— Ну что ж, Уотсон, за давностью лет давайте попробуем,— задумчиво произнес Шерлок Холмс, когда уже в который раз я обратился к нему за разрешением опубликовать этот рассказ. Итак, я, наконец, могу ознакомить читателей с материалами дела, которое по многим причинам считаю одним из самых удачных в карьере моего друга.
Должен признаться, оба мы с Холмсом были большими любителями турецких бань. Именно там, в мгновения сладкой истомы, за трубкой хорошего табака, он казался мне наиболее общительным и, я бы сказал, наиболее человечным. В одном из таких заведений, расположенном на Нортумберленд-Авеню, мы и уединились 3 сентября 1902 года, в тот самый день, с которого начинается мое повествование. Чувствуя в поведении моего друга некоторую нервозность, я спросил, что произошло. Вместо ответа Холмс высвободил из-под простыни руку и достал из висевшего рядом пиджака конверт.
— Пока это все, что я знаю,— сказал он, протягивая письмо.
«Сэр Джеймс Деймери,—прочитал я,— имеет честь засвидетельствовать свое почтение мистеру Шерлоку Холмсу и уведомляет о том, что хотел бы посетить его завтра в 4.30 пополудни. Дело, с которым он намерен обратиться к мистеру Холмсу, чрезвычайно важное и требует внимательного рассмотрения. В связи с этим сэр Джеймс Деймери выражает надежду, что мистер Холмс не откажет ему во встрече и подтвердит свое согласие, позвонив по телефону в Карлтон-Клуб».
— Как вы догадываетесь, Уотсон, я уже позвонил,— добавил Холмс, когда я вернул ему послание.— Кстати, что вы знаете об этом Деймери?
— Пожалуй, не более того, что он очень популярен в обществе.
— И не без основания. Говорят, он берется за самые щекотливые дела, если их необходимо уладить втайне от газетчиков. Помните его переговоры с сэром Джорджем Льюисом относительно хаммерфордского наследства? Джеймс Деймери с присущим ему так том, конечно, не станет попусту беспокоить. Ему, видимо, действительно понадобилась наша помощь.
— Вы сказали, наша?
— Если вы будете так любезны, Уотсон.
— Сочту за честь.
— В таком случае жду вас в 4.30.
Жил я тогда уже отдельно, на Куин-Энн-Стрит, поэтому пришел к Холмсу заранее. Ровно в половине пятого нам доложили: «Полковник сэр Джеймс Деймери». В гостиную вошел несколько тучный, но весьма приятный на вид человек: открытое чисто выбритое лицо, искренний взгляд серых глаз, на губах — добродушная улыбка. Блестящий цилиндр, темный сюртук, как, впрочем, и любая другая деталь его туалета, начиная с жемчужной булавки в черном атласном галстуке и кончая синими носками, видневшимися над лакированными ботинками,— все в точности подтверждало укрепившуюся за ним репутацию педанта. Привыкший повелевать, властный аристократ и здесь чувствовал себя хозяином.
— Как я и ожидал — доктор Уотсон,— сэр Деймери почтительно поклонился мне, а затем обратился к Холмсу: — Его услуги могут оказаться необходимыми, поскольку нам предстоит иметь дело с человеком весьма и весьма жестоким, который в буквальном смысле ни перед чем не остановится. Думаю, во всей Европе нет сейчас более опасного преступника.
— У меня есть несколько кандидатов на этот почетный титул,— улыбнулся Холке.— Вы не курите? Простите, я зажгу трубку. Если человек, о котором вы говорите, опаснее покойного профессора Мориарти или пока еще здравствующего полковника Себастьяна Морана, он действительно заслуживает внимания. Так кого же вы имеете в виду?
— Вы слышали о бароне Грюнере?
— Австрийском убийце?
— Поразительно, мистер Холмс! — Полковник со смехом вскинул руки.— Вы и правда всеведущи! Итак, вы сами назвали его убийцей.
— Я слежу за хроникой преступлений на континенте. А у того, кто читал о происшествии в Праге, и сомнений быть не может относительно виновности этого субъекта. Он избежал наказания лишь благодаря стараниям адвоката и-смерти свидетеля, кстати, весьма подозрительной. Я представляю, как он убил жену на перевале Шплюген, так же ясно, словно был тогда рядом. «Несчастный случай» — версия слишком неправдоподобная. Я слышал о приезде Грюнера в Англию и предчувствовал, что рано или поздно мне придется с ним встретиться. Что же он на сей раз затевает? Или это продолжение все той же истории?
— Дело гораздо серьезнее. Преступник, бесспорно, должен понести наказание за совершенное злодеяние, но разве не важнее предупредить его действия? Как это ужасно — видеть, что на глазах у тебя разыгрывается самая настоящая трагедия, осознавать, к каким последствиям она приведет, и в то же время быть абсолютно бессильным предотвратить беду! Можно ли вообразить более затруднительное положение, мистер-Холмс?
— Пожалуй, нет.
— Следовательно, вы должны с сочувствием отнестись к человеку, чьи интересы я здесь представляю.
— Насколько я понимаю, вы действуете лишь в качестве посредника. Кто же, в таком случае, доверитель? Всеми уважаемый человек, мистер Холмс, но, прошу вас, не спрашивайте его имени. Я дал слово, что оно ни при каких обстоятельствах не будет упомянуто в связи с этим делом. Поверьте, его намерения в высшей степени честны и благородны, однако он желает остаться неизвестным. Само собой разумеется, вам обещают щедрое вознаграждение и полную свободу действий. Не все ли равно, в конце концов, кто он такой?
— Весьма сожалею,— ответил Холмс,— но я привык браться за дело, если к нему хоть с одной стороны можно подступиться. Вы же предлагаете только загадки. Боюсь, мне придется вам отказать, сэр Джеймс,
— Если вы откажетесь, случится непоправимое,— лицо нашего гостя омрачилось тенью разочарования и досады.— Вы ставите меня перед сложной дилеммой: уверен, вы сочли бы за честь заниматься расследованием этого дела, посвяти я вас в его подробности, но, с другой стороны, я связан обещанием хранить их в тайне. Позвольте мне хотя бы изложить общеизвестные факты?
— Конечно-конечно, но помните, я пока ничего не обещаю.
— Итак, вы, наверное, слышали о генерале де Мервиле?
— Как же, герой хайберских боев!
— У него есть дочь, Виолетта де Мервиль, молодая, красивая, образованная, короче говоря, во всех отношениях замечательная женщина. Теперь представьте, что это очаровательное невинное существо оказалось во власти самого дьявола. Мы во что бы то ни стало должны ее спасти!
— Дьявол — это барон Грюнер, не так ли? И как же ему удалось заманить ее в свои сети?
— Увы, мистер Холмс, это сети любви. А что может быть опаснее для женщины? Вероятно, вы слышали, что этот человек необычайно хорош собой. Манера держаться, вкрадчивый голос, к тому же романтическая, таинственная атмосфера, которой он себя окружил — все это оказывает на слабый пол гипнотическое воздействие. Женщины от него без ума, а он, говорят, без стеснения пользуется их расположением. С мисс де Мервиль этот негодяй познакомился во время средиземноморского круиза. Общество, конечно, было избранное, но, в принципе, оплатив путешествие, участвовать в нем мог кто угодно. Очевидно, поначалу устроители круиза и не подозревали, что за негодяй этот барон. А потом было уже слишком поздно — он окончательно и бесповоротно завоевал сердце мисс де Мервиль. Она полюбила его, более того — она ослеплена этим чувством, она им одержима, дороже Грюнера для нее нет никого и ничего на свете. Дурного слова о нем и слышать не хочет, чего ‘уж только не делали, чтобы спасти ее от такого безрассудства. Через месяц она намерена стать женой барона. Возраст тому не помеха — мисс Виолетта достигла совершеннолетия, так что сломить ее железную волю будет непросто.
— Она знает, что произошло в Австрии?
— Он чертовски хитер, этот барон: посвятил ее в самые неприглядные подробности своего прошлого, но таким образом, что всякий раз выглядел невинным страдальцем. А кроме него, она никому не верит.
— Да, ловко. Но разве своим рассказом вы не раскрыли имя доверителя? Несомненно, это генерал де Мервиль?
— Мне было бы легко ввести вас сейчас в заблуждение, мистер Холмс,— смущенно ответил наш гость,— однако дело обстоит по-иному. Де Мервиль совсем сдал. Хоть он и старый солдат, а вынести всего этого не смог. Его стальные нервы, никогда не подводившие на поле брани, на сей раз не выдержали. Он превратился в слабого, дряхлого старика, совершенно не способного бороться с таким мошенником, как этот австриец — ведь тот и молод, и силен. «Доверителя», как вы изволите его называть… связывает с генералом давняя близкая дружба, да и мисс де Мервиль для него все равно что родная дочь. Мог ли он оставаться безучастным, когда у него на глазах разыгрывается трагедия? Скотленд-Ярд тут не поможет. И тогда он предложил обратиться к вам, но с условием, что его имя останется в тайне. Уверен, мистер Холмс, вы безо всякого труда могли бы установить, кто он, но прошу вас воздержаться от этого и сохранить его инкогнито.
— Хорошо, я согласен,— иронически улыбнулся Холмс.— Признаться, ваш рассказ меня немало заинтересовал, и я готов взяться за это дело. Где мне вас искать?
— В Карлтон-Клубе всегда знают, как меня найти. Будет что-то срочное, звоните по номеру: ХХ-31.
Холмс записал телефон, но блокнот не закрыл и, продолжая улыбаться, вновь обратился к нашему гостю:
— Где живет барон в настоящее время?
— У него большой дом в Вернон-Лодже, это возле Кингстона. Какими-то темными махинациями он нажил весьма крупное состояние и тем более опасен как противник.
— Он теперь не в отъезде?
— Нет.
— Скажите, а что еще известно об этом человеке?
— У него дорогие увлечения. Любит лошадей. Какое-то время играл в поло за «Херлингэм», но после пражского происшествия ему пришлось уйти. Коллекционирует книги, картины. Довольно серьезно увлекается искусством. Если не ошибаюсь, является признанным авторитетом в области китайского фарфора и даже написал книгу по этому вопросу.
— Разносторонние способности,— заметил Холмс.— Как, впрочем, и у всех великих преступников. Мой старый приятель Чарли Пис виртуозно играл на скрипке, а Уэйнрайт был неплохим художником. Могу назвать еще многих. Хорошо, сэр Джеймс, передайте, что я берусь разоблачить барона Грюнера. Ничего больше сказать не могу. Постараюсь через свои источники выяснить еще что-нибудь.
Когда наш гость ушел, Холмс надолго углубился в свои размышления и, казалось, совершенно забыл о моем существовании.
— Ну что, Уотсон, какие будут предложения? — наконец очнулся он.
— Думаю, вам стоит повидаться с самой мисс де Мервиль.
— Дорогой мой Уотсон, что могу сделать я, человек абсолютно посторонний, если ее не убедил даже старик-отец? Впрочем, не стоит совсем отказываться от этой мысли. Посмотрим… Однако начать, думаю, следует несколько по-иному. Не обратиться ли нам к Шинуэллу Джонсону? Это как раз по его части.
Ранее мне не представлялось случая упомянуть в своих мемуарах Шинуэлла Джонсона, ибо только теперь я приступаю к подробному изложению самых последних дел Холмса. А именно в этот период Джонсон стал его незаменимым помощником. Отбыв два срока в Паркхерсте Шинуэлл Джонсон, известный в прошлом как опаснейший преступник, не только раскаялся в совершенных злодеяниях, но и поступил на службу к Холмсу. Действуя в качестве его осведомителя в невидимом глазу, но громадном по своим размерам преступном мире Лондона, Джонсон не раз выручал нас сведениями жизненно важной необходимости. Будь он полицейским шпиком, его раскрыли бы в два счета. Мы же занимались такими делами, которые непосредственно от нас в зал суда никогда не попадали. Ближайшие компаньоны Джонсона и понятия не имели о его истинных намерениях. Репутация рецидивиста раскрывала ему двери любого из многочисленных злачных заведений Лондона, будь то ресторан, ночлежка или игорный дом. Кроме того, сочетание его недюжинных способностей к наблюдению и пытливого ума создавало идеальные условия для получения нужной нам информации. Услугами этого человека Шерлок Холмс и предлагал теперь воспользоваться.
Не знаю, что предпринял Холмс сразу после нашего разговора — я был вынужден торопиться по делам своей практики. Мы встретились вновь лишь вечером того же дня в ресторане Симпсона. Сидя за маленьким столиком у окна и наблюдая за проносившимся мимо бурным потоком Странда, я слушал рассказ Холмса о событиях минувшего дня, мне пока не известных.
— Джонсон уже трудится,— говорил Холмс.— Пусть порыщет там, «на дне». Кто знает, может, и для нас найдется что-нибудь полезное. Во всяком случае, истоки таинственности барона кроются, по-моему, где-то в глубинах преступного мира.
— Да, но стоит ли тратить время на поиски новых фактов, если и сейчас известно достаточно многое, а мисс де Мервиль по-прежнему неумолима?
— Как знать, Уотсон! Женщина остается для нас, мужчин, неразрешимой загадкой. Она может предать забвению или хотя бы принять на веру прошлое — пусть даже тяжкое — преступление, а терзать себя из-за сущего пустяка. В разговоре со мной барон заметил…
— В разговоре с вами?..
— Ах да, вы же не знали моих планов. Знаете, Уотсон, всем видам борьбы с противником я предпочитаю рукопашную схватку. Встретившись с врагом лицом к лицу, сразу чувствуешь, из какого он теста… Я объяснил Джонсону, что от него требуется, а потом нанял кеб и отправился в Кингстон. Барон оказался в самом что ни на есть любезнейшем расположении духа.
— Он вас узнал?
— Без труда — я представился по всем правилам. Уотсон, это превосходный противник: сам холоден как лед, голос словно бархат, как у некоторых ваших коллег-пижонов, но как ядовит, как язвителен! В манерах ему не откажешь — элита преступного мира. Казалось бы, вежливо предложит чашку чаю, а у гостя при этом от страха мороз по коже. Да, великолепный экземпляр! Благодарю судьбу, что она свела меня с бароном Адельбертом Грюнером.
— Вы говорите, он был с вами любезен?
— Мурлыкал, как кот в предчувствии близкой добычи. Но любезность, Уотсон, иногда бывает гораздо страшнее грубости. Встретил он меня так: «Мистер Холмс, я знал, что наша встреча рано или поздно состоится. Надеюсь, вы не будете отрицать, что генерал де Мервиль поручил вам расстроить мой брак с его дочерью?» Я не мог не согласиться с его предположением. «Дорогой мой,— сказал он мне тогда,— оставьте вы это дело, оно вам не под силу. Вы только подорвете свою по праву заслуженную репутацию. Уверяю вас, это напрасный труд, не говоря уже об опасности, которой вы себя подвергаете. Настоятельно рекомендую вам отказаться от этой затеи». «Как ни странно,— ответил я,— но я пришел, чтобы дать вам тот же совет. Я и прежде был о вас высокого мнения, барон, а теперь вижу, что не ошибался. Но давайте говорить как мужчина с мужчиной. Кому нужно ворошить прошлое и выставлять вас в неприглядном виде? Все позади, и вам нечего бояться. Однако если вы будете упорствовать в притязаниях на руку мисс де Мервиль, у вас может появиться великое множество могущественных врагов, которые ни за что не успокоятся, пока не выживут вас из этой страны. Стоит ли игра свеч? Куда благоразумнее оставить эту даму в покое. Неужели вы хотите, чтобы она узнала всю правду о вашем прошлом?»
Торчащие, как у жука, маленькие навощенные усики барона дрогнули в насмешливой улыбке: «Простите, мистер Холмс, но вы сейчас просто смешны. Держитесь вы, конечно, прекрасно, и все же мне жалко на вас смотреть. Ведь это самый настоящий блеф. У вас. на руках ни одной сколь-нибудь значительной карты, мистер Холмс».
«Это вы так думаете».
«Не думаю — знаю. Позвольте мне вам кое-что объяснить. Мои карты настолько сильны, что я могу безбоязненно их раскрыть. Мне удалось добиться полного расположения мисс де Мервиль, причем даже после того, как она узнала от меня обо всех моих неприятностях в прошлом. Я также предупредил ее, что, несомненно, найдутся и такие злостные интриганы — надеюсь, вы понимаете, кого я имею в виду — которые попытаются заронить в ее душу зерно сомнения. Так что она готова к разговору с подобного рода «доброжелателями». Вы, наверное, слышали о последствиях внушения с помощью гипноза, мистер Холмс? Теперь вы сможете убедиться, как это бывает. Гипнотизм, поверьте, имеет гораздо более широкое применение, нежели развлечение публики глупыми фокусами. Поезжайте к мисс де Мервиль — она непременно вас примет. Ведь за исключением наших с ней отношений она во всем послушна своему отцу».
Поскольку говорить было больше не о чем, я холодно, как мог, простился с бароном и собирался идти, когда он неожиданно спросил, не знал ли я французского сыщика по фамилии Ле Брен и не слышал ли о постигшем его несчастье. Насколько мне известно, этот француз подвергся нападению бандитов где-то в районе Монмартра, был жестоко избит, после чего остался калекой на всю жизнь. Я так и сказал барону.
«Совершенно верно,— подтвердил он мои слова.— Кстати, по случайному совпадению всего за неделю до этого он интересовался моими делами. Вам я этого делать не советую. Многие потом жалеют, что вовремя не послушали. В последний раз предупреждаю вас, мистер Холмс, оставьте меня в покое. Прощайте!»
Вот так, Уотсон. Теперь вы в курсе событий.
— М-да, опасный тип.
— Очень опасный. Он, конечно, прихвастнул немного, но у меня есть основания полагать, что к его словам стоит прислушаться.
— А нужно ли вам вообще вмешиваться? Пусть бы женился себе на этой девице.
— Прежде всего, он уже преступник и должен быть наказан за убийство своей последней жены. Кроме того, вы забываете о нашем клиенте, Уотсон. Нет-нет, об этом не может быть и речи. Допивайте-ка свой кофе и поедем ко мне. Думаю, Шинуэлл осчастливит нас своим появлением.
Нас и правда ждал Джонсон, огромный, неуклюжий, краснолицый человек с явными признаками цинги, Во всей его непривлекательной внешности только живые черные глаза свидетельствовали о чрезвычайно хитром и коварном уме. Погружение в родную стихию прошло, очевидно, небезрезультатно, потому что рядом с ним сидела стройная молодая особа с огненно-рыжей шевелюрой. Лицо женщины, бледное и задумчивое, совсем еще юное, словно проказой было отмечено печатью греха и страданий, которые, по всей видимости, неотступно преследовали ее в этой жизни.
— К вашим услугам — мисс Китти Уинтер,— представил незнакомку Шинуэлл Джонсон, махнув при этом в ее сторону толстенной ручищей.— Она знает… Д а она и сама вам все расскажет. И часа не прошло после нашего разговора, мистер Холмс, как я ее отыскал.
— Меня нетрудно найти,— добавила женщина,— а Толстому Шинуэллу, черт возьми, тем более. Он и подумать не успеет, а я уже тут как тут — ведь проживаю я по тому же адресу. Мы, с тобой старые приятели, правда, Толстяк? Ну ладно, о деле. Говорят, мистер Холмс, вас интересует человек, который заслужил преисподнюю побольше нашего. Неужели в этом, мире есть еще справедливость!
— Я вижу, вы хотите нам помочь, мисс Уинтер,— улыбнулся Холмс.
— Если уж и «впрямь собрались наградить его по заслугам, я с вами до гробовой доски,— с готовностью ответила наша гостья. При этом ее бледное лицо и горящие гл аза озарились такой лютой ненавистью, на какую способна только женщина, да и то не всякая. — О моем прошлом говорить нечего, мистер Холмс. Скажу только: в том, что со мною стало, виноват Адельберт Грюнер. О, если бы я смогла ему отомстить! — в ярости сжались ее кулаки.— Если бы мне удалось спихнуть его самого в ту грязную яму, где по его милости оказалось столько людей!
— Вам известно, в чем дело?
— Толстый Шинуэлл рассказал мне в двух словах. Итак, у него на примете еще одна дурочка, и на этот раз он собрался жениться. А вы хотите этому помешать. Ну ладно, но разве и без моей помощи вы не можете ей втолковать, что такой негодяй — не пара порядочной девушке?
— Да она просто рассудок потеряла. Любовь совершенно вскружила ей голову. Чего ей только о нем ни рассказывали — все напрасно!
— И про убийство?
— И про убийства
— Вот это характер!
— Она считает, что его хотят оклеветать.
— Неужели у вас нет доказательств, чтобы убедить, наконец, эту глупую девчонку?
— Вы поможете нам их отыскать?
— А сама я разве не доказательство? Да если бы я встретилась с ней и рассказала, как он…
— И вы бы пошли на это?
— Я-то? Еще бы!
— Хорошо, попробовать, может, и стоит. Но учтите, он ведь выложил ей почти все про свои грехи и был прощен, так что едва ли она пожелает возвращаться к этой теме.
— Он не мог рассказать ей все до конца,— возразила мисс Уинтер.— Кроме того, убийства были и другие. Бывало, говорит-говорит он о ком-нибудь этаким сладким голосом, а потом вдруг взглянет пристально и скажет: «А через месяц он умер». И не подумайте, что он хвастался. Правда, я тогда не обращала на его слова никакого внимания, потому что сама была по уши в него влюблена. Как теперь этой вашей глупышке, мне и дела не было до того, что он там творил. Только однажды я была действительно потрясена. Клянусь богом, не умей он все так гладко объяснять и успокаивать, я ушла бы от него в ту самую ночь. Как сейчас помню его руки, унизанные золотом, а в них — записная книжка в коричневом кожаном переплете с застежкой. Думаю, он тогда был изрядно навеселе; иначе вряд ли решился бы её показать.
— Так что же произошло?
— Не поверите, мистер Холмс! Как другие собирают бабочек или там мотыльков, Грюнер коллекционирует женщин. Эта коллекция — его гордость. В той мерзкой книжице содержится все: имена, фотографии и всяческие подробности. На подобную гадость, кроме него, не способен ни один человек. Если бы он решил ее озаглавить, лучшего названия, чем «Загубленные мною души», ему не придумать. Ну да что о ней говорить — делу она не поможет, а если бы и помогла, откуда ее возьмешь, эту книжицу?
— А правда, где он ее держит?
— Как знать, где она теперь! Ведь уже больше года, как я от него ушла. Я видела, где он ее хранил тогда. Хотя он настолько аккуратен и постоянен в своих привычках, что, вполне возможно, эта книжка по-прежнему хранится в ящике для бумаг старого бюро, которое стоит в смежной с кабинетом комнате. Вы знаете расположение комнат в его доме?
— Я был у него в кабинете,— ответил Холмс.
— Ого, я вижу, вы не теряли времени даром. Ну, слава богу, может, нашлась управа и на моего милого Адельберта. Его кабинет состоит из двух комнат. Первая — это та, где между окон стоит большой стеклянный шкаф с китайской посудой. Там за столом есть дверь, которая ведет, так сказать, во внутренний кабинет. Это маленькая комнатушка, где он держит свои бумаги и личные вещи.
— Сигнализация есть?
— Адельберт и сам не трус, это вам подтвердит и его злейший враг. Правда, сигнализация все-таки есть, ее включают на ночь. Хотя у него и взять-то нечего. Разве что-нибудь из китайской посуды?
— Да нет,— с видом знатока заметил Шинуэлл Джонсон.— Кто станет мараться? Ведь эти черепки ни продать, ни переплавить.
— Это верно,— согласился Холмс.— Хорошо, мисс Уинтер, если вы зайдете ко мне завтра в пять, я смогу ответить, можно ли будет организовать встречу с мисс де Мервиль. Я чрезвычайно признателен вам за помощь, не говоря о моих клиентах, которые сочтут…
— Нет-нет! — воскликнула женщина.— Денег мне не надо. Я хочу сама с ним расплатиться. Это и есть моя цена за услуги. Р аз мы с вами заодно, я в вашем распоряжении и завтра, и вообще в любой момент, когда понадоблюсь. Толстяк всегда поможет меня разыскать.
Мы расстались с Холмсом до следующего вечера, а когда вновь встретились за обедом в нашем излюбленном ресторане на Странде, я осведомился, как прошел визит к мисс де Мервиль. Холмс пожал плечами и рассказал мне то, что я теперь беру на себя смелость передать своими словами, так как его собственное повествование, несколько тяжеловесное и сухое по стилю, было бы лишено живости и увлекательности.
— Договориться о встрече было нетрудно,— начал Холмс,— потому что в стремлении хоть как-то загладить свою ужасную вину перед отцом — а именно так расценивается ее обручение с бароном — девушка в мелочах выказывает беспрекословное повиновение его воле. Генерал по телефону известил меня, что она готова нас принять. В назначенный час явилась наша решительная соратница, так что в половине шестого мы были уже у дома № 104 на Баркли-Сквер, где в настоящее время и проживает герой былых сражений. Это оказался один из мрачных лондонских; замков. По сравнению с ними даже церкви кажутся фривольностью. Нас провели в гостиную, где в позе ожидания стояла сама мисс де Мервиль, бледная, серьезная и сдержанная, недоступная и непреодолимая, словно снежная вершина.
Честно говоря, мне трудно описать ее, Уотсон. Думаю, после встречи с нею, если, конечно, таковая состоится, вы, как прирожденный рассказчик, сделаете это гораздо лучше меня. Она, безусловно, очень хороша собой, но красота ее какая-то необычная неземная, в ней что-то отрешенное. Такие лица писали средневековые мастера. И как только удалось этому мерзавцу заманить в свои грязные сети столь прелестное создание, вот что остается для меня загадкой! Впрочем, как говорят: «Крайности сходятся». Низменное и возвышенное, последний негодяй и непорочный ангел. Однако подобного сочетания я все же не встречал.
Она, конечно же, знала, зачем мы пришли — злодей успел напустить яду и на этот раз. Правда, появление мисс Уинтер, мне показалось, ее несколько удивило, хотя это никак не отразилось на ее поведении. С видом преподобной аббатиссы, снизошедшей до приема больных проказой нищих, она жестом приказала нам сесть. А от того, что мисс де Мервиль наговорила, у вас сейчас голова кругом пойдет, дорогой мой Уотсон.
«Итак, сэр,— произнесла она тоном, от которого можно было задрожать, как от арктического ветра,— мне известно, кто вы такой и зачем вы ко мне пожаловали. Предупреждаю вас сразу, можете считать вашу попытку очернить в моих глазах моего жениха барона Грюнера неудачной. Я согласилась на встречу с вами лишь потому, что об этом меня просил отец, и результат ее не способен повлиять на мое решение стать женой барона».
Как мне стало жаль ее, Уотсон! На какое-то мгновение я даже представил себя на месте ее отца. Красноречие находит на меня довольно редко — по большей части мною руководит разум, а не сердце,— но тут уж я постарался вложить в свои слова всю теплоту, на которую только способен. Не жалея красок, я обрисовал ей и ужасное положение, в которое попадает женщина после замужества, если до того не узнала истинного характера своего избранника, и повиновение, с каким она должна переносить мнимые ласки этих отвратительных рук и похотливых губ. Я был беспощаден к ее стыду, страху, страданиям, к безысходности ее положения. Но все напрасно. Мои страстные речи не вызвали ни румянца на ее бледноматовых щеках, ни даже проблеска чувств в отсутствующем взгляде. Я сразу вспомнил, что говорил мне мошенник о гипнозе. Можно подумать, будто она, однажды впав в транс, так и продолжает пребывать в этом состоянии. И в то же время в ее ответах не было никакой неопределенности.
«Я терпеливо выслушала вас, мистер Холмс,— заявила она.— Однако ничего нового вам сказать не могу. Я прекрасно знаю, что Адельберт, мой жених, в прошлом вел весьма бурную жизнь, в течение- которой ему пришлось испытать и горечь ненависти, и ужасную несправедливость клеветы. Вы не первый из тех, кто приходит ко мне с подобной ложью, но зато, я думаю, последний. Возможно, вы и желаете мне добра, хотя, как я слышала, вы работаете за деньги, так что вам должно быть все равно, действовать ли в интересах барона или против него. Во всяком случае, я хочу, чтобы вы поняли раз и навсегда, что мы с ним любим друг друга, а мнение других по поводу наших отношений интересует меня не более, чем щебет птиц под окнами. Если ему и случалось оступиться, то, может быть, именно мне и суждено наставить на путь истины его благородную душу. Однако я не понимаю,— она повернулась к моей спутнице,— при чем здесь эта молодая особа».
Ответить я не успел,— девушка взвилась, как вихрь. Словно лед и пламя, сошлись лицом к лицу эти две женщины.
«Я скажу тебе, кто я такая! — гневно воскликнула мисс Уинтер, вскакивая со стула.— Я его последняя любовница! Я — одна из тех многих, кого он совратил, обесчестил, а насытившись, бросил. Тебя ждет та же участь. Только смотри, как бы тебе не пришлось заплатить за свою ошибку собственной жизнью. Послушай, глупенькая, ведь это же верная гибель! Разобьет ли сердце или свернет тебе шею, но уж он найдет способ с тобой разделаться. Поверь, я здесь не из-за любви к тебе. Мне и дела нет до того, что с тобой станется. Я здесь — назло ему и из ненависти к нему, потому что хочу отомстить за все, что он со мной сделал. И нечего пялиться на меня так, моя дорогая! Посмотрим еще, чем закончится для тебя вся эта история».
«Я бы не хотела затрагивать эту тему,— холодно ответила мисс де Мервиль.— Замечу только, что мне известно о трех любовных интригах моего жениха, каждый раз становившегося жертвой женского коварства. Но я абсолютно уверена, что он сполна искупил то зло, которое, возможно, вам причинил».
«Три интриги! — буквально взвизгнула моя спутница.— Дурочка! Какая же ты дурочка!»
«Мистер Холмс, я думаю, на этом мы можем расстаться,— послышался в ответ ледяной голос.— Я выполнила волю отца, согласившись вас принять, но не намерена .подвергать себя злостным нападкам со стороны этой особы».
С криком проклятия бросилась мисс Уинтер к этой женщине, своим холодным спокойствием способной привести в исступление кого угодно. Еще мгновение, и она бы вцепилась мисс Виолетте в волосы, но я успел поймать ее за руку. Мне удалось вытащить ее из дома. Хорошо, что нас поджидал кеб, и дело обошлось без сцен, ведь она была прямо-таки вне себя от ярости. Признаться, я и сам не на шутку рассердился. Равнодушие и высокомерие этой женщины действуют крайне раздражительно, а мы еще с ног сбиваемся, чтобы ее спасти.
Итак, Уотсон, вы вновь наверстали упущенное. Теперь нужно обдумать дальнейший ход партии, поскольку мой гамбит оказался не совсем удачным. Я буду держать вас в курсе, так как, вероятнее всего, вам еще предстоит сыграть свою роль. Кстати, не исключена возможность, что противник постарается опередить наши действия.
Так и произошло. Их удар обрушился… Точнее сказать, его удар, потому как я ни за что не поверю в участие мисс де Мервиль в этом заговоре. Мне не забыть той жуткой минуты, когда мой взгляд случайно упал на афишу, выставленную, как обычно, одноногим газетчиком на полдороге от «Гранд-отеля» к станции Чаринг-Кросс. Меня охватил какой-то животный ужас. С момента нашей последней встречи с Холмсом не прошло и двух дней, а тут с желтого листа объявления на меня смотрели страшные черные буквы: «ПОКУШЕНИЕ НА ШЕРЛОКА ХОЛМСА».
Новость настолько ошеломила меня, что некоторое время я не мог и пошевельнуться. Я смутно помню все происшедшее потом: как схватил газету и умчался, не удосужившись даже за нее заплатить, за что вдогонку получил слова крайнего неодобрения; как оказался у входа в какую-то аптеку. И только отыскав в газете нужную заметку, я окончательно пришел в себя и принялся ее читать:
«С величайшим прискорбием сообщаем, что сегодня утром знаменитый частный сыщик Шерлок Холмс стал жертвой злонамеренного покушения, в результате которого его здоровью нанесен значительный ущерб. Насколько известно, это произошло около полудня на Риджент-Стрит у входа в ресторан «Кафе Ройял». Покушение было предпринято двумя мужчинами. По мнению врачей, раны в области головы и туловища, нанесенные пострадавшему тростями, очень опасны. Мистеру Холмсу оказана медицинская помощь в больнице «Чаринг-Кросс», после чего по его настоятельной просьбе он был доставлен в свою квартиру на Бейкер-Стрит. Злоумышленникам, по словам очевидцев, людям вполне респектабельного вида, удалось скрыться. Воспользовавшись черным ходом ресторана «Кафе Ройял», они выбрались на Глассхаус-Стрит, где и теряются их следы. Не вызывает сомнения их принадлежность к уголовному миру, представители которого так часто имеют основания для недовольства относительно успехов потерпевшего в его благородной деятельности».
Едва пробежав глазами газетную заметку, я вскочил в первый попавшийся кеб и помчался на Бейкер-Стрит. У дома стоял экипаж известного в те времена хирурга сэра Лесли Оукшотта, а в холле я увидел его самого.
— В настоящее время серьезной опасности нет,— коротко заключил он.— Несколько сильных ушибов, две рваные раны на голове. Пришлось наложить швы. Я ввел больному морфий, теперь ему необходим покой, однако непродолжительное свидание, думаю, не повредит.
Я потихоньку вошел в затемненную комнату. Оказалось, пострадавший пребывает в полном сознании, потому что тут же я услышал свое имя, произнесенное хриплым шепотом. Штора была опущена, но слабый свет все же проникал в комнату, освещая забинтованную голову моего друга. Сквозь белую повязку алым пятном проступила кровь. Я присел рядом и склонился к нему.
— Не пугайтесь так, Уотсон,— прошептал он совсем тихо.— Все не так уж плохо.
— Слава богу!
— Как вы знаете, у меня уже есть опыт подобных сражений. Меня т так-то легко застать врасплох. Правда, двоих для меня оказалось слишком много.
— Нужно что-то делать, Холмс! Скажите только, и я из этого негодяя всю душу вытрясу.
— Дорогой мой Уотсон! Пока мы ничего сделать не можем. От полиции злодеи улизнули, а прямых доказательств у нас нет. Подождите немного, у меня свои планы. Сейчас главное — как можно сильнее преувеличить опасность моих ран. Вас обязательно будут спрашивать о моем здоровье. Не бойтесь хватить через край. «Хорошо, если еще неделю протянет… сотрясение… бессознательное состояние…» В общем, что-нибудь в этом роде. Чем мрачнее будут вести обо мне, тем лучше.
— А как же сэр Лесли Оукшотт?
— С ним все в порядке. Радужных надежд на мое выздоровление у него не будет. Об этом я позабочусь.
— Вы еще что-то хотите сказать?
— Да. Передайте Джонсону, пусть позаботится о своей приятельнице. Эти подлецы теперь, конечно, займутся ею. Они ведь знают, что она нам помогает. Это срочно. Зайдите к Джонсону сегодня же.
— Хорошо, я пойду прямо сейчас. Что-нибудь еще?
— Положите на стол мою трубку и табак. Прекрасно. Приходите сюда каждое утро — будем обсуждать наши планы.
Тем же вечером мы договорились с Джонсонфм, что он спрячет мисс Уинтер в укромном месте на окраине Лондона, где она будет оставаться до тех пор, пока не минует опасность.
В течение шести дней Холмс старательно играл роль умирающего. Регулярные сводки о его состоянии были одна мрачнее другой, им вторили в газетах заметки зловещего содержания. Однако наши ежедневные встречи убеждали меня в обратном. Выносливый организм и твердый характер моего друга творили настоящие чудеса. Холмс выздоравливал быстро, причем настолько, что временами казалось, будто он чувствовал себя еще лучше, чем притворялся. Склонность к замкнутости этого человека не позволяла ему посвящать в свои планы даже меня, ближайшего из друзей. На личном примере Холмс как нельзя лучше доказал, что самым удачливым заговорщиком был он сам и именно потому, что строил свои замыслы в одиночку. Я неотступно был рядом и все же постоянно ощущал, что нас разделяет пропасть.
На седьмой день швы сняли, хотя в вечерних газетах появилось сообщение о том, что у пострадавшего началось рожистое воспаление. Там же я почерпнул и еще одну новость, которую не без неприязни сразу передал Холмсу. Среди прочих объявлений уведомлялось, что пароходом «Руритания», который принадлежит компании «Кьюнард» и отплывает из Ливерпуля в пятницу, в Соединенные Штаты отправится барон Адельберт Грюнер. Цель визита — заключение крупной финансовой сделки. По возвращении барона из этой поездки состоится его бракосочетание с мисс Виолеттой де Мервиль, единственной дочерью… и т. д., и т. п. По тому, каким сосредоточенным стало бледное лицо Холмса, я понял, что новость Серьезно огорчила его.
— В пятницу! — воскликнул он.— У нас только три дня. Негодяй почувствовал неладное и пытается спастись бегством. Не выйдет! Ни черта не выйдет! Вот что, Уотсон, у меня к вам будет поручение.
— Слушаю вас, Холмс.
— Ближайшие двадцать четыре часа вы посвятите тщательнейшему изучению гончарного искусства Китая.
Отсутствие объяснений с его стороны я воспринял как должное. Многолетний опыт общения с этим человеком научил меня премудрости беспрекословного повиновения. Оставив Холмса одного, я медленно побрел по Бейкер-Стрит, на ходу пытаясь сообразить, как же мне выполнить это необычное задание. Наконец я добрался до Сент-Джеймс-Сквер, где находится Лондонская библиотека, и смог перепоручить свои трудности моему приятелю Лоумаксу, служившему там помощником библиотекаря. И вскоре, зажав под мышкой увесистый том, я уже направлялся к себе на квартиру.
Говорят, что адвокат, в понедельник основательно подготовленный к допросу даже самого осведомленного в какой-либо области свидетеля, легко расстается с невольно приобретенными знаниями еще до конца недели. Нет, я, конечно, не стал специалистом по гончарному производству. Но весь тот вечер и всю ночь с небольшим перерывом для сна, а также следующее утро я усердно трудился, как губка впитывая в себя полезную информацию и заучивая на память каждое имя. Я научился различать стиль великих китайских керамистов, постиг тайну циклического календаря, узнал о марках Хунъу и сочинениях Тан Иня, проникся любовью к шедеврам Юнлэ и чудесным примитивам периодов Сун и Юань… На следующий вечер я предстал перед Холмсом. В нарушение постельного режима и на удивление всякому, кто следил за сводками о состоянии его здоровья, Холмс удобно расположился в своем любимом кресле, подперев рукой голову, по-прежнему покрытую толстым слоем бинтов.
— Ба, Холмс! — удивился я.— Если верить газетам, вы одной ногой уже в могиле.
— Пусть верят, кому надо,— ответил Холмс.— Итак, Уотсон, урок выучили?
— Во всяком случае, я учил.
— Хорошо. А поддержать разговор на эту тему сможете?
— Думаю, да.
— Дайте-ка мне с камина вон ту коробочку.
Холмс достал из коробочки какой-то небольшой предмет, аккуратно обернутый в тонкий восточный шелк. Под шелком оказалось маленькое изящное блюдце изумительного темно-синего цвета.
— Будьте осторожны, Уотсон. Это подлинник. Настоящая «яичная скорлупа». Изготовлено во времена династии Мин. Такое и на аукционе «Кристиз» не всегда встретишь. А весь сервиз стоил бы баснословную сумму, впрочем, сомневаюсь, есть ли он вообще где-нибудь, кроме императорского дворца в Пекине. Увидав такую вещицу, истинный знаток навсегда потеряет покой.
— И что же мне с ней делать?
Холмс вручил мне карточку, на которой было напечатано: «Д-р. Хилл Бартон, Хаф-Мун-Стрит, 369».
— Это ваше имя на сегодняшний вечер, Уотсон. Вам предстоит нанести визит барону Грюнеру. Я знаю его привычки. В половине девятого он, вероятнее всего, будет свободен. О своем визите заранее известите его запиской, в которой, между прочим, сообщите, что хотите показать ему уникальный экземпляр из фарфорового сервиза периода Мин. Назовитесь врачом, по этой части трудностей у вас не будет. Итак, вы — коллекционер, блюдце случайно попало к вам в руки, и, зная об увлечении барона вещами подобного рода, вы не прочь уступить ему свой раритет по сходной цене.
— Как высока она может быть?
— Резонный вопрос, Уотсон. Незнание стоимости собственного товара подрывает репутацию продавца. Блюдце я получил от сэра Джеймса, но в действительности оно принадлежит, насколько я понимаю, все тому же «доверителю». Без преувеличения можно сказать, что равного ему нет в мире.
— А если предложить, чтобы его оценили специалисты?
— Превосходно! Вы сегодня в ударе, Уотсон. Предложите какой-нибудь аукцион, «Кристиз» или «Садебиз». Положим, сами назвать цену вы не решаетесь из деликатности.
— Что, если он меня не примет?
— Примет, в этом можете не сомневаться. Он совершенно помешан на коллекционировании, тем более что речь идет о той области, в которой он признан крупным специалистом. Присядьте, Уотсон, я вам сейчас все продиктую. Так, ответа требовать не станем. Напишем просто — о том, что вы собираетесь прийти и с какой целью.
Послание получилось замечательное — краткое, учтивое и возбуждающее любопытство коллекционера. Депешу отправили барону с курьером. В тот вечер с драгоценным блюдцем в руках и визитной карточкой на имя доктора Хилла Бартона в кармане я вышел из квартиры Холмса. Так началось это рискованное предприятие.
Роскошный дом с прекрасным парком вокруг свидетельствовал о немалом состоянии барона. Длинная извилистая аллея, по краям обсаженная редким кустарником, вывела меня на посыпанную гравием просторную площадь с античными статуями. Поместье строилось в лучшие времена по заказу какого-то южноафриканского «золотого короля», так что здание, вытянутое и приземистое, с башенками по углам, вид имело очень внушительный, хотя, конечно, в архитектурном отношении трудно было представить что-нибудь более ужасное. В дом меня впустил дворецкий, благообразной внешности которого позавидовал бы иной епископ. Затем я был передан в распоряжение ливрейного лакея и уж только тот отвел меня к барону.
Грюнер стоял у раскрытого шкафа между окон, того самого, в котором хранилась часть его коллекции. Когда я вошел, он обернулся. В руках у него была небольшая коричневая чаша.
— Садитесь, пожалуйста, доктор,— сказал он мне.— Вот, знаете, осматриваю свои сокровища и размышляю над вашим предложением. Кстати, полюбопытствуйте, изготовлено во времена династии Тан — седьмой век. Уверен, более тонкой работы вы не встречали. Какое богатство цвета! А блюдце, о котором шла речь, у вас с собой?
Бережно развернув редкостный экземпляр минского фарфора, я вручил его барону. Грюнер сел за стол, придвинул лампу — уже начинало смеркаться — и принялся за изучение блюдца. Мне тем временем представилась возможность рассмотреть поближе его самого. .
Нужно отдать должное его необычайной красоте: в этом отношении репутация барона была вполне заслуженной. Он отнюдь не отличался богатырским телосложением, но вместе с тем фигура его была изящной и спортивной. На лице, по-восточному смуглом,— большие темные глаза. Их томный взгляд не мог не вызвать у женщины откровенное восхищение. Черные, как смоль, волосы великолепно сочетались с небольшими ухоженными усиками. Черты его лица были, в общем, правильными и даже приятными. Исключение составляли только прямые тонкие губы. Пожалуй, нельзя по-другому представить себе губы убийцы — жестокие, безжалостные, плотно сжатые, наводящие ужас, словно безобразная рана на лице. Грюнер не случайно носил усы — с их помощью он пытался скрыть этот сигнал роковой опасности, которым природа предупреждала его жертвы. Голос его располагал к беседе, а манеры были безупречны. По виду я не дал бы ему больше тридцати, хотя, как выяснилось впоследствии, барону было сорок два года.
— Превосходный, поистине превосходный экземпляр!— сказал он наконец.— И вы утверждаете, у вас есть все шесть? Весьма странно, что я ничего не слышал об этом великолепном сервизе. Насколько мне известно, в Англии существует только один ему подобный, однако едва ли он появится на рынке. Не сочтите за нескромность, доктор Хилл Бартон, откуда он у вас?
— Разве это имеет значение? — я очень старался, чтобы мой ответ прозвучал беззаботно.— Вы же сами видите, что это не подделка. А цену, я думаю, нам помогут определить специалисты.
— М-да, странно,— в его глазах сверкнул огонь недоверия.— Простите, но, когда имеешь дело с такими ценностями, вполне естественно, хотелось бы знать все до конца. В том, что это подлинник, я абсолютно уверен. Но если потом окажется — я ко всему должен быть готов,— что вы не вправе были продавать сервиз?
— На этот счет у меня есть гарантия.
— Интересно знать, чего они стоят, эти ваши гарантии?
— Это вы можете узнать в моем банке.
— Конечно-конечно. И все же ваше предложение кажется мне не совсем обычным.
— Ваше право отказаться,— безразлично заметил я.— Вы первый, к кому я обратился, поскольку слышал о вас как о знатоке. Однако, думаю, у меня не будет трудностей с продажей сервиза.
— Откуда вам известно, что я знаток?
— Если не ошибаюсь, у вас даже есть труд о фарфоре.
— Вы его читали?
— Нет.
— Ах вот как! Чем дальше мы с вами беседуем, тем меньше я вас понимаю. Вы, знаток и коллекционер, в чьих руках т акая редкость, даже не удосужились заглянуть в ту единственную книгу, которая, несомненно, раскрыла бы вам истинное значение и ценность этой вещи. Как вы это объясните?
— Я очень занят, ведь у меня обширная практика,
— Это не может служить оправданием. Если человек по-настоящему чем-то увлечен, он находит на это время, невзирая на всю свою занятость. Ведь в записке вы называете себя знатоком искусства.
— И это действительно так.
— Тогда позвольте задать вам несколько вопросов, я хочу убедиться в правдивости ваших слов. Должен признаться вам, доктор — если, конечно, вы на самом деле врач,— что обстоятельства, при которых нам с вами пришлось встретиться, кажутся мне все более подозрительными. Итак, что вы знаете об императоре Сему и как его имя связано с сокровищницей Сёсоин храма Тодайдзи, который находится поблизости от города Нара? Боже мой, неужели это для вас трудный вопрос? А не расскажете ли вы мне что-нибудь о династии Северная Вэй и развитии гончарного производства в этот период?
В порыве притворного негодования я вскочил со стула.
— Ваши вопросы, сэр, в высшей степени оскорбительны,— воскликнул я.— Вместо благодарности за оказанную * вам услугу вы экзаменуете меня, как мальчишку. Не спорю, мои знания в данной области, возможно, не так глубоки, как ваши, но это не дает вам право разговаривать со мной в подобном тоне.
Барон, не отрываясь, смотрел на меня. Взгляд его более не был томным. Он стал безжалостным, а улыбка сменилась хищным оскалом.
— Да перестаньте вы нести чепуху! Я ведь знаю, что вы — шпион, подосланный Холмсом. Вам не удастся меня провести. Ваш приятель, насколько мне известно, уже при смерти. Сам не может, так своих подручных решил использовать для слежки за мной. И вы посмели явиться сюда! Смотрите только, чтобы обратная дорога не показалась вам слишком трудной.
Он вскочил из-за стола. Я отступил назад и приготовился к защите, так как видел, что барон вне себя от ярости. Должно быть, он заподозрил неладное с самого начала, а учиненный допрос лишь подтвердил его опасения. Но разве мог я надеяться, что мне удастся ввести его в заблуждение! Барон судорожно рылся в ящике стола. Неожиданно его слуха коснулся какой-то звук из смежной комнаты.
— А-а! — закричал он и опрометью бросился к двери, которая находилась за его спиной.
В два прыжка я тоже оказался рядом. Сейчас мне сложно восстановить картину, представившуюся моему взору. Окно, выходящее в сад, было распахнуто настежь. Подле него, словно кошмарный призрак, стоял Шерлок Холмс — голова в кровавых бинтах, лицо перекошенное и бледное. Но уже в следующее мгновение я услышал треск кустов лавра — это мой друг выпрыгнул в окно. С гневным криком хозяин дома ринулся за ним.
И вдруг! Все произошло в какую-то долю секунды, но я видел это совершенно отчетливо. В гуще листвы мелькнула женская рука. Тут же раздался жуткий вопль барона — этого крика мне не забыть до конца жизни. Он отпрянул от окна, закрыл лицо руками, волчком завертелся по комнате, потом упал на пол и, корчась, стал кататься по ковру. Его крики гулким эхом отдавались по всему дому.
— Воды! Ради всего святого, воды! — взмолился он.
Я схватил со столика графин и поспешил ему на помощь. В эту минуту в комнату вбежали дворецкий и несколько лакеев. Одному из них стало дурно, когда я нагнулся к пострадавшему и повернул к свету его изуродованное лицо. Оно было сплошь залито серной кислотой, которая безжалостно разъедала кожу, капала с ушей и подбородка. Один глаз стал совсем белым и неподвижным, другой — покраснел и воспалился. Лицо, которым еще несколько минут назад я любовался, теперь превратилось в какую-то ужасную бесформенную массу, словно по готовой картине художник провел грязной мокрой губкой.
Не вдаваясь в подробности, я объяснил слугам, как вышло, что барона облили кислотой. Кто-то сразу полез в окно, другие отправились на поиски в парк, однако было уже совсем темно, к тому же начался дождь. Сквозь стоны барон, ставший жертвой мести, всячески поносил свою обидчицу.
— Это же была она, эта ведьма Китти Уинтер! — восклицал он.— Ах, чертовка! Она за это поплатится! Жестоко поплатится! О боже, какая невыносимая боль!
Я смочил его лицо маслом, приложил к ранам вату, ввел морфий. Он был настолько потрясен, что абсолютно забыл о своем недоверии ко мне и льнул к моим рукам, словно я мог заставить прозреть эти остекленелые глаза. Возможно, я даже пустил бы слезу из сострадания к нему, не помни я всей низости и подлости этого человека. Мне было отвратительно прикосновение его горящих ладоней, поэтому я почувствовал огромное облегчение, когда, наконец, прибыл его лечащий врач, а за ним и специалист-дерматолог. Потом явился полицейский инспектор, и ему-то мне пришлось показать свою настоящую визитную карточку. Было бы бесполезно и даже глупо пытаться скрыть свое имя, поскольку в Скотленд-Ярде меня знали ничуть не хуже самого Холмса. На этом я покинул сей овеянный печалью и страхом дом и через час был уже на Бейкер-Стрит.
Холмс, очень бледный и изможденный, расположился в своем любимом кресле. Его привычного хладнокровия оказалось недостаточно, чтобы спокойно отнестись .к последним событиям, кроме того, давали себя знать раны. С ужасом слушал он мой рассказ о превращении барона.
— Вот оно, возмездие за грех, Уотсон! — сказал он.— Рано или поздно, оно неминуемо наступает. И, видит бог, грех был тяжкий,— добавил он, поднимая со стола коричневую книгу.— Вот то, о чем говорила мисс Уинтер. Если эта книжица не поможет нам расстроить свадьбу, тогда надеяться больше не на что. Но она нам поможет. Ни одна уважающая себя женщина такого не стерпит.
— Что это? Любовный дневник барона?
— Я бы сказал, хронология похоти. Впрочем, называйте как угодно. Едва услышав о существовании этого «дневника», я сразу понял, каким могучим оружием в наших руках он может стать. Я не хотел заострять на нем внимание, поскольку опасался, что мисс Уинтер где-нибудь проговорится. Но эта мысль не давала мне покоя. Когда на меня напали бандиты, я решил распустить слух о своей тяжелой болезни, чтобы усыпить бдительность барона. Получилось, что он сам мне помог. Конечно, было бы лучше выждать еще немного, однако меня поторопила весть о его отъезде в Америку. Он наверняка не рискнул бы оставить здесь такую компрометирующую улику. Вот почему я решил действовать. Ночное ограбление не представлялось мне возможным — барон слишком осторожен. А вот проникнуть в его дом вечером, заведомо зная, что внимание Грюнера будет чем-то отвлечено, я мог попробовать. Тут-то мне и понадобились вы вместе с этим синим блюдцем. Но я хотел точно знать, где хранится книжка: времени у меня было бы всего несколько минут, ведь оно ограничивалось вашими познаниями в области китайской керамики. Поэтому в последний момент я и взял девушку с собой. Я даже не подозревал, что за пакет она прячет под плащом.
— Кстати, барон догадался, что меня послали вы.
— Этого-то я и боялся. И все же вы преуспели в исполнении своей роли, что дало мне возможность завладеть книжкой, хотя уйти незамеченным я так и не смог. А, сэр Джеймс, рад вас видеть!
С величайшим вниманием наш посетитель выслушал подробный отчет Холмса о происшедших событиях.
— Вы совершили настоящее чудо! — воскликнул он, когда повествование было окончено.— Однако, по словам доктора Уотсона, раны Грюнера настолько ужасны, что мы можем считать нашу цель достигнутой и без этой отвратительной книжки.
Холмс отрицательно покачал головой.
— Вы не представляете, на что способны такие женщины, как Виолетта де Мервиль! Из сострадания она полюбит Грюнера еще сильнее. Нет-нет. Мы должны уничтожить его морально, а не физически. Книжка вернет ее на грешную землю, ведь записки сделаны бароном собственноручно. Уж этим она не сможет пренебречь.
Сэр Джеймс забрал с собой и книжку, и драгоценное блюдце. Я тоже торопился домой и вышел на улицу вместе с ним. Возле дома стояла .карета. Сэр Джеймс вскочил в нее, торопливо отдал распоряжение кучеру в форменном головном уборе, и они тронулись. Как бы невзначай перекинув пальто через дверцу кареты, он прикрыл геральдический герб ее владельца. Тем не менее в ярком свете из окна я успел различить этот герб. От неожиданности я замер, затем развернулся и снова поднялся к Холмсу, чтобы сообщить ему эту великую новость.
— Я знаю, кто был наш клиент,— воскликнул я, врываясь к нему в комнату.— Холмс! Это же…
— Преданный друг и истинный джентльмен,— произнес Холмс, жестом предлагая успокоиться.— Пусть это навсегда останется между нами.
Мне не известно, каким образом изобличили барона при помощи этой книжки. Сделал ли это сам сэр Джеймс, или столь деликатную миссию было решено поручить отцу девушки. Во всяком случае, желаемый результат был достигнут. Спустя три дня в газете «Морнинг пост» появилось уведомление о расторжении помолвки между бароном Адельбертом Грюиером и мисс Виолеттой де Мервиль. В той же газете сообщалось, что городской полицейский суд приступил к слушанию дела мисс Китти Уинтер, обвиняемой в злонамеренном применении серной кислоты. В ходе следствия выяснились смягчающие вину обстоятельства, поэтому вынесенный приговор оказался не слишком строгим. Холмсу пригрозили обвинением в краже со взломом, но, когда цель благородна и к тому же есть влиятельный заступник, гуманным и гибким становится даже суровый британский закон. Моему другу еще не приходилось сидеть на скамье подсудимых.
Перевел с английского А. Левенко
