Макар уехал с отцом на прииск в Кривой лог.
Лес для Макара был дремучим урманом. Сидя в бричке, он зорко в него всматривался. Темная чаща, перепутавшая свои сучья, начала кой-где уже золотиться. По лесу носился сухой августовский ветер. Горделивые сосны, темно-зеленые ели плавно покачивались, беспокойно шелестели кудрявые березы, где-то скрипело дерево, и все это смешивалось в один непрерывный шум, похожий на далекий прибой моря. Но бездонной синеве неба плыли стаи белых облаков.
Дорога ползла с увала на увал. Лошадь на подъеме шла медленно, устало, а спускаясь, устремлялась в низину, а оттуда, споткнувшись в мокром логу об ухаб с размешенной грязью, снова медленно поднималась на увал. По бокам краснели крупные ягоды шиповника. На маленьких лужайках бледными глазками смотрели цветы. Все было ново, интересно, все держало Макара в непонятном напряжении и восторге.
Отец, сидя спиной к сыну, поклевывал носом. У него обрывками шли мысли о прииске, о золоте.
На прииске их встретил Ваня, пятнадцатилетний мальчик, худенький, с девичьим лицом, украшенным парой открытых синих глаз. Верхняя губа его была вздернута и открывала правильный ряд белых зубов, а светлорусые волосы волнистыми прядями покрывали лоб и уши. Он был в синей рубахе, которая свисала с его узеньких плеч. Приисковые сапоги были ему не по росту. Увидев Якова и Макара, он улыбнулся девичьей улыбкой.
— Это кто, тятя?— спросил Макар,
— Работник.
— Работник, а маленький.
— Ну, мало што! Какой он маленький, во, какой дылда растет.
Отец Макара — Яков, пошел на край делянки, а Ваня, вытаскивая из брички кузова с хлебом, бураки с молоком и котомки, спросил Макара:
— К нам приехал посмотреть?..
Голос у него был мягкий, детский.
— Аха!
— У нас славно. Тебя как зовут?
— Макар.
— Мы вечером с тобой будем по бруснику ходить, вон туда… Много тут ее! Да красная уж… спелая, сладкая!
Ваня очень понравился Макару. Он стал помогать ему разводить костер. Притащил сучьев и бросил прямо на косгер.
— Не надо. Это сырье — не загорит. Я сам сделаю,— сказал Ваня.
Пока Ваня и Макар возились у балагана, разводя костер и приставляя большой закопченный чайник, Яков обходил свою делянку.
К чаю он пришел недовольный, на вопросы ребят отвечал кратко и порывисто:
— Не знаю… Не видал… Отвяжитесь…
Выпив три стакана водки, он завалился спать, на нары, сказав Ване:
— Седни работать не будем… Завтра с утра…
— Можно к матери сходить?— спросил Ваня.
— Ступай. Макара с собой возьми.
Макар и Ваня побежали по берегу лога к его устью,— к речке Каменушке. Туда шла торная тропа. По пути завернули к плотнике, которую устроил Ваня. Спруженная вода стремительно скатывалась по жолобу и, сердито урча, вертела колесо. От него на крутой деревянной палочке был приделан кривошип. Вращаясь, он поднимал деревянный молот, который постукивал по врытой в землю деревянной баклушке.
— Это у меня листобойка,— пояснил Ваня,— железо отбивает. Ты бывал на заводе в листобойке?
— Нет!
— А я был. Я робил там одну выписку на подсыпке и видел. Вот, гляди. Ваня взял большой лопух, говоря:—Это будто железо. Гляди!— Он подставил лопух под молот.— А здесь я сделаю печь, а вот тут поставлю стан — железо катать.. Валки-то я уж выстрогал, потом покажу. Только колесо надо сделать больше, а то этому не повернуть.
Макар, удивленный и озадаченный выдумкой Вани, с восхищением смотрел на его работу. Ему не хотелось уходить от плотники, но Ваня, дернув его за рукав, позвал:
— Пойдем. Я завтра робнть буду, а ты здесь играй. Вот только Мишка Малышенок все ходит и ломает у меня,— рассказывал Ваня.— Он драчун. Если он налетит, так ты не бойся, я тебя бить не дам.
Они шли по тропе, спускаясь и поднимаясь по увалам. Огромные сосны были здесь не такие, как в окрестностях Подгорного. Они стояли прямые, чистые, как свечи, образуя сплошную колоннаду, сплетя вершины в один зеленый шумящий покров.
— Пичужки теперь не поют, а вот в страду и весной они здорово пищат. Люблю их слушать. А утром рано-рано рябчики пищат. Тут их много. Зароблю денег, куплю себе ружье и буду ясачить.
Речь Вани текла звенящим ручьем. Красивое лицо его розовело, глаза ласково смотрели, овеянные живой мыслью, а рот, открывая красивые зубы, улыбался.
Мальчики прошли косогором и вышли к речке Каменушке. Где-то в густых зарослях донника, жимолости и смородины речка шумела наперекатах, присоединяя свой шум к глухому гудению леса.
Недалеко послышались чьи-то хрустящие шаги, а потом буллканье воды. Выйдя на пригорок, мальчики увидели Мишку Малышенка. Парнишка в красной рубахе бегал по берегу заросшей заводи.
— Чо ты тут делаешь?
— Лягушек глушу. Идите и вы лягушек бить
— Нет,— отвечал Ваня,— нам это не занятно,— и торопливо побежал к свалкам, где у грохот работала его мать.
Речку здесь раздробили на канавки, и вода текла по ним быстро, гладя желтый песок. У грохота работало четверо. Старый, седой, но крепкий мужик крикнул:
— Анисья, твой идет!
Анисья, полная женщина, вышла навстречу сыну улыбаясь.
— Ты по чо?..
— Так…
— А это что?
— А это Якова Елнзарыча.
— А-а, сын! Ишь какой большой! Сколь тебе годков-то?
— Девять, десятый,— смело ответил Макар.
— Молодец!
Анисья заботливо застегнула у Вани пуговку рубашки и, приглаживая его голову, спросила:
— Не робите сегодня?..
— Нет.
— Ну, иди. Я, может вечерком прибегу. Сейчас некогда с тобой…
Анисья торопливо вернулась к вашгерду и, взяв лопату, проворно стала просеивать песок на грохоте
— Любишь мальченку-то?— поддевая на лопату песок и бросая его на грохот, спросил старик.
— Как не любить… Один он у меня, да и отца не знает.
Вечером в балагане Якова топилась железная печь. Яков отсыпался. Он несколько раз вставал, открывал зеленый бурак и жадно глотал ядреный, пенистый квас, тяжело вздыхая:
— Уф… господи, прости меня грешного…
Ваня вытащил из-под нар ящик и, раскрыв его, тихо сказал Макару:
— Хочешь, я тебе чего-то покажу?
Макар заглянул в ящик. Там было много всевозможных спичечных и папиросных коробок, а Ваня, сияя таинственной улыбкой, предупреждающе сказал:
— Погоди, я сам — и, вытащив первую коробку, раскрыл ее.
— Смотри-ка, какой камешок! Это я нашел вот тут, в свалке, а моху этого вот тут много. Славно?
В коробке был мох-лишайник, а в углубление был вложен синий блестящий камень.
А вот еще, зеленый. Ах какой славный! А вот здесь тяжелый, Яков Елизарыч говорит, что железный.
В коробке лежал черный камень и играл множеством блесток. Ваня доставал из ящика одну за другой коробочки и показывал камни один другого интереснее.
— А вот этот пишет. Смотри!— Ваня чиркнул им по железной печке.
У Макара радостно блестели глаза. Притаив дыхание, он с замиранием сердца следил за каждым движением товарища. Потом Ваня достал из ящика какую-то странную вещь.
— А вот, посмотри-ка, это рудник.— Он поставил модель рудника на стол. У Макара разбежались глаза, и он от восторта чуть не взвизгнул, но Ваня его предупредил:— Тшш… Яков Елизарыч спит. Заругается.
На квадратной доске был слеплен из спичечных коробок балаган,— тот самый в котором они находились. Так же он врылся задней стеной в увал.
Поодаль, из круглых тонких сучьев, был собран сруб, под ним оставлен ворот с ниткой и жестяной банкой из-под перца. За ручку ворота держалась странная фигурка из сучка.
— Это я сам,— пояснил Ваня:— выкатываю бадью. Фигурка была действительно похожа на человечка, который, налегая всем телом, тяжело вертит ручку ворота. А из отверстия шахты выглядывала уродливая рожа.
— А это Яков Елизарыч в забое робит, кричит мне — пошел! А это вот деревья растут,— Ваня показал на пригорок, сделанный позади избушки. Он был засыпан песком и утыкан мохом, похожим на елочки.
— А ты меня еще тут сделай,— прошептал, сдерживая волнение, Макар.
— Ладно, сделаю и тебя.
— Уй, вот здорово-то!— торжествовал Макар.
Яков Елизарыч завозился и строго сказал:
— Будем вам тут шушукаться! Ванька, ложись спать, а то завтра не добудишься тебя!
Ребята уложили все в ящик и сунули его под нары. На прощанье Ваня шепнул гостью:
— Завтра я тебе еще покажу.
Утром, когда Макар проснулся, никого в балагане уже не было.
Было сумрачно. Утро смотрело в маленькое оконце небольшим зеленоватым пятном. Пахло свежим сеном и овчинным тулупом. Под нарами возились мыши. Где-то возле трубы у железной печи жужжала муха, По крыше кто-то скакал и постукивал. Вдали стонуще кричала птица:
— Иу-иу-уть!
Потом закричал черный красноголовый дятел:
— Прр-прр-прр-прр…
А может, это он же выкрикивал „иу-иу-уть“ .
Макар сейчас же вспомнил Ваню с его льняными волосами и синими глазами, его камушки в коробках, „рудник», сучек, похожий на человечка, выкатывающего воротом бадью.
Может быть Макар долго еще пролежал бы, но маленькая дверь заскрипела, и в балаган влез замазанный глиной отец.
— Ты чего это все еще протягаешься? Вставай. Эк ведь до каких пор дрыхнешь!
Когда Макар вышел из балагана, он увидел Ваню, кипятившего воду в чайнике.
— Ступай, умывайся, вон там — в ложку. Вода холодная, славно ей умываться, так и обдирает,— сказал Ваня.
Пока ребята кипятили воду, Яков, схватил ковш и чуть не бегом побежал к шахте. Он поддел песку и стал делать сполосок — пробу. Потом крикнул:
— Макарунька, иди-ка сюда!
Макар побежал к отцу.
— Смотри — золото,— сказал Яков, покачивай ковш. На дне ковша колыхалась вода и перемещала мелкий черный песок, из-под которого выступали неподвижные блестящие крупинки, похожие па пшено.
— Видишь?.. А это, черно-то,— шлих… Видишь?
— Вижу.
Яков выплеснул содержимое на рыжую кучку добытого из шахты песку.
— А ты пошто, тятя, выбросил?— испугано спросил Макар.
— А так. Потом объявится, никуда не денется. Пойдем завтракать.
Яков поел быстро, а потом торопливо стал собираться на работу.
Ваня спустил бадью, Яков ухватился за веревку и исчез в шахте.
Поднимая из шахты воротком бадью с песком Ваня краснел от натуги, его хрупкое тело гнулось налегая на ручку воротка.
— Тяжело?— спросил Макар.
— Ага, тяжело… Так-то ничего бы, да по утрам спина ноет, да руки вот в этих местах болят.— Ваня показал выше локтей.
В шахте глухо лязгала лопата, звякала бадья и то и дело раздавался возглас Якова:
— Пошел!
Ваня снова напрягался, торопливо вытягивал бадью, оталкивал ее в сторону, говоря:
— Вот оттягать тоже тяжело, да Якова Елизарыча поднимать из шахты тяжело.
— А у тебя тятя-то чего делает?— спросил Макар.
— У меня нету отца, я с мамой живу.
Макар лег на живот и заглянул в шахту. Она была, как бездонная, уходя в землю черной квадратной дырой.
— Тятя! Тятя!
— Чего?— донесся откуда-то из-под земли глухой голос отца.
— Ты где?
— Некогда мне… Ступай играть… Не разговаривай…
Макар отошел в сторону.
Но не успел он сделать и десяти шагов, как позади его вскрикнул Ваня. Этот крик был пронзительный, страшный. В нем был испуг и мольба.
Макар обернулся и увидел только ванину руку,, которая стремительно мелькнула и исчезла в шахте.
Бадья откатилась в сторону, перекувырнулась и, звякнув, ткнулась краем в песок. На вороте болталась веревка с крюком, Макар онемел.
Он подбежал к дыре шахты и, боязливо подползая на животе, заглянул вниз. Оттуда донесся глухой стон Вани и испуганный голос Якова:
— Ванюшка, Ванюшка! Ну, очнись! Шибко убился?..
— О-о-о…
— Ах ты, господи… Вот беда-то!.. Ванюшка!.. Вань!..
— Тятя!..— крикнул Макар.
Все смолкло. В черной глубине словно никого не было.
— Тятя!— снова крикнул Макар.
— Макарунька!..— послышался почти плачущий голос отца. Спусти веревку-то… Ой, нет, не надо, а то и ты падешь… Господи, как же быть-то?..
Макарунька! Беги скорей на Каменушку, слышь?
— Куда?
— Ну, куда вечор ходили с Ванюшкой-то!
— Знаю.
— Ну, кричи их… Найдешь?.. Прямо по тропе и на дорогу, а там увидишь, зови и их сюда!
Последних слов Макар уже не слыхал. Он во весь дух бежал по тропе к речке Каменушке. Выбежав на дорогу и миновав тинистую заводь, в которой вчера Мишка глушил лягушек, он выбежал к сплошь изрытой речке, где, как и вчера, работали старик Малышенко и мать Вани Анисья.
Он подбежал почти к самому грохоту и закричал.
— Дядя, тетя Анисья, айдате к нам!
— Пошто?..— отозвались оба работавшие.
— Тятя в шахте, а Ванюшка упал… Вылезти не могут!..
Враз звякнули лопаты, и люди выскочили на
— Куда, кто упал?..
— Ванюшка в шахту упал, а тятя сам там был… Вылезти не могут!..
Анисья, приседая, уже вбегала на увал. Она глухо стонала. Всех быстрей, впереди, бежал старик, выпятив широкую грудь. Борода его раздувалась на стороны, как намыленный, выступал подбородок, белые волосы, пожелтевшие слегка на висках, раскосматились и странно вздыбились.
На прииск Макар прибежал последним. Его отец был уже наверху и бестолково кружился возле помоста шахты, поправляя его и плачущим голосом человека, подшибленного несчастьем, бормотал:
— Экое горе, право! Экая беда! Ведь надо же было случиться!
У балагана скучились люди и молча смотрели на Ваню, который, вытянувшись, лежал на земле вверх лицом. К нему со стоном припала Анисья. Спина ее вздрагивала, рыдания были хриплые. Вбирая в себя воздух, она то тихо взывала, трясясь всем телом, то, как ошпаренная, дико вскрикивала.
— Да родимый ты мой! Голубочек мой сизокрыленькнй! Ой да што это с тобой стряслося да случилося-а? А да куда ты это надумал от меня уйти-и?
Ваня, встряхиваемый матерью, не шевелился. Он стал будто длиннее. Лицо стало белее, а верхняя губа попрежнему вздернута. Бледнорозовым цветком, прильнувшим в бледному лицу, казались губы. Опустив веки и вскинув немного голову, он, казалось, спал. Вот-вот проснется и спросит:
— Славно?..
Макару стало холодно. Он ушел в балаган, и, сев на нары, наблюдал, как Анисья ощупывала лицо и тело мальчика. Она подбиралась под его спину, приподнимала его, при чем руки Вани, как плети, опускались к земле. Мать целовала его в лоб, в губы, дышала ему в глаза, растирала его грудь, трясла, а потом снова, как сноп, падала на его тело и рыдала.
Макар и Ваня — мальчики из одной деревни, оба крестьянские дети, но первый—сын предпринимателя-хозяина, второй — сын вдовы-работницы. Макар, как барчук, приезжает с отцом на собственный золотой прииск, чтобы погулять и развлечься. Ваня же работает батраком на делянке Якова. Ваня тоже не прочь погулять и поиграть, но игра его особая: он уже юный строитель и изобретатель, а гулять ему некогда, да и от вытаскивания тяжелой бадьи и самого хозяина из шахты у него „спина ноет“ и „руки болят“ .
Эти две детских тени прошлого из первой части романа А. Бондина «Лога» (Уралгиз, 1934 г., изд. 2-е, ц. 4 р. 30 к.)— яркие представители двух классов дореволюционной уральской деревни. Трагическая гибель Вани — это яркая иллюстрация противостояния этих классов и жирная черта, подводящая итоги взаимоотношений этих классов.
А сколько было таких детей, сколько погибло таких обаятельных, даровитых, как бондинский Ваня, или надорвавшихся в непосильном кабальном труде не по возрасту!
Со всем этим покончила Октябрьская революция.
