Городок Института Реставрации Природы имел свою гавань в бухте, узкой горловиной соединенной с океаном. В бухту заходили иногда парусные сухогрузы, и тогда два портальных крана на причале начинали неторопливую работу, заглядывая в трюмы. Была еще малая пристань, к ней лепились прогулочные яхты сотрудников ИРП, и была пристань малышковая с надувными катамаранами для плавания внутри бухты. На дощатом настиле этой пристани, глядя сквозь щели в прозрачную воду, лежал вундеркинд и акселерат Алешка. Неподалеку под присмотр ом Нури возились в песке голыши-малыши, их визги и смех подчеркивали тишину утра. Решетчатая тень на песчаном дне шевелилась, рождая солнечных зайцев. Алешка опустил руку в воду. К растопыренным пальцам приплыли мелкие рыбешки, тыкались носами. А потом черная лента подползла по дну к самым пальцам, волоча на себе мертвых рыбок и рыбью чешую. Алешка вытащил р у ку — ладонь была в черной слизи. Поднес к лицу. Пахло нефтью.
— Нури,— позвал он.— Нури, смотри, что это?
Посетитель держался скромно, но скрытая наглость читалась в его глазах. Обычный, сильно помятый костюм, незапоминающееся лицо, покрытое сизым румянцем и множеством мешочков. Посетитель сдвинул на ухо дешевую маску-фильтр, опустил взор, сложил руки на груди и, просветлев, возгласил:
— Бытие божие доказано!
Отец Джон отложил эспандер, вздохнул. Проходимец,— пробежала вялая мысль. Послать к черту? В смысле отпустить с миром? К сожалению, положение обязывает. Да и дела таковы, что самая худая овца в приходе дорога. С другой стороны, откровение божие, как правило, глаголет устами проходимцев. Кризис! Закоснели, погрязли. Сатана, можно сказать, торжествует, и, если не случится чуда,— рухнет вера. Содом и Гоморра!
Посетитель словно подслушал мысли святого отца.
— Не то, чтобы чудо,— сказал он.— Так, нечто кибернетическое.
Кибернетическое, гм… Отец Джон не забыл прошлогоднюю сенсацию, Слава богу, локального, внутрицерковного масштаба, когда некто Хмелевски математически доказал бытие бога. Он вывел формулу, из коей неизбежно вытекала необходимость божественной воли при сотворении сущего. Такие попытки уже не раз были. К сожалению, как вскоре выяснилось, математик что-то напутал со знаками, где-то там вместо минуса поставил плюс, до него тоже ставили. Информация вытекла наружу, и зловредный языческий журнал «Феникс» напечатал ехидную передовицу…
Отец Джон сел на пол возле фильтра и начал дышать по системе йогов. Шесть секунд он втягивал в себя воздух, секунду задерживал в себе и еще пять секунд выдыхал сквозь сжатые зубы.
— Хмелевски прохвост, а здесь никакой подтасовки. Дело чистое.
Отец Джон прекратил дыхательную гимнастику, убрал со лба подвитой каштановый локон.
— Так чем могу служить?
— Пять минут вашего внимания, святой отец, хоть, видит бог, вы мне в сыновья годитесь. Мы поймем друг друга как люди современные, деловые и имеющие одинаковые склонности, хотя, к моему сожалению, не равные возможности…
— Говорите.
— Как я уже отметил, доказать бытие божие на данном этапе развития науки можно с легкостью. Правда, вы мне не поверили. Очевидно, потому, что более компетентны в этом вопросе…— Посетитель не спускал глаз с могучих дланей священника, руки лежали спокойно.
Отец Джон хмыкнул, начало ему понравилось. Не банально, с подтекстом. Пройдоха, конечно, но, похоже, пройдоха квалифицированный, а с профессионалом всегда приятней иметь дело, чем с дилетантом. Сейчас будет клянчить деньги, интересно, под каким соусом?
— Точно! Я аферист и вымогатель — это вы правильно подумали. Такова моя профессия уже много лет. В общем, не жалуюсь, но сейчас стало тяжелее, возраст сказывается.
— А ком у легко? Каждый несет свой крест,— вздохнул отец Дж он .
— Н-да, так вот, зовут меня, допустим, Тимоти Спэнг. М ож н о проще — Тим. Но это не важно, чек вы все равно будете выписывать на предъявителя.
Отец Джон поднял бровь: чек. Смешно. Он уже забыл, когда расплачивался чеками. Нет, жить можно, ничего не скажешь, но в этом богом забытом городке три прихода…
— Чек будет,— заверил Тим.— Объясню как на исповеди, на чем основана моя уверенность.
…В доме, с мезонином, с решетчатой террасой, увитой пластмассовой пахучей зеленью, не виднелось ни огонька. В окнах торчали многодырчатые сферы фильтров — верный признак зажиточности. Тим посидел, прислушиваясь, на корточках у низкого заборчика, преодолевая дрожь, лег на живот и пополз. Пыль через маску забивалась в ноздри, было очень нехорошо. Тим испытывал страх и стыд.
Это ужасно, думал он. Ползти на брюхе: к чужом у незнакомому дому, чтобы ограбить. Грубо и глупо, а главное, примитивно. Это особенно удручает — примитив.
Тим привык получать деньги изящно. Он проходил в кабинеты легким шагом уверенного в себе человека. Нет, он предварительно звонил. По делу, касающемуся нарушения седьмой или, скажем, десятой заповеди, имевшего место в субботу вечером. Его принимали сразу. Еще бы, фирма «Слэнг и К 0», небольшое, но процветающее предприятие, была хорошо известна в определенных кругах, среди лиц, имеющих возможность утолить свою жажду в грехе. А в широкой рекламе Слэнг не нуждался. Фирма специализировалась на вопросах морали, ибо мораль как объект приложения деловой энергии приносит не менее 100 % на вложенный капитал.
Тим проходил в кабинет, минуя секретаршу (у, мордашка). Он был сосредоточен, элегантен и светло глядел в растерянные глаза клиента. Он садился и говорил о морали, о том, что десять заповедей забыты, по каковой причине общество разлагается, нужны ли примеры? Не нужны. Сам он, например, ведет жизнь добродетельную и десятую заповедь не нарушает. Вы, конечно, помните ее, но не могу отказать себе в удовольствии процитировать это бессмертное: «Не пожелай жены искреннего твоего, не пожелай дому ближнего твоего, ни села его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего елика суть ближнего твоего…» Беседуя, Тим наблюдал за клиентом и всегда точно определял момент готовности к восприятию шантажа. Тогда, произнеся девятую заповедь— «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна», он извлекал пачку фотографий. Раскладывая их, как кладут пасьянс, он называл факты, даты, имена, описывал ситуации. В конце указывал цену, не забывая присовокупить, что негативы и видеопленки будут доставлены после оплаты чека.
— Не обмани — прекрасная заповедь, хотя и не числится среди заповедей божьих. Честность во всем — девиз нашей фирмы, ибо мы не можем рисковать доверием общества и уважением клиентуры.
Цена, ка к правило, была приемлемой, материалы впечатляющи, а клиент покладист. Тим процветал на ниве морали, пользовался любовью сограждан за умеренность и неболтливость и ничего лучшего не желал.
Но потом… потом что-то сломалось в мире. Не сразу, нет. Неудачи, неизбежные в любом серьезном деле, случались и раньше, но теперь пошла сплошная полоса неудач, Взять операцию, имевшую место в его картотеке шифр «Мораль и Харисидис». Казалось бы, нет более благодарной работы, чем шантаж этого улыбчивого греховодника, бабника и банкира Харисидиса. Тим готовился полгода, израсходовал ссуду, взятую в банке Харисидиса, надеясь отхватить приличный куш. А когда материал был собран, банкир принял его в своем загородном доме на берегу океана, где можно было дышать без маски.
Харисидис смотрел фильм, чудо операторского искусства, и просил показать еще раз. На экране он сначала держал речь перед избранными членами правления. Речь была о переводе на экологические расходы крупных сумм с личных счетов членов правления — эта статья не облагалась налогом. В следующем эпизоде папаша Харисидис (так его звали вкладчики и он сам) вручал взятку экоинспектору.
Довольный банкир велел подать коньяк и благодарил Тима за доставленное удовольствие.
— Как это вы тонко сработали, Слэнг. Приятно вспомнить, отличная операция была. Инспектор, правда, новичок в этом деле, однако пойдет далеко. Но что привело вас ко мне?
— Надеюсь, вы купите у меня фильм?
— Это еще зачем? — удивление банкира было столь непритворным, что Тиму стало жутко.
— Иначе я выпущу е го на экраны, такую хронику купит любая прокатная фирма. История-то уголовная.
Папаша Харисидис поперхнулся коньяком и взволнованно прошелся по кабинету.
— Слэнг,— с чувством сказал он.— Казните меня, я было подумал о вас не так, но вы просто альтруист, что крайне редко в наше время. Я ценю это качество у своих вкладчиков, ну да, вы ведь тоже мой вкладчик, где еще можно держать капитал в наше время…— Банкир повозился с клавиатурой компьютера, глянул на дисплей, довольно оттопырил губу.— Э, да вы еще и должник… ладно, из симпатии к вам погашу часть ссуды — при условии, что покажете фильм по видеосети. Вкладчики будут в восторге.
Тим машинально собрал и уложил аппаратуру. Он был сломлен, морально убит и, выражаясь фигурально, вышиблен из седла. Земля качалась под ним и рушились устои. Банкир провожал его, приобняв за плечи, просил заходить по четвергам, парни, я скажу, пропустят (парни из синдиката убрали с глаз долой дубинки), хвалил фильм.
— А этот вид через замочную скважину и переход на крупный план, моя преподлейшая физиономия, а! И смущенное личико инспектора, сколько в нем непосредственности и обаяния. А пачка паунтов, я, знаете, иногда расплачиваюсь наличными — это впечатляет!
…Несколько позже ушла Бьюти Жих, самая удачливая из его сотрудниц. У нее неожиданно открылся бас, в сочетании с весьма выпуклой фигурой это обеспечивало ей такие гонорары, что Тим только ахнул, услышав сумму.
После Бьюти пришлось расстаться с Пупсом-невидимкой. Это был дока по съемкам в темноте, незаменимый специалист по подглядыванию из-за угла. Пупс ушел в синдикат после того, как Тим отказался оплатить его счет за пребывание в больнице по поводу сложного перелома крестца. Это производственное увечье Пупс получил, выслеживая чемпиона по пинкам с разбегу: в свободное от тренировок время Зат Пухл занимался сводничеством, это чемпион-то, гордость нации… Пупс изловчился и спас дорогую съемочную аппаратуру, но обозленный Зат сильно помял ценного работника.
Пупс заявился к Тиму через месяц после своего ухода. Передвигался он, отставляя в сторону крестец, но с бывшим шефом говорил не скрывая снисходительной жалости. К тому времени Тим уже почти созрел. Он грустно кивал, со всем соглашаясь. Да, вступление в синдикат неизбежно, конечно, одиночке с такой профессией трудно, но он привык к самостоятельности, вот в чем дело. Впрочем, он еще подумает.
— Чего там думать. Мне просто смешно,— непочтительно сказал Пупс-невидимка.— Мне смешно, что господин советник так церемонятся с вами.
Действительно, приемыши из синдиката могли просто пришить Тима, дело обычное.
Так Тимоти Слэнг, живое воплощение десяти заповедей, знаток морали и страж ее, завершил свою карьеру. Впереди ничего не было, пустота и безнадежность. Тим стал бродягой, вульгарным вымогателем, когда можно было вымогать, и попрошайкой во всех остальных случаях. Таких бродяг великое множество на дорогах Джанатии — страны всеобщего благоденствия. Он ночевал в зарослях синтетического кустарника, если исхитрялся загодя проникнуть в парк, питался щедротами папаши Харисидиса и, опускаясь все ниже, решился на грабеж. Еще днем он высмотрел этот коттедж, уловил признаки запустения вокруг и решил, что дом необитаем. В коттеджах с воздушными фильтрами, известно, живут люди богатые, и потому в любом случае удастся раздобыть кое-что из одежды. Тим знал, чем рискует: его приметы — и отпечатки пальцев, и формула пота и слюны — все эти данные хранились закодированными в ведомстве охраны прав граждан министерства всеобщего успокоения. Закон Джанатии мудро охранял каждого от каждого, и досье на каждого велось со дня рождения и еще долго после смерти. Как специалист Тим понимал, что тотальная слежка равносильна отсутствию всякой слежки, но тем не менее для полиции не составит труда упечь его в кутузку на пару лет. Для одинокого бродяги грабеж — последнее дело.
Тим сел на корточки под окном и прислушался: в доме было тихо. Нет, оказывается, ползать на брюхе не велико удовольствие. Бедный Пупс, сколько раз он приходил после дежурства ободранный и грязный, надо было оплатить ему счет за больницу, какие-то деньги еще были… Снизу было видно, как в оконном стекле зеркально отражались писанные на облаках слова «Перемен к лучшему не бывает». Так и есть, подумал Тим, так и есть. Он потянул створку, та подалась неожиданно легко. Тим лег на подоконник, неловко перевалился через него и услышал, как хлопнули внутренние раздвижные ставни. Густой мрак окутал Тима. Он поднялся, хрустнув коленками, медленно выходя из предынфарктного состояния. Здесь дышалось легко и без маски.
— Вы можете сесть, кресло справа от вас,— раздался в комнате хорошо поставленный баритон.
— Благодарю,— машинально ответил Тим. В голове его все перепуталось и стучала, билась мысль: пропал, совсем пропал. Зачем он полез сюда. Как хорошо было бы сейчас лежать на надувном матрасике, вести с соседями тихий разговор, смотреть вслед темным силуэтам проносящихся на шоссе лимузинов и помнить лишь о том, чтобы вовремя убраться утром, парни из раздачи не любят, когда на обочинах поздно встают… Этот тип, конечно, видит в темноте. Тим двинулся вправо, нашарил кресло и сел. Он вытянул усталые ноги, закрыл глаза и стал повторять в уме десять заповедей. Он никогда не задумывался над первой: «Аз есмь господь Бог твой, да не будут тебе бози иные разве Мене». И вторая — «Не сотвори себе кумира и всякого подобия, елика на небеси горе и елика на земли низу, и елика в водах под землею, да не поклонишися им, не послужишь им» — как-то не задевала его. Для Тима повторение заповедей было похоже на аутотренинг, вызывало приятную пустоту в голове. «Не приемли имене Господа Бога твоего всуе» — в третьей заповеди что-то есть, ну а четвертая была законодательно закреплена в Джанатии: «Помни день субботний, еже святити его; шесть дней делай и сотвориши в них все дела твои; в день же седьмой суббота Господу Богу твоему». Стало действительно легче. «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли» — ох, когда бы этого было достаточно для благоденствия, как почитали бы родителей своих джанатийцы, мама, пожалей меня, убогого. «Не убий» — шестая заповедь, кстати, почему шестая, не первая? Грешен, задаю вопросы, Господу виднее. «Не прелюбы сотвори» — какие там к черту прелюбы в таком возрасте и состоянии. «Не укради»— вот он, восьмой грех, за него и кара.
— Вермикулит! — прозвучало в темноте. Тим вздрогнул, он впервые слышал это слово, и оно показалось ему страшным.— Сотворим молитву всевышнему, всеблагому, породившему вас, недостойных.
Тим не верил в совпадения столь невозможные: присутствующий в темноте буквально подслушал его мысли, действительно, не пора ли перейти к молитве?
— Если вы настаизаете,— пробормотал Тим.
— Тогда «Отче наш». Я послушаю.
Тим, запинаясь, начал:
— «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; э… э?
— Хлеб наш…
— Да, хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и… э… не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь».
В течение своей небезгрешной жизни Тим редко пользовался молитвами и не ходил к причастию, полагая, что каяться ему не в чем.
— Неплохо, но на латыни это звучит лучше.
— Я не знаю латыни, извините.
— Катастрофа стратостата! — заорал таинственный собеседник.— Тогда на хинди? Может, попробуем…— и после паузы: — У нас гость, хозяин. Пришел через окно. Конечно, хозяин, гость в дом, бог в дом… Как говорится в притчах царя Соломона: «Не отказывай в добре тем, ком у оно следует, когда есть в твоих руках сила к свершению»… Сидит в кресле…
Тим лихорадочно прислушивался. Как это он сразу не сообразил: автомат, обычный домовой автомат, самый безобидный из всех. Это он по программе развлекает гостя, найти и выключить. И бежать, пока не поздно. Тим вскочил, двинулся, вытянув руки вперед, и уперся во что-то цилиндрическое.
— Вам лучше сесть,— прозвучало над ухом.— Хозяин хочет, чтобы вы его подождали. Он с ко ро прибудет.
— У меня нет времени, зажги свет!— приказал Тим, и тотчас в комнате посветлело, свет исходил от потолка и стен и не имел тени. Слэнг увидел перед собой робота-андроида и ощутил покалывание в ладонях. Он быстро убрал руки. Робот — это хуже, но окно, наверное, открыть можно. Двери в дом, конечно, открываются на голос хозяина, а окно — можно. Он обошел робота, переступая через кучи книг, сроду такого количества в частном доме не видел, толкнул створку, потом надавил плечом и вывалился прямо на чьи-то руки.
— А вот и хозяин, слава богу! — сказал робот за спиной Тима.— Он будет рад знакомству.
Хозяин вернул Тима в комнату, поддерживая его за талию и излучая доброжелательность.
— Я знаю о вашем визите. У меня с Ферро постоянная связь, и я слышал ваш разговор, возвращаясь домой. Я доволен, что успел застать вас, вечерами бывает так одиноко. Ведь вы, кажется, собрались уходить? — Он поправил изящную прическу. Поднятые к вискам прямые брови, нос с горбинкой и черные усики на худощавом лице — это хорошо смотрелось.
— Чего уж теперь,— сказал Тим.— Теперь буду ждать полицию.
Длинноногий хозяин усадил ночного гостя в кресло, он словно не слышал слов о полиции.
— Познакомимся?
— Тимоти Слэнг. Бывший страж морали, бывший профессиональный шантажист, бывший уважаемый гражданин одного не очень большого города, ныне бродяга и, как видите, неудавшийся домушник. Личность, созревшая для тюрьмы,— вяло отрекомендовался Тим. Может, хозяин почтет его слова за шутку? А, не все ли равно. Усталое безразличие охватило Тима. Слишком много впечатлений для одного вечера: придурковатый кибер, заставлявший его читать молитву в темноте, придурковатый хозяин, который почему-то не спешит звонить в центурию.
— Вы откровенны, я верю, что эта характеристика не противоречит фактам,— усмехнулся хозяин,— Меня зовут Вальд. Я наладчик мыслящих автоматов, таких, как мой Ферро. Дефицитная профессия. Фирма платит неплохо, однако меньше того, что я стою, поверьте. Но, вижу, на ниве морали вы не преуспели?
Тим вздохнул. Что ж , разговор — это лучше, чем наручники, может быть, удастся выпутаться из этой неприятности. И, видит бог, на карьере домушника он поставит точку.
— В свое время это был неплохой бизнес,— ответил Тим.— Я охотился за нарушителями морали и тем жил. Но сейчас, увы, скандальные разоблачения уже никого не пугают, шантаж как способ существования изжил себя. Кризис. А я просто жертва перепроизводства. Разложение личности, по моим наблюдениям, закончено. Общество окончательно деградировало, я потерял вместе с заработком и веру в человечество, потерпел финансовый крах и согрешил, нарушив заповедь «не укради». Последнее, как вы понимаете, и есть причина моего появления у вас. На крупный грабеж я бы не решился, да и, простите, у вас здесь кроме книг взять нечего. Книги не ходовой товар. Я надеялся подобрать приличный костюм да пару кислородных баллончиков. Верите, с бесплатным фильтром порой просто невмоготу, а в помещения с фильтрованным воздухом такие, как я, не часто попадают.
Тиму стало жалко себя. Он засопел, достал таблетку биокардина, сунул за щеку. Вальд вертел в руках ка кую -то деталь. Он осторожно положил ее, задумался.
— Не знаю, что с вами делать? Позвать полицию? — он оглядел Тима, пожал плечами.— Да не дрожите вы, черт возьми!
Но Тим больше не мог выдерживать напряжение. Он всхлипывал и тряс головой, слезы катились по мешочкам, страж морали плакал навзрыд. Сладко и бездумно.
— Ну вот, этого еще не хватало. Ферро, не стой же, сделай что-нибудь!
Кибер наклонился над Тимом, погладил седую плешь стража теплым четырехпалым манипулятором. Тим вздрогнул и заревел в голос.
— Ничего, хозяин. Сейчас ему станет легче. Слезы, я читал, облегчают душу. Покаяние благотворно. Ибо, не раскаявшись, не спасешься. Врачевание…
Обшарпанный страж морали, свесив тонкие волосатые лапы, лежал в кресле и расслабленно хлюпал носом, а рядом суетился и оглаживал его, похлопывал по плечу кибер. Несуразная картина, подумал Вальд, но как выпутаться из этой истории? Только не центурия. Как всякий нормальный джанатиец, Вальд не любил полицию. И неожиданно,для себя он предложил ночному гостю остаться у него до утра.
Тим, всхлипывая, достал из кармана и долго надувал матрасик, потом расстелил его на полу между книг, без мыслей улегся и моментально уснул.
Вальд постоял над поверженным стражем. Проверил окна, включил еще один фильтр: когда еще гость подышит чистым воздухом? Потом погасил стены и ушел к себе в кабинет. Ферро, чуть щелкая запорами, открыл у себя на боку крышечку, вытащил и размотал шнур, воткнул штепсель в розетку. И замер, подзаряжая аккумуляторы.
