Ефим Васильевич Глухих, узнав, что красногвардейские отряды под Златоустом и Кусинским заводом потерпели поражение и отступают к Нязе-Петровску, решил созвать на совет весь свой род.
— Петюшка,— позвал он внука,— беги-как нашим и скажи, што, мол, дедуш ка зовет к себе всех и штобы, мол, обязательно сейчас же приходили.
— А кого позвать-то?— выслушав деда, переспросил Петя,— и дядю Ваню, и дядю Костю, и дядю Гришу, и тетку Лизу, и всех?..
— Зови всех! И Петю, и Ваню, и Костю, и штобы ребята ихние тоже приходили.
— Ладно, сейчас,— и через минуту Петя уже мчался по улице, подымая пыль босыми ногами..
На семейный совет собрался весь многочисленный род Глухих, за исключением четырех сыновей, ушед их в Красную гвардию.
Ефим Васильевич был необыкновенно суров в этот вечер. Отвечая коротким кивком головы на приветствия детей и внуков, он не переставал что-то бормотать про себя и изредка сердито отплевывался.
Окинув взглядом всех собравшихся, он остановился посреди комнаты и спросил:
— Слыхали?
— О чем, дедушка?— не понял один из внуков — шустрый Володя. — О белых. Сюда идут,— еще больше нахмурился Ефим Васильевич.— Што делать-то будем? А?
Наступило тягостное молчание, прерываемое лишь тяжелыми вздохами женщин.
— А что мы можем сделать?— нарушил молчание внук Константин. — Скрываться придется. В горы уходить.
— Ну и дурак!— резко оборвал внука Ефим Васильевич. — „Скрыва-аться“… —- презрительно передразнил он его,— по твоему, значит, нас это не касается, пусть убивают твоего отца, тебе все равно. Так, што ли?
— Я, дедушка, ведь так сказал… Не подумал,— стал оправдываться Константин.
— Не подумавши-то только кукушка кукует,— и, немного помолчав, добавил:
— Силы у наших, у красных-то, мало.. В этом весь вопрос. Я вон со стариком Михеичем сегодня толковал, он то же самое говорит. В Красную гвардию-то. надо бы всем рабочим итти, тогда никакие белые нас не возьмут.— Завтра мы на заводе толковать будем об этом. Нашто я старик — и то пойду.
— Ты-то куда уж,— замахала на него руками бабушка Василиса. — А што ж я? По-твоему, я на печи должен сидеть, што ли, а ребят пусть убивают. Да я лучше сам еще десяток-другой этих благородий уложу, а не то што…
Ефим Васильевич, разгорячившись, ходил по комнате,размахивая руками. Глядя на него, не верилось, что ему уже около восьмидесяти лет, настолько он еще был. бодр и его движения были уверенны и сильны.
Остановившись на минуту, он вдруг стукнул кулаком по столу.
— Я этим негодяям по смерть не забуду, как они меня в девятьсот пятом нагайками пороли.
Бабушка Василиса хотела что-то сказать, но, посмотрев на мужа, махнула рукой и, утирая фартуком слезы, пошла на кухню.
****
Противник подошел неожиданно.
Возвратившаяся утром разведка донесла, что ни белых, ни чехо-словацких войск нигде не видать.
Никто из красногвардейцев не сомневался в том, что белогвардейцы так или иначе, днем позже, днем раньше, поведут наступление на Нязе-Петровск и что бой неизбежен, и готовились к этой встрече.
Силы красногвардейского отряда были распределены по участкам. Каждая группа получила определенную боевую задачу. Только одно обстоятельство не было предусмотрено командованием отряда.
Как правило, глубокая разведка командованием отряда посылалась только на ночь. С рассветом она возвращалась в отряд и вся охрана фронта ложилась исключительно на заставы и цепь д озорных, выставленных на опушке леса и предгорью.
Белогвардейцы и чехо-словаки учли это обстоятельство, и это позволило им внезапно появиться под Нязе-Петровском.
Ровно в полдень противник открыл огонь по заставе Белорецкой дружины и она вынуждена была отступить.
Третья рота Московского полка, стоявшая справа от Белорецкой дружины после отхода заставы, первой приняла на себя удар соединенных чехо-словацких и белогвардейских частей.
Укрывшись за большим пеньком на опушке леса, Ефим Васильевич видел, как перебежками приближались белые. Видел, как в кустах промелькнул перетаскиваемый тремя белыми пулемет.
Рука невольно потянулась к лежавшей рядом винтовке, но, вспомнив приказ командира роты, воспрещавший открывать огонь без его команды, Ефим Васильевич выругался.
— Чего он там смотрит,— проворчал он, оглядываясь назад и увидев, что укрывшийся рядом с ним племянник Костя целится, тихо окликнул его:
— Костя!
Костя, опустив винтовку, повернул голову и вопросительно посмотрел на деда.
— Ты што же забыл, што ротный приказывал,— сердито прошептал Ефим Васильевич.
В этот миг где-то совсем рядом, не дожидаясь команды, один за другим прозвучало несколько выстрелов.
— Вот черти! Не могли подождать…— возмутился Ефим Васильевич, поднимая яинтовку. — А ну-ка, Костя,— крикнул он внуку,— бери вон этого справа,— указал он в сторону белых, где виднелось несколько черных точек,— а я этого слева.
Видно было ,как после их выстрелов у белых кто-то взмахнул руками.
— А ну-ка еще,— щелкнув затвором, внимательно всматриваясь в чуть колеблемый ветром кустарник, приказал Ефим Васильевич. Встреченный частым ружейным огнем противник залег в кустах и через несколько минут на занятый третьей ротой лес обрушился свинцовый ливень пулеметного огня.
— Ишь прохвосты как жарят,— прошептал Ефим Васильевич, разряжая одну обойму за другой.
— Дедушка, а дедушка,— чуть слышно донесся до Ефима Васильевича голос. Не снимая руки с затвора, он обернулся на зов.
Внук Костя, с искаженным от боли лицом, как-бы ничего не соображая, продолжал дергать его за ногу, беспрестанно повторяя: — Дедушка, а дедушка?
— Ну чего тебе,— подполз к нему Ефим Васильевич.
— Меня… сюда…— еле выговаривая слова, произнес Костя, указывая на живот.
— Сейчас…-—и Ефим Васильевич хотел помочь внуку перевязать рану, но в этот миг недалеко от него раздался крик, и он невольно оглянулся.
Второй его внук Василий, приподнявшись на колени, вдруг взмахнул руками и упал навзничь, а со стороны белых пулемет, не переставая, посылал свинцовый дождь.
— Эх, жалко Васю,— прошептал Ефим Васильевич,— хороший был парень,— и склонился над Костей, доживавшим последние минуты.
Судорожно цепляясь руками за траву, Костя пытался подняться на колени, но тотчас же падал.
— Костя… внучек…— тормош ил внука Ефим Васильевич, называя его нежными именами, но Костя уже ничего не сознавал.
На губах у него выступила кровавая пена. Он жадно ловил ртом воздух и, вдруг вытянувшись, захрипел.
Ефим Васильевич понял, что его помощь здесь бесполезна. Склонив седую голову, он думал о гибели второго, цветущего здоровьем внука.
Он как бы позабыл, где находится, и только внезапно наступившая тишина вызвала его из оцепенения.
Пулемет белых прекратил обстрел.
С громким „ура“ белые пошли в атаку.
— Рота, пли! Рота, пли! — не переставая, кричал командир третьей роты.
Ожесточенным ружейным огнем красногвардейцы отбивали идущего на приступ врага. Видно было,как под огнем красногвардейцев падали атакующие, но на месте упавших вырастали новые цепи.
До опушки леса оставалось каких-нибудь шагов сто, когда Ефим Васильевич, встав во весь рост, закричал.
— Товарищи! Ребята! Бей их, негодяев,— и первый бросил в цепь наступающих ручную бомбу.
Его примеру последовали и остальные красногвардейцы. Взрывы ручных гранат смешались с ружейной трескотней.
Атака была отбита. Белые залегли в кустах и вновь зарокотал пулемет.
К Ефиму Васильевичу подполз старик Михеич, сыновья и внуки которого тоже были в этой роте.
— У меня Семена и Прохора убили, а Афоньку ранили,— наклонившись к уху Ефима Васильевича, прокричал Михеич.
— У меня вон тоже,— указал назад Ефим Васильевич, где лежал мертвый Костя.
Белые вновь поднялись в атаку и на этот раз ни ружейный огонь, ни бомбы не могли остановить их шествия.
— Ребятушки! Братцы!— кричал Ефим Васильевич, бросаясь с винтовкой на белых.— За мной!
Старик Михеич был рядом с ним.
Незабываемую картину представляли эти два старика с обнаженными головами, с развевающимися по ветру седыми бородами.
— Царя захотели! Я покажу вам царя!— выкрикивал Ефим Васильевич отдельные фразы, отбивая сабельные удары.
— Михеич, берегись! — оттолкнул он своего друга и в следующее мгновение тяж елы й приклад его ружья размозжил голову поручика.
— Царя вам надо!— все более ожесточаясь, почти в каком-то бреду, не переставая, кричал он, сыпля удары направо и налево.
Старик Михеич, спасенный от смерти Ефимом Васильевичем, еле успевал отбиваться от наседавших на него белых. Не имея времени посмотреть по сторонам, он то и дело звал своих, повторяя:
— Детишки! Сыночки…
Удар штыком в грудь свалил Михеича, и вокруг его трупа завязалась борьба.
— Тятю убили!— не своим голосом, перекрывая шум боя, закричал Иннокентий.
Ефим Васильевич видел, как упал его друг Михеич.
— Так, значит,— процедил он сквозь зубы и с такой стремительностью обрушился на белых, что небольшая группа их невольно подалась назад.
Рассыпая направо и налево удары, он видел перед собой только врагов. Жажда мести за погибшего друга, за погибших детей и внуков и за всю прошлую подневольную жизнь проснулась в нем с дикой силой.
Однако силы были неравны. Третья рота, задерживая наступление противника, была уничтожена.
Пал сраженный ударом штыка командир роты. Пали цветущие здоровьем , еще только начинавшие жить внуки и дети Ефима Васильевича и Михеича, и только один Ефим продолжал еще борьбу.
— Ребята! За мной!— не переставая, кричал он, призывая своих детей, но его крик оставался без ответа.
В тот миг, когда пожилой офицер выстрелил в него, он, падая, еще успел крикнуть:
— Ребята! Держись!
— Сумасшедший дед! — проговорил офицер. Наклонившись над Ефимом Васильевичем, он хотел взять из его рук винтовку, но и мертвым „сумасшедший» дед не хотел выпускать из рук того оружия, с которым он боролся всем своим родом за счастье трудящихся.
