Мать молча крутит ручку машины, потом останавливает ее.
— И при царе несладко жилось крестьянину. Взять хоть тебя: учишься в школе, даст Бог, в институт поступишь. А погляди-ко, сестра моя младшая, Клава, отличницей была, хвалила ее учительница, уговорила наших маму и тятю отпустить ее учиться на учительницу в уезд, в Орлово, теперь Халтурин называется. Поехала она. Как сейчас помню: вышли ее провожать с сестрой — обидно нам: не придется учиться в городе, дома надо работать, лен трепать, сети вязать, холсты ткать, да мало ли работы, а весной-то и осенью — на жнивье, ой-ёй-ёй. Но и за нее радуемся: хоть одна в люди выйдет. Села она в телегу, беленький узелок в руках — книжки да еда. Тятя понужнул Карьку, поехали. Стоим, машем руками… Сдала Клава все предметы на пятерки. Приняли? Поди-ко! Не взяли: бедная! Правда, она одну четверку получила. Дак учительница-то, Ксения Ивановна, Царствие ей небесное, всю зиму ее готовила, к себе жить взяла, сама на следующий год поехала с ней на экзамены, настояла: приняли Клаву. Вот как нашему брату было пробиться трудно. Теперь другое дело! Если бы земельку да скотину не отобрали, другая бы жизнь пошла. Хоть бы за трудодни-то платили, на одни галочки в ведомости не проживешь. А так разве мы против советской власти?.. Ты чего рот разинул, времени-то смотри сколько, — она встает и подтягивает гирю ходиков. — Зря мы старинные часы продали, какой звон был! Ешь-ешь, поворачивайся, а то опоздаешь.
