русском Устье, на мысе Шелагском, в Уэллене и никто не видел на Колыме, устье которой он объехал морем.
Другие считали, что велосипед служил ему всего лишь «бесплатным проездным билетом», что на самом деле его везли ненцы, эвенки, якуты и чукчи, а это не такое уж «достижение».
На прямо поставленный вопрос Травин ответил письмом, в котором подтвердил, что от Яны до Индигирки он ехал на оленях, так как велосипед был испорчен.
«В Русском Устье,— писал он,— велосипед отремонтировал плохо, поэтому и решил взять с собой собак, рассчитывая на зимовку в любом месте. Выйдя в море, питался исключительно сырым мясом зверя, нерпы и рыбы, без соли и хлеба. Чай пил только тогда, когда был среди людей. В пути утолял жажду снегом и льдом. Распорядок дня всегда держал один и тот же: еда в 6 часов утра и в 6 часов вечера, собак же, как обычно, кормил раз в сутки, перед ночным отдыхом. Когда долго не удавалось найти зверя, то и сам, и собаки по нескольку дней были голодны.
«Впрочем, имея собак, очень часто ехал в море на велосипеде. Измученные собаки бежали бодрее, догоняя меня по гладкому ледяному полю. Но когда попадались сжатия льдов с нагроможденными ледяными дамбами, то здесь и мне и собакам попадало больше, чем можно представить. Карабкаешься на одно нагромождение, а за ним второе, и так десятки километров тянутся ледяные горные цепи: Шум и треск льда все время заставляет настораживаться и быть готовым очутиться в трещине, нередко замаскированной снегом. В более опасное место вожатый собак никогда не пойдет, а продвигаться необходимо, остановится — значит отказаться жить…»
Не трудно вообразить, каких трудов стоило Глебу Травину и его собакам передвигаться по льду, если вспомнить, что гряды торосов в море, между Колымой и мысом Шелагским, достигают высоты пятиэтажного дома.
Приходится пожалеть, что Травин не вел в пути необходимых научных наблюдений и что никто из встречавшихся с ним не побудил его к этому. Между тем он мог бы определить, по крайней мере, расположение ледяных хребтов, указывающее направление нажима, силу и направление течений в полыньях и т. п. Подобные наблюдения представляли бы несомненный интерес, так как район, где был Травин, никто не посещал зимой более ста лет..
***
На одном из Медвежьих островов, лежащих, против устья Колымы, Травин видел остатки разрушенных строений, упоминаемых многими путешественниками и до него. Еще в 1720 г. Промышленник Иван Вилегин нашел здесь «старые юрты и признаки, где прежде юрты стояли». В 1924—и 1925 годах у острова Четырехстолбового, принадлежащего группе Медвежьих островов, зимовала экспедиция Амундсена на судне «Мод». Участник ее, норвежский ученый Свердруп, обнаружил здесь курганы, каменные наконечники гарпунов и другие предметы первобытной культуры.
В декабре 1931 г., в Нижнеколымске, один промышленник рассказал мне, видимо, со слов жителей фактории мыса Певэк, где он был, что Травин «наехал далеко в море на следы нарт». В этом не было бы ничего заслуживающего внимания, если бы не напоминало историю сержанта Андреева, посланного по приказу сибирского губернатора искать землю, лежащую, по рассказам чукоч, к северу от их земли.
В 1763 и 1764 годах Андреев ездил в море по льду на поиски этой земли из Нижнеколымска. С Медвежьих островов Андреев будто бы увидел далеко в море землю и поехал к ней, но возвратился, наткнувшись на следы нарт и оленей, которые счел принадлежащими другому неведомому у страшному народу, «единственною пищей коим служит снег…»
Возможно, как полагает профессор Визе, что известие это было приписано Андрееву, но нет ничего невероятного в том, что он действительно видел «землю» и тем более следы. На мокром, пропитанном морским рассолом, снегу отпечатки полозьев замерзают и сохраняются годами. Прибрежные льдины с такими следами может унести в море очень далеко.
***
Наступила арктическая весна. Солнце все выше поднималось над льдами. Солнечный свет радовал путника, но в то же время весна создавала и новые препятствия. Лед местами отошел от берега. Начала образовываться береговая прогалина.
«Во избежание частого купания», выражаясь языком Травина, он в третий раз удалился в пустынные льды моря. Высокие торосы закрыли берег. Он не боялся ни великого их молчания, ни внезапного грохота. Пурга и солнце были одинаково враждебны. Он плутал в лабиринте льдов, ничего не видя в метущихся струях норд-веста, чтобы выбраться в сверкание и тишину непрерывных надледных озер, образовавшихся от тающего снега…
«Слой воды на льду, запорошенный снегом, достигал местами 30 — 40 сантиметров, а дальше стал доходить до одного-полутора метров глубиной. Здесь форменным образом приходилось переплывать, таща за собой груз. Выбравшись на сухой лед, раздеваюсь, проветриваю вымокшую одежду и двигаюсь дальше. От мыса Биллинга делаю попытку держать курс на остров Врангеля…»
Остров Врангеля издавна пользовался репутацией «легко видимого, но трудно достижимого». Чукчи, рассказавшие Врангелю о существовании земли к северу от чукотского побережья, «утверждали, что сами видели ее в ясные летние дни с места, называемого Якзнь». Чукотский старшина, Камлкай, считал, что горы, видимые через пролив, принадлежат одному из выдающихся мысов этой земли, по его мнению обширной и обитаемой, так как в прежние времена оттуда приходили стада оленей, но Врангель не мог проверить его слов.
Травин оставался несколько дней на краю льда, не желая сдаваться сразу, ибо туман и пурга мешали ему ориентироваться. Дождавшись хорошей видимости, он убедился, что противоположный край льда, едва заметный в подзорную трубу, недосягаем для него, и повернул на восток, мечтая изобрести приспособление, с помощью которого можно было бы плавать на велосипеде по воде.
«Если, например, укрепить между рамой достаточной величины прорезиненный баллон, надуваемый при надобности, и приспособить к заднему колесу гребные лопасти, то можно было бы справиться с полыньями…»
Треск льда прерывал его мечтания. Ледяное поле, по которому он двигался, отошло от берега и только ледовитый норд-вест, господствовавший в тот год, помог ему выбраться на сушу.
«Правда, не обошлось без холодной ванны», лаконично заканчивает он свои записки.
Добравшись до Уэллена, Травин соорудил на мысе Дежнева каменный знак «в память северного перехода»,— единственная дань своему тщеславию. Там, под камнями, он положил отслужившие свой срок велосипедные покрышки и, в согласий с полярными традициями, краткую записку о своем пути.
Но он не думал почить на лаврах.
Весь этот многотрудный и долгий путь, пройденный на велосипед он считал лишь началом путешествия… Как уже говорилось, в Уэллене он добивался разрешения на выезд в Америку. Он посылал телеграммы в Москву и в Петропавловск-на-Камчатке.
Для полного удовлетворения ему надо было проехать вдоль западного берега Америки, обогнуть Огненную Землю и Южную Америку, пересечь Сахару и Аравию, побывать в Индии и Китае, завернуть в Тибет и Монголию и тогда только, по Чуйскому тракту, вернуться в Сибирь.
Не знаю, дошли ли его московские телеграммы по назначению, но из Петропавловска ответ пришел скорый и решительный. Ему предложили сесть на первый пароход Чукотско-Анадырского рейса ивернуться к своей исходной точке — в Петропавловск-на-Камчатке.
«Путешественник вокруг света на велосипеде» не вернулся на свою родину. Его одинокий подвиг никем не был прославлен. Травин остался у берега океана, однажды поманившего его в путь. Он остриг свои длинные волосы, снова отказался от разных должностей, которые ему предлагали, и поступил монтером в электростанцию. Он женился. Теперь в Петропавловске растет еще один маленький Травин.
Но неудачи, непризнание, семья, — все это только передышка.
«Утро морозное,— писал он мне с берега Авачинского залива,— днем прекрасная видимость. Бухта слегка волнуется. Взломанные береговые льды сгруппировались у ворот. Чикает лесопильный завод, выбрасывая стройматериал. Трактора, тарахтя, подбирают перегруженные сани и напряженно тащат на стройку по обледенелому камчатскому шоссе. Воют нагруженные автомашины. Всюду кипит жизнь, все торопятся воспользоваться солнцем.
Но это ненадолго.
„В конце дня пурга и слякоть—предвестие передышки на несколько дней. Завывание ветра наводит на грустные размышления.
„Вспоминаю одиночество и трудности северного пути и невольно успокаиваюсь тем, что после ненастья и в Арктике наступает иногда чудесная погода. Так и моя передышка должна прекратиться и я двинусь к экватору с тем, чтобы преодолеть еще несколько препятствий. Силы воли и настойчивости хватит, а желания еще больше, чем это было при первом выезде».
Вот и все, что можно сказать о Глебе Травине — этом замечательном и оригинальном полярном путешественнике.
По очерку В. Итина . журн. „Сибирские огни“
