На ямальском берегу пролива Малыгина, на небольшом холмике, поднявшемся над унылой здешней низиной, стоит ажурная деревянная пирамидка — обычный тригапункт. Но поставлен он здесь не по геодезической схеме. Это памятник, известный как знак Наташи Котовщиковой.
…Поздней осенью 1929 года в Ленинград вернулись участники Северо-Ямальской экспедиции Комитета Севера. Их было двое: студент-четверокурсник геофака Ленинградского университета Валерий Чернецов и зоолог Константин Ратнер. Как выяснится чуть позже, они привезли настоящую археологическую сенсацию. На семьдесят второй арктической параллели была раскопана стоянка человека, древнего северянина.
Но экспедиция, принесшая обильный научный материал, была и одной из самых трагических в истории изучения Ямала. Третья участница ее из Арктики не вернулась…
Студенты двадцатых годов, когда дух революционных преобразований пронизывал буквально все, пожалуй, отличались большей самостоятельностью, чем их нынешние сверстники. За плечами этнографов Котовщиковой и Чернецова было участие в Приполярной переписи, это североуральская закалка сделала их полярниками на всю жизнь: долгую — Чернецова, короткую — Котовщиковой.
Этнографы того времени не признавали кратковременных наездов в «поле». Исповедовалась теория «этнографического года» — лето плюс зима плюс лето. Котовщикова, Чернецов и Ратнер собирались пробыть на Северном Ямале тринадцать месяцев, это позволяло исследовать полный годовой хозяйственный цикл, проследить временные охотничьи сезоны.
Из Архангельска на восточный берег Ямала к мысу Дровяному экспедицию доставил знаменитый ледокол «Малыгин». Дровяной, хотя до ближайшей госторговской фактории было почти 800 километров, считался местом относительной оседлости. Участникам экспедиции пришлось испытать все «прелести» полярных путешествий — дымные жилища, нечистоту в них, прикладной «атрибут» к этому — невозможность вымыться в бане, непривычную пищу, скуку долгих дорог, страшенные морозы, которые летом сменяются не менее страшным бедствием — комарами.
Зима ушла на то, чтобы исследовать 181 ненецкое хозяйство, провести обследование 983 человек. К весне экспедиция перебралась с востока полуострова на его западное побережье, туда, где Чернецову предстояло сделать свои сенсационные археологические открытия.
Но это произошло летом… Что же произошло весной в безлюдной тундре?..
10 мая экспедиция в полном составе собралась в чуме Нявога Вэнога. Ратнер отправлялся к проливу Малыгина для стационарных наблюдений. Чернецов наметил маршрут к мысу Тиутей-Саде. Котовщикова с Терентьевым и экспедиционным обозом намеревалась достигнуть малыгинского побережья, где была намечена встреча с зоологом.
Однако Наташа сразу была вынуждена изменить маршрут. Подъехавшие оленеводы сообщили, что гидрографическое судно «Прибой», в прошлую навигацию оставив припасы для экспедиции на западном Ямале, выгрузилось не в устье реки Яды, как обговаривалось заранее, а севернее на 25 километров, у мыса Хази-Сале. Ей пришлось попросить каюров Тёроку и Тэл Вэногов держать курс к этому мысу. Терентьев уехал к оленеводам, у которых еще не провел перепись.
Найдя оставленный «Прибоем» груз, Котовщикова устроила для себя временную палатку из паруса, наброшенного на нарты. Вэногов она отправила с запиской к Ратнеру, в ней она сообщала об изменении маршрута, заметив, что ей нездоровится. Сытые олени, по ее расчетам, 50 километров туда и обратно за сутки должны преодолеть.
Но здесь начинается цепь трагических случайностей…
Ратнер, разбив палатку в намеченном месте, проводил зоологические маршруты. Связи с внешним миром он не имел, но однажды наткнулся на чум пастуха Окотетто. Оленевод сообщил ему о болезни Котовщиковой. Константин Яковлевич попросил довезти до Хази-Сале, или, по крайней мере, указать дорогу — до Наташиной палатки было не больше трех десятков километров. Но пастух заверил его, что завтра за Ратнером приедет Тероку.
Однако каюр не приехал — поднялась страшная, обычная в этих местах июньская пурга, «телячий» буран. Ее сменил шедший с моря густой туман. Четверо суток зоолог не мог выйти из палатки. На пятый день появился оленевод Еволе Ядне с Наташиной запиской. Ратнер торопил пастуха, но тундра набухла от бурно таявшего снега, на глазах вздувались речушки — их приходилось объезжать, делая многокилометровые зигзаги.
Когда упряжка остановилась у парусиновой палатки, Ратнер не нашел там никого. Котовщикова лежала на снегу, отойдя от своего последнего пристанища шагов на тридцать…
Признаки цинги она почувствовала в начале июня. «Очевидно, смерть застала ее внезапно,— писал позднее Чернецов,— и, идя, она упала, чтобы больше уже не встать… Когда растаял снег, мы нашли письмо, в котором она прощалась с нами, уже не надеясь увидеться. В одной из тетрадей она писала, что старается привести в порядок свои записи, чтобы я смог разобраться в них после ее смерти».
Какое завидное мужество, какая отвага в последнем завещании погибающей исследовательницы!..
Похоронив товарища, Чернецов и Ратнер продолжили исследования. Не только потому, что морской транспорт должен был прийти за ними лишь через несколько месяцев,—это был долг памяти погибшему товарищу и коллеге.
