РЫБАЛКА С НИКИШКОЙ
Никишка ладился рыбачить. Я стоял поодаль и завидовал. Начинался серый сонливый вечер. Для рыбалки хорошее время. Но полая вода подступила к самому яру, подтачивая желтую глину, и поэтому не клевало. Здесь ничего не наловишь, на тот берег надо, в затоны…
Я завидовал Никишке, что есть у него лодка и вентеря. Он их укладывал в лодку. Латаные, неумело сметанные, но все-таки… Пять штук. В такую мутную пору, да с толком если поставить их, самая снасть.
В те годы сети, бредни, вентеря не считались браконьерскими снастями. Они были средством пропитания, подспорьем в хозяйстве. Любая рыбалка, хоть на простейшую удочку, считалась не забавой, а делом хоть и простым, но ответственным. И не для собственного удовольствия торчал я в этот майский вечер на Иртыше, снимая с несклеванных червяков мохнатый ил. Дома давно не ели ничего ни мясного, ни рыбного.
Никишка щелчком отправил окурок в реку и, проследив, как его стремительно уносит, спросил:
— Гребсти-та, поди, умешь?
— Спрашивашь…
— А со мной на рыболов хоть?
— Спрашивашь…
— Тогда сматывай закидушки в момент, пора бакена зажигать.
Плыть нужно было против течения километра четыре. По вешней воде работа не простая. Но лодка была бакенщицкая, легкая, весла, как пушинки, из ветлы, и управляться с ними я умел. Грести мог, хоть бросая мелко, без размаха, почти не прилагал усилий, но зато часто-часто, а хоть вынося далеко, загребая в пол-лопасти и делая рывок в самом конце. Этому научил меня брат Виктор, служивший до войны на Морфлоте. С фронта Виктор пришел с покалеченной рукой. Надо было кормиться, и он выпросил у старшины бакенщиков дяди Гриши Погадаева старенькую «тоболку», проконопатил ее, просмолил. Рука у брата сгибалась плохо, и гребцом стал я. По недостатку сил освоился грести экономно. Два лета мы не бедствовали, не голодали, а потом пришлось вернуть лодку…
На полдороге я выдохся: за долгую зиму отвык. И ладони сразу натер, даже вздулась и лопнула одна мозоль.
Время от времени Никишкина голова закрывала солнце. И тогда он становился черным, совсем, как мои мысли о нем. Я все ждал, когда Никишка сменит меня на веслах, но он, судя по всему, и не думал делать этого. Я уже начинал жалеть, что связался с ним. Там, на берегу, все представлялось иначе. Не так несправедливо. Ругался я в душе на чем свет стоит. А ему хоть бы что. Попыхивает цигаркой себе на корме, делает вид, что правит. А чего править, я и без него не уведу куда не надо, и без того держу впритирку к самому берегу, где течение послабже. Ишь, хмырь,— накалялся я все больше.
Никишка вернулся в деревню не так давно. Появился тихо, с тремя чемоданами трофейного добра, с одной медалью, но без единого ранения. Толсторожий, кормленный, какой-то ртутный. Сержантские погоны спорол живо, а в гимнастерке не форсил. Как-то скоренько и без разгула женился. Вместе с женой вскопал обширный целик, огородил его засадил всякий зеленью. А на самом яру поставил в одно лето засыпушку. Неказистая получилась, зато без лишних расходов, А за красотой тогда не гнались, была бы теплой. Жена Никишкина не разгибала спины ка огороде, пропалывая и поливая. Сам он в колхоз не пошел, устроился бакенщиком, будто калека безногий. Контузия у меня, оправдывался Никишка. А чего ж такой толстый?
Как бы там ни было, а хозяйство он справил быстро и жадно. Копил, где мог. Даже через Иртыш никого за так не перевезет, плату потребует. Вся деревня осуждала его за один случай. Переходили вот этой весной мужчина и женщина реку на льду. Уже совсем добрались до нашего берега, а лед возьми и тронься. Широкая полоса воды открылась перед ними. На берегу ахать начали: ведь потонут. Никишкина лодка самой ближней оказалась, исправная, и до дома, где весла, шага два. Так он разве стронулся с места? Дождался, когда те начали голосить и сулить: что хотите возьмите, только спасите. После того лишь позволил всем гуртом столкнуть лодку на воду. Но за весла сел сам. А у льдины еще раз удостоверился, спросил:
— А чё дашь?..
Такой вот был Никишка. Так звали его по личному. Но в тот вечер, когда уже одеревенела спина, не хотелось мне его даже Никишкой звать, одни обидные слова вертелись на языке.
Про себя загадал: если у переката не сядет на весла, брошу, заплыву подальше от берега и брошу весла, пусть назад несет течением, пусть высаживает меня и сам гребет. На перекате сильно било, едва-едва переполз его по сантиметрам. И тут мой рулевой направил лодку носом в берег. Я обрадовался, но рано.
— Отдохни,— сказал он.— Поди, умаялся.
Никишка смотрел ехидно. Я уже искал, что сказать такое напоследок обидное, чтобы хоть словом отомстить, но не успел.
— Ты не думай,— сказал он.— не за так гребешь. Вот зажгем бакена, вентеря поставим, а завтра улов разделим. Бабку Фросю обрадуешь. Я добра не за бываю. Помню, как она выручила меня мукой на пасху. А я рыбой отплачу.
Возражать расхотелось, потому что теперь получалось, я вроде как работник. Это было не впервой. Прошлым летом дядя Гриша не раз брал меня грести в паре со своим племянником Витькой. Сплавлялись с сетью, ловили нельм. Хорошо было. Против течения лодку цепляли к пароходу на буксир. А по течению уже на веслах. Добычу делил дядя Гриша на всех, на троих то есть, и еще на лодку, на сеть. И все равно выходило не обидно. Вкусная рыба нельма.
Конечно, вентеря не то что сплавная сеть на полтораста метров, но и не закидушки. А поскольку нас двое, то хоть так, хоть эдак, но четвертая часть улова мне полагалась. Рискнуть можно. Поплевал я на саднящие ладони и снова взялся за весла. Ничего, убеждал я себя, это только кажется далеко. Глаза боятся, а руки делают.
К тому времени, когда солнце провалилось за горизонт, мы уже зажгли фонарь на первом бакене. Белом, от левого берега самом дальнем. Теперь оставался пустяк: поставить вентеря. Воткнуть по два кола на каждый, да зажечь фонари еще на двух бакенах, и все это — сплавляясь по сердитому течению.
На первом же вентере я убедился, что ставить он не мастак. Сразу выбрал место не то, в струе, где мусора валит лопатами. Я подсказал приткнуть крыло к протоке, к самой линии затопленных тальников. Такие тальники в мутной воде, как берег, рыба идет вдоль них. Эту науку мне тоже преподал мой старший брат. Он прошлой весной у кого-то брал в долг вентеря. Мы с ним ставили, и я все запомнил.
Никишка одобрительно нукал, подчеркнуто уважительно спрашивал совета. А я, встав на скамейку, оглядывал затопленный берег и искал уловистое место. То за корягой, то в бывшей лощине, ставшей озером без берегов, излюбленном месте щучьих прысков, то на бывшей тропинке.
— Гля-ка, ты! — восхищался Никишка.— И верно углядел. Глазастый. Нет, гля-ка… самое место. Ну ты даешь, паря.
Домой вернулись с темнотой. Поужинал я зеленым злым луком, толченным со сметаной. Корова была у нас сухопарая, а молоко давала жирное.
— Ничего, бабушка,— говорил я по-взрослому.— Завтра будем с рыбой. Ты только, бабушка, разбуди с петухами. Как бы Никишка один не наладился.
— Небось, не наладится,— успокаивала бабушка.— Ты ить у него в гребцах. Только б в школу не опоздал.
— Успею. Ведь пораньше договорились. Ему керосин экономить надо. Это против течения плыть долго, а обратно мигом. Может, он хоть немного туда погребет. Здоровый же бугай.
Но мои надежды на Никишкину помощь не сбылись. Я прибежал на берег до свету, втайне опасаясь не застать лодку на месте. Нет, она стояла, привязанная цепью к толстому столбу, на замке. Я вычерпал досуха набравшуюся за ночь воду и долго мерз в старой бабушкиной фуфайке.
Никишка явился, сытно мурлыча под нос.
— Уже с почином? — удивился он.
— Ага.
Как нечто незначащее, я подвигал по дну лодки невеликого налимчика. Он попался на закидушки, которые я вчера, как ни устал, все же поставил по возвращении. Весенними и осенними ночами налимы только и ловятся.
Руки болели больнее вчерашнего. Но я сцепил зубы. Надо было торопиться. Часов не имелось и у Никишки, оставалось полагаться только на солнце.
— А ты, паря, сильный,— одобрил Никишка.— Лето в гребцах поплаваешь, знашь сколь силы в руках накачаешь! Во! Кому хошь по сопатке надаешь.
У белого бакена мы оказались раньше вчерашнего. Никишка снял фонарь, погасил, погоревал, какую прорву керосина сожрал он за ночь, поставил его в особое гнездо в лодке. Но мне плевать было на керосин. И вообще на Ни кишку. Скорей бы проверить вентерь, верно ли я выбрал место, есть ли мне удача.
Пока я удерживал на течении лодку, упершись в дно веслом, Никишка поднял устье вентеря. Только поднял — вентерь чуть не вышибло из его толстопалых рук. Там ворочался налим. Настоящий. Что твой поросенок.
— В лодку его! В лодку, раззява! — орал я.— Да живей, а то все ободья переломает.
Но Никишка растерялся, короткие пальцы скользили ногтями по тугим узлам. Кинулся развязывать зубами. Налим будто ждал, хлестанул его по щеке хвостом. Никишка выматерился. А я не мог выпустить из рук весла.
Наконец управились. Никишка нервно похихикивал:
— Ты гля-ка, паря, а? Ведь это впервой поставил вентеря — и сразу же. Это сколько же наловить можно, а? У-у-у, гаденыш,— Никишка нешироким замахом, но крепко и с видимым удовольствием огрел, успокаивая налима, кормовым веслом, расплатился за оплеуху. А я уже правил к следующему вентерю. В нем оказалась широкая и нарядная щука, светлая, какие водятся в реке. Хорошая щука, но одна.
— Поди всех, какие попались, сожрала,— горевал Никишка.
В третьем вентере сидел еще один налим.
— И че они все по одному? — загорелся азартом бакенщик. — А ты, паря, хорошо расставил, ничего не скажу. Фартовый, видать, а?
Я гордо молчал. Я знал себе цену. А Никишка не умолкал:
— Ты гля-ка. Значит, че у нас получается? У нас получается, на лодку, на меня, как на хозяина, и на вентеря доля есть. Теперь на тебя ловить будем.
Меня удивила такая дележка до конца рыбалки, подумал: шутит. Но все равно, к четвертому вентерю лодку подводил с трепетом. Снасть оказалась пустой. Только в первом отсеке болтался окунишка. Наверное, только что с испуга влетел. От досады я даже сплюнул в реку, что считалось на рыбалке неприличным. Но потом увидел: у последнего обода светится дыра.
— Беда,— вздыхал Никишка.— Это вентерь такой гнилой. Вот беда-то.
Зашивал он дыру долго и неумело. Она оказалась в два его кулака. Это какая же была рыба, не иначе осетр.
Оставался еще один вентерь. Он стоял за последним бакеном. С фонарем у этого бакена провозились долго. Никишка там что-то исправлял, будто не мог этого сделать на берегу… В последней снасти рыбы было две, но мелочь: окунек и красноперка. Вентерь мы переставили подальше в затопленные кусты. Теперь быстрее домой. Лодка летела стрелой. Неважно, что лопнул еще один водяной пузырь на ладони. Главное, удача, да еще на таких кулемистых вентерях! Интересно, как Никишка разделит улов?
Причалили к нашему взвозу, вытянули лодку. Тетка Наталья, пришедшая за водой, сказала, что ребятишки давно ушли в школу. Значит, опоздал. Еще одна неприятность. Но семь бед — один ответ. Кормильцу много спишется. Я поглядел на Никишку. Он весь последний отрезок пути от пятого вентеря напряженно молчал. А тут и вовсе насупился.
— Значит так, паря. Дед у вас на заимке. А у меня прибавление семейства. Опять же, че ты делал-то всего? Греб и только. По всему и получается, что забирать тебе окуней и подъязка. Вместе с твоим налимом буде четыре рыбины. А мне по справедливости остатние три. За вентеря я денежки живые платил, и немалые. А они вон рвутся, вентеря-то. .
От слов таких я ошалел, задохнулся. Красноперку посчитать за подъязка! Четыре рыбины! Ну, кулацкая морда. А «морда» эта спокойненько сложил в сачок двух налимов и щуку и пошагал вверх по взвозу. Сачок пузато расперло.
А я все сидел на борту лодки, и у меня у самого горла закипало что-то от слабости и обиды. И сказать в ответ на такую наглость нечего. Мы ведь как договаривались? А почти никак. Сколько-то он даст. А сколько? Вот он и дал.
Такие вот кулаки и были. Такие-то и зарезали Павлика Морозова. И я отчетливо представил Никишку с ножом в руках в лесу. Это ему говорят: «Бей сперва Пашку, а то убежит». Получилось правдиво.
Нанизав на прутик рыбешек, — ну и улов!..— поплелся домой. Предстояло еще ответ в школе держать.
— Ты не того, паря, не дуйся, — крикнул Никишка от своего плетня.— Ты вечером приходи. Че поймам, на три части. А на уху тебе и этого хватит за глаза.
Я не ответил. Нашел дурака! Всем известно, что рыба хорошо ночами идет в вентеря, а не днем. А и поймается хорошо, как снова обманет? Нет уж, пускай сам гребет, контуженный. Рублем контуженный, вот что.
Это, определенно, успокоило и утвердило меня в своем мнении. Черт с ним, с Никишкой. Главное, у меня есть удача. И кое-что я умею. А все остальное — трын -трава.
Дядя Гриша, встретившись, спросил:
— На закидушки ли, че ли?
— С Никишкой рыбачил.
— A-а. В гребцы нанялся. А че, большой ужи парень. Ну, ну.
Дядя Гриша смотрел не усмехаясь, не осуждая. Он все понял по моему виду, суровый и умный мужик дядя Гриша. И хорошо, что не лез со своими советами, как любят все взрослые, когда и так понятно.
— А ты и вправду большой уже, Юрка. И больше силы копи. Вот сойдет вода, снова на нельму пойдем. Ко мне гребцом-то не передумал ? — и он усмехнулся лукаво и добро.
— Ладно, — сказал я сипло, удивляясь, когда это он предлагал мне в гребцы-то идти, и чему-то вдруг радуясь…
