Идол и алмазы
В комнате было полутемно. За тонкой стеной чуть слышно бормотал громкоговоритель. Говорил Свердловск.
Закат, разметавшийся по небу, заглядывал в окно. На грубой деревянной полочке стоял бесформенный обрубок дерева с прекрасно выточенной головой. От лица сохранилась одна скуластая половина. Громадное ухо, казалось, ловило радиоволны, а единственный алмазный глаз, как живой, загорался в отблесках заката.
У стола сидел геолог Ошонин — человек с согнутой от старости спиной. Он говорил, помахивая геологическим молоточком, страстно и убежденно. Вставая со стула, рылся в коллекционных ящиках, доставал кусочки минералов, гладил их, сдувал пыль и бережно прятал обратно.
Собеседник, массивный и неподвижный, слушал внимательно. Вставлял изредка фразу, спрашивал, возражал.
— Алмазы на Урале имеются, не оспариваю,— говорил Ошонин,— но их очень мало и они встречаются лишь в некоторых районах. Их обнаруживали случайно при посторонних работах: при промывке золотоносных песков, во время проводки шахт и в старых городищах, где некогда жили финские племена. В свое время на Урал приходили греки, арабы, персы, норвежцы, новгородцы. Необычайное богатство края манило завоевателей и искателей новых рынков. Я утверждаю, что алмазы были занесены сюда, как меновые ценности. Месторождений на Урале нет. Находки объясняются просто: это остатки былой роскоши. Алмазы выпали из украшений, высыпались из ларцов и сундуков. Докажи противное, а ну, Кунда!
Глухим, хриповатым голосом Кунда отвечал:
— Чувыркаешь тетеревом, Тихон Артемьевич. На Крестовоздвиженских россыпях на реке Вишере было найдено около ста пятидесяти алмазов. Неужели же нарочно свезено было такое количество в одно место? Алмазы находили и на платиновых россыпях у подножия горы Кочканар. Значит, алмазы на Урале есть! Рано ли, поздно ли, а откроются алмазные россыпи. Надо походить да пошарить…
— Принеси алмаз в породе, тогда поверю.
— Принесу!
Долго еще разговаривали Ошонин и Кунда. Вытащил Ошонин из шкафа протертую на сгибах географическую карту, аккуратно разложил на столе, водил по ней сухим пальцем, называя районы, лесные дачи, реки. Когда стало темно и геолог зажег свет, Кунда встал.
— Пока всего хорошего, Тихон Артемьевич. В конце лета приду к тебе. Завтра же ухожу на поиски.
Тряхнув слабую руку старика, вышел. Ошонин положил геологический молоточек на стол и, морщась, шевелил пальцами, занывшими от рукопожатия.
Громкоговоритель продолжал бормотать, а идол на полочке ловил ухом волны радио. Много знал хитрый идол, да не мог сказать, правда ли есть на Урале месторождения алмазов, или его единственный глаз привезен из далекого черного материка — из Африки…
Примус и шаман
Кунде сорок лет, Ошонину восемьдесят, идолу, стоящему на полочке в комнате геолога, может быть триста, может быть тысяча. Люди измеряют продолжнтельность жизни годами, идол — историческими эпохами, хребет Урала — системами геологических напластований, а манси Айм-Албыл — веснами. В этом году он насчитал тридцать первую весну своей жизни.
Его имя — Айм-Албыл значит „утренний дождь”. Он кочевник Тобольского Севера. Не так давно его род встретил двух людей, смело пробиравшихся через болота и леса с запада на восток. Люди сказали, что они проложат великий путь, окуют его железными полосами и пустят по нему быстрые нарты на колесах, и не олень будет их тащить, а огонь!
Айм-Албыл пропустил мимо ушей объяснения путешественников, как нечто невероятное, но очень заинтересовался странной машинкой, на которой русские кипятили воду и готовили пищу. Манси так убедительно просил продать ему машинку, что, в конце-концов, и получил ее за пару лисьих шкур.
Русские погостили недолго. Кое-как научили Айм-Албыла обращаться с машинкой. А она извергала огонь и скверно пахла. Русские дали ей чудное прозвище „при-мус“. Надо было дергать машинку за хвост, тогда она шумела. В неопытных руках Айм-Албыла примус взорвался. Конечно, его следовало чистить и не так яростно накачивать воздух.
Шаман, бывший в момент взрыва в чуме Айм-Албыла, опалил волосы и до смерти испугался. Пусть русские колдуют с этой машинкой, а Айм-Албыл должен быть примерно наказан. И шаман сказал: пусть Айм-Албыл пройдет пешком от вечно мерзлой тайболы до сухих песков на юге, где кончаются горы и ничего не начинается. Туда и обратно. Тогда он будет прощен.
Страшно пуститься в такой далекий путь, лучше обойти все тундры, чем итти в столь неизвестную даль, но с шаманом спорить было нельзя. Айм-Ал- был пошел. Руководствовался солнцем и звездами, переходил вброд реки, путался в чаще, сторонился людей, обходил деревни и села, пугаясь поставленных в горах каменных баб. Шел, шел, а горам все не было конца.
Однажды вечером увидел костер, Спрятался за деревом и выглянул. Высокий бородатый человек, напевая хриповатым голосом, подвешивал на рогатках над костром мешок, потом положил в него птицу. Манси разинул рот. Мешок висел над огнем и не сгорал. Этого и шаман сделать не в силах! Значит, этот человек могущественнее шамана. Лучше не прятаться, а выйти. Айм-Албыл нерешительно подошел к костру.
— Сун паче! — робко сказал он.
— Здорово!— ответил Кунда.
Манси сел, обхватил руками колени и зачарованным взглядом уставился на колдовской мешок.
Костер дымил. Отсветы скользили по стволам деревьев. Свет очертил круг. За ним колебалась тьма, а дальше была ночь, звезды, тихие шепоты листвы, сонное бормотанье ручьев и редкие выкрики птиц и зверей.
Кунда не спросил, откуда пришел путник и куда пойдет. Если надо — скажет, если нельзя — промолчит. Смуглое скуластое лицо манси от костра приняло медный оттенок. Айм-Албыл сидел, завернувшись в старенькое одеяло, перекинув один конец через плечо.
Кунда услыхал за спиной шорох, но не обернулся, так как узнал подходившего по свистящему старческому дыханию.
— Здравствуй, Кунда,— приветствовал охотника за алмазами внезапно появившийся из тьмы объездчик. — Опять в наших краях?
— Опять.
— Все ищешь?
— Ищу.
— А что ищешь теперь?
— Алмазы.
Объездчик, сухонький старичок, засмеялся так, что ему пришлось опереться на дуло берданки.
— Мудришь, Кунда! А это кто с тобой?
— Не знаю. Садись, Терехин, поговорим.— Объездчик с любопытством посматривал на костер.
— Из чего он у тебя?— кивнул он головой на подвешенный мешок.
— Из льна.
— Шутишь, Кунда?— строго сказал старичок.
— Не вру. Это горная кудель. — И Кунда рассказал объездчику о несгораемой пряже.
Предприимчивый дед
Прошлым летом бродил Кунда по этим местам и зашел в поселок Ерановку. В поселке Ерановке пять дворов. Избы из почерневших от старости, твердых как железо, бревен стоят далеко друг от друга. Дремотно журча, огибает Ерановку мелкая холодная речонка. Яркозеленой крышей выделяется в середине поселка изба. Кунда заприметил эту крышу издалека. Мутные оконца, покосившиеся ворота, скрепленные кое-как железными скобами, полуразвалившаяся телега не вязались с нарядной свежестью крыши. Кунда вошел в избу.
Хозяина не было, он ушел в лес. Дома остались хозяйка и дед. Кунда сел на лавку с любопытством поглядывая на старика.
Дед сучил нитки. Но это была странная пряжа. Старик мочил в масле серую кудель и сплетал ее с льняными нитками. Долго смотрел Кунда, потом не вытерпел, подошел, потрогал пряжу и понимающе кивнул головой. Дед был кустарь. Он делал передники и рукавицы кузнецам и ручался, что ни уголь, ни пламя не спалят одежду, защищенную таким передником. Можно схватить раскаленное железо, и рукавица не сгорит. Больше того: пряжу можно положить в горн и вынуть невредимой — она станет еще светлее и новее. Несгораемую одежду дед шил из горного льна, иначе говоря — асбеста. Хозяин добывал его в горах. Асбест мяли, трепали, чистили, мочили, сушили, затем опускали в масло. Из чистого асбеста ссучить и сплести нить трудно — он рассыпается и мочалится. Его переплетают с льняными нитями, из полученной пряжи ткут полотнища, из полотнищ выкраивают части одежды. Готовую рукавицу или передник прокаливают в огне. Масло и льняные нити сгорают.
Старик, сидя на полу, рассказывал Кунде о своей работе. Охотник выпросил у деда кусок готовой асбестовой ткани.
— Мы и фитиль для лампы из него делали,— говорил дед. — А работы все меньше и меньше. Кустарей-кузнецов сколько было, а теперь нет их, выводятся. Заводы пошли, разве за ними угнаться? Я место знаю, сыну теперь сказал, где кудели этой самой много. Приходи и ломай, кому нужно. Я помру, больше в наших местах никто этим делом заниматься не будет. Я знаю тебя, ты в прошлом году у нас был и опять пришел. По глазам вижу, что камни ищешь. Возьми себе эту горную кудель, место укажу, людей наведи на след, все равно пропадет. Глухой наш район. То-то ведь…
— А что это вы крышу как празднично покрасили, словно молодуху в дом приняли.
— Так и покрасили,— сурово прошамкал дед. — Бедные мы, где краски взять, из камня ее и сделали.
— Как из камня?
— Да так. Из зеленого. Сына спроси.
* * *
Кунда переночевал и утром отправился с сыном старика в горы, к месту рождению зеленого камня.
Крестьянин повел чащей. По еле заметным тропинкам, болотам, густым лесам, мимо высокой горы Юрмы. Вершина горы заволоклась туманом. Юрма — горный узел, от него начинается южный Урал. На юге виднелся кряж Таганай. Прошли пальник, взобрались на круглую гранитную вершину.
Глубоко в падях, среди взрытых гор, виднеются заводы. Железнодорожные линии опоясывают территорию разработок. Черный дым идет из труб и рассеивается в воздухе. Ни один звук не доходит сюда: кажется, заводы работают в безмолвии. Сверкают заводские пруды, отражая синее небо.
— На восход иди,— сказал крестьянин, указывая на горы. — Иди и иди вдоль болота, никуда не собьешься. Лесок пройдешь, серую скалу увидишь, рядом полусгоревшая мшовина стоит. Подайся влево, овраг перейдешь, увидишь яму. Провал случился. Там и есть.
Кунда пошел. Опытным взглядом изучал расположение горных хребтов, запоминал отдельные вершины и направление рек, любуясь дикой красотой местности.
Осторожно прошел пожарище — безжизненное, пахнувшее мокрым углем пространство в несколько квадратных километров. Миновал мшовину и свернул налево. Через пять минут наклонился над ямой. Недавно здесь произошел обвал и случайно приоткрылась дверь в недра земли.
Кунда прыгнул в яму и опустился на колени. Постукав молоточком по камням, вынул зубило и отколол кусок. Вылез из ямы, сел на землю, глядел на осколок, кивал головой, а глаза лучились весельем. В яме обнажился малахит — темнозеленый с черными, белыми и серыми прожилками других минералов — хризокола и демидовита. Сочетание красок и тонкий рисунок раскола говорили о том, что это прекрасный поделочный материал.
Кунда однажды видел в избе кустаря-гранилыцика плиту малахита. Естественный рисунок жилок и цветовых пятен воспроизвел законченный горный пейзаж: охотник, прячась в чаще, стреляет из ружья, дымок идет из дула, падает убитая птица. Картина была в квадртный метр величиной. Получилась она случайно во время распиловки камня на отдельные плитки.
В Свердловске, в местном геологическом комитете, он заявит о находке малахита. Стране нужны и булыжники, и самоцветы, и поделочные камни.
Охотник сидел и смеялся. Хитрый мужик! Он сделал из малахита краску по очень простому рецепту: масло, измельченный порошок малахита и клей. Дешево и сердито!
***
Кунда окончил свой рассказ. Наклонившись к костру, он веткой поправил огонь.
Объездчик задумался. Айм-Албыл переводил взгляд с лица старика на Кунду. Как долго говорил этот бородатый человек! За всю жизнь манси не произнес столько слов, сколько сейчас охотник. Безбородое лицо Айм-Албыла потемнело.
— Что это такое?— спросил он, указывая рукой на мешок.
Кунда улыбнулся. Он немного знал язык манси и, как мог, объяснил Айм-Албылу, почему мешок не загорается.
„Значит, ничего колдовского нет,— думает Айм-Албыл.— Бояться нечего. Мешок не горит потому, что он из камня. Жарится в нем птица, съедят ее, прокалят мешок в углях — и снова он будет чистый и белый. Хитрый народ русские!
Костер догорал. Кунда вынул из мешка зажаренную птицу и предложил объездчику и манси поужинать. Айм-Албыл ел с жадностью. Может быть, шаман и запретил бы ему есть приготовленную таким чудным способом дичь, но, во- первых, шаман очень далеко, а, во-вторых, он хитрый и сам бы не отказался от такого угощения.
Поужинав, Терехин простился с Кундой и ушел. Служба такая: надо, бродить и ночью.
Кунда не собирался трогаться, его заинтересовали горы: участок южнее стоянки придется обшарить. Много и раньше людей здесь бывало, но не у всякого такой наметанный глаз, как у Кунды.
— Спать надо,— сказал он. — Завтра поговорим.
— Емас,— согласился Айм-Албыл.
Шашки из самоцветов
Утром Айм-Албыл сказал:
— Охотник идет на юг. Айм-Албыл тоже пойдет с ним. Вдвоем не страшно.
Кундa ответил:
— Я буду идти очень медленно, заходить в деревни и на заводы, уходить в сторону и опять возвращаться.
— Это ничего. И я с тобой…
Прошли в этот день мало. Кунда забирался на горы, ложился на землю и подолгу изучал топографию местности. Он следил: куда и откуда шли поднятые мощной силой геологические напластования, где их пронизывали острые гранитные вершины, где начинались пади.
Айм-Албыл садился на корточки рядом с Кундой и обводил задумчивым взглядом горизонт. Из ущелий, из-за горных хребтов, от подножия сопок, из долин поднимались клубы дыма. Далеко-далеко внизу приплюснулись к земле кубики домов. Нитями змеились узкоколейки. Прямые просеки в лесах казались выкошенными гигантской косой.
Сетью морщин избороздилось лицо уральской земли. Копошились трудолюбивыми муравьями тысячи людей, кротами взрыхляли землю, дождевыми червями буравили недра, перетаскивали по песчинкам — горы, по прутикам — леса, по лопатам — миллионы тонн угля и железа. Красные коробочки товарных вагонов составлялись в поезда и уползали за горизонт…
В первый же вечер совместного пути Кунда и манси пришли к руднику. Он был небольшой и почти ничем не отличался от обычных шахт горняков-кустарей. Вечер был тихий, теплый и лунный. Трое рабочих сидели возле костра, беседуя и дожидаясь ужина. В бараке четвертый тянул однообразную „айкающую” татарскую песню. В зеленовато-синем свете луны поднималась груда „отвала” — выбранной породы.
Двое молодых рабочих играли в шашки на расчерченной химическим карандашом фанерной доске. На высоком шесте повис красный флаг, казавшийся в темноте черным. Рабочие мельком взглянули на прибывших и продолжали прерванный разговор. Поющий в бараке на минуту остановился, словно прислушиваясь, потом снова запел.
Айм-Албыл, не снимая с плеч старой шом полки, сел на корточки. Кунда примостился на пне.
Из разговора охотник понял, что шахту разрабатывали уже второй год и что она вырублена почти вся в монолите амазонского шпата. Здесь же, месяц назад вон тот молодой игрок, у которого левая бровь выше правой, по тоненькой жилке в граните — проводнику,— и по другим приметам добрался до пласта, где обнаружил пустоту—„гнездо”.
Горщики ищут такое „гнездо” иногда в течение целого лета и нередко находят только „сало“: слюду, глину.
Павел Семехов нашел в „гнезде» огромной величины кристалл топаза-тяжеловеса. Это был раух — совершенно чистый и черный топаз. Рядом лежали „отпрыски», менее ценные хрустали-волоса- тики, пронизанные красными иголочками рутила и золотистого титана. Найденный топаз весил два кило. Его отправили на гранильную фабрику в Свердловск.
Кунда молча глядел на играющих. Павел Семехов играл деревянными шашками, его партнер—каменными. Полупрозрачные, кроваво-красные шашки были выточены правильными столбиками. Кунда пристально посмотрел на них и придвинулся поближе. Было тихо. Слышалось только потрескивание костра, песнь татарина, бульканье закипающей воды в чайнике и сухой стук переставляемых шашек.
Вдруг Кунда оживился и начал делать замечания. Он поправлял то одного игрока, то другого, смеялся над каждым промахом.
— Пентюхи вы, как я погляжу! — заявил он, когда партия была закончена.— Языком своим донькать можете, играть нет.
— Вот и ошибся, товарищ, — возразил Семехов, вновь расставляя шашки.— Я не горазд, это верно, а вон с чайником возится, Прокл, так того вся округа знает. Всем игрокам эти прокловы шашки знакомы. Любители за десятки километров приходят поиграть с ним. Если хвалишься — сгоняй с ним один кон — спесь живо собьет.
— Давай двух Проклов, я не испугаюсь!— задорно сказал Кунда.
— А ты кто? — спросил Прокл, человек с громадной лопатообразной бородой.
— Я — Кунда. Все равно не знаешь.
— Нет, слыхал,— встрепенулся Прокл. —В „Уральском Рабочем” читал про тебя, что ты в Геолком заявку сделал на открытие изумрудного месторождения. Ну как, вышло?
— Никак, пока-что. Денег нет, времени нет, другим заняты. На своем плане крестиком мое место отметили: придет время — нагонят рабочих, машину поставят. Дело пойдет!
— А ты чего бродишь здесь?
— Да вот слыхал, что ты в шашки мастак играть. Давай!
— Не берись!
— Давай, что хочешь поставлю и выиграю.
— Ружье ставь!
Немного смутился Кунда от такой уверенности Прокла. Тряхнул головой.
— Идет! Но, чур: я играю деревянными шашками. Если выиграю, то каменные шашки мои.
Игра началась. Из барака вылез татарин и сел у костра. Лицо его было неподвижно, и лишь изредка шевелились; тонкие, словно нарисованные усики. Айм-Албыл замер каменным изваянием, закутавшись в свое одеяло. Двое рабочих стали за спиной Прокла.
— Понравились мне шашки, а своих нет, — полушутливо, полусерьезно говорил Кунда. — Где их добыл?
Игра подходила к концу. Кунда сидел нахмурясь. Прокл давно нервно теребил бороду. Неприятно терять звание шашечного мастера.
Выиграл Кунда. С тихим смехом собрал двенадцать шашек и опустил их в котомку.
— Что ж, Прокл, не повезло, — сказал он примиряюще.— А ты игрок опасный, еще бы чуть-чуть — и я сел бы…
Когда утром Кунда вынул шашки из котомки, Айм-Албыл задрожал и зажмурил глаза. Совершилось чудо: двенадцать темнокрасных камней превратились в зеленые…
— Чудесные камни!— бормотал Кунда, осторожно заворачивая каждую шашку в тряпочку.— Айм-Албыл!— обратился он к манси.— Это очень редкий камень. Когда утро — он зеленый, когда вечер— красный. Это потому, что в огне костра есть красный свет, и камень ночью его отражает, а днем в белом, свете солнца он остается зеленым.
Новые песни
Путники упорно продвигались на юг. Миновали вечно затянутый пеленой дыма от заводских труб Златоуст. Прошли хребет Уреньгу. Переправились через истоки реки Ая и вступили в район хребта Увильды и Ягодных гор.
С вершины увидели на востоке долину реки Телюка и горы Аваляк, а немного южнее — группу Иремельских гор с гигантским гребнем Ирмель-горы.
Это был дикий южный Урал.
Кунда направлялся к Иремельским горам, желая проверить слышанный им рассказ о находке там по течению рек алмазов.
Айм-Албыл долго смотрел на восток. Из разговоров с Кундой он знал, что это еще не конец земли, что там, за горами, стелются степи, шумят леса, текут реки и живут люди.
Ночами, лежа возле костра, манси пристально вглядывался во тьму. На черном своде неба полыхали в разных местах отблески огней. Это и ночью не переставали жить заводы. Они уже не пугали Айм-Албыла. Он видел, что русские справляются с огненной стихией так же легко, как любой кочевник на севере с оленьей упряжкой.
„Люди роют землю, — думал манси.— Они знают, что лежит в глубинах земли и вод. Придут они и на далекий север, и узнают, что лежит в тундрах. Тогда и там вырастут, как здесь, дома и трубы…”
Шаман, посылая провинившегося перед ним манси в дальнее покаянное странствие, рассчитывал, что тот вернется на север раскаявшимся и покорным, но он жестоко ошибся.
Путешествие принесло Айм-Албылу множество новых впечатлений. В нем пробудилась любознательность.
Постепенно образ безбородого старого шамана тускнел и таял в сознании манси, как дурной сон…
Лишайник окрасил вершины Иремель-горы в бурый цвет, сухие колючие кустарники цепко впились в камни. Проплывавшие облака задевали скалы. Внизу в беспорядке сгрудились леса, россыпи, ущелья и реки.
Пробирались целиной, мягко ступая по коричневой хвое и шурша опавшей прошлогодней листвой. Кунда по временам останавливался, вынимал записную книжку, заносил отрывистые сведения.
Когда он глядел на горы, его острый взгляд, казалось, сдирал поверхность почвы, и обнажалось то, что было скрыто под травой, под корнями. Не могла утаить земля ни золота на дне рек и в крутых берегах, ни меловых отложений ни залежей мрамора. Кунда подробно рассказывал Айм-Албылу, на что нужны все эти минералы, а манси, сощурившись, жадно слушал.
Когда они стояли на вершине, неожиданно из лесу их окрикнули:
— Эй, вы там, на горе! Путники посмотрели вниз. На опушку вышел молодой загорелый парень с походным мешком за спиной. За ним показалась девушка в красной косынке. И у нее тоже виднелся за плечами рюкзак. В лесу раздавались голоса и смех.
Айм-Албыл недоверчиво окинул взглядом внезапно появившихся людей, но, посмотрев на охотника, успокоился. Кунда сделал ему знак идти за ним, и они спустились по каменистым уступам вниз.
Их окружила шумная группа молодежи. Кунда был оглушен посыпавшимся градом вопросов. Шум голосов остановил мускулистый человек в синей майке. Он оказался руководителем туристов — рабочих разных фабрик Москвы.
— Мы уже вторую неделю бродим,— сказал он. — Были на реке Чусовой, в Чусовских Городках, нефтяные вышки видели. Теперь по Южному дуем, до Миасса дойдем и по железной дороге до дому. Жаль, времени мало, так на каждый завод и тянет, в каждый рудник так и хочется слазить.
Путники вместе с туристами спустились в долину и по узкой тропе пошли по лесу. Молодежь, хорошо спевшаяся за время пути, затянула песни. Айм-Албыл забывал, куда надо ставить ногу, через какой камень переступить. Впервые он услышал мотив, насыщенный задором, радостью труда, мотив, так не похожий на невнятное бормотанье женщин в чумах над ребенком, на завывания шамана и тягуч иедорожные песни своих сородичей. Ему казалось, что сердце у него сейчас выскочит из груди— так сильно оно билось.
Когда туристы свернули с тропы на дорогу, весело подняв в знак прощания правую руку, Айл-Албыл пожалел, что так скоро кончилось шумное веселье.
Как маются камни
У подножья скалы Юсуповой Бабы встретили башкира, указавшего ближнюю тропу к деревушке Юлы. Придя туда, попросились на ночь в старую покосившуюся избу. Утомленные полевыми работами, хозяева и молодежь, поужинав, легли спать, а манси и Кунда вышли на улицу со стариком Пахомом.
Все трое сидели на завалинке. Смутно в темноте маячили, как попало разбросанные избы, тяжело вздыхали в хлевах лошади и коровы, звучно пережевывая сено.
Пахом говорил тихо, с расстановкой. Ему было лет пятьдесят, но тяжелый труд состарил его раньше времени. Всю жизнь, с двенадцати лет, проработал он в частных гранильных мастерских. Кунда вступил в оживленную беседу со стариком.
Охотник не забывал спутника и короткими фразами передавал ему весь разговор. Айм-Албыл с удивлением узнал о том, что должны претерпеть камни, прежде чем стать красивыми и дорогими. Надо затратить уйму времени и труда. Оказывается, и русским ничего не достается колдовством, а каждая вещь строится человеческими руками по частям, кропотливо, вроде чумов и нарт.
Цветные камни сперва раскалывают: на наковальне из свинца или красной меди, их разбивают минералогическим молотком. Отлетает все лишнее — углы и трещинки — и остается годный для огранки материал. Если горная порода тверда, ее дробят „балдой” весом иногда в тридцать пять килограммов. Наколоченные камни идут на „проточку” на железном круге гранильного станка. Оттачивают, отсекают трещины, мутины (мутные места) и всяческие излишки. Во время этой работы определяется, где должно быть у камня „полотно”, то-есть верх, „обсечка”— край и „пункт” — низ. Обсечка дает форму камню: круглую, квадратную, овальную и т. д.
Огонь, воду и медные трубы проходят камни. Затем они поступают на железные, свинцовые и оловянные круги гранильного станка, наклеиваются на шпильки-начинки, обтираются, и шлифуются щетками, каменными порошками, замшей, мастикой и наждаком.
В прежнее время слепли гранильщики, кашляли кровью. Пагубно для здоровья было гранильное ремесло. Сгибались спины гранильщиков, да так и оставались согнутыми до самой смерти.
Пахом видел современные советские фабрики и жалел, что потерял свою силу и зоркость, а то бы поработал еще в чистоте, спокойно, не слыша окриков надзирателей.
Говорили раньше, что камень мстит гранильщику за свою маяту. А камни действительно маются.
Они гранятся размером от просяного зернышка до пяти сантиметров в диаметре. Боковые плоскости шлифуют и полируют на круге. В дело идут всевозможные материалы: каменная пудра из зеленого кронуса, вода, масло, соль.
В заключение камень для очистки „отваривают”. Твердые камни опускают в крепкую водку или нашатырный спирт. Мягкие обрабатывают салом или стеарином, осторожно подогревая на лампе.
Производство закончено. На пакетике, в котором лежит готовый камень, мастер пишет свою фамилию.
Существует двенадцать способов огранки, но каждая грань имеет бесчисленное количество форм. Камни не только огранивают, их распиливают, вытачивают пластинки, оклеивают ими вазы, ларцы.
Кончил рассказывать Пахом. Вдосталь наговорился, спать захотелось. Кунда и Айм-Албыл пошли на сеновал.
Утром они снова отправились на поиски. В сосновом лесу, на полянке, окруженной высокими мачтовыми соснами, неожиданно наткнулись на группу охотников. Их было пять человек. Четверо сидели на корточках и курили, а пятый, самый пожилой, стоял посреди них, опираясь надуло централки, и говорил.
Кунда поздоровался и сел. Айм-Албыл опустился на траву рядом с ним. Старый охотник укорял одного из товарищей. Кунда слушал и одобрительно кивал головой.
— Нет, Слепнев,— говорил охотник.— Не то делаешь ты. Думаешь — настрелял, сдал в контору, положил п карман денежки и домой на печку? Прошли такие времена. Все мы, охотники, одно дело делаем, все стараемся сообща, а ты откалываешься. Вот нравятся тебе белки или барсуки, ты и бьешь их, сдираешь шкурку как попало. А ведь шкура то за границу идет, ты ее по правилам сними. Пятеро нас здесь, вот по за- даниям-то на каждое ружье свое количество шкур полагается. Ну и промышляй их. А ты бродишь по лесу, как дикий. Этак, пожалуй, мы у тебя свидетельство отберем. И на собраниях должен бывать и газету свою читать. Так-то!
Охотники заспорили, а Кунда с манси встали и пошли.
Этот случайный митинг навел Кунду на радостные размышления. „Как ни велик Урал,— думал он,— ни один человек не скроется от другого. Жаркие речи произносятся и на колхозных полях, и в забоях копей, и в лесу. Рыли раньше землю и, каждый сам по себе, намывали золото, собирали самоцветы, с ружьем ходили в одиночку. А теперь все идут в артели, — и горщики и охотники”.
— Эх, Албыл, дорогой!— хлопнул Кунда манси по плечу. — Сколько дел творится у нас в стране, все люди на учет взяты, каждый час дорог. Вот бы поучиться тебе! Каменной бабой ты ходишь, а отшлифовать бы тебя алмазом, чтобы на своем севере сверлом врезался ты в тундру! Хочешь?
— Хочу!— ответил манси, хотя и не совсем понял, к чему ведет свою речь Кунда.
Компас заболел
Кунда забирался на сопки и подолгу рассматривал с них окрестности. Он старался восстановить в памяти рассказ одного горщика, описавшего местность, где был найден алмаз. Но скалы, крутизны, леса и болота были разбросаны в таком диком беспорядке, что весьма туманно указанное место найти было невозможно.
Кунда поднимал с земли камни, подходил к скалам и откалывал зубилом куски. Примечая расположение почвенных пластов, запоминал их направления.
Манси помогал выкапывать глубокие, иной раз трехметровые ямы, тряс Кунде лоток с песком и промывал вынутую породу.
Переходя высохшее русло реки, Кунда увидел „срыв” — громадную обнаженную стену. Окинув пытливым взглядом четкие напластования, он решил с молоточком в руках обследовать весь этот район. Айм-Албыл остался на условленном месте и тотчас же развел костер. Албылу так понравилось легкое добывание огня с помощью спичек, что он зажигал их при каждом удобном случае.
Кунда углубился в горы.
С одной вершины он увидел высокий столб дыма. В той стороне был завод. Там подъемные краны схватывали брызжущие огнем болванки и тащили на наковальни, паровые молоты били по железу, чугуну и стали, били тяжело и упорно. Казалось, домны дышали жарко в затылок охотнику, казалось, сзади надвигались сотни подъемных кранов, держа в своих клешнях ковши с расплавленным металлом.
Эти видения торопили Кунду: ты ходишь и ищешь? Скорей! Нужны железные руды, нужен уголь, нефть, мел, бериллы, изумруд, калийные соли. Ищи. Втыкай вешки там, где нашел богатство. К ним потянутся с кирками, лопатами, динамитными шашками, алмазными сверлами, драгами…
Каждый год Кунда приходил в Геологический комитет и, разложив свои записки, отмечал крестиками на картах места, где он обнаружил залежи ценных минералов. Геолком наносил новые месторождения на свои карты. Когда охотник за минералами уходил вновь в горы, на прощание ему горячо жали руку…
Кунда ходил долго. Гранитные жилы вели в недра земли. Спали в глубине неведомые сокровища.
„Нет, — думал Кунда, возвращаясь к месту стоянки,— там алмаза, пожалуй, не найти. Надо на месте их нохождения рыть землю машинами. Попытаюсь, однако, еще немного”.
— Айм-Албыл,— обратился он к манси,— мы завтра пойдем дальше на юг, к городу Орску, на Губерлинские горы. Мне говорили, там был найден алмаз. Понюхаю и там. На Иремельских горах погостили — и хватит. Махнем дальше.
Наступил вечер. Беззвездная ночь окутала горы черным покрывалом. Низко ползли тучи. Искатели возвращались в деревню Юлы. Кунда научил манси пользоваться компасом. Желая проверить его знания, спросил:
— А ну-ка, покажи, в какую сторону нам идти и где мы были?
Айм-Албыл, подобно птице, никогда не сбивался в направлениях. Он махнул рукой на север.
— Идти туда!
Махнул на юг:
— Был там!
— Нет,— покачал головой Кунда.— Достань компас и укажи по нему.
Вогул достал из сумочки компас, бережно положил его на ладонь и посмотрел на дрожащую стрелку.
— Стрелка лжет. Она не знает, куда глядеть. То туда, то сюда.
Вглядевшись в компас, Кунда свистнул. Действительно, он испортился. Стрелка очевидно размагнитилась. Но почему?
— Что у тебя в сумке? Покажи.
Албыл развязал сумку. В ней лежали коробок спичек, веревочка, камень, трут, большая стальная игла и… головка чесноку.
Кунда засмеялся:
— Айм-Албыл, никогда не клади компас с луком и чесноком рядом. Чеснок отнимает у магнита силу. Компас заболел. Его долго придется лечить. Его надо будет на две недели зарыть в конский навоз и тогда он будет правильно показывать север. Магнит не любит луку и чесноку.
Ночью в избе Кунда тщательно сортировал собранные минералы, заворачивая в бумажки и плотно укладывая их в сумку. Айм-Албыл, засыпая, думал об этом мудром человеке, называющем каждый камень по имени и знающем все их свойства. А Кунда думал о том, как мало он знает, как часто природа ставит его втупик.
Вареные камни и хлеб с начинкой
Все дальше и дальше на юг шли охотник за минералами и манси.
Ночуя в деревне и на почтовых станциях, добрались до Губерлинских гор. Они были невысоки и казались застывшими океанскими волнами. В районе Губерли встречалось много золотых приисков. Население было смешанное: казаки, башкиры, мордва и чуваши.
С Кундой и манси по пути шел странной, дергающей походкой человек лет сорока. Он вытягивал голову подбородком вперед и всегда держался за бороду, словно сам себя вел на поводу. Накинув на одно плечо старенький пиджачок, мягко ступал тонкими ногами, обутыми в лапти, по каменистым трупам. Называл себя Шурой, а у Кунды не было в обычае допытываться: почему только Шура и где осталась фамилия и отчество?
— Я иду в Орск, — рассказывал бородатый Шура, а оттуда в Свердловск камни делать. Я люблю их и они меня любят. Я знаю как к ним подойти, как их в руки взять. Иду вот сейчас, грудь гола, на ногах обутки, и не тужу. Вот камушки я делаю, это верно. Хлебушко ими начиняю, да в щах варю. Рассказать зачем?
— Говори! Шура когда-то искал камни. Работал и зимой и летом, „нюхом», в надежде на „фарт” — счастье. Бродил в глуши, находил место и копал. Зимой зажигал в вырытых ямах костры, чтобы оттаяла земля. По жилам в граните и другим приметам добирался до „занорыша”, в котором иной раз можно было найти сразу целое состояние.
Один раз он докопался до удивительного занорыша. Это была маленькая пещерка. Дно ее было устлано кристаллами альбита, амазонского камня, кварцем, слюдой и глиной. В гнезде красовалась груда кристаллов голубого топаза и гигантский в „пол-локтя» кристалл „угля”— черного турмалина.
Редко бывают такие удачи! После этого случая Шура бросил „хиту” — хищническое старательство, ставившее его по новым советским законам в один ряд с браконьерами и контрабандистами. Хотелось работать честно, ни от кого не таясь. Он занялся приготовлением камней.
Кристалл дымчатого кварца запекал в хлебе или прокаливал в печной золе. Получался красивый золотистый оттенок.
Он брал агат, варил его в меду три недели подряд, поддерживая постоянный огонь. Вынимал, тщательно мыл и снова варил в серной кислоте. Камень приобретал черную полосатую окраску и новое имя — оникс.
Красные рубины и гиацинты, голубые эвклазы, синий дешевый кианит, зеленый хризолит, бесцветный прозрачный с красным отливом фенакит, молочный халцедон, черный графит и всевозможных цветов кварцы сушились по многу дней в русских печах, варились в кислотах, красках, подкладывались под гнет, изменяли окраску и прозрачность, приобретали новые свойства, светились в темноте, делались с виду бархатными или блестящими. Это была не подделка, а исправление, усовершенствование природы.
С Шурой Кунда и Айм-Албыл не расставались два дня. Но потом он простудился и остался в одной из станиц передохнуть. Кунда долго думал об этом человеке. Неизвестно, какое прошлое у Шуры, но тот восторг, с каким он говорил о своей работе с минералами, понравился Кунде.
Шура подарил Кунде на память черную ветку окаменелого коралла. Охотник за минералами старательно спрятал ее в своей сумке.
Там, где кончались Губерлинские горы, возле Атаманова камня, Кунда решил провести два дня. В этом районе был найден когда-то единственный на всей Губерле алмаз.
Девка Атаманша
— Конча? — крикнул Айм-Албыл. Кунда повернул голову на звук и положил руку на ружье.
Костер ярко горел в сложенных колодцем камнях. Иногда лопался камень-трескун, вышибая из костра горящие угли. За спиной охотников высилась громадная черная стена Атаманова камня. Площадка, на которой они расположились, начиналась от стены и впереди, шагах в семи, неожиданно обрывалась. Каменистая тропа уходила в темные мрачные ущелья. Чуть слышно шумел в темноте ручей, изредка вскрикивала ночная птица или шелестела от набегавшего ветра листва.
На тропе из правого ущелья показался человек, ведущий под уздцы навьюченную лошадь. Он внимательно разглядывал Кунду и манси, медленно подвигаясь к костру. Лошадь, вытянув голову, втягивала незнакомые запахи, нервно переступала, потом громко фыркнула. Человек остановился и только теперь ответил на окрик.
— Свой. А вы кто, товарищи?
— Мы тоже свои, — отозвался Кунда.— Чего ты так косо смотришь на нас? Куда идешь?
— Из станицы в деревню.
— Далеко отсюда?
— Часа два пройду. А вы зачем это место выбрали для ночлега?
— Как зачем? Переночуем — и дальше.
— А почему не в деревне?
— Некогда нам по деревням шататься.
— Ну, как знаете. А только лучше отсюда уходите. Место здесь нехорошее, не к ночи будь сказано.
— Нам везде хорошо,— засмеялся Кунда. — И в полдень и в полночь. — Здесь девка Атаманша ходит. А если вы камни ищете, то как раз и наткнетесь на нее.
— Расскажи, какая она, по какому местожительству прописана и чем занимается?
— Не шути, — сурово ответил человек, сдвигая черные брови. — Все окрест знают. Самоцветы и золото сторожит. Начнет ночью аукаться, — ветер нагонит и заведет вас в трясину или разум отнимет. На Атамановом камне живет, потому и зовут ее девкой Атаманшей.
Кунда продолжал смеяться. Незнакомец обиженно дернул лошадь за повод.
— Прощайте, — сказал он.— Я домой поспешу. До полночи недалеко, это ее час…
— Ее час, а наше время! — задорно крикнул Кунда.
Незнакомец скрылся. Айм-Албыл лег на землю, .подстелив драное одеяло. Под голову положил камень, а ноги протянул к костру. Кунда молча сидел, недовольно потряхивая головой. Не любил он сказок, и не мало в своей жизни разрушил легенд, объясняя людям причины непонятных явлений природы. Каждое суеверие имеет под собой почву, надо только доискаться до начала.
Внезапно Кунда чутким ухом поймал странный звук. Где-то недалеко, шагах в ста, кто-то тихо плакал и заглушенно смеялся…
Прислушиваясь, охотник начал разлйчать всхлипывания и бормотанье. Смех доносился чистый, женский.
Кунда не шевелился. Вспоминал все слышанные звуки, похожие на эти, сравнивал, восстанавливал в памяти топографию местности и начал понимать.
Долго сидел, глядя на спящего товарища, затем неожиданная мысль пришла в голову: пусть Айм-Албыл пойдет и узнает, кто смеется. Это будет для него хороший урок.
— Айм-Албыл,— громко позвал Кунда.— Вставай!
Манси проснулся сразу. Кунда коротко рассказал ему об Атамановом камне и девке Атаманше.
— А теперь, Айм-Албыл, слушай…
Манси прислушался и тоже уловил странные звуки. Они доносились иногда отчетливо и громко, а порой еле слышно.
— Это человек,— прошептал он и посмотрел на верхушки деревьев. Подставив скуластое смуглое лицо ветру, он определил его направление.— Ветер дует сюда, голос слышен, ветер дует на голос, его нет.
— Иди туда и посмотри, что там, — сказал Кунда.— Вернешься — расскажешь.
Айм-Албыл медленно, словно нехотя, пошел по тропе в ущелье. На границе света и тьмы обернулся, потом сразу исчез во тьме. Никто не скажет, что Айм-Албыл трус, он ничего не боится, хотя злых духов и непонятные вещи предпочитал обходить. Этот русский послал его прямо навстречу неведомой опасности. Хорошо, он не отступит!
Неслышно ступал Айм-Албыл ногами, обутыми в мягкие лосевые унты. Как дикий зверь, ощущал всем телом невидимые препятствия. Не видя ветки, инстинктивно нагибался и проскальзывал под ней. Тропа шла вдоль скалы, потом уходила влево, а звуки летели из ущелья, вклинившегося между стеной Атаманова камня и крутым склоном горы.
Айм-Албыл оставил тропу и начал подниматься по ущелью. Справа высилась громада Атаманова камня, голая, покрытая только лишайником. Стиснутое двумя каменными стенами ущелье понемногу суживалось.
Звуки становились ясней. Не было сомнений, — плакала женщина. Иногда плач переходил в осторожный смех.
Манси крался тихонько, часто останавливался. Вспоминал, что недалеко у костра сидит смелый и мудрый Кунд а,— стоит крикнуть, и он поспешит на помощь.
Чуть светлее черного массива горы, низко над головой нависло беззвездное небо. Там, где каменные склоны гор сходились, замыкая ущелье, в земле, под нависшей скалой угадывалась дыра. Оттуда и неслись странные звуки.
Кто мог спрятаться там?.. Манси слушал. Несомненно, там человек. Может быть, он случайно попал в пещеру и не в силах оттуда выбраться? Тогда надо крикнуть ему, что помощь близка, ободрить и вернуться за Кундой.
Айм-Албыл сделал шаг вперед. Из-под ноги вырвался камень. Шорох его падения гулко отдался впереди. Манси удивленно ахнул. Его голос повторило эхо. Айм-Албыл замер. Холод сковал спину. Он в ужасе закричал:
— Кунда-а-а!
Его крик разбудил многоголосным эхо горы. Манси бросился назад к Атаманову камню и стал карабкаться наверх. А в ущелье громкий крик множился, рос, слышно было перекликание громовых голосов, со всех сторон спешили неведомые существа… Казалось, посланцы девки Атаманши кинулись в погоню за дерзким человеком и аукались, расставляя длинные руки. Вот-вот схватят! Манси бросил шомполку. Судорожно цепляясь за выступы Атаманова камня, срывался, скользил, лез все выше и выше.
Кунда, услыша призыв своего спутника и хаос звуков, схватил ружье и бросился бегом по каменистой тропе.
— Албыл!— закричал он, а многократное эхо швырнуло ему обратно в лицо глухие клочки слова: был… был… был!.. Кунда добрался до конца ущелья. Манси нигде не было. Он снова позвал его. Ущелье множило звуки, оглушая Кунду. Он прислушался. С верха Атаманова камня чуть слышно донеслось:
— Кунда-а!..
Охотник полез вверх. Ночь шла на убыль. Тьма серела. На востоке дрожало слабое сияние. Кунда почти ползком по крутой скале взобрался на вершину. Албыла и здесь не было…
— Албыл, где ты?
— Здесь! — совсем близко отозвался он глухим голосом.
Кунда пошел на голос, по верху Атаманова камня. Дошел до его края, взглянул вниз. Прямо под ногами на выступе над обрывом сидел манси.
— Как ты сюда попал?
Айм-Албыл беспомощно махнул рукой вниз.
— Куда только не забьется человек от страха! — недовольно тряхнул головой Кунда и шагнул вперед, чтобы спрыгнуть на уступ к Албылу.
Сзади раздался громкий треск. Охотник вздрогнул, но не успел оглянуться, как громадный камень под его ногами качнулся. Кунда взмахнул руками. В то же мгновение он почувствовал, что падает вместе с камнем. Бледные звезды на сером небе прыгнули вверх. Линия горизонта сломалась.
— Албыл! — крикнул предупреждающе Кунда, зная, что парень находится внизу.
Камень скользнул по верху гранитного шихана. Выступ скалы задержал его падение. Кунда потерял равновесие. Навстречу ему бросилась темнота ущелья. По лицу стегнули ветки кустарника. Охотник кубарем скатился по склону горы вниз. Больно ударившись головой о землю, он потерял сознание.
* * *
Кунда очнулся, поднял тяжелую голову. Он лежал на дне оврага. Рядом валялось ружье. По пасмурному утреннему небу ползли вразброд мохнатые облака.
Охотник за минералами приподнялся на локтях, силясь вспомнить, что произошло. Призыв в ночи товарища, скала, падение глыбы, несомненная смерть Айм-Албыла — быстро всплыли в памяти.
Кунда выпрямился. Может быть, еще можно что нибудь предпринять для спасения спутника?
Сильная тупая боль в голове затуманила зрение. Он поднес руку ко лбу, потом посмотрел на ладонь. Кровь! Осторожно ощупал себя. Все цело. Ныла левая нога в колене, на плече разорвана одежда и от плеча до локтя кровоточащая царапина. Кунда взглянул вверх — и замер. Над ним, на высоте пятнадцати метров, зацепившись одеждой за камни, висело безжизненное тело Айм-Албыла…
Кунда только сейчас понял, как дорог ему стал молодой парень, не побоявшийся пойти на разведку прямо в пасть девки Атаманши.
— Айм-Албыл, — позвал тихо Кунда. Ответа не было.
— Ты жив, Айм-Албыл?— крикнул он. Тот молчал. Вяло повисли руки, голова опущена на грудь.
„Может быть, он жив, — подумал Кунда. — Надо немедленно помочь. Придется идти в обход, кругом всего Атаманова камня и сверху вытянуть его труп”.
Опираясь на ружье, прихрамывая, размазывая по лицу стекающую со лба кровь, он двинулся по оврагу в обход Атаманова камня. Прошел в ущелье и взобрался на вершину гранитного шихана. Пробрался к краю, осторожно спустился на выступ, на котором ночью перед катастрофой сидел манси, встал на колени, и, вытянув руки, схватил Айм-Албыла.
Напрягая все силы, теряя от боли сознание, втащил его на площадку. Встал рядом с ним на колени, приподнял его голову, дул в лицо, тряс.
Айм-Албыл тяжело вздохнул и открыл глаза.
— Жив! — с облегчением воскликнул Кунда.
Албыл сидел и ощупывал свое тело руками. Он жив, несмотря на козни злых духов, несмотря на обвалы и падение.
Кунда сидел рядом. Друзья помогли друг другу перевязать раны. У охотника поперек лба появилась белая повязка. Манси подвесил правую руку на ремень, перекинутый через шею. Рука была вывихнута, но всезнающий Кунда ее тут же вправил. Айм-Албыл перенес боль стоически. Кунда рассказал ему о причинах криков и плача.
Там, где сходились стены ущелья, была дыра — вход в пещеру. В ее глубине стекающие по сводам струйки подпочвенной воды падали с большой высоты и звонко ударялись о поверхность скопившейся по средине лужи. Стены множили эхо, и звук получался мелодичный, чистый, как смех молодой женщины, а всплески походили на всхлипывания. Эти звуки неслись по узкому горлу ущелья, создавая легенду о плачущей и смеющейся девке Атаманше, стерегущей клады.
Айм-Албыл удовлетворенно кивнул. Опять этот русский всему нашел причины, опять рассеял сомнения и страхи.
Отдохнув, двинулись в обратный путь на тропу. Обходя сорвавшуюся ночью скалу, Кунда увидел среди обломков камней и свеже-взрытой земли яму, заглянул в нее и вскрикнул.
Глаза идола
На Кунду в упор глядели два сверкающих глаза. Махнув рукой спутнику, чтобы он не шевелился, охотник за минералами стал пристально всматриваться. Минуты две прошло в молчании. Потом он стал на четвереньки и влез в яму.
В доисторическую эпоху населявшее Урал племя устроило на вершине горы мольбище. Доступ к нему разрешен был только жрецам. Там, в каменном углублении, поставили грубо обтесанную бабу, еле заметные руки ее сжимали выпученный живот. Голову идола сделали из дерева и вместо глаз вставили два алмаза.
Желая скрыть идола от посторонних взглядов, жрецы прикрыли яму гранитной плитой. Она лежала на выступавшем ребре скалы и конец ее свешивался над обрывом. Когда Кунда ступил на выступ камня, его тяжесть заставила глыбу опуститься, она рухнула вниз, и старое мольбище раскрыло свои тайны. Вокруг идола в песке и щебне валялись старинные монеты с арабскими надписями.
Кунда ухватился за голову идола и легко ее отломил. Выбравшись из ямы, он уселся на шихане и начал разглядывать деревянную голову с горящими в дневном свете глазами-алмазами. Ошонин будет рад, — думал он.— Теперь он окончательно убедится, что алмазных месторождений на Урале нет. Но это мы еще посмотрим!”
— Идем Айм-Албыл, — сказал он манси.— Идем в Орск. Поиски на время кончены.
Охотник за минералами опустил деревянную голову в сумку.
Живой самоцвет
Ошонин сидел, выпрямившись, постукивая молоточком по колену. Радость разгладила морщины на лице. На столе перед ним лежала деревянная голова с большими ушами и толстыми губами. Свет лампы, прикрытой зеленым абажуром, падал на нее и сверкали грани алмазов в глазных впадинах.
В соседней комнате в одиночестве бормотал громкоговоритель. Деревянный идол с одной половиной лица глядел со стены внимательно и серьезно на странного гостя — другого идола.
На грубой деревянной скамье сидели Кунда и Айм-Албыл.
— Я ему показал город,— кивнул на манси головой Кунда. Узнав, что он возвращается на север, ему рассказали о политике нашей власти, об обманщиках-шаманах и о том, что мансийский молодняк должен сам строить свое будущее. Уехав с тобольского севера обломком скалы, Айм-Албыл вернется туда граненым самоцветом. Он рассказал мне забавную историю о примусе и шамане. Я купил ему новый примус и научил его обращаться с ним, как следует.
„У меня собраны сведения о местах, где возможно присутствие жил с алмазами,— продолжал Кунда.— К этим глазам идола может протянуть руку любой и вынуть их из глазниц, а мои алмазы лежат в недрах и, чтобы их добыть, нужны сотни рук, тысячи человеческих и лошадиных сил. Нет, Тихон Артемьевич, моя охота за минералами не безрезультатна. Я обнаружил месторождения благородных самоцветов, залежи руд, меловые отложения, намеки на присутствие нефти, выходы из земли каменного угля и нашел чудесный самоцвет. Это сам Айм-Албыл…
— Сейчас будут говорить на языке манси,— четко произнес в соседней комнате громкоговоритель.
— Айм-Албыл,— сказал Кунда,— иди в ту комнату и слушай.
Парень осторожно, стараясь не зацепиться за мебель, прошел в соседнюю комнату. В то же мгновение суровый Властный голос на родном языке манси прокричал необычайные слова.
Айм-Албыл, зажмурив глаза и раскрыв рот, слушал с восторгом передачу Свердловской радиостанции. Кто-то говорил с ним страстно, убеждающе, призывал, ободрял, смеялся. Новый мир раскрылся перед ним.
Айм-Албыл слушал и заражался энергией. Он пойдет обратно на север в свой родной чум, но теперь ему не страшны все шаманы тундры.
Голос крикнул в уши Албылу, что север проснулся, что революция как олень копытом пробила ледяной наст, и оесеннее солнце затопило землю…
— Ты все-таки упорствуешь,— говорил в это время Ошонин.— Все-таки хочешь найти несуществующие алмазные россыпи, когда сам же нашел доказательство верности моей теории.
— Теория еще не истина,— хриповато возразил Кунда. Ты сам меня этому учил. Она обслуживает данный отрезок Бремени, но как только соберется достаточное колличество новых фактов, всплывает другая теория, а прежняя сдается в архив. Я предприму в будущем году более широкое и основательное исследование нашего края. Я обстукаю молоточком каждую пядь земли в районах нахождения алмазов и принесу-таки тебе алмаз в породе.
Голос невидимого манси в соседней комнате умолк. Айм-Албыл снова сел на скамью рядом с Кундой, заглянул ему в глаза и сказал:
— Кунда, я завтра пойду домой. Мы с тобой делили пополам кров и табак. Мы ходили с тобой по горам, хребтам и долинам. Мне жаль с тобой расставаться. Я уйду. Нас разделят ветер, вода и скалы. Я расскажу своим все-все, что видел, что слышал. Кунда, я не боюсь шамана. Теперь я с ним справлюсь. Ведь я снова приду сюда, и мы встретимся.
Айм-Албыл встал и положил обе руки на плечо Кунде.
Долго глядел ему в глаза, потом улыбнулся и кивнул головой.
— Осима сусуль!— сказал он и сжал руку Кунды.
— Прощай,— более хрипло, чем обыкновенно, ответил охотник за минералами, поглаживая жесткую бороду громадной ладонью.
Албыл вышел на улицу. Прямо перед ним внизу в котловане сверкала россыпь огней Свердловска. В темноте он весело улыбнулся и быстрой легкой походкой направился в город.
