Второй час крутится наша лодка по бесконечным излучинам маленькой таежной речки в верховьях Таза. «Медвежий угол» — говорят про такую глухомань. Правда, местные слово «медведь» стараются лишний раз не говорить, чаще «лохматый», «косолапый», а то и вообще уважительно — «хозяин». Примета такая — скажешь, а он тут как тут, и чем встреча закончится, кто знает. Зверь уж больно серьезный, а что в башке у него, поди — угадай. Когда медведей полным-полно, всегда найдется этакий разбойник, «без царя в голове», который начнет грабить, зорить избушки и лабазы, приставать к «прохожим»: будь то грибник, турист или ученый. Обычно это молодые медведи, трех-четырех лет — от мамки отошел, силу почувствовал, а ума не нажил. Территорией только-только обзавелся, вот и самоутверждается — гоняет всякого, кто появится в его владениях…
— Поедем в дальнюю избушку, — сказал мне егерь, — ты там поработаешь, птиц своих посмотришь, да и мне поможешь дров на зиму заготовить.
— Ну что ж, предложение заманчивое.
Егерь этот — Михалыч — недавно на должности, приставили его ко мне как проводника. Положено так — по тайге одному ходить опасно, мало ли что: заблудишься, зверь привяжется, да и вообще, вдвоем всегда сподручнее.
— Поедем налегке. У меня там и спальники есть, и еда — крупа, мука, макароны. По дороге таймешка подловим. Собаки пускай по берегу бегут.
— Как скажешь. Только мою лучше в лодке везти, хлопот меньше. Легавая как-никак. Встанет где в стойку, отстанет, потеряется.
— Ладно, пусть едет. Думал, ей же вольготнее будет. Вон мои лайки рады-радехоньки, им на берегу забава.
— Не отстанут? Мало ли, белку причуют или глухаря.
— Да ну. Пока мы по излучинам крутиться будем, они десять раз свои дела переделают.
Так и порешили… Итак, уже два часа, как мы вертимся по реке. Коса слева, коса справа, песчаный яр с беломошником наверху, и снова — очередная коса. Моя легавая — дратхаар Чижма — наслаждается, ворочая носом за снующими перед лодкой куличками — мородунками и перевозчиками. Мошка и слепни не докучают ей. Благодать! Рядом лежат два пятикилограммовых тайменя. Они уже посерели, хотя и пойманы всего полчаса назад, во время двадцатиминутной остановки. Несколько забросов спиннинга, и вот — одна, а следом другая крупная темная рыбина на берегу. Пять минут, и они прямо на глазах побледнели, словно засвеченная фотопленка. Лишь хвосты еще долго оставались ярко-алыми, выдавая благородство этих лососей…
Наконец лодка ткнулась в ничем не примечательный берег. Мы на месте. Сто метров по узенькой тропинке, и посреди красивой поляны аккуратная избушка. Но что такое? Дверь нараспашку, полиэтилен на окнах порван, печка валяется в стороне. Внутри все стены, пол и потолок укутаны белым пухом и перьями, как будто мы не в разоренной избушке, а в уютном гнезде ополовника — длиннохвостой синицы.
— Ё моё! Ты глянь, — заволновался Михалыч. — Во, гад! Я же специально подушки привез… А спальники где? Посуда?
Было видно, что медведь от души порезвился в избушке. Подушки порваны, пух и перья развеяны по стенам. Ни крупы, ни консервов, ни спальников. Печка, видимо, особенно не понравилась косолапому разбойнику. Он выкинул ее за дверь, потом снова схватил и откинул еще дальше.
— А… — раздался надрывный крик. — Мои капканы! Куда он дел мои капканы?
— Михалыч, зачем медведю твои капканы? Успокойся. Здесь они где-нибудь, валяются. Поищи.
— Да где их найдешь!? — не унимался егерь. — Новые капканы, целый мешок… Где я их возьму теперь!? — рыдал он.
— Погоди, не голоси. Медведи капканы не едят. Давай поищем… Вот, смотри, тропка.
Прямо напротив двери, среди багульника, едва заметно вилась звериная тропа. Несколько шагов по ней, и валяется капкан, дальше — еще один, а вот и весь мешок. Косолапый особенно не утруждал себя — оттащил мешок с ненавистным железом в сторону да и бросил. То-то радости было у Михалыча! Про остальное он уже и не переживал.
— Пойдем дальше, интересно же, может, и остальное найдем.
Метров через пятьдесят медвежья тропинка вывела нас на маленькую полянку. Посреди рос кедр. Прямо под ним, у комля, лежали спальники, рядом валялась посуда, справа и слева — разорванные мешки. Очевидно, лохматый разбойник «оттягивался здесь по полной». Развалился на спальниках, как в кресле, спиной к кедру. Перед собой расставил кастрюльки, сковородки, миски, как дети в песочнице. Какие-то из них оказались перевернуты. Ну это, как пришлось, — медвежьи лапищи не детские ручонки. Сидел и смотрел на разграбленную избушку. Слева — мешок с макаронами, справа — с мукой. Одной лапой запихивал в пасть макароны, другой — загребал муку. И жрал с довольной мордой…
А нам, хочешь — не хочешь, пришлось вернуться: продукты уничтожены, спальники разодраны.
* *
Продолжение этой истории вполне обычное для всякого злодейства. Всегда, рано или поздно, разбойник оказывается наказан.
Через два дня рано утром мы вернулись. Везли с собой новый запас продуктов, спальники, остатки копченого тайменя. Как он вкусен, с маленькой горчинкой ольхового дымка! Я ушел работать — считать птиц, смотреть, сколько их в разных биотопах. На траве обильно дрожали капельки холодной росы, предвещая дневной зной. Чижма с радостью ныряла в нее, время от времени отряхивалась с вихрем радужных брызг и тут же снова окуналась в росу. Птицы, перебивая друг друга, голосили что есть мочи. Дышалось легко и привольно. Даже комарье старалось особо не приставать.
Часов через шесть неутомимое северное солнце поднялось над горизонтом, смахнуло остатки росы и жужжание первых слепней возвестило — пора домой, в лагерь. Кто когда-нибудь бродил по тайге, знает, что значат эти шесть часов. То идешь по мху, утопая, словно в перине, и задирая ноги, то переваливаешься через валежины, за спиной рюкзачок с НЗ, на плече болтается ружье, на груди — бинокль. Но одно дело, когда ты просто ломишься через лес, с целью пройти расстояние, и совсем другое — когда работаешь, выслеживаешь и считаешь птиц. Где надо, ты — тень, ветка не дрогнет, где надо — стоишь, как пень, где надо — колготишься, чтобы выпугнуть затаившихся птиц. При этом хорошая, послушная подружейная собака — большая помощница. Она словно понимает, чем ты занят. К скрытным птицам, вроде глухаря, тетерева или куропатки, подведет и стойкой покажет, рябчика выставит. Пернатая же мелочь либо начнет окрикивать ее, либо просто пискнет, либо оставит свои дела и запоет — заголосит. Твое дело — не зевать, внимание — на каждый звук. Но, хотя в лесу и интересно, «голод — не тетка», пора в лагерь.
Какое блаженство в прохладной избушке снять сапоги, стряхнуть портянки, вытянуть ноги. Михалыч развел перед входом «пионерский» костер — сжигает драные спальники и прочий мусор.
— У тебя пули есть? — донеслось откуда-то сверху.
— Есть. Две.
— Давай сюда.
— Щас, погодь, переобуюсь.
— Давай шибче. Лохматый.
Какой лохматый, когда костер почти в рост человека, собаки, люди кругом. Выглядываю. Михалыч на крыше, примостился на коньке, зовет к себе.
— Ружье давай. Медведь идет.
Забираюсь по приставной лесенке, пристраиваюсь рядом. Никого. Только у реки надрываются лайки да грохот стоит — шарится кто-то в лодке.
— Лишь бы мотор не тронул, — рассуждает егерь.
Лай стал поближе — идет.
Прямо по нашей тропинке спокойно косолапит мишка, не обращая никакого внимания на лаек. Те крутятся вокруг, заливаются, но особо близко не подходят. Метрах в тридцати встал столбиком, посмотрел на нас и дальше топает. Вот он уже под избой. Совсем обнаглел. Черная шерсть лоснится, глазки то и дело зыркают на нас. Подошел к лесенке, приподнялся. Смотрит. Мы невольно подобрали ноги. Передумал, не полез. Снова обошел избушку. А еще говорят, что зверь огня боится. Этому — нипочем.
— Давай ружье, — командует егерь.
Переламываю ружье, вставляю патроны. Михалыч зачем-то снова переламывает стволы. Срабатывает эжектор. Ладно, удалось машинально поймать вылетевшие патроны.
— Ты чё делаешь? — шепчу. — А если бы улетели вниз. Так бы и куковали здесь. Стреляй уже.
— Куда стрелять? — нерешительно спрашивает Михалыч.
— В голову, конечно. С такого расстояния невозможно промахнуться.
Медведю вдруг чем-то не понравилась Чижма. Он дернулся к ней, но после выстрела ткнулся в землю. Мы осторожно спустились, нашли какую-то палку, сейчас и не вспомню, может, лопату. Подошли, как положено, сзади. Михалыч наизготовке. Ткнули палкой. Ох, как тут лайки оживились, храбрые стали — кидаются, хватают шерсть.
— Это мой первый, — выдохнул мой проводник.
«Лиха беда — начало». Сколько-то их еще будет у тебя, если останешься в этом медвежьем углу…
Лодка снова повторяет все излучины нашей маленькой таежной речки. Михалыч гордо озирает берега. Лайки то и дело выскакивают на косы и скрываются в чаще. Чижма крутит носом за снующими перед лодкой куличками.
