В испуге оглядев себя, Чусовая остановила взгляд только на серьгах-сережках. Они одни остались прежними, нездешними. Тонкие серебряные кольца держали бриллианты искусной огранки, и каждое движение являло в тех алмазах прежнее многоцветье ее течения — только в этих капельках серег жил былой ее мир в ладонях двух обожателей. А их самих не виделось в ее пустыне.
Река оцепенела, и время замерло. Избавившись от сна, Чусовая словно бы другими глазами увидела то, что творилось на ее берегах. Будто прежде это были бутафорские нагромождения и комедианты среди них. 
Только она, река, да ее хранители были настоящими. И вдруг глаза ее открылись, лицедеи очеловечились и населили ее берега своими неподдельными радостями и бедами. У каждого хуторка и селения увиделся ей свой исток, свое течение жизни.
