Царь Петр I понял решение Демидова. Он сам был человеком с безусловным церковным, православным душевным фундаментом. Он знал на память страницами Евангелие и Апостолов, читал и пел на клиросе, склонялся перед прахом св. Макария Воронежского, который при жизни обличал царя за его беспутное западничество, обличал Меншикова и Брюса святыми мощами. Царь понимал церковность русской души. Его реформы не отменили Православия и еще не раскололи его, но отменили всеобщую связанность людей церковным сознанием. Решение Демидова было не типичным для того времени. Оно было целиком и полностью светским, а.не церковным. Демидов приобщал накопленные монастырем богатства к промышленному, развивающему Россию, капиталу, обрекая дочь отрабатывать этот кредит пожизненным церковным заточением.
Демидов вбирал в себя все «годное» из окружающей действительности, рожденное её настоящим и прошлым, а «годное» определялось так же, как у Петра Алексеевича, — служением идеалу великой России, как государства мирового значения, страны во всю ширь развернувшей свои возможности, страны славной, вооруженной, богатой, могущественной. И если Петр воспринимал церковь как препятствие для тех или иных государственных начинаний, то Демидов — как ощутимое подспорье. Но увидеть и оценить, еще не значит освоить. Эта затея Демидова не приживется. Русские церковные деньги так и не пойдут на развитие страны.
