Партизаны рвались к голове белой колонны. Там, на повозке, охраняемой конными казаками, стояли два больших ящика. Партизаны решили, что в ящиках ручные гранаты.
Ванюшка Золотарев налетел на рослого вахмистра, отбил винтовкой свистящий взлет его шашки и ударил прикладом в висок, в пышный расчесанный казацкий кок. Вахмистр рухнул тяжко под копыта своего коня.
Папаша Крутогон сорвал метким выстрелом с козел кучера-казака и подхватил вожжи. Телегу угнали в лес, в горы.
Здесь, в безопасности, без спешки рассмотрели добычу. В одном из ящиков нашли тэб,— складную офицерскую резиновую ванну. Ее тотчас поделили честно на подметки. Над вторым ящиком заспорили.
— Дробь!— сказал папаша Крутогон.— Только почему шибко крупная? На слонов, не иначе.
— Сам ты слон таежный!— сказал презрительно пулеметчик Вакулин.— Это буквы для галош. Только почему они толсты е и черные?
Пулеметчик Вакулин был городской житель, работал в Перми полотером, и спорить с ним никто не решился. Буквы для галош, пускай буквы!
Но в это время подошел к отбитой повозке командир отряда, земляк Вакулина, пермский наборщик Неподступаев и тоже наклонился над ящиком.
— Это шрифт, кегель в 36 пунктов!— сказал командир.— Погоди, ребята. Тут и вторая касса, с корпусом. И бостонка тут же! Повидимому, у белых газета выходила.
— Выходила, выходила, а теперь вся вышла!— съязвил Золотарев.
Неподступаев улыбнулся Ванюшке, пересыпал любовно с ладони на ладонь шрифт и настороженно играя глазами, тихо сказал:
— А не выпустить ли и нам, ребята, газету, свою, партизанскую? А?
В наступившей тишине слышно стало, как щиплют с хрустом траву выпряженные из повозки кони.
Первым очнулся Ванюшка Золотарев.
— Газету?.. Свою?.. Партизанскую?..— восторженно крикнул он.— И-эх, вот бы…
Но его тотчас одернул пулеметчик Вакулин:
— Для газеты типография нужна. Киоски тоже. И продавцы. Сам жил в городе, знаю! А зачем, спрашивается, нам газета? Для какой надобности?
Остренькая как сабля бороденка придавала лицу Вакулина что-то угрожающее, и никто не стал с ним спорить. Человек городской, знающий, тертый калач! Лишь Ванюшка сморщился так, словно захотелось ему не то чихнуть, не то выругаться.
— Хоть ты и пулеметчик, а рассуждаешь, как несознательный полотер. Извини, не серчай. Зачем нам газета? А затем, что ежели дали тебе пулемет в руки, то надо дать тебе идею в голову, как бы вдохновение, чтобы знал ты, за что сражаться и кровь проливать. Понятно или повторить?
Это сказал, конечно, командир, бывший пермский наборщик, товарищ Неподступаев.
* * *
А Место для типографии и редакции выбрали глухое (чтобы белые не пронюхали), в дремучей тайге, на берегу горной речушки Мойвы. Неохватный кедровый пень изображал редакторский кабинет. На нем резали хлеб, огурцы, баранину, писали заметки, фельетоны, передовые.
Впрочем, передовую товарищ Неподступаев набирал прямо в верстатку. Назвал он ее очень решительно:
„Давно назревший шаг”.
В передовой своей Неподступаев разъяснял белым солдатам, за кого и против кого они воюют. Он призывал их повернуть штыки против офицеров. Передовая получилась простая, понятная и, как увидим ниже, имела кое-где огромный успех.
Посмеивающийся, ехидничавший пулеметчик-полотер Вакулин вдруг тоже воодушевился, „дал толчек мозгам, как он выразился, и разразился статьей о международном положении, о союзниках, помогавших Колчаку. Закончил он свою статью замечательными словами, которыми после откровенно гордился:
„Товарищи рабочие, крестьяне и прочие пролетарии! Хапалы-союзнички вместе с золотопогонной офицерией захапали наш Урал. Уничтожайте их натло, как бешеных собак! Освобождайте наш родной и дорогой Урал! Вот в чем соль и ребус современного международного положения».
В статью свою Вакулин вложил много пылу и жару. Когда статья Вакулина была набрана, Неподступаев схватился вдруг за голову:
— Батюшки, а печатать-то на чем? Бумаги ж нет!
Папаша Крутогон, лежавший около редакционного пня, разгладил решительно мундштуком трубки прокуренные усы и поднялся:
— Бумаги, говоришь, нет? Будет бумага! Давай отпуск на сутки.
— Куда ты?— удивился Неподступаев.
— В село, в Черепаново,— пристегнул натронный подсумок Крутогон.
— В самое пекло? К белым в пасть?
— Небось, подавятся. Я жилистый!— взял папаша винтовку.— Говори, какой у нас пропуск?
Он ушел. Повеселевший Неподступаев заставил. Золотарева изготовлять краску. Ванюшка целую ночь держал над керосиновой коптилкой лист железа, соскребал с него осторожно хлопья копоти, драгоценную сажу в собственную суповую чашку и затирал ее на керосине. Краска получилась замечательная.
Ровно через сутки явился папаша, Крутогон. Голова его, как чалмой, была окутана почерневшим от крови полотенцем.
— Что у тебя с башкой-то?— забеспокоился Неподступаев.
— Царапнуло. Пустяковина,— отмахнулся Крутогон и сложил к ногам командира добрую сотню свертков обоев.— На селе у лавочника аннулировал. Друга сторона белая. Печатай!
Тогда в дремучую таежную тишину ворвался небывалый шум. Стучала бостонка, шелестели отпечатанные листы газеты. Вертел бостонку взятый с „губы», арестованный взводным за спанье на посту, партизан Сеня. На этой „должности “ он остался до конца, до прекращения выпуска газеты, за что и получил от партизан кличку Сеня-Мотор.
А утром, около походной кухни, партизаны чуть не дрались из-за газеты. Папаша Крутогон, на правах заведующего экспедицией, кричал свирепо Бакулину, пытавшемуся захватить два экземпляра:
— Эй, полотер, куда две тащишь? Коли мед, так и с ложкой?
— Мы тоже писали, не гуляли! Читай,, если грамотный!— обиделся Вакулин.
Газетка получилась живая и веселая.. Заголовок
“ГОЛОС ПАРТИЗАНА «
Неподступаев пустил добротным кегелем в 36 пунктов и подчеркнул жирной линеечкой, затем шел хлесткий лозунг:
„Честь и слава красным героям-партизанам, зверски сражавшимся за революцию!»
Затем шла неподступаевская передовая, а вакулинскую статью пустили подвалом и заголовок ей дали грозный — „Долой с Урала!“
Тут, кстати, выяснилось, что Вакулин не пожалел,-таки запятых для своего произведения. Статья кишмя-кишела запятыми. Что ни слово, то запятая.
Хроника была и отрядная, и боевая, и из жизни окрестных сел и заводов — там белые выпороли крестьян, здесь вернувшийся заводчик десятки рабочих упей в тюрьму, тут каратели повесили двух бедняков и т. д.
Был в газете и литературный отдел,— песня, сочиненная Ванюшкой Золотаревым. Начало было не очень:
Партизан лихой, рысковый,
В тайге рысью рыекаю,
Сплю на ветках вересковых
Жду свободу близкую.
Но конец Ванюшке определенно лался:
Вы от нас не видели Почестей, правители?
Вознесет на кол Чека Адмирала Колчака!
А партизанам шибко понравился припев песни.
Чекай, топай, колобродь,
Выбивай ногами дробь!
Ванюшкину песню к вечеру пел весь отряд, а под припев даже плясали. А Ванюшка радовался не своему личному успеху, он радовался газете:
— Эх, в Москву бы послать номерок. Пускай полюбуются!
Не знал тогда Ванюшка Золотарев, не мог знать, что попадет все же в Москву номерок его газеты.
А между тем папаша Крутогон взвалил себе на плечи тючок с газетами и отправился в Черепаново и другие окрестные селения. Вернулся он живой, невредимый, веселый и с пустыми руками. Распределил газету между белыми солдатами и крестьянами.
Вскоре сказались и результаты. В селе Черепанове, в запасном полку, произошла заваруха. Около двух рот при оружии, на глазах офицеров, вышли из села, направились в лес, в горы и, подойдя к партизанским постам, подняли винтовки прикладами вверх.
Тогда возгордившийся Ванюшка прибил над кедровым пнем, дощечку с надписью:
Редакция газеты „Голос, партизана». Прием днем и ночью, ежели редакция не в бою находится.
Об этому времени на редакционном кедровом пне появились заметки бойцов отряда и окрестных крестьян — первых военкоров и селькоров.
Пора было приниматься за второй номер…
* * *
Мятый, замусоленный, зачитанный до дыр лист обойной бумаги висит в Московском музее революции, в окружении партизанского оружия. Он здесь по праву. Революция сражалась не только порохом и сталью. Этот лист обоев, на печатанный сажей, затертой на керосине, таил в себе взрывчатую силу, равную сотне гранат.
В Москве находится и Золотарев — руководит отделом в одной из центральных газет.
А товарищ Неподступаев променял верстатку на саблю — командует дивизией на Украине.
Что касается папаши Крутогона, то он попрежнему работает формовщиком, не помню точно на каком заводе, здесь у нас на Урале. Папаша активно рабкорит, пишет не только в свою заводскую газету, но и в районную и, даже* говорили мне, собирается писать в „Уральский рабочий».
А пулеметчик-полотер Вакулин так и не добрался до своих паркетных полов— убит в бою с колчаковским бронепоездом. Его похоронили с честью, под грохот винтовочного салюта, а Ваня Золотарев написал его некролог в стихах.
Неизвестна мне дальнейшая судьба лишь одного из редакционных работников „Голоса партизана»— силача Сени-Мотора.
Если попадутся тебе на глаза эти строки, откликнись, дорогой Сеня-Мотор!
