О, духи Пустыни, чьи планы не в силах постичь ни один из ныне живущих. Разве достоин я, Гасик из аль-Харифа, того, что со мной случилось в тёмный день 48 декады года Скорпиона, когда Азрах и Асфара уже готовы были праздновать Перерождение? Разве способен кто-нибудь из смертных вынести те искушения, что закончились предательством лучшего друга? Разве не могло всё случиться иначе?
Если бы я знал тогда, чем обернётся стража, то нашёл бы повод вовсе не выезжать за пределы оазиса. Но я не знал, и хайман уверенно нёс меня между дюн навстречу судьбе. Где-то там, впереди, уже ждали разочарование и цепочка событий, которые в конечном итоге оказали влияние на всю Альмаутскую Пустыню. Сейчас же, в конце Третьего Оборота, лучи Светил, едва выглядывавших из-за плотной Завесы, указывали в сторону далёкого аль-Васада, и не было ни малейших сомнений в том, что я делаю своё дело во благо, но не во зло.
Как ошибался я тогда.
Мой путь уже подходил к концу. Я планировал разбить лагерь перед тем, как совсем стемнеет, а завтра наутро, пока не станет слишком жарко, выдвинуться обратно, чтобы сообщить старейшинам, что аль-Харифу ничто не угрожает. Так бы оно и случилось, остановись я чуть раньше.
Хайман преодолел очередную дюну, и сколь велико было моё удивление, когда глазам открылся оазис, в центре которого раскинулось озеро – точь-в-точь как родное эль-Бадру. Рядом с озером возносился к небу дворец. Его выбеленные стены украшали позолоченные резные окна, а купола сверкали бирюзой и цитрусом. Брат и Сестра соревновались друг с другом в яркости бликов, и я открыл рот, не в силах поверить в увиденное.
Так, с открытым ртом, я и доехал до самой кромки воды, когда из дворца вышел старец. Он приветливо улыбнулся мне, словно хорошему знакомому, и я подумал, что, быть может, это джинн, морочащий голову путникам. Никак иначе не мог я объяснить происходящее, ведь знал эту часть Пустыни как свои пять пальцев. Старик был среднего роста, его вытянутое лицо украшала длинная седая борода и густые брови, а пронзительный взгляд казался цепким, словно клешня скорпиона, вцепившегося в добычу. На мгновение я почувствовал себя голым и отвёл глаза, как нашкодивший мальчишка, пытающийся скрыть от взрослых свои проказы.
Моё внимание привлекли его длинные белые одежды. На их фоне особенно выделялся широкий лазурный пояс, украшенный причудливыми узорами. Это были повторяющиеся через равные промежутки круги – большие и малые. При этом малые круги целиком покрывала золотая гладь, а большие обозначались только контуром. Не знаю, почему этот пояс запомнился мне столь сильно. Быть может оттого, что прежде я не видел таких ни в аль-Харифе, ни в других оазисах.
Старик поприветствовал меня и пригласил переночевать во дворце. Я согласился, хотя, вероятно, это и не было разумно. По своей воле идти в логово джинна – глупейшее из решений. В том, что он джинн, я уже нисколько не сомневался. Кто ещё мог одеваться столь странным образом и обладать таким тяжёлым взглядом? Моя невольная покорность только подтверждала это предположение.
Я оставил хаймана, и мы прошли в просторную залу, в углах которой клубились дымы многочисленных курительных чаш. Под самым потолком горели разноцветные мисбахи, свет которых, однако, лишь едва разгонял полумрак помещения. Я спросил старика, где мы, и тот загадочно ответил:
– В обители Сеятелей.
– И кто такие Сеятели? – удивился я.
– Те, кто ждут всхода Семян. Возможно, ты узнаешь больше, если мы найдём общий язык.
Джинн говорил загадками и, кажется, насмехался надо мной.
– Как мог этот дворец оказаться здесь? – спросил я. – Никогда не слышал, чтобы пески в окрестностях аль-Харифа скрывали что-то подобное.
– Мы видим то, что готовы увидеть. Понимаем то, что готовы понять. Представь себе муравья, взбирающегося по стене. Разве может он знать, что стена – часть дома, а дом – города? Мы не способны перешагнуть через границы собственного восприятия. Что бы ни сказал я тебе – всё будет тщетно.
– Так ты джинн?
– О нет, – усмехнулся старец.
Я хотел бы поверить, но что-то в его взгляде не давало этого сделать.
– Почему я здесь? Что ты от меня хочешь?
– Первый вопрос задай себе. На второй могу ответить: ты можешь быть полезен.
– Чем же?
На несколько мгновений старик задумался, словно решаясь на что-то, и спросил о том, что я ожидал бы менее всего:
– Тебе знакомо имя Амаля аз Фареха?
Конечно, оно было мне знакомо.
2
Если мир знает женщину, красота которой не сравнится ни с чьей другой, её имя – Инас. Гордая, как саблерогий орикс, изящная, словно пустынная кобра, блистательная, точно стрекоза, она сидела передо мной и ждала. У неё за спиной уходили в небо финиковые пальмы, а Азрах и Асфара раскрашивали листья во все оттенки зелени так, что рябило в глазах. Наши встречи были редки и скоротечны. Мы не принадлежали друг другу, как не принадлежали никому. Мы были свободны, как все альмауты, и только то, что лежало у меня в кармане, могло это изменить.
– Что с тобой? – спросила меня прекрасная Инас.
– Я видел странный сон. Хотя уверен – всё происходило в реальности…
– Что же ты видел? – удивилась она, ведь я говорил загадками.
Пытаясь растормошить меня, Инас посмотрела игриво, как делала это иногда в минуты перед долгой ночью. Разве не так поступает всякая женщина, которая хочет привлечь внимание мужчины, который ей нравится?
– В Пустыне я встретил старика. Он сразу показался странным. До сих пор думаю, что это был джинн. Старик рассказывал удивительные вещи: о Сеятелях, об Амале…
При звуках этого имени Инас нахмурилась и отвернулась. Я знал, что они изредка встречаются, но разве это проблема? Амаль уже одарил бы её махром, будь у него такое желание. Да и она не сидела бы здесь, если бы это что-то для неё меняло. Обычаи альматов рождены Пустыней и образом жизни. Длительные расставания. Редкие встречи. Только желание завести ребёнка может на время это изменить. Женщина перестаёт пить куф, мужчина покидает свой караван и на несколько лет оседает в оазисе. Никто не вправе спорить с традицией. Ни раис, ни даже авал.
О, я знал, что Инас симпатизирует Амалю. Выбирает встречи с ним, а не со мной. Ну так что? Добычу всегда забирает первый.
Я протянул руку и дотронулся до неё. Она вздрогнула и обернулась.
– Давай сменим тему, – предложил я.
– Отличная идея. Может быть, нам вообще не стоит говорить так много?
В её глазах сверкнул огонёк, от которого у меня по коже побежали мурашки.
– Подожди, – остановил я её. – Я хотел сказать нечто важное.
– Разве ты уже не всё сказал?
– Нет, не всё. – я собрался с духом и вдохнул побольше воздуха. – Будь моей альниссой.
Я вынул из кармана небольшой аквамарин, доставшийся мне от отца. Его грани переливались в вечерних лучах Азраха ослепительной синевой. Инас покачала головой, словно вовсе не заметила самоцвет.
– Ах, милый Гасик. Зачем ты делаешь это? Посмотри на мои глаза. Разве что-то в них напоминает тебе цвет это камня? Разве дочь Тахира, главы рода Саифов, может принять такой махр? Убери его, и давай забудем об этой глупости. Неужто для этого ты пришёл? Неужто не можем мы просто провести время вместе, чтобы дать друг другу тепло этой ночи?
– Но Инас, какой махр ты ждёшь? – выпалил я, не в силах поверить своим ушам. Я предлагал ей большее из того, что мужчина способен предложить женщине.
– Милый Гасик, – снова сказала она. – Какого цвета мои глаза? Ведь они как джахарит, неужели ты этого не видишь? Так могу ли я ждать меньшего? Иди уже ко мне, глупый.
3
От Пепельных гор на восходе до реки Кабир на закате нет места, где бы не ступала нога альмаута. Пустыня наш дом, и в ней мы чувствуем себя не хуже хайманов. Большие и малые караваны бороздят пески от аль-Харифа до аль-Джахара. Там, в горных отрогах, скрыты от посторонних глаз штольни, в которых добывают прекраснейший из камней – джахарит. Столь редок этот самоцвет, что нет ему цены, и лишь правители могут позволить себе украсить им скипетры, жезлы и короны. Говорят, что несколько джахаритов хранятся в аль-Харифе и передаются от отца к сыну, но правда это или нет, мне то неведомо. Одно лишь верно, достать этот камень простому раису – почти невозможно.
Такие мысли одолевали меня во время очередной стражи. Я снова направлялся в сторону аль-Васада, но не рассчитывал, что вновь повстречаю логово джинна. Я отказал ему в просьбе, хотя он готов был осыпать меня драгоценностями. Быть может, тогда Инас изменила бы своё мнение? Сейчас я знаю, что это не так, но мог ли знать в то время? О, милосердные предки, кажется нет. Я жаждал стать для неё раджулом, чтобы продолжить себя в её чреве. Жаждал заботиться о ней, оберегать покой её дома. Жаждал того, что и должен хотеть мужчина в самом расцвете сил от женщины столь же прекрасной, как она. Но этого было мало. Мне нужен был камень, достойный её красоты.
Барханы сменяли друг друга, и вскоре должно было стемнеть. Азрах и Асфара указывали дорогу, хайман уверенно переставлял копыта. Быть может, я задумался слишком сильно и стал невнимателен – непростительно для одинокого путника в Пустыне, – но хайман вздрогнул и остановился раньше, чем я смог определить в чем дело. Прямо на песке, в каких-то нескольких шагах от меня, лежала девушка. Её полупрозрачная одежда едва скрывала наготу, а на лице была улыбка, словно она встретила давнего знакомого.
– Испугался меня? – спросила она.
Я неопределённо махнул рукой, пытаясь понять, как красавица оказалась здесь, в самом сердце Пустыни.
– Напрасно, я вовсе не опасна для такого славного воина, как ты.
Её голос был неожиданно низким. Казалось, он проникал в самые глубины меня и трогал неведомые доселе струны, отзываясь жаром в ногах и холодом в груди. Мне бы следовало поостеречься, но я только больше заинтересовался и спустился с хаймана на землю, к самым её ногам.
– Я нравлюсь тебе? – спросила девушка.
Даже если бы я захотел, то не смог бы ответить. Мой язык прилип к небу и вовсе отказывался шевелиться. Всё, что я мог, это кивнуть, продолжая наблюдать за ней, как заворожённый.
– Пойдём со мной, славный воин, – позвала она, вставая. – Забудь свои дела на сегодня. Я живу неподалёку, и у меня будет для тебя и кровать, и ужин. А может быть, и что-то сверху того.
Как ни в чем ни бывало она подмигнула мне, а я тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение. Мои ноги, однако, уже покорно следовали за ней, хотя я вовсе не собирался этого делать. И остановиться не было никаких сил. Вот уже второй раз за последние дни я действовал вопреки своему разумению. Что за странное Перерождение? Воистину говорят, конец года приносит чудеса.
Так мы дошли до пещеры. Девушка пропустила меня внутрь, а я, хоть и понял уже, кто она, – по длинным клыкам, которые та более не скрывала, – прошёл вперёд, чтобы стать её ужином на сегодня.
4
Все альмауты знают: Пустыня – опасное место. Разбойники-голодранцы, изгнанные из своих оазисов и вынужденные скитаться без воды и еды, сбиваются в шайки и от безысходности нападают на караваны. Безжалостные воины-цтеки из-за реки Кабир совершают набеги, чтобы проводить кровавые жертвоприношения в далёком Течуакане. С Пепельных гор спускаются дикари-виджайцы, неся с собой огонь и разрушение. Одному Азраху ведомо, сколько горя живые приносят живым.
Но не только люди опасны для одинокого путника. Джинны и гули, ифриты и мариды – дети Пустыни по духу и враги человека по естеству. Попадись им – и тебе несдобровать. Против цтека или виджайца поможет сабля и отвага. Против гули не спасёт ничто. Она безжалостна и кровожадна, а её добыча беспомощна, как светлячок, летящий на горящее пламя.
Я стоял у стены пещеры и наблюдал за тем, как гуля совершает приготовления к пиршеству. Под огромным котлом уже горело бездымное пламя. Вода уже шипела и наполнялась мелкими пузырьками. Скоро придёт моё время, и я бесплотным духом отправлюсь в аль-Хариф, чтобы вместе с прочими предками давать советы тем, кто, может быть, гораздо мудрее меня, раз всё ещё жив.
– И что же ты делаешь здесь один, храбрый воин? – спросила меня гуля, разглядывая так, словно оценивала, достаточно ли я хорош для её пиршества.
Я почувствовал, что могу ответить. По-видимому, она ослабила чары.
– Испокон веков стражи аль-Харифа ходят сюда. – процедил я. – Скоро это место найдут другие. Тебе несдобровать.
– Аль-Хариф? Но ведь это где-то у Красных гор. А мы с тобой у моря Факела.
Я подумал, что она, должно быть, тронулась разумом, раз говорит такое. Путь от аль-Харифа до моря занимает не меньше четырёх декад. Впрочем, чему ещё удивляться, когда перед тобой гуля, а ты не можешь управлять собственным телом?
– Так значит ты путешественник, раз забрёл так далеко? – снова спросила она, ухмыляясь. Жёлтые клыки в уголках рта устрашающе искажали лицо. – И что же ты ищешь здесь?
Я не стал отвечать. Положение моё было отчаянным. И я не видел ни единого шанса его изменить. Прошлой ночью ко мне приходили предки, предостерегали от поездки, трясли оголёнными костями и шипели: «Не ходи-и-и, не ходи-и-и». Я проснулся в поту и долго ещё не мог уснуть, вглядываясь в темноту Мужского Дома Фарехов. Но не послушал, и вот как вышло. Мне оставалось лишь скрипеть зубами и ждать своей участи, хотя на поясе висела верная сабля. Правильно говорят: не всё можно решить оружием.
Моё отчаяние уже достигло предела, когда языки пламени под котлом взметнулись к потолку пещеры. Гуля вскрикнула, а рядом с ней как из ниоткуда возник великан, с ног до головы облачённый в железо. Пластины, покрывавшие его, сверкали в лучах костра, лицо закрывал массивный рогатый шлем. Великан взмахнул рукой, откинув гулю к противоположной стене, и двинулся на меня. Гуля подскочила и истошно заорала. Её кожа набухла и стала бугриться неестественно крупной мускулатурой. Быстрее, чем я смог заметить начало движения, она кинулась на великана, но была снова отброшена ударом гигантской руки.
Тем временем великан добрался до меня, подхватил в огромную ладонь и закинул на плечо, словно вес мой был меньше, чем у младенца. Я всё ещё не мог пошевелиться и лишь с удивлением наблюдал за движением его гигантских ног, пока он покидал пещеру.
Сзади раздался истошный вопль, а я провалился в небытие.
5
Когда я был маленький, мать часто рассказывала сказки: о том, как родились Азрах и Асфара, о мудреце Захире и основании аль-Харифа, о хождении за море славного Гияса. Были у неё и истории о джиннах, но разве мог я тогда подумать, что встречу одного из них?
Но вот он снова стоял передо мной, старец из затерянного в песках волшебного дворца, купола которого отливали бирюзой и цитрусом. Его лазурный пояс, вышитый золотой нитью, вновь привлекал моё внимание, а сам он, как ни в чем ни бывало, любовался через окно прекрасным видом озера, сверкавшего в лучах Светил ультрамарином и гранатом. Я не мог отделаться от ощущения, что он – существо из другой реальности. Быть может, виной тому было моё состояние, но я ничуть не сомневался – передо мной настоящий джинн.
Рядом со старцем, сложив руки на груди, возвышался великан, спасший меня из лап гули. Он совершенно не шевелился и был похож на статую. Сейчас, при хорошем освещении, я понял, что великан тоже никак не мог бы быть человеком. Пропорции тела казались столь странными, что я удивился, как не заметил этого при первой встрече. Слишком широкие плечи нависали над головой, словно у горбуна. Ноги отстояли от таза и были вывернуты неестественным образом, будто он согнул их в коленях и опирался на носки.
Я не помнил, как оказался во дворце, но голова моя раскалывалась от нестерпимой боли, будто весь день прошёл в обнимку с бутылкой арака.
– И вот мы снова встретились, благородный Гасик, – проговорил старец, переведя на меня взгляд. – Инсан Али, будь добр, накрой стол.
Великан ожил, кивнул и зашагал в соседнюю комнату, громко ударяя железными сапогами о каменный пол. Двигался великан какими-то рывками, как душевнобольной на базаре.
– Кто это? – спросил я старца.
– Мой помощник вот уже много лет. У него славный характер и масса других достоинств.
Я не стал расспрашивать, поскольку видно было, что старик не собирается сообщать мне более.
– Я знал, что снова увижу тебя. Подумал ли ты над моим предложением, мудрый Гасик? Согласен ли?
Всё во мне и сопротивлялось, и стремилось сказать да. Сопротивлялось из-за Амаля. Стремилось из-за Инас. Никакие богатства этого мира не склонили бы меня к предательству. Никакие другие силы не заставили бы поступить так, как я поступил. Но я не видел иного способа получить махр, достойный прекраснейшей из женщин. Я хотел быть её раджулом, утопать в бездонных глазах и называть своей альниссой.
Разве не всё прощает любовь? Разве это чувство не самое светлое из данных нам Азрахом? Разве не Асфара учила любить беззаветно и страстно? Но искупит ли любовь предательство? Достоин ли я по-прежнему ходить по этой земле, возжелав женщину настолько, что согласился попрать дружбу? У меня не было ответа, как не будет его ни у кого, кто окажется на моем месте.
О, если бы я знал, что это ничего не изменит. Возможно, тогда я принял бы другое решение. Но может ли смертный знать будущее? И может ли смертный знать что-то наверняка?
– Хорошо. Будь по-твоему, – ответил я, и всё внутри содрогнулось от этих слов.
6
Жизнь удивительна. Каждый хочет купаться в лучах славы, быть идеалом для подражания, примером, о котором помнят легенды, а поэты складывают стихи. Каждый стремится к добродетели. Но каждый однажды сталкивается с выбором.
Я пошёл за своим сердцем, внял его зову. Видит Пустыня, просто не мог иначе. Кем бы я был, откажись от любви? И кем я стал, не отказавшись?
Амаль верил мне. Помог стать раисом, возложил на мои плечи охрану большого каравана Фарехов. И я был благодарен. Служил верой и правдой, делал всё, что от меня зависело. Отбирал людей и оружие, проводил тренировки, не спал ночами, вглядываясь в непроглядную темень Пустыни. Я мало понимал в исследованиях, которые проводил Амаль, но был на своём месте и выполнял то, что у меня получалось хорошо.
Я восхищался им. Пусть это звучит громко, но Азрах – свидетель, Амаль был для меня кумиром. Соратником, другом, старшим братом. Я завидовал его уму, его умению найти свой подход к каждому, будь то учёный или воин, торговец или дипломат. Люди уважали его, тянулись, доверяли. В аль-Харифе ему пророчили большое будущее, порой шептались, что когда-нибудь он затмит самого Гияса.
Но я никак не мог понять, что происходит между ним и Инас. Разве может мужчина так долго встречаться и не хотеть большего? Разве может мужчина раз за разом оставлять её в одиночестве, вместо того чтобы вручить махр и зачать ребёнка?
Я старался убедить себя, что вовсе не ревную. Ревность недостойна благородного альмаута. Но так ли это было на самом деле? Знаю ли я ответ и могу ли его озвучить? Хотя бы самому себе. Быть может, именно ревность – истинная причина моих поступков? Быть может, именно ревность заставила меня согласиться на предложение джинна из затерянного в песках дворца?
Мы разговаривали со старцем много часов. Он признался, что уже во второй раз перенёс меня из аль-Харифа к морю Факела. Я так и не смог понять, как это возможно. Он много говорил о времени и странности его хода. Размышлял о пространстве, сравнивая мир то с листом бумаги, то со сферой. Я внимал словам, но мысли не проникали в меня, а обходили стороной, словно вода, на пути которой попался большой валун. Я чувствовал себя муравьём на стене дома, который не знает, что у дома четыре стороны, а не одна лишь бесконечная поверхность из обожжённого кирпича. Мой мир был плоским, а старец пытался убедить меня в обратном.
Много нового я узнал и о Наблюдателе. Великий Творец, создавший мир, по словам старца, задумал его другим. Полным счастья, безудержного веселья и искренней радости. Так оно и было до тех пор, пока на небосводе в первый раз не появился Азрах, могучий спутник желтоликой Асфары. Каждый альмаут знает легенду о Брате и Сестре, но я не слышал раньше, что они разгневали Старого Бога. Далёкие Башни Семиградья, извергающие Завесу и даже здесь, в Альмаутской Пустыне, защищающие нас от нестерпимого жара голубоглазого Азраха, скрыли от Наблюдателя дела людей, а от людей прекрасные звезды, прежде освещавшие путникам дорогу по ночам. Разгневанный этим Наблюдатель отвернулся от людей, и мир погрузился в хаос.
Сеятели, к которым причислял себя старец, много лет назад заложили Семена Перемен. Прорастая через века, они должны были в конечном итоге разрушить Башни, спровоцировать Очищение и начало новых времён, несущих миру порядок и процветание. Несущих людям то, что у них было украдено.
– Но как же люди выживут перед испепеляющей мощью Азраха, если не будет Завесы? – спросил я старца на это.
– О, не волнуйся об этом, Аврелий всё предусмотрел.
– Аврелий?
– Тот, кто создал нашу ложу. Его давно нет в живых, но План вот-вот придёт в исполнение.
– И всё же… – я пытался понять.
– Умрут недостойные. Достойные будут жить. Если знаешь это, перемены не страшны. Как много зла ты видел в своей жизни? Как много его мы видели все? Разве не хотел бы ты изменить этот мир к лучшему?
– Быть может, хотел.
– Тогда сделай то, что я тебя прошу. Это часть Плана.
– Плана, суть которого мне неизвестна.
– Ты знаешь главное. Этого достаточно. Взамен получишь то, что так жаждешь. Та гуля, что чуть не поужинала тобой, хранит прекрасный джахарит. И если ты поможешь мне, Инсан Али поможет тебе её одолеть.
Я согласился ещё до того. Я уже сказал, что согласен. Моё сердце скрипело и разрывалось на части, но я ничего не мог с собой поделать. В конце концов, возможно и правда, всё, что мне предстояло сделать, было на благо этого мира? Быть может, Сеятели действительно хотели изменить его к лучшему? Быть может, в этом состоял мой путь? Моё предназначение? Быть может, сопротивляясь, я шёл против самого себя?
7
Наутро Инсан Али снова нёс меня на плечах, но в этот раз я был в сознании и что есть силы пытался не упасть, поскольку он лишь едва придерживал меня одной рукой за лодыжки. Великан бежал с огромной скоростью, и я позавидовал его проворству.
О, если бы аль-Хариф охраняли подобные существа! Разве тогда хоть кто-нибудь осмелился бы ему угрожать? Старец так и не объяснил мне природу железного исполина, но я, кажется, уже перестал чему-либо удивляться. Чем ближе была гуля, тем осязаемей становилась моя цель. Я ждал встречи с Инас, ждал торжественной минуты, когда смогу вручить ей самоцвет, достойный её происхождения.
Наконец, мы остановились перед пещерой. Азрах и Асфара поднялись уже достаточно высоко, и утренняя прохлада сменилась удушающей жарой. Со стороны скрытых за горизонтом Пепельных гор Завеса переливалась ослепительно-синими и огненно-жёлтыми сполохами. Они расходились в разные стороны, словно круги на неспокойной воде, создавая ощущение, что это не просто клубы дыма и пепла, извлечённые из недр земли Башнями Семиградья, а дышащая субстанция, обладающая собственной волей, волшебное покрывало, накинутое на Пустыню, дабы сохранить в ней жизнь.
Сомнение навалилось на меня всей своей нестерпимой тяжестью. А если Сеятели ошибаются? Если они ведут мир в пропасть? Если неведомый Аврелий – всего лишь шарлатан? Как можем мы знать истинные мотивы Наблюдателя? Светила – вот они, перед нами. А он? Разве есть тот, кто хоть раз видел Великого Творца? Разве есть тот, кто способен прочесть мысли Старого Бога?
Я тряхнул головой и вспомнил об Инас. Её улыбка, прикосновения, неровное дыхание были так желанны. Её карие глаза смотрели прямо на меня, словно спрашивая: неужели что-то способно тебя остановить? Неужели ты испугаешься и отступишь, даже не понимая, не выдумка ли твои страхи? А если так, достоин ли ты моей любви? Достоин ли быть рядом?
Сомнения свойственны человеческой натуре, но я всю жизнь был воином. Сабля в моей руке решала проблемы одним взмахом. Одним чётким и уверенным движением. Я привык действовать и, если нужно, действовать силой.
Инсан Али опустил меня на землю, и мы вступили под холодные своды пещеры.
8
Я бы хотел рассказать о том, как доблестно сражался с гулей. Как мы рубились с ней несколько часов подряд, пока не оказались полностью истощены. Как она яростно кидалась на нас, а мы раз за разом отбивали её нападения. Но вышло иначе.
Инсан Али, словно огромный зверь бьёрн, что, говорят, обитает в Серых горах за Семиградьем, ворвался в логово пустынной гули. Я поспешил за ним, но всё, что успел, – стать свидетелем быстрой расправы. Железный великан прижал чудовище к стене и раскрошил голову о камень несколькими мощными ударами. Кажется, та не успела даже вскрикнуть.
Я удивился, почему он не сделал это в прошлый раз. И тут же почувствовал, что мною просто играют. Джинн из дворца хотел от меня кое-что и, получив это, обеспечил помощь. Уж не сам ли он подстроил историю с гулей? Ведь каким-то образом я очутился у неё на дороге, в декадах пути от аль-Харифа, там, где меня не должно было быть. Моя стража продолжалась менее суток и преодолеть такое расстояние сам я бы просто не смог.
О, Пустыня, ты хранишь свои тайны! Ты полна загадок и удивительных чудес. Ты дала прибежище моему народу. Оберегала его много веков. Что ты сделала со мной в те дни, накануне Перерождения? Зачем искушала возможностями, которых лучше бы вовсе не было? Зачем подвела к той черте, у которой я оказался? Ты молчишь и не даёшь ответа. Быть может, я просто его недостоин?
9
Я не буду описывать свой обратный путь в аль-Хариф. Скажу лишь, что он занял всего день, хотя должен был – несколько декад. Муравей прополз по стене до края и перескочил на другую сторону дома, не имея никаких представлений о его истинной форме.
Я не стал откладывать встречу с Инас и поспешил к ней так быстро, как только смог. Я знал, что Амаля нет в аль-Харифе, а значит она свободна. Дрожащей рукой я достал из кармана восхитительный джахарит величиной с ноготь большого пальца. Прекрасная Инас отпрянула, не поверив своим глазам.
– Будь моей альниссой, – снова сказал я, и всё внутри меня затрепетало от важности момента.
– Откуда он у тебя, – прошептала Инас.
– Это не важно. Важно, что сейчас мы можем быть вместе. Ведь это тот махр, которого ты достойна. Ты перестанешь пить куф, и мы вырастим сына или дочь. Как бы ты назвала своего ребёнка?
Инас закусила губу и поднесла руку к лицу.
– Милый Гасик… неужели ты так и не понял, – её голос был очень тихим, едва слышимым. – Я не буду твоей. Не приму этот махр и не перестану пить куф.
– Но почему? – выдохнул я, поскольку действительно не мог её понять.
Глаза Инас застыли и стали безжизненными.
– Ты точно хочешь это услышать?
Я уверенно закивал, словно моя жизнь зависела от того, что она скажет.
– Я согласилась бы, будь на твоём месте Амаль. Я ждала, когда он сделает это. Быть может, всё ещё жду. Но ты знаешь его. Он не может долго сидеть на одном месте. Караван для него важнее всего на свете. Он болен дорогой, болен путешествиями, всеми этими игрушками, которые привозит издалека. Он не сможет остаться со мной надолго, чтобы быть моим раджулом.
– Так почему тогда? Инас?
Она отвернулась и заплакала. Я кинулся к ней и обнял. Прижал к себе, чтобы она почувствовала биение моего сердца и тепло рук. Она не отстранялась, но и не отвечала на объятия. Мне казалось, передо мной безжизненная кукла, лишь оболочка, внутри которой нет ничего. Не знаю, мог ли я ей помочь и нужно ли было это.
Наконец, она успокоилась. Её взгляд приобрёл ясность.
– Я люблю Амаля. Понимаешь, Гасик? Мы с тобой встречаемся, когда его нет рядом. Моё время свободно. Но не моё сердце. Его не купить никаким самоцветом. Мне не нужен твой махр. Прости, я знаю, для тебя это тоже больно. Но это правда. Правда, понимаешь?
В тот вечер я не стал оставаться с ней. В висках молотом стучала обида. Невыносимая тяжесть отвержения. Горькая печать безысходности. Нестерпимая боль от того, что я натворил. Я поклялся джинну из дворца предками, бесплотными духами, что вечно сопровождают альмаутов. Я не мог это изменить. Теперь я обязан был сделать то, что от меня ожидал старец.
10
Прошло много декад перед тем, как мой долг снова напомнил о себе. Отгремел праздник Перерождения, воистину траурный для меня в этом году. Скорпион сменился Скарабеем. Я покинул оазис, чтобы сопровождать Амаля и его караван в экспедицию к мысу Асвад. Мы нашли гробницы древних царей и раздобыли в них артефакты, которые теперь следовало доставить в аль-Хариф. Амаль был доволен, и как-то между переходами мы засиделись у него в сакфе с бутылкой арака.
– Скажи мне, авал, – обратился я к нему. – Почему ты до сих пор не принёс Инас махр? Все знают, как долго вы вместе. Неужели не хочешь быть для неё раджулом?
– Друг мой, – ответил Амаль по своему обыкновению, – ты ведёшь себя прямо как мой отец. Почему вообще тебя это волнует?
– Мне кажется, Инас хотела бы…
– Хотела бы, – согласился Амаль. – И хочет. Мы обсуждали с ней это.
– И в чем же дело?
– Тебя это совершенно не касается, но раз уж мы заговорили об этом, то я обещал ей, что это будет последняя экспедиция.
Амаль посмотрел на меня совершенно трезвым взглядом, хотя бутылка была уже почти пуста. В это мгновение мне показалось, что он знает всё, что произошло между мной и Инас. Я поёжился и отвёл глаза. Быть может, я это лишь выдумал, но вероятно и иное: мой старый друг знал гораздо больше, чем говорил. Мог ли он догадываться о моих встречах с Инас? Мог ли знать, что очень скоро я должен был его предать?
– Что с тобой, Гасик?
– Я…
Мне хотелось сказать ему правду, поведать о джинне из дворца и моём долге. Но я не мог. Я чувствовал рядом предков, которыми поклялся. Они с укором смотрели из темноты и не давали открыть рот. Предать их значило бы перестать быть альмаутом. Перестать быть самим собой, Гасиком из аль-Харифа…
– Я просто подумал, что завидую тебе, Амаль. Завидую тому, что у тебя есть Инас. Что она ждёт тебя и скоро станет твоей альниссой.
Амаль печально вздохнул.
– Быть может, я не так рад этому, как рад этому ты. Я люблю её, но не знаю, как долго смогу жить на одном месте. Экспедиции для меня всё. Боюсь, я буду плохим отцом.
Мы просидели ещё какое-то время. Приглушённый свет мисбахов освещал пространство внутри сакфа. У дальней стены прикрытый разноцветным ковром стоял большой резной сундук, в котором – я точно знал это – хранилась Топазовая Сфера. Этот артефакт ждал от нас Совет аль-Харифа и очень скоро он должен был поменять хозяина.
В мою последнюю ночь во дворце старец напутствовал меня:
– Там, на мысу Асвад, вы найдёте кое-что ценное, огромный топаз, какого ты раньше не видывал. Жди и не проявляй себя. На обратном пути вас настигнет песчаная буря. Когда она закончится, иди за дюны в сторону реки Кабир. Там ты кое-кого встретишь и расскажешь, где Амаль хранит топаз. На этом твой долг будет исполнен.
– И что станет с самоцветом?
– Если всё пойдёт по Плану, а у меня в этом нет сомнений, он поменяет хозяина, нельзя, чтобы топаз оставался у Амаля. Свершится то, что до́лжно. В конечном итоге Башни падут. Всех нас ждёт Очищение и новая эпоха, взращенная на Семенах Перемен. Не сомневайся в том, что это необходимо. Нельзя построить новое, не разрушив старое до основания.
– Но все эти смерти, неужели без них не обойтись?
– Как говорил Аврелий, иногда, чтобы вылечить заразу, надо прижечь её калёным железом. Строители Башен обманули нас, спрятали от Наблюдателя свои грехи. Алчность, жестокость, разврат. Посмотри на этот мир, где он оказался за последние тысячи лет? Похож он на землю обетованную? Похож на то, что ты хотел бы видеть? Мы, Сеятели, ждём новый здоровый мир. Помоги нам вылечить его и со временем ты поймёшь, что мы были правы.
11
Следующим вечером нас настигла песчаная буря. Её завывание набатом отзывалось у меня в голове. Когда всё закончилось, я, никому не сказавши, покинул лагерь и отправился в сторону реки Кабир. За дюнами ждали двое цтеков. Мне казалось, что оба смотрят с презрением. Никогда прежде я не разговаривал с ними. То были враги, опасные и жестокие.
– Так это ты, Гасик из аль-Харифа? – спросил меня один из них. Его одежды были украшены перьями, а нос напоминал орлиный клюв.
– Да. Давайте закончим с этим быстрее.
Я рассказал, где Амаль хранит Топазовую Сферу. Воин кивнул и коротко бросил:
– Странное нынче время. Альмаут помогает цтекам…
Он покачал головой, и я понял: его презрение было в действительности удивлением.
– Кто предупредил вас обо мне? – не удержался я.
– Эта встреча была предначертана. В течуаканских скрижалях ей отведена целая глава. Мы нападём ночью, постарайся выжить.
– Мой долг исполнен, я буду защищать свой караван. Лучше бы вам отказаться от этой затеи.
Цтек усмехнулся, но, ничего не сказав, развернулся, и оба они пошли прочь. Я смотрел им вслед и думал о том, что, возможно, из-за любви – прекраснейшего из чувств – стал соучастником величайшего зла, обёрнутого в величавые речи о всеобщем спасении. Мне был непонятен ни План, ни то, что должно было наступить после падения Башен, когда Завеса источится и на земле не останется ни капли воды, а, значит, и жизни.
Будет ли место любви в новом мире? А место предательству? Будет ли там хоть что-то, делающее нас людьми? Этого ли хотел Наблюдатель, или Сеятели просто фанатики? Быть может, если так, они ошибаются, и то, что я сделал, ничего не изменит? Завеса, как и прежде, будет защищать оазисы, а Азрах, огромный огненный бог на горизонте, лишь выглядывать из-за неё, напоминая о своём присутствии, но не испепеляя всё вокруг.
О, духи Пустыни, за что вы послали мне эти испытания? О, мудрые предки, почему не остановили меня? Много ли времени теперь нам осталось? Много ли дней и ночей, пустых разговоров, женских объятий? Значит ли теперь хоть что-то моё предательство? Смогу ли я как прежде смотреть Амалю в глаза? А Инас, разве она желала мне зла? Была добра, внимательна и тепла. Была моей мечтой и надеждой, моим несбывшимся счастьем. Разве достойны все они смерти, даже если в этом состоит воля Старого Бога?
Джахарит привёл меня в эту точку. Любовь обернулась злом, а все мои действия – чем-то прямо противоположным тому, к чему я стремился.
Светила прятались за горизонт, цтеки удалялись, всё больше скрываясь в наступающей темноте, а я как наяву увидел страшную картину. Поле брани. Тела врагов и товарищей. Амаль где-то вдалеке отбивает направленный на него удар. Внезапно всё замирает, и страшный гул разносится окрест. Я поднимаю голову и вижу, как рядом рушится огромная Башня, настолько большая, что её вершину скрывает Завеса. Камни падают на стоящие рядом дома, погребая под собой тех, кому не повезло. Погребая под собой целый город.
В ужасе я опустился на колени, пытаясь прогнать наваждение. Горячий песок обжигал ладони, знакомо скрипел под складками одежды, закрывавшими ноги. Если произойдёт то, что хотят Сеятели, тысячи умрут сразу. И я буду в этом виноват.
Разве возможно счастье такой ценой?
Стоит ли любовь смерти этого мира?
