Профессиональный инженер-наладчик должен обладать выдержкой укротителя, эрудицией психолога и реакцией боксера. Миллионы самопроизвольных связей, возникающих в блоках молемодулей, не поддаются анализу, поэтому поведение новорожденного кибера всегда неожиданно. Невозможно предвидеть, что из него получится: робот-полицейский, кибер для домашних услуг, сварщик-универсал или грузчик-укладчик. Отладка ведется по реакциям на контрольные ситуации, и здесь все зависит от наладчика. Доктор математики, воспитатель дошколят Нури Метти был кибернетиком высочайшего класса и легко, почти машинально выполнял работу, которая давалась Вальду с каждым годом вое труднее. Поглядывая сверху на беспокойно снующего в боксе робота, Нури брал на клавиатуре пульта аккорды, одному ему известные сочетания частот влияющих излучений. Повинуясь этой неслышной музыке, кибер замирал, потом возобновлял движение, жесты и походка его теряли угловатость, становились осторожными и расчетливыми. С этого момента Нури начинал обучение. Фирма не торопила наладчиков, в среднем на воспитание робота высокого класса затрачивалось десять рабочих дней. Асы справлялись с этой работой за неделю и предъявляли дирекции тихого, исполнительного кибера с нормальными реакциями и ровным характером, кибера, навсегда лишенного агрессивности, незаменимого в быту, имеющего в запасе могучий набор анекдотов, превосходного собеседника, неутомимого слугу и терпеливейшего слушателя. Несмотря на высокую цену, эти автоматы не залеживались, имущие приобретали их охотно: ведь кибер в доме — это так престижно.
Нури работал неспешно, он мог бы отладить кибера за смену, но не хотел привлекать к себе внимания. Он размышлял о деле и о Вальде, который там на берегу выложился весь. Нури, чтобы не выйти из образа, ежевечерне прослушивал запись их разговора. Кажется, банк Харисидиса финансировал обучение Вальда, да, именнр. Этот крупнейший банк Джанатии старался облагодетельствовать молодых людей, подающих надежды. Вальд подавал надежды и получил ссуду на весьма льготных условиях.
— Банк поддерживает таких, как вы, Вальд, молодых и со склонностью к технике,— говорил банковский агент.— Техники нам нужны.
Вальд не послушал тогда предостережений Нормана Бекета, своего компаньона по квартире. Норман говорил, что банк закабаляет студентов, а потом годами сосет проценты из инженеров. Вообще, во многом прав оказался немногословный товарищ его студенческих лет. Норман готовил себя в космолетчики, электроникой интересовался только в пределах курса и был славным парнем. На жизнь он подрабатывал журналистикой и здорово разбирался во всяких скучных вещах, вроде истории профсоюзов, в политике и прочем подобном. Их пути разошлись сразу после колледжа. Вальд устроился в фирму, а Норман уехал на стажировку по обмену, который тогда еще практиковался Джанатией. Вальд знал, что Норман был в составе второй венерианской экспедиции, потом работал пилотом на рейсовом транспортнике и то ли был уволен, то ли сам ушел, занявшись журналистикой. Года три назад Норман звонил ему, рассказывал, что недавно вышел из тюрьмы, что снова работает в журнале, но Вальд не поддержал разговора. Почему не поддержал? Наверное, они слишком разные — Норман и Вальд.
Надо будет узнать, думал Нури, где сейчас Норман Бекет, это можно поручить Олле, это надо было сделать сразу, а то дни идут, а связи с оппозицией нет…
Фирма щедро, как показалось сначала Вальду, платила ему, но почти сразу денег стало не хватать. Треть всего, что он зарабатывал, уходила на уплату процентов. Вальд трудился как одержимый, ему удалось разработать блок взаимопомощи для шахтных роботов, фирма обогатилась, а Вальд расплатился сразу за два курса обучения. Потом умер дед; единственный родственник Вальда оставил ему в наследство ящик кассет по истории религии и десять акций. Вальд продал акции «Кибернетик инк» и погасил ссуду за третий курс. Оставалось не так уж много, но работа выматывала полностью, на вечерние занятия сил не оставалось, не оставалось сил на творчество, а только оно и оплачивается по высшим ставкам. Последние годы он нервничал, злился и с трудом брал себя в руки: расслабиться на работе — это конец. Сильно выручил Тим, проведя операцию с Ферро: был оплачен четвертый курс. И все! Дальнейших перспектив не было. И если ранее заводской психолог диву давался, глядя, как Вальд расправляется с контрольными общими и специальными тестами, то в результатах очередной проверки Вальд совсем не был уверен. Тесты. Немногие выдерживали проверку: за пять-семь лет работы реакции человека замедлялись, и фирма мягко, без нажима предлагала другую работу. Более легкую, но менее рплачиваемую… Подходит срок платежей, подумал Нури. Трогать кредитную карточку, оставленную Вальдом, не хотелось. Ничего, возьмут наличными…
Цеховой мастер, точнее надсмотрщик, казалось, без дела прогуливался по своему узкому помосту, поднятому над боксами; он давно уже поглядывал в сторону Нури.
— Вам сегодня повезло, Вальд? Я говорю, тихий кибер достался!
— Случайность, мастер.
— Счастливая случайность! — мастер нажимом клавиши обездвижил кибера и вызвал кран.— Сегодня и завтра можете быть свободны.
— Спасибо, мастер. Ценю доброту.
— Ладно, ладно. Давайте вашу карту, я отмечу.
Выходя из проходной, Нури увидел в стороне на панели робота-полицейского, который дежурил возле лежащего ничком тела. Рядом стояла аккуратная табличка: «Он не кололся, не пил и не играл. Он умер здоровым». Вверху по фасаду здания бежала, мерцая, реклама: «И здоровым и больным всем полезен жеватин». Прохожие обтекали убитого и андроида, редко кто замедлял шаг.
С Хогардом Нури связался через спутник из машины, унаследованной от Вальда. Совместить с ее бортовым компьютером мощную рацию для Нури труда не составило. Это было удобно во всех отношениях, спутниковая связь не пеленговалась и была защищена от преднамеренных помех. Нури пытался одновременно вызвать Олле, но тот не отвечал: то ли не позволяла обстановка, то ли не обратил внимания на тихие сигналы слабенькой рации, вмонтированной в браслет Амитабха. Впрочем, не заметить пульсацию браслета! Придется Хогарду из представительства непрерывно вызывать Олле, надо срочно разобраться с Норманом Бекетом, а если здесь пусто, забыть и искать другие пути выхода на местную оппозицию. Хогард ответил, что фамилия Бекета ему знакома. Может, не мудрить, а просто сделать запрос по информу? Вот и сделай, сейчас сделай. Хогард запросил — и тут же продиктовал Нури ответ:
Норман Бекет, технический колледж, участник второй Венерианской, пилот транспортника регулярной линии Земля — Луна, отличия — пояс космонавта. Сейчас сменный редактор Журнала «Феникс», депутат парламента от партии «гражданское движение за обновление Земли» (чистильщики, зеленые). Адрес… Шифр видео… Подробное досье — в ведомстве охраны прав граждан.
— «Феникс» — единственный в Джанатии оппозиционный журнал,— пояснил Хогард.— Надо полагать, с редактора глаз не спускают: язычник. Но повидаться с однокашником — вполне безобидное дело, вряд ли это вызовет подозрения.
— Я увижусь с ним. Посмотрим, что получится.,. Все. Подъезжаю к дому. Связь окончена.— Минутку, прими фотографию.
Нури подождал, пока из щели воспроизводящего аппарата выползло цветное стереофото Нормана Бекета, и отключил связь.
Возле коттеджа на псевдогазоне стояла машина, и это Нури сразу не понравилось: визит в неурочное время, когда хозяин заведомо на работе, мог означать одно — усиленную слежку. Где-то он приоткрылся, привлек внимание вездесущего министерства всеобщего успокоения.
— Мир вам,— сказал Нури, входя.
Два агнца рылись в ящиках стола и весьма удивились, увидев Нури. Но не испугались.
— Мы тут аппаратуру проверяем,— пояснил один из них, с громадным животом и в обтягивающем свитере.— Чирикает.
— В мое отсутствие? В столе?
— Ты, парень, не дергайся, посиди пока в сторонке. Паунты, какие есть, положи на стол.
Нури вздохнул с облегчением — мелкий грабеж, черт с ними, пусть берут наличные и уходят.
Агнцы сосчитали банкноты, разложили на две небольшие пачки. Они не спешили, им хотелось развлечься. Верзила расположился в кресле за письменным столом. Младший сидел на углу стола, покачивая ногой.
— Хорошо живешь. Старинные вещи, книги. Неужто все прочитал, а? — старший агнец сдвинул со стола пачку книг, она рассыпалась.— Подбери, мысляк. Видишь, непорядок.
— Вы взяли деньги. Прошу, уйдите. Младший длинно сплюнул на ковер.
— Гляди-ка, разрешил.
Люди, подумал Нури, это ведь тоже люди. Он наклонился за книгой и получил очень точный и крайне болезненный удар ногой в печень. С трудом разогнулся, преодолевая шоковое оцепенение. Агнцы наблюдали за ним со спокойным любопытством. Нури скрипнул зубами, прогоняя боль. Люди. Агнец, не трогаясь с места, прицелился ногой в пах, не достал и скривился. А лица у них вполне нормальные…
— Ты, мысляк, подойди ближе,— сказал младший.— Я дам тебе урок, чтоб не баловался с аппаратурой. Подойди, говорю.
Нури не знал, что такое унижение, и был потрясен. Мир светлых человеческих отношений, мир, в котором профессия воспитателя самая добрая и считается самой главной, привычный и естественный для Нури мир внезапно рухнул: перед ним были люди, которым доставляло удовольствие причинять боль. Готовясь к операции, Нури не обольщался насчет Джанатии. Но одно дело смутные и с долей иронии воспринимаемые предположения о том, что не все люди братья, а другое — такая ест практика, когда человека бьют ради развлечения… Нури не двинулся с места.
Младший агнец лениво оторвался от стола и вдруг с устрашающим воплем — «Йи-х!» — в прыжке выбросил ногу вперед, целя в подбородок. Нури не был бойцом, он даже не предполагал, что сможет поднять руку на человека. Но долгие уроки нинзя выработали в нем автоматическую реакцию на каратэ: неуловимым для взгляда движением он перехватил ногу агнца у лодыжки и носка, когда тот был еще в прыжке, и, откидываясь назад, резко вывернул книзу. С каким-то шлепающим звуком агнец упал лицом и животом на пол и остался лежать недвижим.
Старший был очень тяжел, пол вздрогнул, когда Нури вышиб из-под него кресло. Смерти я им не желаю, подумал Нури. Он бил в полсилы, но удар кулаком в темя выключил верзилу.
Сколько времени прошло, секунда, две? Что я стану говорить своим пацанам? Что реализозал свое право на защиту? Нури стоял над поверженными, ощущая, как уходит гнев и остается в душе пустота. И еще испуг от своего страшного умения.
Олле прибыл, как всегда, к вечеру. Он ходил вокруг, с приятным удивлением разглядывая агнцев. Те сидели на стульях, составленных спинками, касались друг друга затылками и были связаны между собой клейкой лентой. Они не двигались и только временами хрипло просили:
— Убери собаку, хозяин,
— Не уберу,— грубо отвечал Нури из-за стола. Он вертел в руках, листал, изучал и чуть ли не на свет смотрел листы толстого блокнота, который нашелся в куче бумаг, вываленных агнцами из ящиков стола.
— Глядеть на них одно удовольствие,— сказал наконец Олле, занимая привычную позицию в кресле,— Но что ты намерен делать с этими грубиянами?
Нури оторвался от блокнота, невидяще взглянул на Олле, на раскрытый портсигар. Потом взгляд его стал осмысленным.
— Отпущу, конечно. Они теперь будут тихие, воистину агнцы божьи. Да и пес у меня,— он кивнул на чемодан, поставленный посередине комнаты,— свирепый пес, они такого не видели! Если вообще видели в своей хулиганской и пьяной жизни хоть одну собаку.
Нури расклеил агнцев, ногой задвинул в угол чемодан. Агнцы тихо вышли, положив на стол деньги.
— Любите книгу, источник знаний, мерзавцы! — сказал им вслед Нури.
— Ты уверен, что полностью стер происшедшее?
— Э! Тряпки. Никакого сопротивления внушению. У любого из моих дошколят воля сильнее, чем у десятка таких. Ты почему на вызов не отвечал? — Почти полный альбинос Олле был весь в белом, этакий улыбчивый беловолосый гигант с невероятно выразительными глазами, сплошь из жил и мышц состоящий. Нури вздохнул: — Красив до невозможности.
— Положение обязывает. В охране у него все в белом, Джольф может это себе позволить. Недавне меня осматривали сам господин министр общественного спокойствия. Эстет, рафинированный ценитель прекрасного. Я, значит, в белом, Гром, значит, черный: контраст, а? Министр и Джольф давние друзья, взгляды у них, видишь ли, одинаковые. А на вызов, бывает, я сразу отвечать не могу, все время в толпе, на виду.
— Учту,— сказал Нури.— Мы пока в замкнутом круге, но кое-что проясняется. Я сказал— в круге. Это не совсем верно, мы в исходной точке, ведь это Вальд сделал кибера и он же продал его пророку — мы это уже обсуждали, но оставили без внимания. И есть еще депутат Норман Бекет, слышал о таком? Однокашник Вальда, то есть мой однокашник. Ну, а быть возле Джольфа всегда полезно, мало ли как^повернутся обстоятельства. И… позвони сегодня из города по автомату Норману. Может быть, он как раз и связан с оппозицией.
Тут Нури задумался. Отрывочной информации, полученной от Вальда, явно не хватало. Что сказать Норману, чтобы явился сюда? Ничего не придумав, он махнул рукой:
— Плохой из меня координатор… А, дай ему адрес и скажи, что Вальд хочет видеть его. Раскроюсь? Ну и пусть, не могу я все время прятаться. И не все же время они пишут разговоры, никаких запасов пленки не хватит.
— Ты чего это? — рассердился Олле.— На тебе все держится, ты единственный так удачно адаптировался. И как вообще ты себе это представлял? Ну, нашу работу здесь?
— Извини, глупость сказал. А работу здесь я никак не представлял. Я воспитатель, я кибернетик, я механист-фаунист. В резиденты не гожусь.— Нури вздохнул.— Ну а кто резидентом родился, нет таких.
Олле долго молчал, жалея задерганного заботами Нури.
— Ладно. С Норманом Бекетом я сам свяжусь.
— Каким образом?
— Самым естественным. Прямо от тебя поеду к нему, адрес есть.
— Не поверишь,— Нури засмеялся с горечью,— Такое мне просто в голову не пришло, все какие-то обходные пути ищу.
Нури проводил Олле до его двухместной машины с могучим дизелем, магнитоприемником и сверхмощным фильтром. В сумерках неподалеку маячили бездомные ночлежники в своих респираторах. Они устраивались на обочинах энергетического шоссе и совсем не замечали ни Нури с Олле, ни роскошной машины.
— Миллионеры,— голос Олле был полон недоумения.— Ты знаешь, их так и зовут, каждый мечтает иметь миллион.
— Люди,— сказал Нури.
Дом Вальда был расположен за городом, примерно в получасе езды, в ряду других отдельно стоящих коттеджей. Бродяги всегда старательно обходили дома, они если и попрошайничали, то редко и деликатно, особого беспокойства не причиняли. Странные люди, они возникали в сумерках и исчезали утром, оставляя на обочинах для автоуборщиков пустые пластиковые пакеты от завтраков и респираторы с дешевыми угольными фильтрами. Завтраки и респираторы разбрасывали с вертолетов лихие молодцы в униформе. При этом с неба громоподобно звучало:
— Господин Харисидис угощает! Папаша Харисидис угощает! Ешьте и не теряйте надежды, пророк молится за вас!
Нури просыпался под эти вопли, а когда выезжал из дома, на автостраде уже было пусто, видимо, бродяги превращались в обычных прохожих. Во всяком случае Нури так и не научился различать их в толпе.
— Господин обеспечен?-— во мраке оформился человек, на груди его светился кленовый лист.
— Слушаю вас.
— Умер бог реки. Пожертвуйте на похороны.
— Конечно,— сказал Нури, протягивая банкноту.
Человек надвинул маску, исчез. От реки, вспыхивающей болотными огнями, доносилось заунывным речитативом:
Гладь реки горит,
в мире смрад и дым.
Бог реки убит.
Горе нам, слепым!
Нури вернулся в кабинет. В кресле, покинутом Олле, сидел, приятно осклабясь, порченный жизнью старик. Гладко выбритый, в модном полосатом костюме. Маска с плоским баллончиком лежала на подлокотнике.
— Что-то вы поздно домой возвращаетесь, Вальд. И замок сломан. Поставьте новый.
Нури вздохнул, воистину — день визитов. Он прокрутил в памяти историю Вальда. Тот вроде бы упоминал какого-то старика.
— Что вы думаете об этом, Вальд?
— Э, о чем именно? — Нури пригляделся.
Старик, похоже, безобидный, не грозит, не юродствует. Пришел и сидит смирно.
— Ну, об этом: я вижу землю, свободную от человека, вместилища греха и порока… Ведь вы, конечно, с вечерней проповеди? Что еще выкинул ваш кроткий Ферро?
Так, что-то проясняется. Не тот ли это старик, который помог Вальду сбыть пророку самодельного кибера?
— Ничего я об этом не думаю. И не впутывайте меня. Плевал я на пророка, на божьих баранов…
— Агнцев, Вальд.
— …на божьих баранов и на вашего кибера.
— Вашего, Вальд.
— К черту! Что вам нужно от меня?
— Ничего, Вальд,— грустно сказал старик.— Был сейчас мимоходом в местном приходе, два агнца вернулись от вас перекошенные и ничего не говорят, только бормочут про какую-то собаку. Какая в Джанатии может быть собака? Не хочу вам неприятностей, зашел узнать, появился предлог навестить вас. А если по правде, Вальд, просто я тоскую. Знаете, такое ощущение* будто мне кто-то должен и не отдает, а истребовать я не могу. Противный вкус ругательства, которое не произнес. Вам это знакомо? Нет, конечно, держу пари, вы ни разу не нарушили ни восьмой, ни десятой заповедей. Это при такой-то импозантной внешности! С точки зрения утилизации морали вы пустое место, как, впрочем, каждый порядочный человек, а сколько я их видел — и десятка не насчитаю. У меня непривычное состояние, Вальд. Похоже на угрызения совести. Я, Тимоти Слэнг, и угрызения! Смешно, но это так. Когда я шантажировал блудных мужей, когда поставлял нераскаявшихся алкоголиков сумасшедшим старухам из общества дев-воительниц, меня не мучила совесть. Когда я прижал дантиста Зебрера, который вместо золота использовал некий декоративный желтый металл, и получил от него сотню паунтов в обмен на молчание — мне было легко и спокойно. Я кормился за счет собственной совести, а укажите мне того, Вальд, кто ни разу не пошел на выгодную сделку с ней. Любая карьера, административная или политическая,— это толстая цепь сделок с совестью, стыдливо именуемых компромиссами. Поймите меня правильно, я шантажировал личность. Возможно, с вашей точки зрения это гнусно, но меня это не тревожило. В конечном счете каждый нарушитель морали допускает возможность шантажа как формы расплаты за грех — улавливаете мысль? Локальный шантаж для меня внутренне приемлем. Ко сейчас мне не по себе, я взволнован, меня возмущают Масштабы аферы! И хотя это делается вполне кёалифицированно, мне противно во мне восстает совесть профессионала, знающего пределы допустимого в деликатном деле морального вымогательства..
Старик замолчал. Он печально моргал темными веками и долго смотрел на Нури. Память наконец сработала: Тимоти Слэнг, неудавшийся домушник, беспомощный вымогатель, бездарный бизнесмен, Подумать, какие заботы одолевают.
Слэнг поднялся, опираясь на подлокотники, он горбился, новый пиджак нелепо топорщился на выступающих лопатках.
— А вы изменились, Вальд. От вас, прирожденного конформиста, веет этаким непокорством. Или мне только кажется? Вы стали выписывать газеты? — он не ждал ответов и задавал все новые вопросы — Ваши микрофоны и видео всегда на контроле, и оператор жалуется, что часто что-то чирикает. Зачем вам это нужно, эти помехи здоровому любопытству надзорных органов? Или у вас есть что скрывать, появилось? Нет, портсигар вы не закрывайте, сейчас как раз пусть чирикает. Не удивляйтесь, я в этих делах эксперт, как там что устроено, не знаю, а по части применения — дока. Насчет собаки: бы раздобыли гипнотическую машинку? Не отвечайте, зачем мне знать. Ах, Вальд, я вижу, что посеял вселенское зло, уговорив вас продать кибера этому попу. Можно, конечно, оправдаться, дескать, человек не в состоянии предвидеть последствий своих поступков, как говорит Ферро, прости им, господи, они не ведают, что творят. Но я-то ведь догадывался, что из этого может получиться.
— Бросьте, Слэнг. Предвидеть этого вы не могли, как не можете и помешать тому, что происходит.
— Труслив я, Вальд. И слаб и мерзок самому себе,— старик замолчал, словно споткнулся. Он долго сморкался в дорогой льняной платок.— Мне нечего вспомнить, я ничего не сделал, о чем следовало бы помнить. И уже ничего не смогу сделать.
— Как знать.— сказал Нури.— Сколь искренне ваше желание загладить зло содеянное?
Тим долго смотрел в переносицу Нури, жевал губами, мешочки на его лице беспорядочно двигались. Он слабо усмехнулся:
— Что мы можем? Там такие силы, что вы и представить не в состояний. Вот поговорим, душу отведем — и то хорошо. Не нам с вами, Вальд, лезть в такие дела. Уж кому и знать, как не мне.
— Это ново,— сказал наугад Нури.— У вас что, связи с премьер-министром?
— Хуже. Я уже год работаю в синдикате консультантом по рэкету. Ничего интересного. Но бываю в курсе кое-каких дел, поскольку синдикат в особо важных случаях… ну, консультирует, в общем, правительство. Вот и закон о контроле над частными разговорами, разумеется, не мог быть подготовлен без нашего участия* Хотя, понятно, обошлись без меня, младшего консультанта.
— Н-да, я вижу, вы многому научились в синдикате.
— Во всяком случае, я понял, что в нашем деле в одиночку не прожить. Но, видит бог, если бы я не растратил так глупо деньги, полученные за Ферро, и ноги Моей не было бы в синдикате. Настоящего злодея из меня уже не получится, а когда я вижу костолома-анатома, просто воротит. Весь род человеческий состоит из мерзавцев, это непереносимо. В амплуа стража морали как-то легче было, попадались иногда стоящие люди, а теперь нет. Но оставим Это. Одной ногой я уже на той стороне, пора о душе подумать.
— И я о том же. С чистильщиками мне не по пути, узнают в фирме — вылечу в тот же день. Но и выносить в бездействии все это я не могу… Есть такой, как его, Норман Бекет, слышали?
— Минутку! Если мне не изменяет память, он числится в вашей картотеке. Это не из «Феникса» ли?
— Возможно.
— Зеленый, а может и красный из «Феникса». Помню, как же. Господин министр общественного спокойствия просили недавно, я краем уха слышал провести акцию против журнала. Что-то мы там то ли подожгли, то ли взорвали: мелкие услуги правительству… Норман Бекет… вам это нужно?
Тим подошел вплотную, долго смотрел в глаза Нури, вытирая слезы. Отошел, угнездился в кресле и грустно констатировал:
— Вы не Вальд.
— Так-то вот.— Нури обречённо задумался.— Входишь в образ, можно сказать, акклиматизируешься, все тебя принимают за Вальда, а потом приходит некто Слэнг и говорит: ты не Вальд. Вот именно, я не Вальд, я с материка. И я враг того, что здесь происходит. Если вас интересует, Вальд жив и здоров. Я взял его имя и облик на время, Тимоти Слэнг…
Слэнг молчал, глядел в сторону, мешочки на лице застыли. Нури усмехнулся.
— Зря вы так, со мной возможность шантажа исключается. Да и незачем.— Он положил на подлокотник кресла толстую пачку банкнот.— Здесь гораздо больше, чем вы сможете заработать в синдикате до конца дней своих. А нам нужна информация о синдикате и прочем. Вся. Естественно, та, которая доступна вам. О душе думайте, Слэнг.
Тим взвесил пачку на руке, отделил меньшую часть, сунул во внутренний карман, остальное положил На стол.
— Сегодня они воют как-то по-особому. Хоть бы дождь пошел, разогнал… хотя, с другой стороны, река-то опять горит. Знаете, Вальд, я уж так и буду звать вас, знаете, Вальд, я заметил, что с годами мой моральный уровень становится все выше, а соблазнов для меня, э-э, все меньше. Наступил этакий внутренний покой, проще — гормоны меня больше не беспокоят, и в этом есть своя прелесть. Мне бы список вопросов, когда есть список, работать легче… Я с вами свяжусь. Говорят, вчера на помойке собаку видели… Пойду на берег, повою…
Зеленый квадрат — сто на сто метров — был огорожен тонкими неошкуренными сосновыми стволами, продольно закрепленными на низких столбах. Олле погладил шершавую кору, вдохнул запах живицы: местами на дереве выступала смола, уже побелевшая на солнце. К квадрату примыкало помещение с хищниками и открытый загон с табунном разноцветных пони.
Олле Долго любовался почти игрушечными лошадками, ощущая на сердце беспокойную радость от встречи с ними. Он подумал о своем золотом коне, оставшемся дома, и услышал, как шумно вздохнул Гром. Пес тоже тосковал по дому, по простору и лесу, по детскому запаху и не понимал старшего* который привез его в духоту и ужас здешних городов. Пес не знал покоя* постоянно чувствуя ту струну, что была натянута в душе Олле, и ощущая опасность, грозящую Олле со всех сторон от странных, всегда почему-то злых людей. Вот этот, идущий с Олле, тоже зол и насторожен. Охранники всегда ходили парой, следить одному за другим входило их обязанности.
— Я пристрелю твоего пса, если он будет показывать мне клыки. И тебя тоже…
Он не договорил, даже пес не уловил движения Олле: охранник словно споткнулся, скорчился на оранжевом песке дорожки.
— Дурак, смерти ищешь! — звучно сказал Олле и забросил в кусты кобуру с пистолетом, с куском пиджака выдранную из-под мышки охранника. Гром ощерился, его клыки коснулись лица охранника, й тот тонко завизжал.
— Фу, Гром!.. А ты, недоумок, если снова вздумаешь мне угрожать…
— Что вы, шеф! Разве я сам, я бы не осмелился…
На черной шерсти Грома мелькнул красноватый отблеск. Олле отвернулся, конечно, еще одна проверка, что они все проверяют? Вон и Гром, добрейший пес, ласковый, как щенок, научился на людей зубы скалить, кто бы поверил. Олле подозвал собаку и продолжил обход* У каждого работника внутренней охраны свой маршрут, своя зона ответственности. Они прошли под резным деревянным навесом, идущим вдоль ближней к дворцу стороны ограды. Под навесом в один ряд стояли высокие кресла, накрытые шуршащими холщовыми чехлами.
Неподалеку на лужайке уже сияли белизной скатертей столики и столы. Звенели хрусталем и золотом приборов слуги в черном, на дорожках уже были разбросаны влажные бутоны роз без стеблей. Фонтаны — не струи, а бесшумные туманы в синих искрах разрядов — висели над цветочными клумбами, исходя прохладой и .свежестью. Какая странная судьба изобретения Нури, ведь это он придумал шаровой сгусток капель, взвешенных в электростатическом поле, а здесь они украшают жилища богачей… Рядом с фонтанами высились массивные конусы из прорезного серебра, прикрывающие терминалы кислородного завода, который обслуживал резиденцию Джольфа-4. Над конусами роились громадные черные и изумрудные бабочки, эти живые цветы, и Олле подумались, что даже в лесном массиве ИРП он не видел такого количества бабочек в одном месте.
От дворца в парк широкими ступенями розового, в темных разводах родонита спускалась лестница парадного входа. От лестницы двумя полосами живых самшитовых изгородей начинался этот парк, уходящий вдаль террасами и холмами, с озерами и речкой, медленно текущей и образующей маленькие водопады и зеркальные заводи. Ивы и ракиты, растущие по берегам, купали ветви в прозрачной воде, Эта гармония для Олле была привычной: повсюду на планете возрождались вырубленные предками леса, очищались воды, оживлялись и заселялись омертвевшие от химикатов реки, а ИРП все больше зверья выпускал на волю, ибо что за лес без зверя или река без рыбы. Программа «Возрождение» уже давала результаты. Везде. Кроме Джанатии. И здесь, в этой благодати, невозможно было представить, что рядом в считанных километрах люди живут в отравленной атмосфере и реки горят, и энергетические магистрали усеяны телами бездомных…
Они прошли по бесконечной анфиладе комнат, приготовленных к приему гостей. Олле привычно дивился какой-то нежилой нечеловеческой роскоши обстановки и убранства. Казалось, этот и предыдущие Джольфы умудрились ограбить лучшие музеи Земли и стащить награбленное к себе в гнездо. Олле знал, что и должность и дворец Джольф-4 унаследовал от третьего и что объединенное человечество научилось защищать себя от Джольфов, потому злодействовать они могли только в пределах Джанатии, а много ли с нее возьмешь. Видимо, много, если умеючи брать. По служебному ходу они прошли в диспетчерскую. По пути Гром обрычал литую из чугуна мерзопакостную скульптуру «Спазм». У входа в покои Джольфа было целых два «Спазма», хотя в парадной части дворца они отсутствовали.
В диспетчерской перед иконостасом экранов всех видов наблюдения и защиты сидели двое — дежурный анатом от Джольфа и офицер охраны премьер-министра. Они с демонстративным любопытством оглядели Олле и собаку, переглянулись.
— За что ты его там? — спросил офицер.
Олле пожал плечами:
— Угрожал.
На центральном экране были видны подъезжающие лимузины гостей, невозможно импозантный дворецкий, застывшие в картинных позах функционеры синдиката и суетящиеся слуги. Дважды на экране появлялся сам Джольф-4 , он лично встречал пророка и премьер-министра по ту сторону ворот. Резмленцию джольфа отделяла от мира высокшпгршнитная стена, а ворота были врезаны в массивную приземистую башню. Когда-то вся эта фортификация могла играть защитную роль, а теперь выполняла чисто декоративные функции, в защите Джольф-4 полностью полагался на автоматику.
— Значит, если я тебе стану угрожать?..
Офицер был могуч, под два метра, неестественно развитые широчайшие мышцы спины, гипертрофированные бицепсы… и выучка чувствуется, это тебе не рыхлый перекормленный агнец. И взгляд наблюдающий, человеческий взгляд, хотелось улыбнуться навстречу ему. Олле сделал усилие:
— Не советую. Я-тебе-не-советую!
Его взор потерял осмысленность, он смотрел в переносицу офицеру пустыми глазами. После паузы тот принужденно рассмеялся:
— По-моему, вам пора идти, Олле.
— Да, благодарю вас. Пойдем, Гром.
— Ваш шеф умеет подбирать себе монстров,— сказал офицер, когда они вышли.
— Ваш тоже,— усмехнулся дежурный.
Святые дриады, неужели только злая сила вызывает у них уважение, думал Олле. Миллионы книг написаны о добре и любви, благородстве и сострадании, но разве они читают книги, зачем им книги. Странная жизнь в странных заботах ни о чем существенном, жизнь без просвета. Или мне это только кажется, а каждый видит цель: приобщиться к власти, к богатству, получить возможность унижать окружающих безопасным хамством или, хуже того, покровительством. Иметь тот самый миллион, о котором так часто говорит банкир Харисидис, и тогда можно владеть тем, что недоступно другим, что вызывает зависть. А что? Зависть окружающих — признание успеха, для маленькой души это большой стимул к деятельности. Зависть порождает агрессивность, обусловливает утверждение собственной значимости через унижение слабого, зависимого. Люди, как говорит Нури, люди, что вы с собой делаете! Мне, конечно, легче, я привык с животными. Но сохранять маску воинствующего лоботряса, сохранять независимость ежедневными драками, как сохраняет лидерство вожак в обезьяньем питомнике,— противно. Видели бы меня — озабоченного, вечно хмурого, драчливого и вздорного супермена — мои друзья, кто бы из них поверил! Что, собственно, сделал этот дурак охранник, что я так остро реагировал? Ну, велели ему спровоцировать драку, может быть, чистейший в помыслах, тьфу, Джольф-4 хотел угостить пикантным зрелищем гостей? Видимо, так и есть.
А до чего быстро я вошел в роль. Нури все же не может привыкнуть к массовому озверению, к нравственному запустению. Или нет, это только верхний слой, это дерьмо видимое, ибо оно всегда взвешивает на поверхности. А люди, как говорит Нури, люди остаются людьми, и человеческое из них не вытравить. Может быть, но только не здесь, не в окружении Джольфа-4.
Олле взглянул на часы, по расписанию уже пора было в зал приемов, Джольф-4 любил появляться в сопровождении охранников рослых и красивых.
Олле занял свое место в свите. Джольф-4, а лет ему было около шестидесяти, среднего роста, спортивный, улыбчивый и обаятельный, с бокалом в руке обходил гостей, для каждого находя слово. Здесь все были свои, все знакомы, и никто не обратил внимания, когда премьер-министр, пророк Джон, генерал Баргис и сам Джольф-4 скрылись за малоприметной дубовой дверью служебного помещения. По обе стороны ее картинно вытянулись Олле и знакомый уже ему офицер охраны премьера. Браслет на опущенной левой руке Олле прижал к стене.
В зале лакеи разносили напитки, лавируя между избранными,— они группировались по трое-четверо, мужчины не моложе сорока и женщины не старше тридцати. Приглушенный шум разговоров заполнял зал. Лица мужчин были схожи общим выражением интимно информированных чиновников.
Избранные, думал Олле, из чего избранные? Для каких дел избранные? Ему было скучно наблюдать за ними, прислушиваться к разговорам, надеясь поймать ниточку, за которую можно было бы зацепиться и выйти… на что? Информация, которой он снабжает Нури, мало отличается от того, что дает Слэнг. О том, что синдикат сотрудничает с верхушкой полиции и кое с кем из правительства, известно каждому. Может быть, сегодня повезет: впервые Олле воочию увидел всех этих деятелей одном гнезде. Альянс уже не скрывают!
Олле рассматривал зал с овальным потолком, выложенным золотыми плитками с бирюзой и шпинелью. Это сочетание прозрачно-красных камней с голубой россыпью по золоту поражало воображение. На стенах розового мрамора были развешаны портреты предшественников Джольфа-4, из них только последний умер своей смертью. Пол украшала мозаика из драгоценных пород дерева, повсюду расставлены многочисленные кресла и диваны.
Джольф-4 вышел об руку с пророком, обаятельно улыбаясь. Олле двигался следом в двух шагах, мысленно поторапливая его: беседа закончена, Нури всегда на связи, пора начать трансляцию совещания, но сделать это можно только под открытым небом — передатчик, вмонтированный в браслет, слишком маломощен, чтобы вести трансляцию из экранированного золотом дворца. Джольф-4 иногда останавливался, клал руки на плечи кого-нибудь из молодых гостей и проникновенно смотрел в глаза.
— Я тот самый винтик,— задыхался от преданности осчастливленный вниманием,— в ком вы, шеф, чистейший в помыслах, можете быть уверенным.
Джольф-4 кивал — верю — и, скорбя от необходимости исполнять роль хозяина, переходил к другому гостю. «Тот самый винтик» смотрел ему вслед просветленно.
Гости то рокочущими, то щебечущими группками двигались по анфиладе комнат. Джольф-4, сдерживая усмешку, слушал восторженные возгласы гостей, застывающих возле открытых витрин, где на черном бархате были выложены камеи и камни.
Олле был равнодушен к красоте камней. Он, Олле, разбирается в животных, камни — хобби воспитателя Хогарда, он же знаменитый спелеолог, он же торговый советник. Олле вздрогнул. Хогард в свите премьер-министра пребывал неподалеку, улыбчивый, вежливый и равнодушный. Гром огляделся, вильнул хвостом. Олле положил руку ему на голову— не надо, здесь Хогард чужой. Чистокровный дог, мутант в первом поколении, огромный, покрытый блестящим непроницаемым черным мехом, Гром снова послушно двигался рядом, мелко переступая на толстых, как у тигра, лапах и сдерживая жажду движения. Взгляды гостей останавливались на этом звере, казалось, едва укрощенном.
Спускаясь по родонитовой лестнице, Олле коснулся большим пальцем основания мизинца и тем самым включил передатчик. Тридцать минут — трансляция ведется в реальном времени,— и запись тайных переговоров будет в распоряжении Нури. Только вот что он с этим материалом делать будет…
Места за столами были расписаны. Пророк Джон прочел краткую молитву, благословил трапезу и закончил цитатой из Экклезиаста. «И похвалил я веселие, потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его». Гостей, похоже, бог аппетитом не обидел, едят как не в себя. Хотя, с другой стороны, у Джольфа-4 еда и напитки без примеси синтетики. А здоровый мужик пророк, премьер же мелковат, но бодрится и спину держит.
Ложа, скорее возвышение, крытое пестрыми шкурами; в креслах за круглым столом с напитками Джольф-4, генерал Баргис, премьер-министр и пророк. Гости, в основном мужчины, пониже на траве двумя дугами за столиками, сколько их здесь, сотни две будет? И охраны не менее тридцати лбов. Ничего себе, компания. Олле отмечал все это, думая об одном: еще пятнадцать минут, и трансляция; будет закончена… Хогард тоже под навесом для почетных гостей, вертит двустволку, хрупкую в его громадных ладонях, рассматривает поблескивающее бриллиантами цевье и, похоже, прячет растерянность. Ну да, слуги вручали ружья каждому гостю.
Джольф взял в руки старинный инкрустированный золотом мегафон: ружья — его подарок мужчинам… Конечно, охоты больше нет, такие времена. Но для дорогих гостей и соратников… Он, Джольф, обеспечивает возможность показать свое искусство в стрельбе по живой цели, экзотическое развлечение, не правда ли? Патроны розданы…
Где, в каком зоопарке был похищен пятнистый хищник, или у Джольфа есть собственный зоопарк, не учтенный в регистре Совета экологов?
Цепь скользила по тросу, и зверь мог двигаться вдоль него. Леопард сначала Прижался к сетчатой ограде загона, шипя и скалясь. Электрический удар отбросил его от ограды. Кто-то засмеялся в тишине:
— Шеф, я уложу его!
Хлестнул выстрел. Зверь метнулся в сторону и упал, опрокинутый цепью, вскочил и молча кинулся к стрелявшему. Почти в упор грянули выстрелы и остановили зверя. Шипя и кашляя кровью, он еще несколько минут, расстреливаемый с двух сторон, метался на своей привязи, пока не упал бездыханный. Страшно рыкнул Гром и тонко заскулил, почуяв на голове руку Олле.
— Пластиковые пули,— пояснил Джольф и повернулся к пророку,— Иначе никакого удовольствия. Но вы, отец мой, не стали стрелять.
— Не убий! Шестая заповедь.
— Не первая? — Джольф-4 улыбнулся стылой улыбкой.— Мне тоже, знаете, вид крови неприятен.
Премьер-министр облизнул губы.
— Ерунда! — генерал переломил ружье, вложил патроны.— Охота—-занятие для настоящих мужчин. Не для постников и трезвенников, не про вас будет сказано, святой отец.
Что ты знаешь об охоте, жирный скот, мельком подумал Олле, взгляд его был неподвижен, на лице замерло отвращение, он не умел, да и не желал скрывать свое отношение к происходящему. Люди! Не лучшие представители рода человеческого собрались здесь у Джольфа, но разве можно было вообразить столь густую концентрацию подонков. Они находят удовольствие в убийстве. Поразительно, они не испытывают неловкости один перед другим. Олле, охотник Олле никогда не пользовался оружием, хотя отловил десятки хищников из тех, что уцелели в горах и пустынях и неминуемо должны были погибнуть, если их не переселить в какой-нибудь из лесных массивов ИРП. Метод Олле был прост: выследил, догнал, связал. Сеть — на крайний, случай. Стрелять в беззащитного— это повергло Олле в смятение, казалось противоестественным.
За оградой труп леопарда утащили в затон. Пони, напуганные выстрелами и запахом крови, сбились стайкой в углу. Джольф взял мегафон.
— Друзья, чем мне порадовать вас? Такой вопрос я задал себе, готовя этот дорогой для меня праздник, эти именины сердца. Уверен, хе, что угожу всем. Сейчас каждый может убить пони. Заряжайте свои ружья, развлекайтесь…
Под резкое щёлкание бичей пони выбежали в загон, озираясь и не понимая, чего хотят от них люди.
— Стреляйте, стреляйте! Каждый может убить пони! — в голосе Джольфа слышались высокие нотки.— Стреляйте!
Гремели выстрелы и страшно, тонко кричали лошади. Они Метались в загоне, шарахаясь от ударов пуль, падая и снова поднимаясь. Генерал Из ложи палил бёспрестанно, и Джольф-4 дергался при каждом его выстреле. Премьер спрятал лицо в ладонях. Повернувшись к нему, что-то неслышное говорил Хогард, на лице у него застыла улыбка, и медленно скручивались стволы ружья в его руках.
— Почему ты не стреляешь? — Олле впервые увидел, что глаза у Джольфа белые и пустые.— Стреляй, как они стреляют!
Тут Олле усмехнулся, и Джольф замолчал на полуслове. Много дней спустя Хогард рассказывал, как все произошло, как рёв пса и странный, никогда не слышанный крик Олле заглушил выстрелы. Взлетел, сбивая Джольфа своим Телом, ошеломленный охранник, и ещё он катился по полу, а два смерча, белый и черный, поразили половину дуги— и здесь, на этом фланге, перестали стрелять. Слуга с подносом двигался по дорожке к гостям, когда Олле остановился на мгновение и огляделся. Он бешено скалился.
— Я покажу вам охоту, паскудники!
Олле действовал в невозможном темпе, но и выучка генерала сказалась. Еще дымились изломанные ружья на траве, и только начинали шевелиться поверженные стрелки, слышно было, как в зубах пса хрустнула рука охранника, выдернувшего пистолет, когда генерал Баргис выстрелил, почти не целясь. Олле машинально тронул плечо и сморщился, удар пластиковой пули был резок и болезнен. Генерал не успёл перезарядить ружье, в два немыслимых прыжка его достиг Гром и опрокинул, и, расстреливаемый охраной в упор, не успел дотянуться до его горла. Охрана уже пришла в себя, и десяток стволов глянул в лицо Олле.
— Этого живым! — взвизгнул Джольф.— Живым!
Олле пробивался к трибуне, где смолкло рычание пса и шевелилась между кресел расползающаяся масса. На него навалились подручные и анатомы и отхлынули, и четверо остались лежать, хватая ртами воздух. Волоча на себе кучу тел, он добрел до собаки, стряхнул охранников и опустился на пол рядом с Громом.
Олле раскрылся. По-моему, он весь этот месяц общения с Джольфом и его присными мечтал учинить нечто подобное.
Вот это — убить пони — застало врасплох и Олле, и меня. А когда лошади закричали, когда начался расстрел, весь этот ужас стрельбы по живому… но у меня не было мысли как-то соотнести это с людьми. До меня еще не дошло, что стреляли люди, мы ведь в принципе не могли представить подобное, да и кто мог? Олле уже был пропитан ненавистью к этим человекообразным, и реакцию его я считаю нормальной. Точнее, единственно возможной… да. Олле шарил руками по телу собаки, как слепой, я не видел его лица. И тут зачмокало, знаете, такие маленькие гранатки, Олле накрыло желтое облако, и он свалился, прикрывая собой Грома. Потом его уволокли куда-то, и тут я увидел, что учинил наш застенчивый Олле за какую-то минуту. На том фланге, где действовали Олле и Гром, никто из гостей не ушел самостоятельно, функционеры из охраны, до кого дотянулся Олле, надолго потеряли дееспособность. Стонущего генерала унесли на носилках.
— Ну спасибо, ну порадовали! — сказал розовый от возбуждения пророк Джон.
Нури задумал невозможное. Обнаруженный им блокнот содержал фрагменты программ самообучающегося домового робота, их составил Вальд, когда работал над своим кибером. Еще там, на берегу, Вальд говорил, что у него с кибером двусторонняя связь; значит, сделал вывод Нури, в принципе возможна переналадка, точнее, корректировка части программ. Если удастся понудить Ферро записывать, а затем транслировать разговоры, ведущиеся в штаб-квартире пророка, то это позволит многое понять: похоже, пророк становится значительной силой в Джанатии. Задача осложнялась тем, что воздействовать на программы можно было только дистанционно.
Нури уже неделю сидел вечерами, ведя длительные диалоги со своим компьютером, мощным, хотя и портативным. Хорошо, приходские агнцы больше не мешали — несмотря на то, что прибор для создания помех работал почти непрерывно,
Труд был каторжным. Надо было выделить в памяти кибера свободные блоки, изолировать их от прочей памяти, настроить на запоминание информации, поступающей в форме человеческой речи, и побудить кибера на независимую от него передачу информации. Нури взял отпуск и отсыпался днем, работая по ночам, когда радиопомех было меньше. Но ночью кибер, как правило, находился в экранированном помещении, и это сильно осложняло работу. Помог Слэнг. Неведомо какими путями он узнал, что пророк завел привычку прогуливаться по утрам в саду на крыше своей резиденции, обсуждая с Ферро план работы на день. Нури уже пару раз нащупывал кибера своим лучом и получал отклик — это обнадеживало. Однако работы не уменьшилось. Нури действовал, в основном полагаясь на интуицию и богатый опыт наладчика мыслящих автоматов. Программист-ас, он шел по следу Вальда, программиста средней руки. Сам Вальд, когда у него через Сатона попросили помощи, счел задачу невыполнимой без непосредственного перемонтажа мыслительных элементов…
Настал день, когда Нури услышал в динамиках голос пророка, глубокий и значительный. Видимо, он прогуливался наедине с Ферро.
…— Сколько еще они могли сохранить статус-кво, три, ну пять лет. Это без меня. Со мной — максимум десять. Конец неизбежен, ибо положение в Джанатии абсурдно. Опровергни, Ферро.
— Посылка верна, в целом. И с точки зрения лица, руководствующегося нормальной человеческой логикой. Но история алогична. История показывает, что чем абсурдней форма правления, тем дольше длится это безобразие. Кажется, людям нечем дышать, они пьют отравленную воду, дети умирают от асфиксии, власть имущие озабочены лишь тем, чтобы сохранить власть любыми способами, словом, ситуация античеловечна, любой день может стать последним, а государство стоит. И будет стоять до полного вырождения населения. Это я вам, хозяин, говорю на основании анализа информации, заложенной во мне. Ведь история религии весьма тесно переплетена с историей человечества…
— Ты беспощаден, Ферро. И правдив,— Голос пророка гаснет.— Я как-то раньше не задумывался об этом.
— Раньше отец Джон не был пророком…
Контакт длился от силы три минуты. Нури подумал, что трансляция в реальном времени просто невозможна, ведь не может же кибер часами находиться в саду. Он снова засел за программы: следовало заставить кибера копить информацию, сжимать ее и транслировать потом блоком, в возможно короткий срок. А пророка, похоже, гнетут сомнения…
Объективно говоря, информации накапливалось с каждым днем все больше. Кладезь знаний Тимоти Слэнг подробно рассказывал об обстановке в синдикате, который сросся с полицией настолько, что временами не отличить, кто из них за порядком следит, а кто рэкетом занимается. Примитивный грабеж теперь редок, удел дилетантов. Шантаж, порно, наркотики, азартные игры, спекуляция и, наконец, строительство и банковское дело — мало ли способов почти легального бизнеса, не считая интимных услуг, оказываемых государственным надзорным и карательным органами. В последнее время участились диверсии на предприятиях химической, нефтеперерабатывающей и биологической промышленности, действуют какие-то группы, называющие себя воинами Авроры. Охрану на этих предприятиях, объективно виновных в экологических преступлениях, обеспечивают уголовники. Синдикат же поставляет и кадры провокаторов.
— Но это все от случая к случаю. Единой организации не чувствуется, и потому Джольф все чаще поглядывает в сторону генерала Баргиса с его лоудменами.
— Кто такие?
— Лоудмены мне лично больше нравятся. Люди солидные, порядка хотят.
Большего насчет лоудменов от Тима добиться было невозможно. И без того он почти возвысился до анализа.
Приближалось время связи, и Нури вышел в темноту во дворик, где всегда стояла машина Вальда, набитая аппаратурой: приемник, транслятор, автономное питание. Зажглись огни в окнах соседних коттеджей, прошаркали по бетону к реке анимисты. Вдали над городом вспыхнуло: «Пророк любит вас» и «Фильтр «Ветерок» вдувает сам». От реки донеслось протяжное:
Я сир и нищ и неухожен.
Скорбит душа, слезятся вежды.
О! Дай мне милостыню, боже!
Надежды я прошу. Надежды.
Нури вынул из приемника крошечную кассету, увидел по цвету, что Олле что-то передал. Кассета величиной с наперсток имела емкость на два часа. Нури машинально вложил ее в гнездо и почти сразу услышал шепот Олле.
— Я в имении Джольфа, Нури. Ожидают прибытия пророка и еще какого-то важного начальства. Сборище необычное. Пока отключаюсь, продолжу при первой возможности.
И сразу знакомый каждому голос пророка:
— Господа, прежнего мира нет и не будет, это надо принять, с этим надо смириться. Прежняя государственность гибнет, религия умирает. Мы, здоровые силы общества… ну, пусть не здоровые, а наиболее организованные, я имею в виду правительство и государственные институты, вас, чистейший в помыслах, и вас, генерал, мы стоим перед трудным решением.
— Как-то вы сразу, святой отец…
— Церковь учит видеть суть вещей, господин премьер-министр. Если очистить человека от демагогической шелухи и подать, так сказать, в чистом виде, то вы увидите, что им правят три силы: голод, пол и честолюбие. Все остальное — наносное. От философии, этики, религии. Я бы сказал,— в голосе пророка явственно слышится усмешка,— все остальное от лукавого. Таков человек и каждый из нас. Но я не о вас, я о пастве. Люди живут в состоянии непреходящей тревоги, общество разрозненно, нет единства цели. Критика и отрицание — вот единственно общее для групп, на которые распалось общество, если еще можно выделить в этом хаосе какие-то группы. Мы сами сомневаемся в себе, ибо разломана материальная основа жизни, на смену естеству пришел суррогат. И не стоит обманывать себя, что все образуется само собой. В массах растет стремление к возврату к природе. Нельзя это недооценивать — язычество проникает во все слои общества, и даже в нашей среде многие заражены им. А новые религии и, особенно, возврат к старым религиям возникают тогда, когда общество больно, когда социальная несправедливость, присущая любому обществу, достигает непереносимого уровня. Города умирают, все больше бездомных, дороги усеяны ими, где им преклонить голову? Если бы господин Харисидис, благодетель, не подкармливал их…..
— Господа, я исхожу из того, что принятие экологической помощи с целью перестройки промышленности для нас априори неприемлемо!— Тоже знакомый голос: премьер-министр.
— Воистину так.
— Почему? — вопрошает командный бас.
— Видите ли, генерал,— поясняет пророк,— в случае принятия помощи перестройки промышленности не будет, мы у себя это исследовали. Потребуется полный отказ от того, что есть, полная ликвидация действующих производств и строительство новых. А в новом, безотходном производстве…
— После нас! После нас!
…— Именно. В новом обществе нам уже места не будет.
— Эксперты господина Харисидиса, интересы которого я здесь представляю, тоже исследовали,— заговорил премьер-министр.— В обновленном безотходном производстве с бесплатной энергией, а именно это нам предлагают ассоциаты, частной инициативе придется потесниться. Помощь, будь она принята, пойдет по государственной линии при жестком общественном контроле. Эта помощь отнюдь не ставит целью укрепление нашей власти.
— Стоит ее принять — и изменится все кардинально. Будет иной порядок вещей.
— Я внимательно слушаю. Полагаю, мы приспособимся. Власть порождает преступность, мы — тень власти.
— Приспособитесь, Джольф, приспособитесь. На какое-то время. Не думаю, что надолго.
— Я тоже слушаю… э… внимательно. Лоудмены должны иметь четкие перспективы.
И снова назидательная речь пророка:
— Два обстоятельства дают мне основание надеяться, что промысел божий восторжествует. Во-первых, уже три поколения джанатийцев пришли в мир суррогата, сломанной природы, они не знают другого мира. Это позволяет им мириться с тем, что в иных условиях считалось бы невыносимым. Кстати, именно поэтому языческие проповедники не имеют того успеха, которого можно было бы ожидать: люди просто не представляют, что может быть иначе. Во-вторых, во внешнем мире сократилось потребление жизненных благ, поскольку львиная доля энергии, сил и средств направляется на реставрацию природы. Ассоциаты называют это самоограничением. В полной мере использовать эти два обстоятельства нам мешает только одно — наша разобщенность. Каждый преследует свои цели. Вы, Джольф, стремитесь к власти и богатству, вы, генерал, к власти и порядку, у государства во веки веков цель одна: сохранить статус-кво.
— Истинный патриот всегда стремится сохранить статус-кво. Но что вы предлагаете, отец Джон?
— Объединение. Не формальное, естественно. Государство никогда не признает ваш синдикат официально. Да и мы в этом меньше всего заинтересованы. Я говорю о сути, о координации, Единстве действий. Ваш синдикат, например, выполняет некоторые просьбы министра общественного спокойствия…
— Разве?
— Я не в упрек вам, Джольф. Я призываю создать единый центр, координирующий усилия государства, церкви и синдиката в акциях, направленных на сохранение существующего положения. Уверен, что должное место в этом деле найдете и вы, генерал, со своими лоудменами. Вы — реальная сила. Но программу вашу, генерал, следовало бы уточнить…
— У меня задача — предотвратить разрушение промышленности. Или вам, святой отец, неведомо положение? Ежедневные диверсии на предприятиях…
— Церкви все ведомо…
Нури дослушал до конца. Бесценная информация, но как ее использовать, кому передать. И где этот Норман Бекет?
Нури вышел из машины. Если что, то дубликатор вызова есть в доме. Крики от реки звучали глуше, гилозоисты устраивались на ночлег, и только женский голос, высокий и неукротимый, выводил во тьме странную мелодию, наверное, песню, но слова были неразличимы. Нури слышал ее не первый раз, и песня всегда затрагивала какую-то струну в сердце. Ночью просматривались звезды, ветер от недалекого океана сдувал хмарь с несчастного острова, и в такие ночи можно было спать без маски.
Нури вытащил из ящика пачку корреспонденции. В этом регионе средоточия частных коттеджей он был самым крупным подписчиком, прочие предпочитали видеоинформацию. Он прошел в кабинет, лег на тахту и развернул газету «Т-с-с», раздел объявлений. Все нормальные люди читали «Т-с-с», официоз синдиката никогда не испытывал затруднений с распространением, хотя подписка на него была не дешева. Что там сегодня? О, портрет Тима! И под ним…
Достукался
Младший консультант старик Тим, в быту Тимоти Слэнг, выпал в осадок. Старик вел аморальный образ жизни: стучал красным на синдикат. Расколоть подсудимого не удалось. Пусть родственники не беспокоятся — жидкость «Некрофаг» прекрасно растворяет трупы.
Нури аккуратно свернул газету. Он не стал перечитывать объявление, он вышел во двор и сел на бетон возле машины. Млечный путь уходил в бархатную черноту бесконечности. На материке под защитой соснового леса посапывали в спальнях его подопечные дошколята, наверное, храпел сытый лев Варсонофий, и, конечно, не спал директор ИРП доктор Сатон. Все остается на своих местах, вертелась никчемная мысль. Где-то там пересекаются параллельные прямые, а Земля вообще-то голубая, и чернота неба не более чем тень Земли. И кто-то из великих говорил, что вечность — не что иное, как перпендикуляр к нашему времени и пространству. А сколько времени надо, чтобы труп растворился целиком? А если Тима живьем бросили в некрофаг? Он, конечно, не мог утонуть, некрофаг тяжелая жидкость. Он плавал в ней и растворялся, съедаемый бактериями. Сколько вечностей слышался крик Тима? Зверье!
Нури никогда по-настоящему не думал о грозящих опасностях, это было вне его восприятия. Пожалуй, он впервые понял серьезность своей работы: за связь с ним убивают, Это странно, это невозможно принять! Еще три дня назад Слэнг сидел как всегда в кресле, шевелил мешочками, вытирал глаза и говорил, говорил. Он любил монологи, старик Тим…
Нури вскочил от боли в ушах, затряс головой и тут же увидел на дорожке конус кипящего пламени. Конус мгновенно погас, а на его месте возник некто длинный и веселый.
— Ты звал меня? — голосом злого духа сказал он,— Ты звал меня, Вальд! Я пришел.
Он был в талии перетянут толстой металлической полосой со множеством мелких раструбов понизу. Пояс космонавта, такой точно был у Рахматулы. Ну да, это Норман Бекет, вон и шрам поперек глаза, рассекающий бровь и скулу.
Нури протянул руку и увидел, что в кулаке зажата газета. Норман разжал кулак, вытащил и развернул газету.
— Это он,— после паузы сказал Норман.— Сначала, как мне сообщили, явился какой-то неестественный красавец, сказал, что ты хочешь видеть меня, и исчез. Меня не было, поговорить с ним не мог, но насторожился. А потом вот он пришел, тоже от тебя. Конечно, старик знал, что попытка связаться со мной грозит ему смертью, и вот поди ж ты…
— Некрофаг,— без выражения сказал Нури.
— Да.
— Я жалею о том, что искал встречи с тобой, Норман.
Бекет повозился с застежками, стянул с головы блестящий шлем, перекинул через плечо чешуйчатый пояс и пошел в дом, не оглядываясь.
— Странные у тебя знакомые, Вальд. Сколько мы с тобой не виделись, четырнадцать, нет, пятнадцать лет. Кто ты сейчас? Наладчик. Отличная специальность. А этот, младший консультант? Он говорил, что он твой друг…
Нури машинально отвечал на вопросы. Он был потрясен гибелью Тима и с постыдным, как ему казалось, облегчением думал, что не просил Слэнга связывать его с Норманом… да нет же, просил! Просил, пусть и не впрямую! Смешно считать, что выход на Нормана — собственная инициатива Слэнга… Кстати, «стучать красным» — это и есть связь с Бекетом. И лучше, наверное, если Норман так и будет принимать его за Вальда.
— Конечно, прямые контакты со мной опасны. Ты поэтому жалеешь о встрече? Не бойся, Вальд, я пользовался поясом, а следить за мной в полете они еще не научились.
— Я не о себе,— сказал Нури.— Что ты можешь сделать, Норман. Ты один, я один. Норман долго молчал, поглаживая обожженную кожу головы и рассматривая Нури.
Потом улыбнулся.
— Тебя это тоже волнует? Вот не ожидал, что ты до такой степени изменишься, прежде ты был абсолютно пассивен.
— Годы… Синдикат, лоудмены, агнцы божьи… Мерзость,
— Вот именно. Добавь сюда закон о дозволенных пределах, тайные, пока еще тайные концлагеря для язычников-интелей… И потом, с чего ты взял, что я один?
Нури не ответил. Норман в лидерах легальной оппозиции, он наверняка связан с подпольем.
— Вернемся к нашим баранам. Зачем ты звал меня?
К этому вопросу Нури был готов. Он связно и с добротными подробностями рассказал, как сделал кибера для домашних услуг, как познакомился с Тимом и продал робота отцу Джону.
— Господи,— сказал под конец Нури, и это вышло у него вполне естественно.— Черт меня дернул сделать этого робота. От него все пошло.
Норман взглянул удивленно.
— Ты что? Всерьез думаешь, что в твоем кибере все дело? Если бы так, уж с ним-то мы справились бы. Это реакция, Вальд, консерваторы всех мастей… Но это длинный разговор, у нас еще будет время. Для тех, кто со мной, важно быть в курсе всего, что затевает пророк, самая опасная сейчас фигура.
Норман, длинноногий, длиннорукий и какой-то мосластый, сидел в том самом кресле, похожий на кузнечика. От него исходила спокойная сила, веяло уверенностью. И он доверял Вальду, которого, надо полагать, не вспоминал десяток лет и о котором не знал ничего. Доверял, а может быть, просто пренебрегал секретностью. Ну что тут скрытного: оппозиция хочет знать, что делается в стане ее врагов, это же очевидно. И если Вальд ранее имел связь со своим кибером… Нельзя ли эту связь возобновить?
— Я подумаю, — сказал Нури.— Я постараюсь.
Он не знал, под каким предлогом передать Норману запись, сделанную Олле. А передать надо было, по возможности не раскрывая себя. Наконец придумал сослаться на Тима, дескать, Слэнг изловчился достать запись, старый язычник, и вот оставил третьего дня. Может быть, для Нормана и оставил?
Насыщенной событиями была эта ночь. Приближалось время урочной связи с Хогардом. Нури, проводив Нормана, с которым договорился о способе связи# сноэа залез в салон машины* Зкранчик уже мерцал, и потрескивало в динамике. Стали гаснуть окна соседних коттеджей, светился вдали разноцветным куполом туман смога над ночным городом, тихо допевали свои гимны язычники. Нури, стараясь отвлечься от скорбных мыслей о Слэнге, подумал, что все не хватает времени заняться язычниками, а ведь если в Джанатии кто болеет о природе, то это они…
Потом от ближнего завода заухали взрывы, донеслась очередь крупнокалиберного пулемета, и реквием стих. Боевые группы язычников — воины Авроры, как они себя называли — начали свои ночные операции. Что они сегодня взорвали: стоки, склад, цех? Об этих ночных сражениях официальные источники молчали. И это настораживало. И Норман, так много сказавший сегодня, о язычниках ни слова. Только Тим, бедный Тим говорил иногда о партизанских налетах воинов Авроры на химические заводы, наиболее вредоносные. Тим говорил, что язычество — не религия даже, это образ мышления, отрицающий неравенство между человеком и, скажем, деревом. Природа равна самой себе, неравенства нет, как нет и предпочтения… Эти экскурсы в царство язычества старик Тим всегда завершал словами:
«Пойду, повоюю!»
От раздумий Нури отвлек привычный звук работающего приемника.
— Нури? Олле схвачен… Ты не молчи, Нури!
— Глупости. Как это можно схватить Олле? Я только что слушал его сообщение о совещании у Джольфа…
Пока Хогард рассказывал, как все было, Нури не произнес ни слова.
— Пса они сбросили со стены,— закончил Хогард.— Я задержался, чтобы подобрать, но не нашел.
Нури рассматривал мерцающее изображение Хогарда, и сердце сжималось от жалости к нему. Он пытался поставить себя на его место и не смог: счастливец Олле, он всегда поступал как хотел. А каково было Хогарду!
— Знаешь, приди в себя! Не хватало, чтоб и ты там ввязался в драку. Ты единственный источник денег и оборудования, на тебя замкнуты все легальные каналы.
— Я что… Жив, здоров…
— Только что у меня был Норман Бекет, я сумею сегодня же связаться с ним. Считая Олле, нас уже будет минимум четверо. Возьмем этот притон приступом!
— Поздно. Я просил посла, он сделал официальный запрос: Олле всё-таки гражданин ассоциации. Посол почти вынудил премьера истребовать Олле у Джольфа. Не вышло! Олле бежал. И, кажется, не один… Будем ждать. Это единственное, что остается.
Нури еще долго сидел в машине, приводя в порядок мысли. Беда не приходит одна, как-то все это сразу обрушилось. Смерть Тима, беззащитного старика, жуткая смерть. И теперь исчезновение Олле… Совсем недавно Олле отчитывал его всего-то за желание раскрыться перед Норманом. А сам!..
Олле очнулся в полной темноте и тут же вспомнил, что Грома больше нет, и вспомнил ощущение мокрой от крови шерсти на ладонях. Он застонал от боли в душе — щеночек Гром. Попытался сесть и обнаружил, что скован и руки за спиной сведены наручниками — их шипы впились в запястья, едва он шевельнул руками. Мысль о Громе не давала возможности думать о чем-то ином, и Олле волевым усилием загнал ее в глубину сознания. Дураки, надо было сковать выше локтей, а так цепь возле крестца, и это все равно, что впереди. Морщась, он свернулся калачиком и пропустил тело через кольцо руки-цепь. Обычное утреннее упражнение — перешагнуть через сцепленные в пальцах руки. Убедившись, что перевести оковы вперед ему по силам, он порадовался забытому на руке браслету и вернул себе прежнюю позу. Оковы на ногах — ерунда, плохо, что так болит голова, то ли били по ней, то ли это выходит обездвиживающий дурман. Гром… как он кинулся на выстрелы, заслоняя собой. О чем они там совещались, хотел бы я знать, а этот… пророк, с каким любопытством он следил за Хогардом — за единственным здесь ассоциатом Хогардом… Мысли переключились на Хогарда, стало как-то спокойнее: Хогард все видел, конечно, понял и простил. И Олле, который и дома иногда светло завидовал опекуну ползунков Хогарду, снова привычно восхитился его выдержкой и чувством ответственности: вмешаться было легче всего, но где взять силы, чтобы не вмешиваться…
Загремели запоры двери, вспыхнул под потолком свет. Олле непроизвольно хмыкнул: он лежал в каменной камере без окон на влажных плитах пола. С потолка свисала тяжелая цепь и торчали из стен ржавые крючья — средневековье, ни дать ни взять. Два здоровенных анатома молча вытащили его, подхватив под руки, и поволокли по пластиковому покрытию светлого перехода. Олле отметил еще несколько обитых жестью дверей с глазками в них, подумал, что Джольф, конечно же, должен иметь собственную тюрьму, а он, охранник Олле, даже не догадывался о ней.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ,
