На озере Молтаево инициаторами создания санатория стали не исследователи и научные работники, а местные жители. В 1945 году колхозники сельхозартели «Закалённый боец» Коптеловского района Свердловской области по собственному почину организовали колхозную грязелечебницу. Она была очень примитивной, помещалась в обычной деревенской избе, одну половину которой занимала процедурная комната с тремя топчанами, а в другой половине находилась раздевальная, самодельный душ и плита для нагрева воды и грязи.

Лечебной грязью служил сапропель озера Молтаево, которое было расположено на территории колхоза.   Необходимое оборудование колхоз приобрёл на собственные средства. Обслуживалась грязелечебница колхозницами под наблюдением местного фельдшера. Основная масса людей проходила оздоровительные процедуры по вечерам, в свободное от работы время. Так возникла первая в Советском Союзе колхозная грязелечебница.

Об инициативе колхозников рассказали Георгию Константиновичу Жукову, который после войны возглавил Уральский военный округ. После войны многие нуждались в лечении экзем и гнойных заболеваний. Жуков, будучи депутатом по Ирбитскому избирательному округу Свердловской области, настоял на возведении в Молтаеве санатория для военнослужащих. Он лично следил за процессом строительства, трижды приезжал на стройку, где работали 150 немецких военнопленных (их в 1950-м вернули обратно в Германию).

Завершали строительство местные жители, в основном женщины.

Уже в 1951 году курорт открыл свои двери для первых гостей и проработал более трёх десятков лет.

Постановлением Совета Министров РСФСР от 1963 года озеро Молтаево с прибрежной зоной было передано курорту «Озеро Молтаево» для добычи сапропеля и отдыха больных.

За свою историю курорт получил два ордена Трудового Красного Знамени как победитель соревнований ВЦСПС.

В основном санаторий работал на жителей Тюмени и на города ХМАО. Главные направления лечения – гинекология, простудные заболевания, проблемы, связанные с опорно-двигательным аппаратом. Строительство грязелечебницы привлекло сюда ещё больше отдыхающих, их число летом достигало пяти сотен человек.

Люди снимали квартиры в близлежащих деревнях Маёвке и Молтаеве. По воспоминаниям Юрия Кривых: «Жили у моей матери. 5–6 человек, летом постоянно квартировали. А мы сами, хозяева, ютились на веранде, в чулане». Путёвки в санаторий «Курорт озера Молтаево» были достаточно дешёвые. Курорт реализовывал их по 90 рублей. Но отдыхающим доставались они с 90% скидкой, которую компенсировали профсоюзы. «Берег в этом месте болотистый и проход на озеро был сделан в виде деревянного настила, который был ограждён перилами. У меня как раз отец его строил. Скамейки стояли для отдыхающих, а на озере был оборудован пирс. С левой его стороны было мужское отделение, там топчаны находились. А через заборчик, чтоб не видно было дам – женское отделение. К услугам отдыхающих в наличии около 40 лодок. Цена за час катания составляла 20 копеек. Я даже после школы поработал лодочником пару месяцев». (Ю. Кривых)

На территории курорта был фонтан, вокруг которого проводились летние праздники, включая праздник Нептуна. Юрий Синатчин, организатор, также был талантливым баянистом. Администрация выделяла ему средства для этих мероприятий.  «В советские времена на берегу находилась изба, которая охраняла пристань. Сюда привозили грязь. Имелись две большие баржи. На каждой барже стояли металлические ёмкости. Баржи выплывали на озеро и черпали грязь. Работы производились следующим образом: брали длинный шест, на конце которого крепилось ведро, литров на 15, может быть на 20. Донышко было у ведра хитрое: одна половинка была сделана жёстко, вторая была на шарнире. Шест опускался. Соответственно, одна половинка открывалась внутрь. Грязь собирали в ведро. При вытаскивании донышко закрывалось. Пожалуйста, ведро полное! Вычерпывали в лодку – и снова. И так целый день. Когда мужчины наполняли металлическую емкость на барже – шли к берегу. Лебёдкой поднимали и выливали в кузов машины, которая ехала на станцию Самоцвет. Также грузили и в деревянные бочки». (Андрей Кузовников) Зимой колхозы и совхозы добывали сапропель для своих нужд, используя его для кормления скота. Устраивали гидропоническую систему: в противни заливали грязь, укладывали зерно, которое затем проращивали. Эти «бутерброды» скармливали скоту для увеличения надоя молока.

На курорт ходил автобус. Работников привозили в основном с деревни Молтаево.

Возможно, что и с деревни Деева тоже были люди. На въезде у ворот была остановка. Автобус курсировал по маршруту: Маёвка – Молтаево – Арамашево – станция Самоцвет. Было расписание, и жители пользовались им, чтобы доехать до вокзала, а также с вокзала вернуться домой. По воспоминаниям – последним общественным транспортом был ПАЗик жёлтого цвета. Местность вокруг санатория всегда привлекала людей своей красотой. Охотники застрелили лебедя, после чего они исчезли на долгие годы. Но в 2000-х постепенно лебеди начали осторожно возвращаться на озеро Молтаево, но теперь они уже очень осторожны, помня о прошлой трагедии и опасности.

Старожилы села Арамашево вспоминают: «Зимой пошла в сильный мороз и обморозилась. У меня ноги вздулись выше колен. Главврач Николай Фёдорович посмотрел на них и попросил медсестр, чтобы она шприцем вытянула жидкость… Потом смазали обмороженные места рыбьим жиром и горячей грязью. Так я попринимала грязевые процедуры неделю. (фото 21 Валентина Миронова в родном селе). К концу лечения пришёл снова Николай Фёдорович, посмотрел и говорит: «Пусть все врачи придут». Врачи собрались, и он им, показывая на меня, сказал: «Вот, как помогает наша грязь обморожению!» На моих ножках даже не осталось никаких следов!» (Валентина Миронова).  

Юрий Кривых работал на заводе настройщиком радиоаппаратуры и ракет «земля-воздух» СС-300, осваиваемых с 1979 года. Однако из-за болезни матери он оставил работу и устроился электриком на курорт. Вскоре его повысили до мастера, а затем он временно занял должность главного врача. В конечном итоге ему пришлось приступить к процедуре закрытия курорта, так как процесс развала предприятия начался задолго до его прихода. Юрий основал на его месте Центр реабилитации инвалидов, который также столкнулся с финансовыми, материальными и кадровыми проблемами.

Попытки развития курорта через кооперативы также не принесли значительных результатов. Курорт «Озеро Молтаево», к сожалению, был ликвидирован в постсоветское время.

Юрий Кривых

Андрей Кузовников

Сторожил села Арамашево	житель села Маевка, зам.главврача по АХЧ курорта «Озеро Молтаево» (конец 1980-х годов)	экскурсовод музея села Арамашево.	краевед, житель села Арамашево

Фото из архивов Арамашевского музея

Вернуться в Содержание журнала

Особенности реки Яик (Урала)

Река Яик – основная водная артерия области Яицкого казачьего войска (с 1775 г. по указу императрицы Екатерины II стало называться Уральским, а сама река – Уралом). Столетия она оставалась одной из немногих полноводных рек, предназначенных исключительно для рыболовства.

Тут не было ни судоходства, ни сплава леса, ни водяных мельниц. Чтобы «не пугать» рыбу, в пределах области казачьего войска были устроены только две переправы через Урал – мост в Уральске и паром в Гурьеве. Эти условия благоприятно сказывались на состоянии местной ихтиофауны и в целом на обилии рыбы (особенно красной – осетровых), ставшей основой рыболовной отрасли казачьего хозяйства. Немаловажную роль играли гидрологические особенности реки (прежде всего, плавный характер её русла, отчего тут везде наблюдается спокойное течение, наличие обширных плёсов и зимовальных ям и т.д.) и климат

Вот что в 1770-х годах писал по поводу рыбного населения Яика (Урала) П.-С. Паллас, выдающийся исследователь природы России и один из первых учёных, познакомившихся с ихтиофауной этой реки: «В Яике обыкновенно водятся осетры, белуги, шипы (особливый род осетров, которые по своей гладкости и острому носу так названы), севрюги, стерляди, сомы, сазаны и белая рыбица, а из малых и простых рыб (в казачьем обиходе они назывались чёрной рыбой) суть щуки, судаки, бершики, лещи, голавли, чехонь и множество мелкой рыбы».

Рыбная ловля в Яике базировалась на знаниях уральскими казаками особенностей биологии тамошних рыб. Высоко ценил эти знания казаков известный знаток рыбных промыслов России Н.Я. Даниевский, отмечая, что «на ходе рыбы для метания икры основаны все виды весеннего рыболовства, так точно на зимнем отдыхе её основаны все виды осеннего и зимнего рыболовства

. Этот зимний отдых не проявляется нигде с такою очевидностью, как в Урале,  потому что нигде не принято человеком таких мер, чтобы не мешать рыб во время её входа в реку и охранять её покой. С конца июля уже замечают, что как красная, так и чёрная рыба начинает вторично подниматься в Урал. В это время всякий лов запрещён, чтобы не пугать входящей рыбы. Сначала она гуляет по реке, но, по мере того как вода начинает холодеть, в августе и в сентябре, останавливается на известных местах для неё удобных, преимущественно глубоких, и держится около такого избранного ею места, далеко не отходя от него.

Во всё это время, опытные казаки, особо для этого назначенные, зорко следят за ходом рыбы, знают каждый прошедший мимо их косяк, и где он остановился. Об этом передаются известия с конца в конец уральской линии, и казаки всегда могут приблизительно предсказать, каковы будут осенняя плавня и багренье».

Рыбная ловля в области Уральского казачьего войска была занятием круглогодичным. Непосредственно на Яике она длилась около восьми месяцев с перерывом на летний период (с начала июня до 15 августа), когда устанавливался запрет на вылов рыбы, связанный с икрометанием, и с ноября до установления ледостава, после которого начинался зимний лов. В остальное время года казаки занимались рыбной ловлей чёрной рыбы на пойменных озёрах, в полях (разливах реки на ближайшую местность).

Верх совершенства

Яицкие казаки начали заниматься рыболовством на реке Урал с первой половины XVII века, а к середине XVIII столетия уже окончательно оформились способы добычи рыбы, организационно-правовые аспекты промыслов и появились «стандартные» орудия лова. Один из знатоков старинного рыбного промысла на Урале Н.А. Бородин даже возвёл все виды войскового казачьего рыболовства в ранг самостоятельной отрасли хозяйства – «рыбное хозяйство, отдельные части которого по возможности согласованы между собою». По заключению побывавшего в 1830-х годах в пределах Уральского казачьего войска В.И. Даля, «казаки живут скотоводством и рыболовством; без этих промыслов уралец не сможет существовать: хлеба он не сеет, ибо земля его, носящая несомненные признаки недавнего от вод Каспийских обнажения, хлеба не родит вовсе».

Рыбу казаки добывали не только для собственных нужд, но и на продажу в свежем, солёном виде и для изготовления деликатеса, икры. В 1850-х годах ими добыто только на продажу до 40 000 пудов красной рыбы, от 800 000 до 900 000 пудов чёрной, около 14 500 пудов икры и до 300 пудов клея (изготовлен из чешуи и рыбных костей). И это не говоря уже о том, а сколько же шло на личные нужды. При этом на одного участвовавшего в лове казака  приходилось до 115 с лишним рублей дохода, сумма по тем временам немалая. Учитывая значимость рыболовства для казачьего населения Яика, считалось, что «ловить рыбу не в срок есть преступление уголовное».

Ареал рыбных промыслов на Урале протянулся на 500 с лишним километров от широты выше Уральска до Гурьева  Вся часть реки между ними на сезон рыболовства отгораживалась своеобразными поперечными заборами, учугами (учуг – особый тип приспособления для рыболовства на Волге и Урале, заимствованный ещё во времена монгольского владычества).

Это были сплошные перегородки русла, устраиваемые с целью удержания поднимающейся вверх по реке рыбы и последующего её лова. Между этими поперечными «перегородками» скапливалась рыба, откуда её, как из гигантского садка, казаки буквально «черпали». В отличие от волжских учугов, их уральский аналог – «сооружение временное». Учуги разбирались каждую осень, и их снова собирали примерно в середине июня, когда река «входила в берега» после паводка. Традиция сооружения уральских учугов сохранялась до осени 1917 года.

Ещё П.-С. Паллас, первым оценивший высокий уровень организации местных рыбных промыслов, отметил, что «рыбная ловля нигде в России столь хорошо не распоряжена и законами не ограничена, как в здешнем месте». Рыбный промысел на Урале основывался на «принципах товарищества и экономического равенства и существовал уже в тех казачьих шайках, которые впервые явились на Урал, и сохранился при переходе от прежних «промыслов» воинственного характера к более мирному занятию – рыболовству. Здесь совершенно отсутствовали какие-либо посторонние, враждебные общинным инстинктам влияния: все устраивалось так, как считали за лучшее члены вновь образующейся общины».

Вообще, говоря об уральском рыболовстве, следует заметить, что это занятие было своеобразным «верхом казачьей демократии», поскольку «сети, снасти и другие снаряды, употребляемые на каждом рыболовстве, смотря по способу производства его, должны быть однообразные у всех участвующих, дабы уравнять и в том отношении выгоды каждого». Так что успех в рыбной ловле должен был зависеть от умения, расторопности и знаниях каждого участвующего в ней.

Все рыбные запасы в Яике являлись общей собственностью казачьего войска. За время становления здешнего рыболовства «в интересах равномерного распределения добычи» река была разделена на участки, «для того, чтобы, по возможности, каждый общинник имел одинаковые шансы на улов, были установлены общие для всех казаков правила рыболовства, с точным определением места, времени и орудий ловли и устранением найма работников. Являясь продуктами обычного права, правила эти, хорошо известные каждому общиннику, в прежнее время не записывались. С учреждением войсковой канцелярии стали издаваться ежегодно постановления о порядке производства того или иного рыболовства».

Принятыми в 1894 г. «Правилами рыболовства в Уральском казачьем войске» вся «система войсковых рыболовств сводится к тому, чтобы выловить рыбу данного бассейна с возможно меньшими затратами труда и времени и по возможности в такое время года, когда рыбный товар достигает наиболее высоких цен; ещё большее внимание обращено на то, чтобы шансы на улов были у всех приблизительно одни и те же. Эта последняя цель достигается определением орудий лова, запрещением передачи своего права на участие в рыболовстве другому и вообще регламентированием всех мелочей промысла».

Типы речных промыслов

Среди наиболее эффектных и запомнившихся современникам своей необычностью и зрелищностью являлись плавни (весеннее и осеннее), багрение и неводной лов (оба зимних вида промыслов). Все виды рыбных промыслов начинались с выстрела пушки. До этого сигнала  потенциальные рыболовы с нетерпением ждали на правом (самарском) берегу выстрела, приготовив (в зависимости от сезона и вида промыслов) свои орудия лова и лодки.

Весенняя плавня (она же севрюжья плавня) начиналась сразу после вскрытия реки, когда из моря по Яику начинался ход рыбы. В этот период на реке в иных местах скапливалось до 2 тыс. бударок (особый вид плетёных транспортно-грузовых или рыболовных парусно-гребных лодок), «со столькими же сетьми, дружно встречают всякий косяк, поднимающийся по Уралу, и ежели в какой-нибудь части реки улов хорош, проходят тот рубеж ещё раз». Лов обычно начинался от одного рубежа, и рыбаки двигались либо вверх, либо вниз по реке. Вылов производился только в светлое время суток, «иной косяк, боясь шума, необходимо сопровождающего лов на нескольких тысячах бударок». Если лов начинался сверху реки, то, доходя до нижнего учуга, «не переходит нижнего рубежа пока продолжается лов; но с прекращением его косяки эти трогаются и идут вверх». Тогда всё повторяется в обратном направлении, и лов идёт снизу вверх. Бывали случаи, когда идущие вверх по реке рыбаки добывали больше рыбы, чем начинавшие ловлю раньше.

На севрюжьей плавне все ловят «на пространстве рубежа в разброд», поскольку рыба пространственно рассредоточилась не только по всему руслу реки, но и заходит на разливы.  Лов производится с помощью ярыги (при лове такой снастью нужны две бударки) – особой снасти, сшитой из полотняных полос, достигающей длины 14 м и напоминающей мешок («разинутую пасть»), края которой держат сидящие в бударках казаки. Снасть утоплена на несколько метров, и «разинутой пастью» вперёд её тянут по реке, рыба заходит внутрь. Обычно лов прекращался по сигналу пушки в 2 часа дня. Этот вид рыбных промыслов обычно оканчивался до 15 июня.

Осенняя же плавня («осенние неводные ловы»), или просто «плавня», начиналась с 28 сентября, когда рыба идёт в реку из моря на зимовку. Она скапливалась в глубоких ямах, ятовях (название произошло от татарского слова «ятты», что означает «лёг»), где и зимует. Эта ловля имела свои особенности. Обычно атаман вёл всех рыбаков на бударках к ятови вместе, не позволяя никому вырваться вперёд. И лишь на подходе к месту будущего лова атаман давал команду, и ловцы устремлялись вперёд наперегонки, стараясь быстрее добраться до заветного места. Чем сильнее гребец, тем больше шансов у него одним из первых добраться до ятови, что может гарантировать успех в рыбной ловле. После того, как казаки облавливали одну ятовь, они переходили на новую. Осенью, в отличие от весны, время промысла не ограничивалось. Обычно этот вид рыбного промысла продолжался до ноября, затем наступал перерыв.

И наступало время зимнего багренья, любимого занятия казаков. Этот вид рыбной ловли был исключительно прерогативой яицких казаков. Ничего подобного не было в России в других регионах. Как и осенняя плавня зимние промыслы, в отличие от Волги и других рек, где преобладал весенний лов, имел определяющее значение в годовом цикле рыбной добычи. Рыбаки собирались по обоим берегам реки и ждали приезда атамана. «По пушке кидается войско на лёд, бьёт проруби, запускает багры, – вы ахнете, если увидите, что и с каким проворством и ловкостью тут делается! Покуда я теперь написал две последние строки, лёд уже покрыт багорщиками и осетрами, нисколько не меньшими первых. Такой осётр тянет пуда на четыре, даёт икры более полупуда, а белуга нередко тянет более 20 пудов, даёт икры пуда полтора».

Картина происходящего завораживала незнакомых с этим занятием приезжих. «Всё пространство ятови, редко более версты длиною и в 50 сажень шириною, в несколько минут изрешетят прорубями (около ½ аршина в диаметре). Каждый казак, а их бывает до 7000 и более человек, спускает в прорубь багор, иногда сажень в 10 длиною, у конца которого навязаны гири, чтобы его не относило водою, и чтобы багор всегда оставался в вертикальном положении, и слегка двигает им сверху вниз. Рыба сама попадает на багры, которыми не колют, а подцепляют её. Такой лов, очевидно, возможен только при большом скоплении рыбы в одном месте, как это бывает на ятовях, и при большом числе ловцов, так чтобы при малейшем движении ей почти нельзя бы было не попасть на этот или на другой багор. Разбагрив одну ятовь, отправляются на следующую, но уже берегом с своими санями, и так до конца рубежа, где перед началом лова расставляют поперек всего Урала переставы из сетей, чтобы рыба, ускользнувшая от багров, в них попадала. И на багреньи, казаки, верные своему обычаю, соединяются в артели от 6 до 15 человек, как для взаимной помощи при лове, когда, например, посчастливится подцепить белугу или осётра в несколько пудов, так и для уравнения шансов улова, ибо артели пойманное ими по большей части делят поровну между своими членами, но это не обязательно». По воспоминаниям путешественников «случалось вытаскивать из одной проруби до 40 рыб».

Интересно, что во время зимнего багренья один день отводился на так называемое «презентное багренье». Оно производилось на одной, или, в случае малого улова, на нескольких ближайших к Уральску ятовях. Пойманная во время этого мероприятия рыба и добытая из неё икра доставлялись затем к «Высочайшему двору», к царю или императору. Это – старинный обычай, ведущий свое начало с первых времен заселения казаками Урала, означавший знак их подданства московскому царю.

К 15 марта обычно всё багрение заканчивалось. Казаки переходили к рыболовству в «чёрных водах» (старицах, на озёрах и т. д. вне пределов реки) (этим видом рыболовства занимались круглый год) удочками, бреднями, сетями, мордами, крыленами и неводами, блесной, режаками, сижами, котцами (всё это – типы старинных рыболовных снастей), крючковой (шашковой) снастью и, наконец, экстраординарным ловом «водолазами» у учуга под городом Уральском.

Уровень развития рыболовства Уральского казачьего войска достиг такого совершенства, что с 1894 года в составе войскового хозяйственного правления была учреждена должность войскового техника рыболовства (единственная на тот момент в Российской империи), в обязанности которого входила забота об улучшениях в организации местного рыбного промысла. Со своей завидной продукцией Уральское казачье войско участвовало в рыбопромышленных выставках в Санкт-Петербурге, во всемирных выставках в Лондоне и Чикаго, на выставке рыболовства в Бергене.

Современные фотографии предоставлены автором
Архивные фотографии Поля А. Лаббе
«Путешествие  по Сибири и Туркестану. (1897). Ч.3»
 и «Живописная Россия» (Спб, 1887, т. 7, ч.2).

Вернуться в Содержание журнала 

Остров отшельников

В 1909 году в журнале «Церковь» была опубликована статья Николая Филянского, «Остров отшельников».  Николай Филянский – поэт, художник, архитектор, геолог посетил Пинаевский остров и оставил своё описание. Филянский считал, что постройки острова связаны со старообрядцами. «Заинтересовавший меня, с одной стороны, исключительностью красот своего местоположения, а с другой – теми преданиями, с какими связано представление о нём у старообрядцев, – этот остров со времён первых гонений на старообрядцев, а может быть, и гораздо раньше, являлся местом, куда стекались и где находили приют ушедшие от мира. Расположенный на одном из живописнейших озёр России, среди дикой, но благодатной природы, этот небольшой остров, весь заросший частым лесом, в своих зарослях скрывает ряд священных развалин, ещё сохранивших ясные следы его минувшей жизни, в остатках храма, келий-пещер, трапезной и т. д.» По преданиям на острове скрывался пугачёвский разбойник Пинаев, оттого и остров стали назвать Пинаев или Пинаевский.

А название остров Веры, скорее всего, действительно связано со старообрядческой общиной. Может быть и не Верой звалась монахиня, жившая на острове, а была это княжеская дочь схимонахиня Елизавета, как гласит надпись на извлечённом со дна озера надгробном камне. Но абсолютно точно, что старообрядческий монастырь находился рядом с озером, а деревянные постройки старой тургоякской турбазы, по рассказам местных жителей, были сложены из брёвен, которые привезли, разобрав монастырские срубы. В старообрядческом монастыре прожил последние месяцы своей земной жизни Тобольский старообрядческий епископ Антоний (Афанасий Паромов). Мощи епископа были уничтожены в тридцатые годы.

В начале прошлого века публиковал очерки и исследование о прекрасном озере Тургояк сын священника из Миасса Николая Петровича Сементовского, в будущем профессор географии, этнографии и антропологии, заведующий кафедрой физической географии Казанского университета, исследователь природы Южного Урала Владимир Николаевич Сементовский.

Уже тогда он задумывался о необходимости формирования системы охраны озера и важности сохранения для потомков удивительного природного памятника Урала.

Вполне вероятно, что бывал на Тургояке и в Миассе представитель торгового дома «Наследники А.Ф. Поклевского-Козелл» пивовар и предприниматель Викентий Альфонсович Поклевский-Козелл.  Торговый дом был зарегистрирован в 1890 году в Тюмени и Екатеринбурге, а уставной капитал составлял 420 000 рублей. Торговали алкогольными напитками, и сами производили, владели чугуноплавильными и железоделательными заводами, земельными участками.  Торговый дом скупал золотые прииски, асбестовые, медные и серебряные рудники.

Интересовали Викентия Альфонсовича не столько живописные виды, а асбестовый рудник «Холмистый», принадлежавший ранее акционерному обществу асбестовых заводов «Изолятор», а ещё ранее – отставному губернскому советнику Петру Степановичу Виткову, кстати, тоже одному из тургоякских дачников.

Наш рассказ об известных и забытых именах людей, чья жизнь оказалась связана с озером Тургояк. Большинство наших героев объединили город Миасс, посёлок Тургояк, озеро и… дачи. Да именно, дачи. Слово дача обычно истолковывается, как происшедшее от слова «давать», да, впрочем, изначально так и было. Царь жаловал землями особо отличившихся сановников. В современном значении слово «дача» стало применяться в конце XIX века, после отмены крепостного права, когда землевладельцы начали массово продавать свои имения. Полюбили дачи абсолютно все: дети, взрослые, томные девицы, чиновники, представители творческой интеллигенции. Сколько их, знаменитых дачников!

«Дачная болезнь»

По всей великой Российской империи в зимние, скучные вечера горожане вспоминали нежную травку, тихий плеск волны. А стоило только пригреть солнышку, появиться первым проталинам, начинали собирать вещи. Собрав домочадцев и нехитрую утварь, летом непременно нужно было отправиться в ближайшее живописное место на дачу. А там! Роскошные виды, купальни и «дикий» пейзаж. О дачах пишут писатели, шутят юмористы, сцены из дачной жизни изображают художники. И фотографы не остаются равнодушными к дачным забавам.

Скрытое от человеческого глаза озеро Тургояк. Огромная жемчужина в обрамлении гор и лесов, чуть подернутая дымкой, – влечёт к себе. И здешние места не обошла своим вниманием коварная «дачная болезнь».

В 1905 году на юго-западном берегу озера было выделено 19 участков для аренды и началось строительство дач. Описание озера и посёлка, а именно, какими они были в начале прошлого века, оставил известный челябинский дачник, глава большого семейства, а ещё и акцизный чиновник, охотник и путешественник, любитель-фотограф Константин Теплоухов. Каждое событие на протяжении многих лет он доверял дневнику – документальному свидетельству жизни уральцев. Предоставим слово Константину Теплоухову.

1900 год. «В 25 в. (верстах) от Сыростана село Тургояк (с которым мы потом хорошо познакомились) с огромным красивым озером и очень живописными окрестностями, «жемчужина Урала», по словам Сементовского. В Тургояке – потом – казна отвела огромную площадь по берегу озера для постройки дач, места быстро раскупили, появилось много нарядных дач, перед германской войной – расцвет».

Челябинский журналист,  автор путеводителей  по Уралу Виктор Весновский в 1904 году писал: «Из Mиaсca на озеро лучше всего ехать на лошадях; расстояние 18 верст, от Златоуста 40 верст. Прогоны по 6 копеек с версты за пару лошадей. Озеро расположено в довольно большой котловине, ограниченной со всех сторон горными хребтами»…. «Вода озера отличается замечательной прозрачностью, и только немногие Альпийские озера превосходят Тургояк своею прозрачностью. В последние годы в Тургояке образовался кумысный курорт, и деревня служит дачным местом для жителей Златоуста, Челябинска, Троицка и др. селений».

И вновь читаем у Константина Теплоухова. «В 1906 году останавливались у местного жителя Лузина – 20 р. в месяц. Приезжал Ал. Фр. Бейвель (Александр Францевич Бейвель, челябинский врач, городской голова и предприниматель – прим. автора) с женой и детьми. 7 июля ездили на Пинаев остров».  Александр Францевич тоже заядлый дачник, но его дача располагалась намного ближе, большой дом на озере Смолино,  где строили дачи известные люди Челябинска. Да и дел у городского головы было невпроворот: лечебная практика, строительные подряды, да и городские дела надолго не оставишь.

В 1908 году Теплоухов отмечал в дневнике: «Село Тургояк уже входило в моду, было много дачников, – заняты все квартиры, которые могли сдать, на левом берегу появились нарядные дачи; но обилие дачников замечалось только в селе – места для прогулок в окрестностях было так много, что дачники не замечались, хотя бы их было ещё больше. На озере мы бывали ежедневно, а когда могли купаться, то и по несколько раз в день». 

1911 год. Тургояк. «Познакомились с Мошковыми, – молодожёны, недавно завели младенца. Оба из Варшавы. Он – сын военного генерала, окончил СПБ университет, естественник. Теперь преподает в Учительской семинарии в Челябинске. (Мошков Дмитрий Валентинович, преподаватель – в будущем один из основателей «Общество любителей изучения местного края с естественно-исторической ориентацией» и Иркутского университета – прим. автора). Она – дочь председателя Варш(авского) окружного суда». (Ксения Михайловна, учительница французского языка, работала в Челябинске, окончила Парижский университет – прим. автора). «Прекрасная династия, славная российская семья, имеющая в своей истории и глубокий челябинский след, – писал о Мошковых известный исследователь уральской истории, историк, фотохудожник – Владимир Стейгонович Боже. В компании и приятель Мошкова – Александр Филиппович Оскерко из Киевского университета, естественник. «Оскерко – туристы по Уралу с юга», – пишет о нём К.Н. Теплоухов. Их влечёт «зуд туризма» – термин вводит в оборот Константин Теплоухов.

Почти каждое лето Константин Теплоухов с семьёй отправлялся в посёлок Тургояк на берег озера, – походы, рыбалка, ягоды на пугачёвском ключе, австрийский монастырь, развалины на Бобровой курье, пещеры, Старушечий полуостров. Про австрийский монастырь поясню: австрийцами называли приверженцев православной, старообрядческой церкви (Белокриницкая или Австрийская иерархия). А название получили по селу Белая Криница на Северной Буковине, бывшей в составе Австро-Венгерской империи. Русские раскольники появились там по приглашению австрийского императора Иосифа II в конце XVIII века.

Рассказывают, что стояла над озером и дача Тележниковых. Тележниковы – известная златоустовская династия, давшая Уралу художников, архитекторов, мастеровых и заводских служащих. Самый известный из династии Фёдор Александрович Тележников, выпускник Петербургской Императорской академии художеств. В 1831 году Тележников был направлен на Златоустовскую оружейную фабрику «исправляющим должность архитектора с тем, чтобы он заведовал и чертёжною на фабрике с жалованием по 750 рублей в год». Фёдор Александрович разработал генеральные планы застройки Златоуста и Миасса, занимался проектированием построек в Миассе, Кусе, Артях, проектировал памятник Императору Александру I, установленный на Царёво-Александровском прииске (ныне Ленинск – прим. автора).

Высота памятника была около 11 метров, в основании был установлен куб с двуглавыми орлами и 4 чугунными плитами.  Боковые плиты с текстом: «Государь император Александр I соизволил добыть своими державными руками золотосодержащих песков 22 пуда 1824 года сентября 23 дня». На двух других плитах – барельеф военных доспехов в римских традициях.

В 1912 году жители Тургояка с удивлением смотрели на заплетённые косички мальчиков Гая и Дия, сыновей очень талантливого живописца, сына Ильи Репина, Юрия. Да и сам Юрий в широких парусиновых брюках, панаме и сандалиях вызывал интерес. Он часто сидел за мольбертом в окрестностях Тургояка, писал портреты тургоякцев. В 1912–1913 годах Юрий Репин с женой и детьми снимал квартиру в доме местной жительницы Настасьи Тумановой.

Бывал Юрий и в доме местного батюшки А.В. Протопопова. Жители Тургояка в 90-е годы прошлого века делились своими воспоминаниями о семье художника. И сегодня, вглядываясь в достаточно редкие изображения картин Юрия Ильича Репина, представляешь, что это не окрестности дачного посёлка Куоккала, где жили и писали картины Репины, а роскошные тургоякские виды. Хочется думать, что хранящаяся в фондах Челябинского государственного музея изобразительных искусств картина Юрия Репина с изображением его жены Прасковьи написана в Тургоякский период их жизни.

Вернуться в Содержание журнала

Общие сведения

Происхождение Маточкина Шара (шар – пролив у поморов, матка – сама Новая земля) до настоящего времени весьма спорно. Учёные XX столетия считали, что он образовался в результате разнонаправленных разломов земной коры, отчего имеет такую извилисто-коленчатую форму, а лежащие вокруг него на горах ледники и реки талых ледниковых вод придали Маточкину Шару современный вид

В начале XXI века появилось уточнение: пролив является чисто эрозионным образованием, ледники и ледниковые реки выработали эту щель между Южным и Северным островами.

Так или иначе, образовался самый длинный в мире фьорд (около 100 км), узкий (в самой узкой части – до 600 м), изгибающийся, окружённый покрытыми ледниками и довольно высокими горами, с глубинами до 155 м.

По внешнему облику пролив полностью соответствует скандинавскому «стандарту» фьордов, но отличается тем, что в отдельные периоды лёд на нём держится большую часть года.

Открытие пролива

Со времени открытия архипелага в 1594 году и вплоть до конца XVIII века вдоль его западных берегов проплывавшие мимо поморы-промысловики не знали о существовании пролива между двумя островами. Вход в пролив со стороны Баренцева моря часто был забит льдами. Всему виной устойчивое восточное течение и сильные ветра, нагонявшие из Карского моря по узкому и изогнутому Маточкину Шару лёд. Лишь случайность, когда со стороны западного устья начинался устойчивый ветер в восточном направлении, а течение прогоняло льды, и пролив становился свободным и проходимым, его можно было пройти. Но этого можно было ждать днями и неделями. Оттого пролив долгое время оставался неизвестным

В конце 1767 года шуерецкий кормщик Яков Чиракин рассказал архангельскому вице-губернатору Егору Головцыну, что, промышляя у Новой Земли зверя (всего он зимовал на архипелаге десять раз), «одним небольшим проливом в малом извозном карбасу оную Новую Землю проходил поперёк насквозь на другое, называемое Карское море»

Так имя Якова Чиракина официально попало в анналы первооткрывателей пролива. Чиновник от имени состоятельных купцов обратился в Адмиралтейств-коллегию с просьбой снарядить на Новую Землю экспедицию, которая и состоялась в 1768 году под началом штурмана Фёдора Розмыслова, кормщиком пошёл Яков Чиракин. Им предписывалось «осмотреть в тонкости, нет ли на Новой Земле каких руд и минералов, хрусталя и оных каких курьёзных вещей, соляных озер и тому подобного, и каких особливых ключей и вод, жемчужных раковин, и какие звери и птицы и в тамошних водах морские животные водятся, деревья и травы отменные и неординарные и тому подобных всякого рода любопытства достойных вещей и произращений натуральных».

25 августа экспедиция достигла западных берегов Новой Земли и к 10 сентября, преодолев Маточкин Шар, вышла к его восточным берегам.

Это была первая научная экспедиция. Вполне закономерно, что Розмыслов делал одно открытие за другим. Он с огромным интересом рассматривал находки, свидетельствовавшие о посещениях архипелага поморами.

Например, у западного входа в Маточкин Шар путешественники обнаружили промысловую избу, которую решил разобрать и перевезти к месту будущей стоянки.

Экспедиция выполнила первую в истории архипелага инструментальную опись берегов пролива и провела промеры его глубины, составила подробное физико-географическое и метеорологическое описание и карту побережья. Так что Розмыслов со товарищи стали первыми, кто на судне прошёл через пролив, разделяющий Новую Землю на две части, даже вышли в Карское море, но из-за встреченных льдов далеко уйти не смогли. Они вернулись в пролив и тут зазимовали.

На мысе Дровяной Нос (Южный остров), недалеко от восточного выхода в Карское море, был высажен подштурман Губин с шестью поморами, из собранного на берегу плавника соорудившие небольшую избу. К приходу зимы они заготовили продовольствие, а затем приступили к ремонту кочмары (старинное промысловое судно длиной 8–10 м и грузоподъёмностью до 11,2 т).

Остальные участники во главе с Розмысловым и Чиракиным переправились на берег Тюленьего залива (Северный остров, Белужья губа) и поставили здесь промысловую избу, доставленную от западного входа в Маточкин Шар. Зимовка проходила в ужасных условиях. От сильных морозов и сырого воздуха страдали и болели все члены экспедиции, как на Дровяном Носу, так и в Тюленьем заливе. За время зимовки в Тюленьем заливе погибли восемь человек, включая Якова Чиракина, а это ни много, ни мало, а более половины экипажа кочмары. Кроме того, 31 января один из работников, живших на Дровяном Носу, увидев на северном берегу стадо оленей, решил поохотиться на них. Неожиданно поднялся сильнейший ветер и «наш определённый к смерти промышленник через сутки уже назад не возвратился, отчего и положили считать его в числе мёртвых без погребения».

Последователи Фёдора Розмыслова и Якова Чиракина

После открытия пролива здесь побывали наиболее значимые исследователи, включая полярного первопроходца Петра Кузьмича Пахтусова

Один из них – исследователь пролива Маточкин Шар, писатель и путешественник Константин Дмитриевич Носилов, три раза зимовавший на Новой Земле. Под конец второй экспедиции, весной 1889 года Носилов, в сопровождении самоедов на собачьих упряжках, совершил первый в истории освоения Новой Земли почти тысячекилометровый переход от становища Малые Кармакулы по Южному острову до губы Поморской, а затем по льду замёрзшего пролива прошёл его и проследовал до Карского берега Северного острова и оттуда на север, посетив заливы Канкрина, Чекина, Медвежий и Незнаемый.

Его третья зимовка (1890–1891 гг.) проходила на берегу Поморской губы, где он основал метеорологическую станцию.  Сюда приходили на зимние промыслы самоеды-охотники и поморы.

После основания в 1894 году в Поморской губе становища из Архангельска дважды в навигацию сюда совершали рейсы суда Архангельско-Мурманского срочного пароходства. На одном из них и прибыл Константин Носилов, привезя с собой огромный багаж, включавший, помимо необходимых для зимовки и всего срока пребывания тут личных вещей, стройматериалы для сооружения дома. Дом был собран на правом берегу в устье реки Маточки, на каменистом грунте. В своих очерках Носилов нередко именовал его «домик-станция Носилова».

В 1900–1901 годах тут же, но на левом берегу реки, базировался со своей экспедицией художник Александр Алексеевич Борисов. Его зимовка была организована с размахом. В разобранном виде сюда завезли дом.

Помимо жилья, Борисов использовал его как мастерскую, благо размеры дома позволяли. Достаточно упомянуть, что высота потолков была четыре с половиной аршина, а сам он впечатлял – пять на пять сажен, из толстых сосновых брёвен, с двойными полами, из трёх комнат и с просторным чердаком. В доме была печь, художник завёз на архипелаг массу книг, кровати, провизию на восьмерых человек и даже две сотни берёзовых веников (путешественники регулярно устраивали бани).

С Соловецких островов перегнали яхту «Мечта», на которой в последних числах августа 1900 года Борисов со товарищи отправился через Маточкин Шар к Карскому морю. Будучи знакомым с К.Д. Носиловым, Борисов хотел повторить его маршрут через пролив, только летом и по морю. С большими трудностями, связанными с борьбой со встречным восточным ветром, отвлекаясь на восхождения на ледники и горные вершины, окружавшие пролив, художнику удалось утром 12 сентября выйти в Карское море.

Английский след на Новой Земле

В 1897 году по Маточкину Шару на зафрахтованном норвежском парусном судне «Лаура» прошла экспедиция англичанина Генри Пирсона. Он двигался с запада, посетил Поморскую губу и оставил такие воспоминания: «14 июля вечером мы бросили якорь в небольшом заливе у мыса Столбового. К своему удивлению мы увидели в вершине залива пару хороших домов и вообще следы постоянного поселения (это — становище Маточкин Шар, организованное в 1894 году). Из двух домов, стоящих в заливе, тот, который побольше, превосходно выстроен из бревен, привезённых сюда на пароходе из России, и обшит с фронта досками. Подымаясь по наружной лестнице, вы входите в дверь, ведущую в сени, за которыми находится прекрасная комната; в углу стоит русская печь; окна со стеклами. К одной стороне, обшитой досками, прилегают дощатые же нары. На стене висит икона, раскрашенные рисунки и фотографии».

Экспедиция Пирсона стала второй в истории изучения Новой Земли, преодолевшей весь пролив до Карского моря. Европейские путешественники двинулись в глубь пролива 15 июля. Плавание англичан проходило при «превосходной погоде», путешественники  «повергнуты были в изумление перед величием пейзажа, раскрывшегося перед нами. Множество ледников спускалось с гор до самого почти морского уровня. После полудня мы вошли в Белужью губу. на северной стороне пролива у восточного его устья и бросили якорь в Тюленьей бухте (на восточном берегу Белужьей губы), прелестнейшем уютном заливе, таком маленьком, что мы должны были ошвартовать судно у самого входа между плоскими, покрытыми гравием косами. Мы оставались в Тюленьей бухте с 15-го по 24-е июля. Почти каждый день делали мы экскурсию на паровом катере в различные пункты по обе стороны Маточкина Шара и совершали длинные прогулки внутрь страны. <…> Мы ботанизировали, изучали геологию этой части страны, стреляли птиц разных пород и делали многочисленные наблюдения».

На скалистом мысе, «образующем западную сторону Тюленьей бухты, мы наткнулись на гурий, сложенный из больших камней, внутри которого находился гроб». Это была могила  Якова Чиракина, о чём гласили сохранившиеся фрагменты надписи – «Лета… 835… на месте… погребён Яков Яковлев Чиракин». Англичане поправили могилу и установили над ней памятную доску.

«Подвиги» Владимира Русанова

Известный полярный геолог и путешественник Владимир Русанов трижды прошёл по Маточкину Шару.  Первый раз – в 1907 году в составе экспедиции, организованной архангельской губернской администрацией. Видимо, в выборе района исследований Русанов последовал совету Нильса Адольфа Норденшельда, который утверждал по собственному опыту, полученному в береговых экскурсиях, «более обстоятельное геологическое изучение Новой Земли, необходимо начать с означенного пролива, так как единственно в этих местах представляется возможность получить полную профиль страны от востока к западу».

16 июля подошедшее к берегу Поморской губы судно встречал нестройный салют ружейных выстрелов. Так жители ненецкого становища приветствовали приплывших с материка. Маточкин Шар – самое северное на тот период поселение, откуда открывалась незабываемая панорама окрестных гор, высота которых возрастает вглубь Новой Земли. Во время посещения Русановым становища среди ненецких чумов ещё выделялись два дома капитальной постройки, оставшиеся после зимовок Носилова и Борисова.

21 июля Русанов и орнитолог Лев Молчанов «отправились по Шару на восток на нанятом карбасе с проводником Ефимом Хатанзеем. Во время поездки погода была довольно ясная, дождь шёл сравнительно редко; почти каждый день был сильный восточный ветер. Делались остановки на несколько дней у реки Гусиной, против ледника Третьякова, близ устья р. Бычковой и, наконец, у Переузья, самого узкого места пролива, верстах в 30 от Карского моря. Дальше ехать не было возможности. Льдины, подгоняемые постоянным восточным ветром, совершенно заполнили Шар к востоку от Переузья». Обследование этого участка заняло три недели, вплоть до середины августа».

В районе реки Епишкиной на северном берегу пролива (южный берег Северного острова), в долине реки Серебрянки, впадающей в губу Митюшиху, Русанов изучал разломы в кварцитовых сланцах, побывал на ледниках Кольцова в хребте Митюшов Камень и соседнем с ним. На южном берегу Маточкина Шара геолог обследовал ледник Третьякова и на северном – ещё ряд ледников напротив, заключив, что «прибрежные ледники и ледники внутренних долин находятся в состоянии отступания».

За Переузьем, откуда до выхода в Карское море оставалось около 40 км, им путь преградил ледяном затор. Оставив Хатанзея с его карбасом дожидаться улучшения ледовой обстановки – примерно в районе современного мыса Гатиева – Русанов с Молчановым отправились к мысу Выходному по суше. Отсюда они прошли на север до залива Канкрина, наблюдая в Карском море сложную ледовую обстановку. 22 августа вместе с ненцами на обратном пути в Поморскую губу, у Переузья, попали в сильный шторм, когда ветер сбрасывал крупные камни с окрестных гребней, с грохотом катившиеся по склонам. Это была знаменитая новоземельская борá.

После первого прохождения по проливу Владимир Русанов так выразил свои впечатления: «Кто проходил Маточкиным Шаром, тот, вероятно, никогда не позабудет удивительной красоты дикой и величественной панорамы, которая там постепенно развёртывается. Сколько прелести и разнообразия в сочетании зелёных морских волн с обнаженными и разноцветными горными складками, со снегом и ледниками! Пользующиеся такой известностью у туристов норвежские фиорды тусклы и бледны по сравнению с удивительным разнообразием и оригинальной яркостью форм, цветов и оттенков этого замечательного и в своём роде единственного пролива».

На следующий год он отправился на Новую Землю уже вместе с французской геологической экспедицией. По привычному маршруту Русанов повёл французскую экспедицию к Карскому берегу с тем, чтобы попытаться пересечь по суше Северный остров между Незнаемым заливом и Крестовой губой. И на этот раз плавание по Маточкину Шару проходило в сопровождении ненцев-проводников на их карбасах. 5 августа Владимир Русанов с одним из французов, доктором Кандиотти вышел в пролив.

И на этот раз плавание не обошлось без происшествий: путешественников сопровождала борá, ветер изорвал парус, отчего долго пришлось пережидать непогоду и шить парус из подручных материалов. Отсюда путешественники 17 часов плыли до места, носившего название «Два креста».

Лишь 10 августа были в устье реки Гусиной, а на следующий день – у мыса Морозова. Во время одной из стоянок совершили восхождение на гору Вильчек. Затем с благоприятным западным ветром благополучно добрались до Белужьей губы, где снова застряли до 18 августа.

Потребовался ремонт карбаса, чтобы подготовить его для похода по Карскому морю, где была опасность встречи со льдами. 18 августа мореходы предприняли рывок, обойдя мыс Выходной, и вышли в Карское море. Обратный путь с Карского берега прошёл в сплошных снежных зарядах. 12 сентября оба карбаса достигли становища в Поморской губе

В 1909 году Владимир Русанов в третий раз прошёл Маточкиным Шаром, возвращаясь из очередного плавания, на этот раз на парусно-моторной шхуне «Дмитрий Солунский», обогнув Южный остров с востока, с Карского моря. А в 1910 году на том же судне Владимир Русанов после плавания вокруг мыса Желания и вдоль востока Северного острова на обратном пути вновь прошёл Маточкиным Шаром.

Сокровища Арктики, ресурсы крупнейшего архипелага Новая Земля  являются нашим бесценным достоянием на века. Безусловно, что хранение памяти о первопроходцах –исследователях этих земель – наша священная обязанность.

Вернуться в Содержание журнала

В первом очерке лишь упоминалось о наличии в  биографии лётчика уральского следа, не связанного с лётной деятельностью. Совсем недавно удалось ознакомиться с дневниковыми заметками П.А. Кузнецова, хранящимися у его правнука, что позволило пролить свет на этот обойдённый эпизод его жизни.

Первое свидание с Уралом

Родился Павел Адрианович Кузнецов 9 июня (по ст. стилю) в 1875 году в селе Лукина поляна Нижнеломовского уезда Пензенской губернии. Отец его – мещанин города Верхний Ломов, выходец из крепостных крестьян помещиков Араповых, трудился в винной лавке сидельцем (наёмным продавцом у хозяина – потомка всё тех же Араповых), и семья часто переезжала с места на место. Когда настало время маленькому Паше поступать в школу, выяснилось, что там, где они жили, соответствующего учебного заведения не оказалось, и пришлось ему, чтобы получить образование, с самого начала жить «на хлебах» в соседнем селе. До тех пор, пока он не привык к такой жизни, это сильно сдерживало успехи в учёбе, но окончить Нижнеломовское городское 4-классное училище удалось всё же со вполне приличными отметками и впоследствии, успешно выдержав приёмные испытания, поступить в Пензенское железнодорожное техническое училище.  Пройдя после окончания училища путь от слесаря по ремонту паровозов до десятника на строительстве железнодорожных путей и от чертёжника до техника, решил заняться самообразованием. Выдержав экзамен в Техническо-строительном комитете при Министерстве внутренних дел (здесь держали экзамен многие инженеры, получившие образование за границей и не имевшие право на производство работ в России), стал техником-строителем, получив 26 марта 1898 года свидетельство на право производства строительных работ.

Вскорости после окончания учёбы (1 июля 1898 года) подаёт заявление на отпуск со службы в техническом отделе правления Китайской восточной железной дороги (КВЖД) в Петербурге, где он служил чертёжником, и поступает в формируемую в Петербурге партию для изыскания Царицын-Челябинской железной дороги. После чего выезжает в Орск Оренбургской губернии, откуда начинался изыскательский участок. Июль и половину августа проработал в качестве пикетажиста – занимался закреплением особыми знаками (пикетными столбиками) изыскиваемой железнодорожной линии. Впечатления об этой работе, которая проходила «в обстановке степной природы», остались у Павла Кузнецова самые благоприятные, тем более, что его оклад на этих работах был 75 руб. – против 50 руб. в правлении КВЖД, причём при готовом содержании – стол, квартира.

Вернувшись 1 августа 1898 года в Петербург, он увольняется со службы на КВЖД, но ненадолго: с апреля 1900 года работает в этой же организации десятником на станции Имяньпо (Китай) вплоть до января 1901 года. Обо всём увиденном, включая восстание Ихэтуаней («Боксёров»), он рассказал в книге «Маньчжурское восстание в 1900 году», а в журнале «ХХ век» появляется его статья «Путешествие с Дальнего Востока в Одессу через чужеземные моря и страны» об обратном пути домой на пароходе «Воронеж».

Город разбитого сердца

Датой второго появления П.А. Кузнецова на Урале следует считать 13 августа 1901 года. Именно этим числом датируется распоряжение Министра внутренних дел о допущении Павла Адриановича к исполнению обязанностей младшего инженера по дорожной части при Оренбургском губернском распорядительном комитете. В ноябре 1901 года он назначается заведующим дорожным хозяйством Троицкого и Челябинского уездов (с проживанием в городе Троицке). 17 января 1902 года уехал в Троицк, где вступил в должность дорожного инженера.

В августе 1902 года занимался изысканием грунтовой дороги Миасс – Верхнеуральск и подъездных путей в Челябинском уезде к станциям Мишкино, Шумиха и другим. На полевые работы ушёл один месяц, затем составление смет и проектов тянулось ещё около двух месяцев  (сентябрь и октябрь). Под новый 1902 год Павел Адрианович знакомится в Оренбурге с Марией Александровной Боголюбовой и её семьёй. Проживая с начала года в Троицке, переписывается с ней, а, приехав в десятых числах ноября в Оренбург в отпуск и на совещание инженеров по дорожной части Оренбургской губернии, останавливается у Боголюбовых уже на правах жениха. 13 ноября состоялось его бракосочетание с Марией Александровной в церкви Троицы в Оренбурге. Затем последовали: «Свадебный угар… Обеды. Театр».

В начале декабря с молодой женой выехали к месту новой службы в уездный город Верхнеуральск. Поселились в квартире предшественника – в доме купцов Голубевых. В своих воспоминаниях Павел Адрианович указывал три адреса, по которым они проживали в городе, из которых с большей или меньшей вероятностью удалось идентифицировать лишь два, а из них, в свою очередь, сохранился только один – объект культурного наследия регионального значения магазин Голубева (второе строение) по улице Карла Либкнехта 54а.

Служба характеризовалась им как «спокойная, самостоятельная, с разъездами по району – зимой редко, летом чаще». Кроме своей основной должности, в течение летнего сезона в 1905 и в 1906 годах наблюдал за перестройкой по его же проекту каменной церкви Благовещения пресвятой Богородицы (утрачена в 1935 году).

Напомним, если у кого-то вызывает недоумение, что дорожный инженер занимался таким далёким от его основной работы делом, – учился он у известных архитекторов, да и о проектировании церковных сооружений знал не понаслышке. Как зафиксировано в воспоминаниях Павла Адриановича, уроки по архитектуре и проектированию он брал у «академика архитектуры Шмеллинга» (известен только один академик архитектуры с такой фамилией – Рейнгольд Георгиевич): именно его стараниями Рига в конце XIX – начале ХХ века приобрела те здания, что и поныне определяют её облик. Темой его дипломной работы стала часовня-усыпальница с прозекторским залом. Приёмная комиссия под председательством Роберта Робертовича Марфельда – академика Императорской академии художеств, известного специалиста не только по строительной экономике и законодательству, но и по церковному строительству, дала ей положительную оценку.

В каждом уважающем себя крупном городе той поры был собственный Народный дом (современный аналог – Дворец или Дом культуры). Именно туда 11 ноября 1903 года Оренбургский губернатор определил героя нашего рассказа лектором воскресных чтений. Программа, с которой он там выступал, осталась нам неизвестной. Однако думается, что в чём-то она была похожа на его выступления в 1899 году в качестве лектора воскресных чтений в воинском присутствии (сейчас их функции возложены на военкоматы)  Переславля-Залесского, когда он перед солдатами и жителями города читал  Некрасова, Никитина и Гоголя.

Нельзя сказать, что Верхнеуральск был забытой Богом провинциальной дырой, иначе не посещали бы город с завидным постоянством августейшие особы: будущий император Александр II со своим наставником поэтом В.А. Жуковским (1837 год), сын Александра II цесаревич Владимир (1868 год) и цесаревич Николай Александрович (1891 год) – будущий император Николай II. Тем не менее следует признать, что светская жизнь города была скудна. Позднее Павел Адрианович следующими словами описывал сложившуюся ситуацию: «молодая женщина из губернского города попала в захолустье… Во время моих разъездов – в одиночестве. Затосковала. Молодость требовала веселья, развлечений». Да и трудно было простому инженеру, несмотря на то, что тогда инженеры относились к высокооплачиваемым специалистам, обеспечить ей тот уровень жизни, к которому она привыкла в отчем доме. Отец её – Боголюбов Александр Евгеньевич служил начальником 3-го отделения в Оренбургской казённой палате и имел чин статского советника («на военные деньги» где-то между полковником и генерал-майором), что также говорило о дворянском происхождении Марии Александровны.

Павел Адрианович пытался, как мог, развлекать молодую жену. В свободное от работы время супруги занимались верховой ездой и гуляли. Был даже приобретён собственный выезд (вещь по тем временам статусная) – пара лошадей, летний и зимний ходы и к ним крытый кузов, который переставляется с саней на колёса и наоборот. Но все его усилия не возымели успеха. Не спасали книги и музыка. Не удивительно, что Мария Александровна стала чаще пропадать из дому: то на курорт в Серноводск (Самарская губерния) для лечения ревматизма, то на операцию, то опять на месяц в Серноводск. Отчуждение и охлаждение в отношениях супругов только нарастало и вскоре стало ясно, что пути их окончательно расходятся. «Очевидно, родства духовного между нами не было. А главное несчастье в том, что не было детей!» – делал позднее неутешительный вывод Павел Адрианович.

Церковь в таких случаях развода не давала и супруги просто тихо-мирно разъехались. Она – в Казань, где поступила на зубоврачебные курсы. Он – получив в конце июля и в августе два последних от неё письма, и отправив её вещи в Оренбург, переселяется в номера Ушакова – единственной гостиницы в Верхнеуральске, где и проживал до тех пор, пока 16 декабря 1906 года его заявление об увольнении с должности не было удовлетворено.  Во второй половине декабря Кузнецов окончательно покинул Урал.

Уральский урок

Южно-уральский эпизод биографии и в особенности события в Верхнеуральске подготовили почву для дальнейших и, как оказалось, судьбоносных перемен в жизни Павла Адриановича. Судя по всему, он принял очень близко к сердцу случившийся развод. Долгое время после отъезда с Урала никак не мог найти себя – нигде не работал, отдыхал. Путешествовал по югу: Туапсе, Кисловодск, Ялта, Сочи; гостил у друзей и родни в Пензенской губернии; жил в Москве, где едва ли не каждый вечер посещал театр, тем не менее жизнь его, по собственному признанию, протекала «спокойно и скучно».

Здесь же ввязался в авантюру с Союзом страхователей, где занимал должность члена правления. Просуществовав 7–8 месяцев, в феврале 1908 года Союз был закрыт администрацией, так как это было чисто «дутое» общество, основной капитал которого «пожарные убытки, возмещались из членских взносов (замаскированные страховые взносы)». После чего в сентябре 1908 года попался в руки московских жуликов, которые убедили его вступить в некое товарищество по эксплуатации кинематографа, в результате чего «пострадал материально».

В середине лета 1909 года новая напасть – он был арестован охранкой: ему вменили в вину события 15-летней давности, когда, находясь на производственной практике в пензенских железнодорожных мастерских, он имел неосторожность читать запрещённую литературу и участвовать в нелегальных сходках, замаскированных под «литературно-музыкальные» собрания. Правда ситуация разрешилась более чем благополучно. В Пензенском жандармском управлении он был любезно приглашён в кабинет начальника, который принял его «как хорошего знакомого: кресло, папиросу…». Из Твери, куда он по решению суда явился для отбытия ссылки, вообще «был отпущен на все 4 стороны». После этого П.А. Кузнецов свободно, не таясь, проживал в самом центре Москвы, где ему по приговору суда было запрещено селиться, впрочем, в Петербурге и Пензе тоже. Тем не менее, он прекрасно понимал, что такое положение вещей может в одночасье перемениться в худшую сторону.

Все эти события: личная драма в Верхнеуральске и проблемы с охранным отделением привели к тому, что на родной земле его практически ничего не держало. В сентябре 1909 года он побывал на показательных полётах известного французского пилота Жоржа Леганье на беговом ипподроме на Ходынском поле в Москве, после чего буквально заболевает авиацией. Получив новый смысл жизни, без раздумий устремляется к мечте и 29 октября 1909 года уезжает во Францию.

Пройдя курс лётных наук в авиашколе Блерио в Мурмелоне, приобретает в личное пользование аэроплан «Блерио-XI» и 9 мая 1910 года возвращается на родину, в Одессу. Здесь он выдерживает экзамен при комиссии Одесского аэроклуба, и получает бреве (лётное удостоверение) № 4 от 16 ноября 1910 года.

В июне того же года в Одессе он знакомится с Домникией (для домашних просто – Дима) Илларионовной Новолейник, которая впоследствии стала его женой. Когда П.А. Кузнецов решил заняться демонстрационными полётами на собственном аэроплане, она стала его надёжным товарищем, взяв на себя не только организационные, но и некоторые вопросы технического обеспечения полётов. Похоже, что из печального опыта семейной жизни он сделал соответствующие выводы и следующую подругу жизни подобрал исходя из духовного родства.

Правильность выбора Павла  Адриановича подтвердила сама жизнь: некоторое время спустя (1916 год) во Владивостоке у них родился сын Борис,  и супруги прожили долгую, порой нелёгкую, но счастливую жизнь. Павел Адрианович пережил свою Диму ровно на год и скончался в 1963 году в Кисловодске. Прах обоих супругов упокоился на местном кладбище. Домик, в котором «авиационная пара» закончила свой земной путь, сохранился и поныне. [

В декабре 2004 года на нём в честь П.А. Кузнецова была установлена мемориальная доска.

В свою очередь, следует только сожалеть о том, что память о Павле Адриановиче Кузнецове в Верхнеуральске не увековечена подобным образом. Тем более что ни один из городов УрФО не может похвастаться тем, что на их территории проживал, набирался жизненного опыта и облагораживал это место своим трудом один из представителей славной когорты первых русских авиаторов.

Вернуться в Содержание журнала

Были и целые династии геологов. Одна из них – династия Тарханеевых.

На Тарханеевых сатирический журнал «Крокодил» напечатал дружеский шарж: на разведку идут отец, сын, дочь и внук – все – геологи. Создатели шаржа ещё не знали, что этот ряд пополнится ещё и правнучкой!

Основатель династии

Основатель этой династии – Фёдор Тарханеев. Он родился 20 мая 1888 года на западной окраине Екатеринбурга в посёлке Верх-Исетского завода. Родители Фёдора происходили из крестьян деревни Решёты. Отец работал «плотинных дел мастером» и однажды в одиночку спас Верх-Исетскую плотину от паводка. За это он был награждён землёй при заводе и лесом для строительства дома, где и поселилась его семья.

Фёдор учился в лучшей местной школе – Екатеринбургской мужской классической гимназии.  А свободное время мальчик бродил с ружьём по лесам: с 14 лет он с ним не расставался. Его стихией были ночёвки в лесах у костра, уральские зори, утиные и гусиные перелёты, тяги вальдшнепов… В 19 лет, когда пришло время выбирать профессию, юноша пошёл работать на городскую электростанцию «Луч»: как и многие, он мечтал о модном тогда электричестве. А дальше – работа электриком на Калатинском руднике, где судьба Тарханеева пересеклась с горным делом. Он увлёкся геологической разведкой и перевёлся на работу в геологический отдел, а ещё через год уже заведовал разведкой золота в Верх-Нейвинске. Очень многие месторождения 1920–1930-х годов появились или возродились не без его помощи. Прежде всего это относится к Уфалейскому никеленосному району.

По воспоминаниям современников, Фёдор Константинович был человеком очень энергичным, характером из тех, про кого принято говорить, что с ним не соскучишься и не пропадешь. А ещё он был интереснейшим собеседником и рассказчиком. Ведь рассказать было что! Больше 25 лет он проработал геологом и не один раз прошёл по Уралу с северных до южных его склонов. Да и нерабочее время Тарахнеев тоже проводил на природе: он был страстным охотником, грибником и ягодником, и ещё более страстным рыбаком. Его как будто тяготил ограниченный воздух городских квартир.

Знаний, опыта и разных занимательных вещей, почерпнутых из жизни, ему было не занимать. Истории эти и легли в основу его рассказов, которые изредка появлялись в уральской печати. И только выйдя на пенсию и оставив бурную неоседлую жизнь геолога, Фёдор Тарханеев стал больше заниматься писательством и выпустил несколько сборников.

Часть его рассказов – это небольшие очерки-наблюдения за живой природой. В них Тарханеев выступает натуралистом: он умело и интересно рассказывает о зверях и птицах, их повадках. Вот маленькая птичка ремез плетёт гнездо. А вот – хитрая лиса выгоняет барсука из его же норы. Вот утка чомга, которая плывёт по воде на своем гнезде, как на лодке. В другом рассказе читатели следят за судьбой маленькой косули Муськи, которая поселилась у помощника лесничего. Познавательный материал в рассказах вводится просто и естественно. Сюжет чаще всего начинается с описания поездки или похода на охоту. Затем рассказывается, как прошла охота, что видел и слышал охотник. Так мы узнаем о повадках глухаря, опасности заблудиться в камышах, особенностях перелёта гусей…  В одном из сборников о животных можно прочитать трогательную надпись: «Посвящается Павлику Тарханееву». Эту книгу писатель посвятил своему внуку. Наверное, ещё с этих дедушкиных рассказов у Павла Тарханеева проснулась любовь к живой природе. Но выбрал он не геологическую стезю. Его жизнь определили глубочайшая привязанность и любовь к собаке: Павел Фёдорович стал известным собаководом-экспертом по лайкам.

Не мог Тарахнеев обойти в своих произведениях геологию.  При этом он не просто даёт описание камней и минералов. Его истории по-настоящему остросюжетны. Главные герои в них – простоватые, бывалые горщики, по-ребячьи увлекающиеся поисками ответов на новые загадки. В одном горщик Иван Ермилович ищет месторождение удивительной красоты камня, который прибыл из далёкой Индии: неужели на Урале таких нет? В другом герой Влас Иванович видит, как начинает расти под костром земля – всё выше и выше. Что это за диво? Это минерал вермикулит, который при нагревании увеличивается в 20 раз! В рассказе «Тайна» дотошный Андреич обнаружил на Урале сапропели и научился делать из них свечи. Тема геологических изысканий, казалось бы, узкоспециальная, легко и интересно подаётся не только для детей, но и для взрослых. Так, что хочется самим отправиться на разведку!

Может быть, поэтому увлеклись с детских лет геологией дети Фёдора Константиновича Борис и Галина?

С раннего детства слышали они разговоры о рудах, минералах, месторождениях, шурфах… Дети собирали коллекции минералов, ездили с отцом на разведку. В школьные годы, на каникулах, Борис не раз отправлялся в самостоятельные «экспедиции» с друзьями и однажды на мысу у озера нашёл следы стоянки древних людей. Борис Фёдорович всю жизнь хранил найденные им тогда каменные топоры, грузила, наконечники стрел, обломки глиняной посуды. Об этом случае Фёдор Константинович написал рассказ «У крутых скал».

По сюжету, мальчишки – Валя Бушуев и Миша Тренёв, удя рыбу, нашли глиняные черепки. Отец Вали, инженер-геолог, рассмотрев находку мальчиков, объяснил, что черепки остались от первобытных людей. Значит, где-то рядом было кочевье. Благодаря упорству Вали мальчишки завершают начатое и находят стоянку первобытных людей. Прототипом Вали, по-видимому, и был сын писателя, Борис. Мальчик был настойчивым, много читал, ездил с отцом на разведку руд. А когда вырос, он тоже стал геологом, как и его сестра Галина Фёдоровна, которая стала горным инженером-геологом. На долю Бориса Фёдоровича выпал напряжённый труд военного времени. Тогда очень важно было открывать новые месторождения угля, чтобы снабжать промышленность Урала. В 1942 году им и его коллегами открыто и разведано  Волчанское месторождение бурых углей. Борису Фёдоровичу присвоили звание лауреата государственной премии СССР, он стал кавалером нагрудного знака «Первооткрыватель месторождений».

Любовь к геологии передалась и сыну Бориса Фёдоровича – Роланду. Ещё малышом он старался запомнить названия минералов, допытывался у старших: «А как этот камень зовут?». И очень сердился, когда дед Фёдор отделывался старинной уральской шуткой: «Этот камень «собакит». Роланд Борисович  окончил Свердловский горный институт, стал ведущим геологом отдела нерудных ископаемых. Специализировался на хризотол-асбесте и мраморах. Открыл Починковское месторождение облицовочных мраморов и многие другие. Когда Роланд Борисович вышел на пенсию, его работу продолжила дочь Наталья Роландовна. Она стала уже четвёртым представителем династии Тарханеевых! В музее «Литературная жизнь Урала  XX века» совместно с Музеем природы и Горным университетом к 135-летию основателя знаменитой династии была открыта выставка, где помимо ознакомления с экспозицией можно было примерить на себя роль геолога: надеть плащ-палатку, походные сапоги, взять в руки кайло и горные породы и минералы.

Вернуться в Содержание журнала