Однажды она уже видела этого горбатого мужика, просящего милостыню на одной из платформ. Тогда шапка для мелочи лежала у его ног на асфальте; теперь же ее держала в своих руках старушка, шедшая за ним, — такая же, как и он, обросшая и в лохмотьях.
Валентина Алексеевна почти никогда никому не подавала: она считала, что практически все нищие — лентяи и пьяницы, а о действительно нетрудоспособных должно заботиться государство, которому граждане исправно платят налоги, в том числе и для подобных нужд. К тому же в последнее время Валентине Алексеевне вообще не хотелось думать ни о чем постороннем: ей уже перевалило за семьдесят; здоровье ее было, как она любила говорить, «никудышное»; и потому, чувствуя свой близкий уход в иной мир, она как бы сосредоточилась на подведении итога своей жизни. А он ей утешительным отнюдь не казался.
