* * *
Мальчик сидел у окна и ждал маму – уже третий вечер. За окном темнело, ветер качал старый вяз, доживавший свой век в палисаднике у дома, и его голые сухие ветки шуршали по крыше, царапая шифер, стучали по стеклам и ставням, а мама всё не возвращалась. Это беспокоило Мальчика, даже тревожило, — или это так действовал на него вечер? – раньше она никогда не уезжала так надолго, тем более в какую-то командировку. Может, папа чего-то путает?
Мальчику было грустно. Хотя летом этим исполнилось ему четыре, и мама с гордостью трепала его по голове – «ты у меня уже совсем большой стал, Окунек», — всё равно без мамы было как-то не так. Да, с ним остались и папа, и бабушка, папина мама, о чем-то спорившие шепотом в соседней комнате, но разве может кто-нибудь сравнится с его мамой? Мама у него была молодая и красивая, с глазами веселыми и ласковыми. И руки ее так вкусно пахли свежим хлебом, что, выбегая каждый вечер встречать ее, возвращавшуюся с пекарни, где она и работала, с разбега повисал он на матери и, прижавшись к той, радостно вдыхал такой знакомый, такой родной запах, а мама, смеясь, трепала его вихры — здравствуй, здравствуй, Окунек! Почему она так называла его, Мальчик не знал, – может, потому что купаться всегда любил.
…Он сидел на подоконнике и, обхватив колени, смотрел в окно. За окном наступала ночь, серая осенняя ночь, и рядом с домом зажегся фонарь, в трубе завывал ветер, уныло и противно скрипел вяз, и тень его раскачивалась на земле словно огромный многолапый паук, а мама всё не возвращалась. Мальчик чуть поерзал и уткнулся лбом в стекло. Ну почему, почему она так долго? Почему не позвонит? Ведь она всегда звонила раньше, если задерживалась! И почему папа с бабушкой отворачиваются и носом шмыгают, когда он их о маме спрашивает? И зачем у тети сегодня на весь день оставляли, а тетя целовала его и плакала беспрестанно, но почему, не объясняла? Мальчик не понимал, и в душе его зарождалась тоска, еще неясная, смутная, — первая детская тоска. Это было незнакомое и пугающее чувство, и он гнал его от себя, гнал глупые мысли, мелькавшие в голове, — а вдруг она никогда не придет? – упрямо гнал закипавшие на глазах слезы – ведь он уже большой! большие не плачут! Но слезы всё равно наворачивались. Мама, где ты? Где?!
В комнате становилось темно, но слезть и включить свет он не решался – а вдруг мама в этот момент на улице и появится? Но появился папа – в дверях комнаты, бесшумно и незаметно. Он тихо смотрел на застывшую в окне фигурку, смотрел и вновь ощущал лишь растерянность и бессилие. Ведь третий вечер так сидит! Как сказать такому о случившемся?! Он вздохнул и подошел к окну.
— Пойдем спать, Окунек, — он тронул плечо сына, голос его был тих и устал, — поздно уже.
Мальчик вскинул голову.
— А мама? – он исподлобья смотрел на отца, взгляд его был напряжен, требователен, почти враждебен. — А мама когда придет?
Тот замялся.
— Ну-у… может быть, завтра. Или… или послезавтра, — в полутемной комнате было не видно, как он покраснел. — Я не знаю, на сколько у нее командировка, Окунек. Может, дольше…
Глаза Мальчика наполнились слезами.
— А я хочу сейчас! – голос его зазвенел. — Сейчас! Куда она уехала? Позвони ей, позвони!
Отец закусил губу.
— Ты только не волнуйся, Окунек, она скоро приедет, она же по делам поехала, — он старался казаться бодрей, хотя выглядел, скорее, растерянным, не знающим, что и сказать. — Ну, может, не завтра обязательно, но скоро, это точно. Телефона ее там я не знаю, а «трубку», ты же знаешь, она не брала. Поэтому давай лучше поспим пойдем, чтоб она побыстрее приехала, хорошо?
— Нет! – Мальчик упрямо помотал головой. — Я здесь маму буду ждать.
Отец хотел что-то возразить, но, внимательно взглянув на Мальчика, почему-то решил не настаивать, а зайти попозже – всё равно сам спать захочет, да и время было не самое позднее. Когда он вышел, Мальчик вновь уткнулся в стекло и тихо всхлипнул. Мамочка, где ты? Где?
В небе слегка прояснилось, и в разрывах облаков проглянули первые звезды, а за рекой всходила луна, еще тусклая, красноватая, мутная. По дороге к переправе прокатил, тарахтя и громыхая пустым прицепом, трактор, где-то неподалеку, за околицей, завыл бродячий пес, в доме напротив скрипнула дверь, кто-то загремел ведром и вышел на крыльцо. Мальчик не знал, сколько он так просидел, впав в какое-то оцепенение, слушая, как стучат ветки по ставням, как хлопает на ветру в соседском дворе развешенное белье, наверно даже забыв, зачем он здесь и чего ждет. А потом появилась она, мама, – у ограды палисадника, незаметно выступив из темноты в круг света под фонарем, в своем лучшем светло-кремовом платье и серых туфлях, с распущенными и аккуратно расчесанными волосами. Лицо ее было непривычно серьезным, собранным, можно сказать даже настороженным, так что Мальчику в первый миг показалось, что это вовсе и не она, но когда увидел, как выскочил со двора навстречу ей с радостным лаем Рекс, то все сомнения исчезли.
— Мама! Мама! – он кубарем слетел с подоконника и кинулся к дверям. — Там мама!
Отец поймал его уже в коридоре.
— Успокойся! – крепко, но бережно держал он брыкавшегося, всё пытавшегося вырваться Мальчика. — Успокойся, говорю тебе! Какая мама?! Что ты несешь?!
— Но там мама! Мама! Пусти! – плакал и рвался Мальчик. — Там мама пришла! Слышишь, там Рекс ей лает, пусти!
Рекс и впрямь заливался где-то на улице, у калитки, причем настолько знакомым лаем, что отец, прислушавшись, внезапно побледнел и, уже не слушая воплей отчаянно сопротивлявшегося сына, но и не выпуская того из рук, бросился в комнату – к тому самому окну, выходившему в палисадник.
А за окном была ночь, обычная осенняя ночь, — качающийся на ветру фонарь и пустынная, безлюдная улица, и лишь Рекс, словно очумев, рыскал вокруг палисадника, растерянно нюхая землю, призывно лая в темноту, неуверенно помахивая хвостом.
Отец отпустил Мальчика и расстегнул ворот – сердце в груди еще прыгало.
— Ну и где ты видишь маму, а? Где? Никого нет, тебе просто показалось, понимаешь? – и чуть помолчал. — Ты просто немного устал, Окунек, такое иногда бывает, когда очень хочешь чего-нибудь или ждешь кого-то.
— Но она была! Была! Я видел! – всхлипывая и шмыгая носом, упрямо бормотал Мальчик сквозь слезы. — Она была, даже вон Рекс ее видел.
Отец с непонятной горечью покачал головой.
— Этого не могло быть, Окунек, — и он криво усмехнулся, — это не могло быть потому, что не могло быть никогда. Мама наша сейчас далеко отсюда, очень далеко…
Застывший взор отца скользнул за окно, в темь, в голосе его послышалась тоска.
— Вы чего тут расшумелись на ночь глядя? – в комнату, одышливо сопя, протиснулась бабушка, недовольная и недоумевающая. — Чего кричите?
Отец обернулся.
— Да вот, — он вздохнул и кивнул на Мальчика, сразу насупившегося и примолкшего при виде бабушки, толстой хромой старухи, — говорит, маму сейчас у калитки видел, встречать побежал.
Бабка тихо охнула и испуганно закрестилась.
— Господи Иисусе, Господи Иисусе! Неужто не упокоилась? Упокой, Господи, душу невинную, рабу Божью… — и тут же осеклась под свирепым взглядом своего сына, пристыженно залепетав: — Ох! Ты, внучек, не слушай бабку старую, заговариваюсь уже, самой на покой пора.
Но Мальчик, всегда недолюбливавший бабку из-за ворчливого ее характера, и не слушал ее бормотанья. Что ему бабушка, когда у него мама есть? Бабка же, подковыляв поближе к сыну своему, тяжело задышала-зашептала тому на ухо:
— Верно говорю, в церкву сходить надо нам, свечку покойнице поставить и батюшку попросить за упокой души ее почитать, так моя еще бабка делала, когда дед, только что преставившийся, царствие им всем небесное, ходить к нам по ночам стал. Если до сороковин не упокоить душу такую, беда всем будет, проклятье на род ляжет, и душа сама до Суда Страшного маяться будет, покоя не ведая, спасенья лишится, верно тебе говорю, послушай старуху.
Но тот лишь раздраженно отмахнулся.
— Голову мне ерундой всякой забивать не надо, ладно? Устал он просто, спать, наверно, хочет, вот и примерещилось, с кем не бывает, а может, вообще заснул. Иди лучше спать, мы сейчас тоже пойдем, — и потянул Мальчика за руку. — Идем, Окунек, всё, хватит, а то еще и не такое увидишь. Я тебе уже постелил в детской.
Но Мальчик – вновь в слезы, и согласился идти спать лишь после того, как, наскоро одевшись, вместе с отцом вышел и обошел весь двор и их улочку, убедившись, что мамы нигде поблизости нет.
…А посреди ночи он внезапно проснулся, – проснулся от ощущения, что в комнате он не один. Он и был не один – у кровати стояла мама, стояла и молча смотрела на него.
— Мама! – только и выдохнул Мальчик и, вскочив с постели, бросился к ней, но мама приложила пальчик к его губам: не шуми! Пальцы ее были прохладны и пахли то ли травами, то ли лекарствами.
За окном уже встала луна, почти полная, яркая, серебристая, и тени ложились на пол детской резкими и четкими, лишь мамина тень выглядела странно расплывчатой, зыбкой, колышущейся. Мальчик поднял взгляд – мама тоже была немного другой: лицо бледное-бледное, даже, казалось, просвечивало изнутри, – или это луна так светила? – глаза тихие и серьезные, волосы — до плеч, а не собраны узлом на затылке, как обычно, и, самое главное, — не пахла она больше хлебом. Может, это не мама? Словно уловив внезапно возникший страх, мама провела рукой по его волосам и улыбнулась, как улыбалась ему всегда – ясно и ласково.
— Не бойся, Окунек, я это, я.
Мальчик порывисто прижался к ней. Мама, мамочка…
— Всё хорошо, Окунек, — успокаивающе гладила его мама, — всё хорошо, видишь, я вернулась…
— Где ты была? – шмыгнув носом, он заглянул ей в лицо и чуть обиженно поджал губы. — Я тебя так ждал! А ты всё не шла…
— Я знаю, что ждал, но… — она запнулась, — извини, я не могла придти раньше.
В голосе ее мелькнула непонятная тоска, а лицо подернулось на миг болью, но, взглянув на сына, она встряхнулась.
— Ладно, Окунек, поговорить мы еще успеем. Давай одеваться, мы скоро выходим.
Мальчик, ничуть не удивившийся такому предложению – разве мама может делать что-то неправильно? — торопливо бросился к одежде.
— А куда? – прыгал он на одной ножке, натягивая штаны. — Гулять? Прямо сейчас? А папу возьмем?
Мама чуть помялась.
— Нет, Окунек, папа с нами не пойдет, — взяв Мальчика за плечи, она повернула его к себе лицом, глаза ее смотрели на сына испытующе-пристально и тревожно, голос стал тих и серьезен. — Слушай меня внимательно, мой мальчик. Мы уходим с тобой далеко, очень далеко, потому что мне здесь уже нельзя, а тебя одного я оставить не могу, ты не смог бы без меня, даже с папой, я знаю это. Но ты ничего не бойся, слышишь, ничего, даже если будет казаться страшно, это самое главное — не бояться, слышишь? Ведь я буду с тобой рядом. Ты веришь мне?
Готовый идти с мамой хоть на край света, Мальчик радостно закивал – какая разница, куда, если мама рядом? Мама облегченно вздохнула и потрепала его вихры.
— Тогда идем, — она взяла его за руку. — И помни самое главное: ничего не бойся! Ты же храбрый мальчик, я знаю, и я буду с тобой рядом всегда, чтобы ни случилось, я ведь обещала это.
Тихо заскрипели половицы, тихо стукнула щеколда на входной двери, и две фигурки, зыбкая колышущаяся фигурка женщины с маленьким мальчиком, никого не потревожив, даже Рекса, выскользнули из темного безмолвного дома в ясную лунную ночь, со двора и дальше, за околицу, к переправе, и лишь старый вяз в палисаднике прощально махал им вслед давно засохшими, почерневшими ветвями…
_____________________________
5 ноября 2005г.
