Солнце облизывает крыши — теннисные корты, бескрайние бассейны, посадочные площадки, виллы
и сады — алым теплым языком. Смеркается. Сумерки отвоевывают место у закатного градиента, что заполонил горизонт. В такие моменты люблю смотреть не вниз, а вдаль. Внизу — мрак, тоска. Прошлое.
А впереди, хочется верить, есть надежда.
Пятница, вечер.
Включаю фонарь, на пять этажей вниз освещаю лестницу. Пыль, паутина, тлен. Темнота не так страшна, как уныние серого цвета. Вытаскиваю планшетник, настраиваю тетта-локатор. Сигнал прорыва локализуется довольно легко. Четвертый этаж, квартира сорок восемь, левая дверь — обитая дерматиновой тканью, с круглыми медными булавочками по контуру, выпуклый хитрый глазок, два замка и ручка. Набухший белый шарик звонка так и просит «нажми меня». Не притрагиваюсь, сразу давлю на ручку.
Рельефные светло-желтые обои в прихожей, вешалка с одинокой фетровой шляпой на верхней полке и двумя потертыми плащами на крючках. Обувь на аккуратной подставочке, писающий мальчик обозначает вход в ванную комнату, антресоль на замочке, холодильник в коридоре изредка посапывает, нарушая сонную тишину мира.
Двухкомнатная «хрущевка» — кухня шесть квадратов, ванная — три, зато имеется застекленный балкон. Осторожно ступаю по натертому до блеска березовому паркету. Ковер на стене, шикарное зеркало в старинной оправе висит под небольшим наклоном, высокие стеллажи с книгами, сервант с хрусталем и кресло. Красное дерево, витые подлокотники — стоит качалка в дальнем углу комнаты.
Тихое поскрипывание, резко оборачиваюсь на звук. Но в квартире никого, пусто уже почти сотню лет. Подхожу к зеркалу, заглядываю снизу вверх. Кресло едва заметно колышется. Раз, два, три…
— Лизонька, ты уже со школы? А где Ляля?
…Есть прорыв!
