Чистилище
1
Какое-то странное отношение людей к смерти, чего-то боятся, стараются спрятаться, увильнуть, продлить своё жалкое существование. Чего только не выдумывают, чтобы не умирать, а она, смерть, тихо, безболезненно приходит к человеку. Вот, это было цветущее, полное жизни существо, а уже спокойный, умиротворенный труп. Жить больно, умирать нет.
Так я думала, когда вновь выныривала из незнакомых закоулков по дороге на рабочее место. Дорога каждый день новая, хотя конечная остановка – всегда одна и та же. Квартира. Наверное, это тот внутренний маячок, приводящий к нам клиентов: не зная дороги, никто ни разу не потерялся, не заблудился.
Кто мой работодатель, я не знала, приходила, отмечалась, встречала, проводила последние часы… Не сама, нас четверо. Все разные, все откуда-то, мы не знаем, кто, откуда. Наша работа не в разговорах. Хотя интересно иногда, откуда они? Только с Олей я знакома в реальной жизни, она из соседнего горда, а где мы работаем, встречаемся, что это за страна, что это, вообще, за место, — эти вопросы беспокоят лишь, когда нечем заняться. Как сейчас. Идешь, кругом серые, неопределенные улицы, ничего не случается (улица, как улица, бетонная кишка, каких сотни в любом уважающем себя городе…).
Есть две категории дверей, не замечаемых обычными гражданами. Возможно не замечаемых, а, возможно, их специально не видят, стараются не наткнуться на них взглядом, обойти стороной: первые – бронированные с красным слепым моргающим глазиком звонка. Они наводят на размышления или навевают тихий ужас. Вторая категория дверей вызывает невольное отвращение: давно крашенные, облезлые, с легким запахом немытого перегарного тела за ними…
Что интересно в моей работе: я никогда не угадываю, какая дверь ждет меня сегодня. Вот. Вроде со вступлением все. Ждет меня сегодня самая обычная, даже не ужасающая бронированная дверь. Достаю карточку, вставляю в отверстие, захожу. Так, наши все уже на месте. Оля занимается кофе, нервничает. Она всегда нервничает перед рабочим днем, а потом все спокойно. Андрей развлекается, у него странное, своеобразное отношение к обязанностям, говорит, что никого не минет чаша сия, поэтому совершенно нет смысла переживать, а наше задание делать людям приятно. Василий флегматичен, от него никогда не дождешься шутки, но он и не начнет биться в истерике после очередного прощания. Мы поздоровались, но сейчас как-то не до разговоров.
Квартира, рабочее место – трехкомнатное жилище улучшенного планирования с длиннющим коридором между комнатами (спальнями их язык не повернется назвать, там никто не спит), есть кухня, ванная, туалет, приятные удобные диваны, книги, музыка. Вот, собственно, и все. Единственного, чего нет в наших квартирах – это ключа от выхода из коридорамежду двумя комнатами. Он никуда не ведет. Дверь захлопывается и все. Еще никто не вернулся из этого коридора, когда он закрывался.
Звонок в дверь, я иду отворять, это моя работа, вот и первый клиент. Обычная молодая девушка с крашенными белыми волосами, синими глазами и слегка перепуганным изгибом губ…
— Добрый день, меня зовут Марина, заходите.
— Здравствуйте, а вы можете мне объяснить почему я здесь?
— Конечно, для этого я здесь и сижу. Заходите же, не стойте в дверях. Провожу девушку в комнату, сейчас надо заполнить анкету, а заодно объяснить кто она, кто я и что мы здесь делаем.
— Как вас зовут?
— Оксана…
— Фамилия?
— Неливанова… уже три дня. Была Федина.
— Так вы только замуж вышли?
— Да.
— Гм, случается и такое. Судьба – штука непредвидимая, — стараюсь, чтобы она не услышала последней реплики, она напугана, ей не до моего бормотания.
— Вы помните, что случилось?
— Вчера приходили мои родители, посмотреть, как мы живем, мы их провели, я стала мыть посуду, очень устала, ведь уже несколько дней празднований, закрутилась голова и я оборвала занавеску на кухне. Сил на ремонт уже не было, решили, что перемонтируем с утра. А утром Сашку вызвали на работу, какой-то важный покупатель, а я еще дома осталась, мне только завтра на работу выходить, дали четыре дня отпуска. Начала ремонтировать карниз, стала на стол, что-то случилось. Стол у нас крепкий, меня вместе с Сашей выдержит, а тут, почем-то, зашатался, я упала…
— И?..
— Я не помню. Это так важно?
— Оксана, не нервничайте, все нормально, попробуйте вспомнить, что случилось, — моё задание состоит в том, что произошло, сделала единственно верные выводы и смирилась со всем, с неизбежностью.
— Я не помню.
— Хотите кофе, чаю? Может, коньяк, виски?
— Можно виски?
— Конечно, со льдом или без?
— Со льдом… — бокал перекочевал в ее ладони, янтарная жидкость мелко задрожала, маленькие волны покатились, как по маленькому морю.
— …
— Я не знаю, как объяснить. Вы же подумаете, что я сошла с ума.
— Оксаночка, моя работа такая, чтоб не думать, а воспринимать только то, что мне говорят, помните?
— Я очень ударилась, по-моему, потеряла сознание, а потом, когда пришла в себя, ощутила страшную потребность идти сюда. Понятия не имею, куда пришла, знала лишь, что иду правильно и никуда не могу свернуть.
2
— Оксана, так и должно быть. Вы знаете, то с вами случилось?
— Я, наверное, умерла?
— Да.
— Что же я тогда здесь делаю? Кто вы? Тоже мертвецы? Души?
— Нет. Мы – живые люди, провожальники. Мы провожаем души туда, где они поселятся, мы должны рассказать вам, что ждет тут, убедить, что только спокойное восприятие смерти приведет к спокойной потусторонней жизни и сделать ваши последние часы на земле максимально удобными, комфортными и приятными, чтоб вам было, что вспомнить.
— А почему я одна? – очевидно, что девушка успокаивается. Наверное, самое тяжёлое – это сказать себе: я умерла, даже если все факты говорят об этом, а когда уже скажешь, стает спокойнее, человек смирился… Либо убеждает себя в собственном сумасшествии, а если так, то ко всему можно относится с присущим психам пофигизмом.
Снова прозвенел звонок, очередь Василия открывать дверь, он сделает черновик новой анкеты, а я потом заполню его, когда придет время прощаться. Еще одна девушка. К нам всегда приходят молодые, те, кто умер не от болезни, не своей смертью, те, кого убили, или те, кто попал в автомобильную аварию, или так, как Оксана, хотя было что-то в ней… Не так просто ее смерть, как кажется. Для старых людей была другая группа, пожилые всегда спокойно воспринимали смерть, их квартира напоминала церковь, я там когда-то была, когда стажировалась, определяла свою квалификацию. Среди тех, других, провожальщиков молодежи нет. Если молодой прошел отбор, сразу стареет лет на двадцать-тридцать. Это судьба. Еще есть группа провожальщиков – детей. Тяжелее всего работать им. С ангелами не возможно прощаться, члены той, другой группы чаще других уходят в отпуск.
— Оксана, у вас часов пять-шесть на прощание, чувствуйте себя здесь, как дома. Подумайте, чем занять оставшееся время… Вы можете разговаривать с кем-либо тут, в квартире, если он не занят, можете читать книги, принять ванну, там и джакузи есть, посмотреть телевизор. Вам запрещён любой контакт с внешним миром, вас там не увидят, вы уже не Оксана, ваше тело прямо сейчас лежит в морге, ждёт своей очереди. А вы после контакта можете не захотеть возвращаться… А привидения, бесхозные души, мы убиваем. Точнее, не мы, чистильщики, но это уже мелочи. Душа теряет право на другой мир.
— А что там?
— Я не знаю, Оксана, я человек, не имею права знать, что там. Знаю лишь, что «там» существует, и что от того, как вы проведёте эти последние часы многое зависит.
— А кто сейчас пришёл? – в квартире прозвучал очередной звонок.
— Сюда приходят лишь те, кто уже не тут… Только мёртвые. Но для нас, для вас вы еще материальны, живые люди, наслаждающиеся последние часы своей материальностью.
— Марина, можно еще вопрос?
— Конечно, но, если не сложно, коротко. Еще кто-то пришёл, у нас очень ограниченный штат.
— Как вы это выдерживаете?
— Что? Проводы? Прощание? Не знаю, просто выдерживаю, нет вариантов. Вы можете делать все, что хотите: слушать разговоры, делать кофе, кстати, у нас отличный кофе, не подходите к входной двери, об искушении остаться я вам уже рассказывала. Все.
— Хорошо, — Оксана, опустив взгляд, побрела в сторону ванны. Почему-то все хотят для начала принять душ… Может, смывают с себя жизнь? Или вода помогает смириться с этим странным положением вещей – принято бояться смерти, а тут, оказывается, есть еще несколько часов опомниться, проститься, приятно провести время в хорошей компании. Последнее, правда, спорно, но… Чесно говоря, даже если Оксана захочет, очень захочет, она не сможет выйти за дверь, эта дверь только входная для таких, как она… Но приятно знать, что у тебя есть хоть какой-то, даже призрачный выбор. А чистильщики убирают лишь тех, кто не сумел сюда добраться, кто смог бороться с маячком, ведущим их сюда. Слышала я, правда, странные истории про души, возвращавшиеся ОТТУДА, но никогда не видела даже человека, который бы это видел.
— Здравствуйте! – передо мной стоял необычно симпатичный мужчина, со светлыми глазами. Взгляд был спокойный, умный, очень осмысленный, давно я не видела таких экземпляров.
— Добрый день, меня зовут Максим.
— Что ж, Максим, добро пожаловать. Заходите. Я Марина.
— Скажите сразу, я мёртв?
— Да, Максим.
— Таки прибили, долго же они этого добивались, но…
— От судьбы не убежишь, вы должны были сюда прийти именно сегодня.
— Да, видно, таки, не убежишь, хотя я никогда не видел в судьбу.
— Максим, проходите, садитесь, я должна заполнить анкету. Даже у нас бюрократия.
— Давайте, чуть попозже. Очень сложно принять мысль, что я уже мёртв, не живой. А вы? Вы тоже мертвы?
— Нет, Максим, я обычная женщина, вполне живая, пока что, одинаково материальна и в этой квартире, и у себя дома.
— Хм, справедливо. А какова ваша роль?
— Я должна провести вас ТУДА… Сделать последние часы максимально приятными и комфортными, чтобы вы этот мир вспоминали с теплотой.
3
— Что же, по крайней мере, компания приятная.
— Вам принести кофе, чаю, может, коньяк?
— Если можно, кофе, он же у вас вкусный? Еще. Можно побриться? А то как-то не успел, — вот это улыбка! Я только заметила, что улыбка его чарующая, ох, тяжело мне будет с ним прощаться.
— Вкусная, — так горько на душе давно не было. Несколько секунд опомниться мне подарил ароматный кофе. – Максим, если вам не трудно, пожалуйста, назовите свою фамилию, возраст, мне нужно заполнить анкету, а еще, если вы вспомните, как вы погибли. – Мягкий свет просачивался сквозь плотные желтые шторы, падая на пол, рисуя причудливые сюжеты. Комната от этого становилась багряной, как… как последнее пламя.
— Не грустите, Марина.
— Не поверите, но это я должна вам говорить такие слова, но вот что-то стало грустно, иногда ненавижу свою работу. Хотя, что это я? Я её всегда ненавижу, но в моём случае, не я выбирала, а меня выбирали. Ваш кофе.
— Моя фамилия Нечипоров. Мне тридцать три года. Мистический возраст, правда? А погиб… Меня долго пытались убрать коллеги-конкуренты, слишком я уж успешный был, обеспеченный, всё выходило, дела складывались… А зависть, она часто убивает. Вот, выходил из дома, сел в машину, повернул ключ, а дальше помню эту дорогу, понимание, что свернуть никуда не могу. Было чуть времени, додумался. А что там, Марина?
— Не знаю, в самом деле, не знаю. Не узнаю до тех пор, пока сама не войду в такую же квартиру, только без права выхода. А вы можете эти несколько часов заниматься тем, чем хотите, у нас приличная библиотека, на кухне холодильник с любой едой, что придет вам на ум, ванна-душ-джакузи, остальные простые радости, можно общаться с тем, кто вас интересует, можете просто сидеть и смотреть.
— А если бы я захотел уйти?
— Вы не сможете этого сделать. Дверь для вас только на вход. Выхода нет. Ваш внутренний голос убедил вас сюда дойти. Он оказался очень сильным. И, раз вы уже переступили порог, назад выйти вы не сможете… Да и нечего вам там делать, вы уже не существуете, вас уже нет, даже духа вашего бестелесного.
— Можно на ты? Как-то странно – культурно так общаемся, а мне бы дружественных пару слов.
— Да, пожалуйста, за день, все равно, все начинают неофициально общаться. Смерть объединяет людей лучше, чем много лет совместной жизни. Здесь мы друзья, правда, к сожалению, не долго.
— Сколько у меня времени?
— Опять-таки, не знаю. Иногда, человек чувствует, что пора уже через полчаса, иногда часов через пять-шесть. Дольше, правда, не бывает.
— Ну, и на том спасибо. Побреюсь, если уж должен попасть на тот свет, то хотя бы в порядке, — я проглотила фразу, что он и так вполне себе ничего, светлая щетина рождала сходство с викингами. Ох, Марина, не о том ты думаешь, тебе с ним прощаться вечером, видно, что вечером, по них всегда видно – уже уходит или еще задержится, еще интересно, чего-то хочется.
— Марина, можно вас? – заглядывает в дверь Оксана. Она уходит. Это видно. Становится прозрачной, взгляд уже проскальзывает куда-то далеко, нам туда не видно.
— Иду. Извините, Максим.
— Наверное, я уже должна уходить?
— Да.
— Вы меня проведёте? Я боюсь.
— Не бойтесь. Возьмите меня за руку, я вас проведу.
— Это больно?
— Нет.
— Откуда вы знаете?
— Просто знаю и всё.
— Это конец?
— Это новое начало.
— Но я не вернусь?
— Нет.
— Спасибо.
— Не за что. Не плачьте, Оксана. Вы сейчас будете там, где хорошо, не страшно, даже толком не вспомните, что было тут, забудете, что такое смерть.
— Сюда?
— Да, вы зайдёте в коридор, я закрою дверь.
— И всё? Так просто?
— Так просто, только не плачьте, вспомните о чём-то хорошем, у вас не должно быть плохих воспоминаний.
— Да я и плачу от того, что воспоминания только хорошие. Я не хочу идти. Не хочу умирать.
— Вы уже мертвы, Оксана.
— Я должна идти?
— Да.
— До свидания.
— ПРОЩАЙТЕ, мы больше не встретимся.
— Прощайте, — я повернула ключ, несколько секунд, открытая дверь, Оксаны уже нет.
— И что, всё так просто? – у меня за спиной стоял Максим и девушка, с которой разговаривала Оля.
— Здравствуйте, меня зовут Марина. Да, Максим, всё так просто.
— Я Настя. Это страшно. Это ужасно! – Настя, еще совсем молоденькая, лет шестнадцати, а уже не ребёнок, тайком смахнула слезу. Ребёнок-ребёнок, ты не знаешь, что от меня не спрячешься, я ведь вижу даже то, что у меня за спиной, такая уж особенность. Так что, плакать можно, не прячась.
— Настя, успокойся. У тебя есть еще немного времени, пошли чай с нами пить. Вчера принесли чрезвычайно вкусный фруктовый сбор. – Оля в нормальной жизни, когда-то очень давно, работала с детьми, полная, с длинной косой, светлыми, добрыми глазами, она умела успокоить одним своим присутствием, ей всегда доставались такие вот нервозы, как эта Настя. Ничего, к вечеру будет мирно ждать свою очередь.
— Ну что. Чай пить?
— Идем, — на кухне уже сидели Андрей и Василий, крутились вокруг плиты, у Андрея вид был встревоженный, видно, тоже кого-то волнующего встретил. А вот и их подопечные: два парня и женщина, лет тридцати.
4
Сегодня, почему-то много людей. Одна уже ушла, молодая совсем, погибла случайно. Ей было очень обидно, даже не захотела задержаться, жалко ей было своего земного существования. Еще пятеро сидели сейчас передо мной. Самое тяжёлое, как обычно, досталось Оле – нервный подросток Настя. Не самоубийством ли она покончила жизнь? Такой чёрный взгляд, чаще всего, бывает у самоубийц. У Василия (он у нас самый старший) это грустная симпатичная женщина, а у взволнованного Андрея два парня лет по двадцать. Андрей – самый молодой, от чего волнения?
Нам очень редко поручают работу со знакомыми и никогда с родственниками, очевидно, наши родственники находят другие квартиры… Ведь групп-провожальщиков много. Видно, кто-то из этих двоих знакомец нашего Андрея. Потом буду заполнять анкеты, посмотрю. Мне тоже достались двое. Одна ушла. А второй… Почему мы не встретились раньше, когда он был еще жив? Пронзительный взгляд, улыбка. Эх, Максим, Максим, где же ты был раньше? Хотя моя провожальная жизнь не терпит спутников. Так, наверное, даже лучше.
Сегодня, за эти несколько часов, мы познакомимся, узнаем истории всех гостей, а потом, как всегда, как вчера, позавчера и, вообще, каждый день нашей сумасшедшей жизни, придётся прощаться. Они уйдут в этот треклятый коридор, а я запру за ними дверь. Почему я? Может, потому, что из все провожальщиков у меня на вид самая стойкая психика? То бы знал, как дорого мне даётся это спокойствие! Я уже и не помню, когда последний раз спала. Этот багровый отсвет от тяжёлых портьер, им залиты все мои мысли. А ещё этой тишиной, не гасящейся ни Бахом, ни Сепультурой. Они тонут в ней, в ней, вообще, всё тонет: шаги уже бестелесных людей, шелест переворачиваемых страниц, дыхание. Тишина заползает мне в уши, даже когда я дома, открываю окно, выходящее к шумному проспекту. От этого у меня нет жизни, так, подобие того, что я провожаю, чего у меня никогда не будет. Каждое утро я просыпаюсь, размалываю на ручной кофемолке кофе, завариваю в старой турке с примятым боком, пью без сахара, сахар же должен украшать жизнь, а мою не украсишь ложкой сладкого, одеваю обычную серую одежду и иду по незнакомым улицам в знакомую квартиру. Слушаю, пью с провожаемыми чай, кофе, коньяк, всё это для меня безвкусно, успокаиваю, смиряюсь, а потом запираю за ними дверь. Секунда, дверь открыта, а там уже никого нет, сколько не надейся на исключение, из этого коридора никто не возвращался.
За окном привычно суетятся люди, не подозревающие, что творится у них перед глазами, я вижу деревья, и даже могу отличить весну от осени по цветам на них. А зима – это ведь смерть, ее я провожаю каждый день каждый день, поэтому в окно зимой не смотрю.
Но я отвлеклась.
5
Сегодня их шестеро. Обычный день, бывало больше. Всегда было интересно, за каким принципом и кто отсылает их именно сюда?
Начиналось наше застолье очень скупо, все сидели и, как немые, наблюдали друг за другом, напряжённо пытаясь придумать, что говорят в таких ситуациях. Почему по всей квартире тяжёлые, с красноватым отсветом портьеры, даже на кухне, от чего все залито красным, тёплым, густым, спокойным, как… Кто сказал, что цвет смерти чёрный? Кто сказал, что смерть белого цвета?
Максим первым нарушил напряжённую тишину:
— А вы, парни, тут почему? Что случилось? Вы родственники?
— Нет… не совсем, ми… как вам сказать? Мы…
— Они друзья, — тихо сказал Андрей, он не подымал глаз на этих двух. Ох, весельчак, весельчак, что-то тут не так. Что же случилось вдруг, Андрейка? Столько вместе работаем, такого не видела.
— Мы вместе погибли, спрыгнув с моста.
— Самоубийцы? Да вы совсем с ума сошли. Жить бы да жить, а они… с моста. Э-эх, ребята. Как вас хоть зовут? Познакомимся с живыми самоубийцами перед… как бы назвать. Переселением что ли? Всю жизнь психов боялся, а, видишь, последние часы должен провести в компании аж двух. Хотя нет, — улыбнулся улыбаясь. – Не двух.
— Влад и Вадим, — глаза парней явно были на мокром месте. Так, молодые люди, поздно спохватились. Говорят, когда-то в этой же квартире так же плакала одна молодая ещё женщина, бросившись под поезд. А, вообще, нам редко самоубийцы попадаются.
— А что случилось? Почему решили попрощаться с жизнью?
— Ну, мы это… — замялся один. – Влад и я. Одним словом, мы нестандартной ориентации. Геи мы.
— Гм, — Максим поперхнулся и долго откашливался, а ми оторопело смотрели на этих двоих. – М-дя…
— Марина, а ты заметила, что у нас сегодня какой-то очень нестандартный день? – подняла усталые глаза Оля, — самоубийцы нестандартной ориентации, твоя эта, Оксана, ушла даже толком не попрощавшись, подозреваю, сейчас еще и не то узнаем. – И в самом деле, голубых у нас ещё не было… Хотя, Какая разница, вот тут и сейчас? У них несколько часов, чтобы примириться, попрощаться с миром, что же, это их право.
— А чего? И узнаете, — Максим улыбнулся. – Я тоже должен сказать. Не нести же это все с собой, тем более, что там и не вспомнится, наверное, а так, в крайнем случае, останется сказанным, хотя бы в воздухе. Может, и к тем, кто виноват, когда-то дойдёт. Кто знает?
— Когда мне было шестнадцать, — уже не очень волнуется Влад, — я понял, что меня совсем не интересуют женщины. Совсем. Они не возбуждали меня, сколько бы я не смотрел на длинные ноги, мне не хотелось вместе с друзьями смотреть стандартные мужские журналы. Вот. Я долго скрывал своё открытие, думал, может, временное – какой-то сбой в психике. Только через три года моя мать заволновалась – девятнадцать лет и нет девушки, время я провожу с парнями, точнее, с одним парнем, — он как-то странно посмотрел на Андрея, Андрей пригорюнился.
— Я с ним дружил. Это мой лучший друг из садика еще, мы всегда были вместе, а потом что-то изменилось, — нехотя перебил Андрей. – Влад изменился, смотрел на меня… влюблено как-то. Я постарался с ним больше не встречаться, не нравилось мне то, что видел. И вот… — Андрей обречённо махнул в сторону Влада рукой.
— Когда я увидел, что Андрей отдаляется, жизнь потеряла смысл, родители отвернулись, Андрей, друзья… Тогда я встретил Вадима, такого же побитого и сломанного, как я. Мы часами сидели в кафешках, думали, стоит ли жизнь ее продолжения, нужна ли нам такая жизнь. Мы… Вот и вся, в общем, история, придумали же, именно поэтому мы сейчас здесь – всё получилось. – Андрей уже едва сдерживал слёзы. Бывает так иногда, очень дорогие люди делают страшную глупость, такую фатальную, ничем не оправданную глупость. Их тяжело тогда понять, простить. Остаётся только горько плакать над надгробием и бить кулаками стены…
Чай заканчивался. Следующей заговорила грустная женщина, около которой сидел Василий. Она симпатичная, с неярким макияжем, в красном платье, как на смерть собралась.
— Меня зовут Валерия, Лера. Мне тридцать. В моей жизни не случилось ничего выдающегося, кроме сегодняшнего дня. С самого рождения необходимость соблюдать чьи-то правила, соответствовать требованиям – преподаватели, воспитатели, работодатели, сделали из меня пай-девочку. Я пыталась не огорчать родителей. Каждый день просыпалась с утра, пила дорогой кофе с дорогой чашечки, кормила кота, шла на работу, честно работала до конца рабочего дня и возвращалась домой, к коту, телевизору и одинокой кровати. Никогда не задумывалась, какая пресная у меня жизнь. Но сегодня по дороге на работу меня сбила машина. Я шла по обочине, уже собиралась свернуть в арку, но тут у одного автомобиля что-то случилось и его понесло по дороге. Последнее, что я помню – это бампер в миллиметре от меня. Ни боли, ни жалости. Просто смерть.
Валерию жаль не было, она сама не жалела себя.
— Единственное, за чем жаль, — продолжила вдруг она. – Жаль, что я так и не узнала, что такое семья, дети, любовь, но уже поздно об этом думать. – Она грустно улыбнулась, обвела присутствующих взглядом. – А можно мне коньяк? Только без льда.
Максим встал к бару, налил коньяк, подал его Марине, выглянул в окно, приоткрыв штору. Комната сразу перестала быть багровой, по ней пошла яркая жёлтая солнечная полоска, перечертившая погребальные сумерки. Показалось на миг, что всё нормально, все живы, мы просто мило болтаем. Уже совсем не казалось, что мы прощаемся с жизнью.
Я тоже встала. Захотелось вдруг побыть возле Максима, в глазах жгло, заставляя зажмуриться. Уже два часа он здесь. Ещё максимум четыре. Вон, Настя уже понемногу становится прозрачной. Видно, она уже подумала всё, что сегодня должна подумать.
— Настя, а ты не хочешь о себе рассказать? – мягко спросила Оля. Настя нахохлилась, уставилась в дно своей чашки, она, наверное, должна стать последней в её земной жизни.
— Нет, не хочу. Совсем не хочу. Что вы знаете, провожальщики, о жизни? Живёте тут в своём домике, ничего не видите, тешитесь своей незаменимостью, сытые, довольные. Я хочу уйти. Мне пора. Не хочу больше. Отпустите меня.
— Ты сама должна себя отпустить, Настя.
— Я хочу идти!
— Хорошо, Настя, пошли, — я направилась к выходу из ухни, вынимая ключ от коридора. Мы подошли к двери. Последний взгляд на девушку, взмах рукой. Она зашла в коридор, ни разу не обернувшись. Дверь закрыта, смысла проверять нет, Настя уже прозрачной заходила в коридор. Я возвратилась на кухню. Ещё одно прощание за сегодня. Плохо, что девочка ушла, не простившись с собой. На кухне было тихо. Никто не заговорил с того момента, как мы вышли.
— Невесёлая у вас работа, — выдавила Валерия. – Так каждый раз?
— Бывает и хуже. Недовольные подростки – это не самое страшное, что достаётся. Бывают друзья. Иногда случается любовь. За шесть часов понимаешь, что вот оно, то чувство, которое всю жизнь искал, но надо прощаться. Иногда приходят те, кому есть, что терять: молодые матери, женихи, невесты, да, мало ли.
— М-да. Прощаться с жизнью тоже грустно как-то, но хотя бы один раз… Нам легче, — произнёс Максим. Интересно, почему так взорвалась наша тинейджерка.
— Она проститутка. Без родителей. Убил клиент, просто убил и выбросил тело, она ещё видела, как он нёс её на заброшенную стройку. – Оле сегодня тоже досталось. Как она выдерживает всех этих психически неуравновешенных?
— Можно я не буду сейчас не буду о себе рассказывать? – спросил Максим. – Надеюсь, мы ещё сегодня попьем чайку?
Он подошёл к холодильнику и достал оттуда кусок колбасы.
— Марин, а давай поговорим? Мне ведь сегодня всё позволительно, правда?
На кухне остались Влад с Вадимом, Андрей положил голову на руки и что-то шептал то ли сам себе, то ли Владу. Оля напряжённо всматривалась в окно, только Василий, как всегда, спокоен. Может, предложить Ольге уйти домой раньше? Она уже получила свою порцию сегодня. Забрала себе всю Настину злость, оставила на этом свете, не пустила туда. Настино прощание совершила Оля, прибавив к своей седине еще несколько серебристых прядей. Но не уйдёт. Я уже предлагала помощь, но она всегда оставалась, выдерживая день до конца.
Мы вышли в комнату. Максим тоже уставился в окно. Весна. Грустно умирать весной.
Кругом цветут вишни, утопают в их цвету улицы, весело поют птицы. Ода жизни.
— Можно открыть окно?
— Нет.
— Почему?
— Оно не открывается.
— Жаль. Так хочется последний раз послушать птиц.
6
А за окном пышно красуется весна. Я смотрю на мужчину, стоящего возле меня. На душе горько, от того, чего хочется, но чему не судьба сбыться.
Отвернувшись, обвела взглядом комнату. Как же я привыкла к своему рабочему месту! Ничего не замечаю! А тут всё сделано с максимальным комфортом – просторная комната, мягкие ковры, диваны, стеллаж, до самого потолка забитый книгами, цветы. Кругом хризантемы, пахнет осенью, смертью: в вазах, в горшках, на картинах – настоящие хризантемы. Где же они берутся посреди весны? Под окном небольшой бар, в нём можно найти пятизвёздочный коньяк и «Шардоне» 92-го года, а можно водку или дешёвую, лёгкую «Тамянку», шампанское. Кто с чем горазд жизнь проводить. Посреди комнаты стеклянный столик для напитков. Хорошо тут, уютно. В углу маленький музыкальный центр под виниловые пластинки. Идеальное созвучие. Максим обернулся.
— Почему так?
— Так предначертано судьбой.
— Это неправильно. Мы должны были встретиться в нормальной жизни, а не тут. Не на пороге смерти. Что случилось? Для чего я здесь?
— Кто знает? Я не выбирала этой работы. Меня даже не спрашивали, хочу ли я этим заниматься, — по коже бежали мурашки от ощущения Максимовой злости. Эта злость, не направленная ни на кого, просто так, от бессилия, и меня заставляла содрогаться. За многие годы работы такое со мной впервые. Пути провожальщиков неисповедимы. Хотелось плакать.
— Оставь меня, пожалуйста, хочу побыть один.
— Хорошо.
Я ушла на кухню. Там оставались Василий с Валерией. Они тихо о чём-то переговаривались, попивая кофе. Сколько кофе в них может поместиться?! Они же третий час не выходят оттуда. Села возле них. Налила себе тоже. Сладкая горечь обожгла язык, будто, все вкусовые рецепторы разом возмутились, я впервые за последние несколько лет положила в кофе сахар. Уже и забыла этот вкус. Сладкое утешает.
Прислушалась. Тут уже нет и не может быть тайн.
— Интересно, а куда ведёт этот коридор?
— Мы не знаем этого. Знаем лишь, что «куда-то». Человек не исчезает совсем. Он переходит из земного существования в иное.
— Хорошее слово «существование». Ты чётко его назвал. Всю жизнь я существовала, а не жила. Мне даже совсем не грустно, мне не на кого обижаться, остаётся только сказать спасибо водителю,освободившему меня от ига моих будней. Ведь я даже не замечала, как сильно устала.
— Валерия, но почему вы не пытались разнообразить свою жизнь? – влезла я со своим вопросом.
— А вы, Маринка, можете?
— Ну, это другое. Мы не выбираем своей работы.
— А почему вы уверены, что мы выбираем? Всю мою жизнь всё было решено моей матерью, а её жизнь запланирована её родителями. Так у всех. Вас, во всяком случае, выбирали по каким-то признакам, способностям. Эх, Маринка, о чём там говорить.
— В самом деле, Марина, у нас не такие уж и будни, учитывая ежедневные новые знакомства, истории.
— Ага, и ежевечерние прощания, Василий, ты еще скажи, какая у нас хорошая работа и как ее стоит попробовать поделать всем вокруг.
— Нет, всем не получится, мало же людей, способных это выдержать, спокойно пережить ночь и утром вновь вернуться.
— Кстати, а где Оля?
— Оля ушла домой. Кажется, не далёк тот час, когда она больше не придёт. Она сломалась.
— Она ведь давно работает. Ещё когда я сюда пришла, она уже работала.
— Оля работает на год меньше меня, мы начинали, Обживали эту хатку. А до неё парень был один. Сума сошёл, бедолага.
Я не могла больше поддерживать этот разговор обо всём и ни о чём одновременно. В другой комнате Андрей, заламывая руки, со сдерживаемыми слезами, что-то объяснял насупленным парням. Если переживёт сегодняшний день, будет работать дальше, только, боюсь, весельчака и шутника Андрея мы уже не встретим никогда. Интересно, а Василий такой замкнутый от того, что тоже кого-то из близких проводил, или он по жизни такой? Как же мне пережить сегодня?
— Марин, извини, пошли поговорим? Я не буду больше злиться.
— Да, конечно, — мы зашли в комнату, сели на диваны друг против друга.
— Можно, я просто поговорю? Знаешь, я легко воспринял факт своей смерти, но как-то сложно смириться с прощанием. Это так странно. Конец.
— Говори.
— О чём?
— О чём захочешь. Просто говори.
— Когда я был маленький… Глупости всё это. Всё не о том…
7
Мы долго говорили. Говорили обо всём. Я тревожно смотрела на часы, стрелки неумолимо крутили время вперёд. Это ужас. Обычно врем прощания проходило очень медленно, а сейчас я гипнотизирую стрелки, а они не слушаются – минута догоняет минуту.
Максиму оставалось максимум два часа. В душе глубочайшее отчаянье, того странного сладковатого оттенка, встречающийся на похоронах близких, любимых родственников. Ты прощаешься с человеком, упиваясь одновременно своей любовью к нему. Не замечаю даже смены декораций – комната из багровой, кровавой, становится спокойно красной – солнце ушло с зенита. Куда же вы стрелочки, куда? Максимовы слова долетали до меня как-то через одно. Он рассказывал, как маленьким лазил к соседям на грушу, а однажды сосед выбежал из дому с ружьем, напугал его друга, что у того случился первый в жизни приступ эпилепсии. Друг так и не выздоровел, а Максим остался навсегда виноватым в его болезни, потому что это его была идея – полезть на ту грушу. Слышала о его первой любви. Лет в двадцать он не подошёл к девочке, но её образ долго согревал сердце. Потом учёба в университете, женитьба на однокурснице – красивый умный парень, беременность, принципы, всё, как всегда. Женщина оказалась скандалисткой, денег не было, квартиры не было, машины и той не было. Развелись лет через пять, всё ей оставил, ушёл и спокойно занялся любимым делом – издательством. Дело шло хорошо, даже слишком, конкуренты покоя не имели ни днём, ни ночью. Весь рассказ приукрашен был анекдотами, улыбками, кофе.
— Ох, заболтался я, слова тебе не дал сказать. Никогда не замечал за собой такой навязчивой болтливости. Видно, нервное.
— Да, ничего. У меня же работа такая – слушать. К нам, кстати, никогда не попадают те, кто успел побывать на исповеди. Человек не уходит, пока сам себя не простит.
— Марин, а расскажи что-то о себе. Я так долго говорил о себе, уже и язык болит, но ничего не знаю о тебе. А?
— Не надо, Максим. Для чего это? Тебе станет неспокойно уходить. Мне очень грустно, Макс, что мы встретились сегодня и здесь. Было бы намного лучше, если бы ты ушёл к другим провожальщикам. Что я буду делать, когда тебя проведу, не знаю.
— А мне как уходить прикажешь? У меня остаётся неоконченный разговор, неоконченное чувство, разве может меня отпустить мир, если я так остро не хочу отсюда уходить?
— Но ты должен. Ты уже мёртв. Тебя уже ничто не сможет задержать.
— Марин, ребята уходят, — Андрей заглянул в комнату, глаза болезненно сверкали на бледном лице. Бедный, тяжело ему пришлось сегодня. Я встала. Достала ключ.
— Извини. Должна идти.
— А почему именно ты? – взял Максим меня за руку, стараясь удержать. – Почему ты закрываешь и открываешь ту дверь?
— Не знаю. Честно, — я выдернула руку. – Это моя обязанность – заполнение анкет, проводы всех до единого. Я могу целый день ни с кем не поговорить, но провести должна каждого нашего гостя. Такое правило. Этот ключ никто другой не может взять в руки.
— Почему?
— Да, не знаю я! Олю он жжёт, у Андрея выпадает, Василий его, вообще, не видит. Может, моё проклятие какое-то сильнее их?
— Можно с вами?
— Я не могу тебе запретить. Ты волен в этой квартире до ухода делать что угодно. Но лучше не надо. Будет тяжелее уходить.
Андрей уже всхлипывал у двери в коридоре, а парни, взявшись за руки, сурово на него смотрели.
— Успокойся, Андрей, это не ты, а мы уходим.
— Влад, вот зачем ты это сделал? Кому чего доказал? Мне? Ну не нравятся мне мужчины! Не нравятся! Но ты же был моим другом! Как я жить буду с этим камнем: отправил тебя на смерть! Я не хотел!
— Андрей, не плачь! Уже ничего не изменить. Да, я и не хотел. Не изменил бы, даже если можно было бы отыграть назад. Мне нет места в этом мире. Прощай, Андрей.
— Всё, ребята, прощайте и вы. Сейчас вы должны войти в коридор, — я посмотрела на них, уже почти бестелесные, их уже совершенно не интересует этот мир. Молодые, симпатичные, полные жизни парни. Что ж. Бывайте.
— Андрей, уходи. Тебе не стоит это видеть, — позвал Василий. Он знал, как Андрею важно пережить этот день. – Марин, секунду, Валерия тоже уходит. Она уже попрощалась.
Полупрозрачная тонкая рука оторвалась от ладони Василия. – Она уже попрощалась.
— Хорошо. Прощайте, Валерия. Удачи вам. Там.
— Спасибо. А вам здесь. Помните, в смерти нет ничего ужасного. – Люди превращались в теней, я повернула ключ, секунда.
— Заходите, пожалуйста, — прощайте люди, с которыми я не успела даже познакомиться, но прожила вместе целый день. Целую жизнь. Прощайте те, кто не стали моими друзьями.
— Марин, мне, наверное, тоже пора.
— Ой, нет, — вырвалось. Но ни одна слеза не сорвётся с моих ресниц. Я уже заметила его исчезновение из этого мира. Его энергия, мысли, мечты исчезали, будто их никогда не было. Я поднялась на пальчики и впервые за свою бесконечно длинную жизнь поцеловала мужчину. Всего секунда. Секунда в этом багровом коридоре, прощание. Он не обнял меня, не сделал шаг навстречу, лишь улыбнулся, отшатываясь. Даже дыхание не прервалось.
— Прощай, Марина, — странно, его голос задрожал? Он сделал шаг в коридор и сам закрыл за собой дверь.
— Нет, — я прислонилась к ненавистной двери, внутренне сопротивляясь этой невозможной необходимости. – Нет! Нет!
Встать пришлось. На кухне Василий мыл кружки. Его черновики – записки лежали на холодильнике, а на диване сидел, схватившись за голову, Андрей. Поднял на меня на удивление чистые глаза и твёрдо сказал:
— Я больше не хочу жить. Я просто не выдержу этого груза. Не смогу.
— Сможешь, Андрюша, куда ты денешься? Тебе нельзя опускать руки. Судьба такая – служить смерти. А со смертью, сам знаешь, не поспоришь. Да, кому я рассказываю. Давай, ты сегодня домой не пойдёшь, останешься тут, напьёшься, всё забудешь, ляжешь спать. Завтра будет легче. По крайней мере, иначе.
— Нет, нет, Марин, не будет!
— Выпей, Андрей. Это успокоит. И ляг, поспи, — я тихонько капнула в коньяк успокоительное. Оставив Андрея, ушла собирать черновики. Смерть не любит проволочек.
— Как ты? – догнал меня Василий.
— Да ничего, жить буду. Как думаешь, Андрей справится?
— Дала ему снотворное. Хорошо бы с ним остаться.
— Я останусь, — кивнул головой собеседник. – Присмотрю. Мало ли… До свиданья, Мариш. Будь осторожна, тебе ведь тоже сегодня досталось.
— Не волнуйся. Я очень сильная женщина, — пришлось улыбнуться.
— Не настолько, как кажется. Иди. Береги себя!
— Хорошо. Только бумаги заполню. – Василий ушёл куда-то, слышно было, как перебирает книги на полке. Я быстро оформила отчёты, сложила их в ящик, собралась, уже на выходе попрощалась.
— Бывай, Василий!
— Бывай.
Сердце болело. Казалось, возьмёт, да и лопнет, как надувной шарик. На мелкие тряпочки. В голове звенела тишина квартиры, из плена которой я вырвалась до утра. Что делать? Должна ли я что-то делать? Это испытание? Экзамен? Судьба? Встретится бы с Максимом. Но со смертью не договариваются.
