Приехала из Москвы съемочная группа. Будут снимать рекламный фильм о заводе. Меня вызвали в дирекцию и поручили сопровождать гостей. Консультировать их, связывать с людьми. Словом, оказывать содействие.
Я отказывался: не повременить ли? Так сказать, не скорректировать ли сие мероприятие? Ведь завод барахлит, планы не выполняются, в печати нас ругают. Ничего страшного, было отвечено, пусть снимают. Наверху разберутся. Ну что ж… И то верно: сверху виднее, успокаивал я себя. У дирекции могут быть свои резоны. С другой стороны — снизу тоже кой-чего заметно. Какие-то резоны найдутся и у рядового инженера. Как всякому солдату, положено мне знать свой маневр. Значит, придется проводить свою корректировку — при необходимости.
Окончательно успокоив себя, я двинул на проходную. Там ждал автобус с надписью «Киностудия’). Медленно въезжаем на заводскую территорию. «Прямо, прямо, затем налево»,— говорю шоферу, оглядывая своих подопечных, их вооружение. А гости с любопытством оглядываются по сторонам.
— Н-ну-с, что имеем новенького за последние годы, которые как птицы летят?
Это режиссер, старший группы, полный и веселый дядя. Имя-отчество у него такое замысловатое, что запоминается лишь к «концу съемок: Эрнест Фосхатович. Лет пять-шесть назад, говорит, бывал у нас на заводе. Снимал тогда трудовые достижения передового коллектива.
— В прошлый раз,— сказал режиссер,— чувствовался подъем, если не ошибаюсь. А как сейчас настроение?
Шустрый дядя. Не ошибается, могу продолжить. Завод был занесен на Всесоюзную Доску почета, что на ВДНХ СССР. Лет шесть держали мы переходящее Красное знамя министерства. Не знали, что такое быть без премий. Своим вопросом режиссер берет быка за рога, ставя меня в затруднительное положение. Пока ухожу от прямого ответа.
— Присматривайтесь, сами увидите. Я человек необъективный, могу перехвалить… Почему вы приехали именно сейчас, а не раньше? И что собираетесь снимать?
Прибыли, отвечают, с опозданием. Съемки рекламного фильма о предприятиях отрасли запланированы давно. Однако планы несколько раз корректировались. «Как у вас в промышленности»,— вставил режиссер. А снимать должны вот эти объекты. Подают мне список, согласованный с дирекцией и парткомом.
Паровая турбина Т-250, дизель-мотор для самосвала БелАЗ, станки типа ОЦ (обрабатывающий центр), газовая турбина ГУБТ, стенд балансировки роторов, передовые люди, сориентироваться на месте.
Все правильно, объекты имеют место быть. И все же очень неприятно оказаться гидом в подобной ситуации. Есть надежда: пока снимут кино, обработают пленку, смонтируют, за это время ситуация на заводе изменится в лучшую сторону.
Заведя гостей в музей, советую пока посмотреть стенды по истории завода. А я созвонюсь с цехами, все выясню. Повод оттянуть разговор с режиссером. Не представляю, как отвечать на его прямые вопросы, которые, чувствую, скоро появятся. Не успел к ним подготовиться.
Звоню на сборку турбин. Занято. Там сейчас аврал, хотя месяц только начался. Как во многих цехах, здесь будут штурмовать до «тридцать пятого числа». Работа в счет прошлого месяца — такая пошла практика.
Недавно был на сборочном стенде, разговаривал с бригадиром Вениамином Зориным. Машину пора отправлять заказчику, сказал он, а она еще не собрана и не испытана. Из цехов не поступили узлы и детали. В прошлом квартале отстали от графика на неделю, сорвали план. Нынче опаздываем уже на две недели, а дальше на сколько?
— Приходили из дирекции, ругались, грозили снять меня с бригадиров. А толку-то. Руганью дело не сделаешь. Нужны детали, а не крик.
Заметят ли все это мои киношники, думал я сейчас, накручивая телефонный диск. Люди работают, турбина собирается, а отставание от плана на пленке видно не будет.
Опять телефон бесконечно занят. Горячо там! Наконец ответил Зорин. Извинившись, коротко объясняю суть дела и от имени дирекции прошу подготовить стенд к съемке. И тут же плотнее прижимаю трубку к уху, хотя гости далеко и не услышает «голос народный», не предназначенный для широкой публики. Смысл все тот же: заделов нет, работаем с колес, а тут еще кино, бога в душу…
— Слушай, а может, они приехали из «Фитиля»? — спохватывается Зорин.— «Фитиль» — это хорошо!
Еще сказал Зорин насчет заделов. Они — лучший показатель здоровья производства, гарантия спокойной, ритмичной работы. Создаются заделы годами, как здоровье. Но растеряны могут быть очень быстро. Что у нас и случилось. Сейчас мы с тоской вспоминаем времена, когда держали в заделе почти полумесячный объем. А создавался этот объем так: цехам задавали чуть больше, чем планировалось заводу сверху. И никакие неожиданности не могли выбить нас из колеи…
Со съемкой турбины договорились. Теперь решим с дизелем. Лучше всего звонить прямо главному конструктору Васильеву. Юлий Арсентьевич обычно мгновенно улавливает суть дела и так же быстро его решает. Злые языки полагают даже, что слишком быстро. Однако на фоне нашей нынешней медлительности в заводской жизни оперативность Васильева не кажется мне излишней. Лучший изобретатель министерства — с ним легко договориться.
Вот и сейчас он сразу уловил, что требуется для киношников. Уже вызывает, сказал, человека для консультации — инженера Белова. Дает команду подготовить стенд. И хорошо бы, добавил, снять эпизод, как автосамосвал, оборудованный нашим дизелем, соревнуется с иностранными машинами.
Вот это оперативность!
На сборке действительно ждал инженер Белов. И стенд уже готовили к съемке. Если бы так же быстро и четко налаживалось производство дизелей, как эта рекламная шумиха, невесело шутим мы с Беловым. Давнее знакомство дает нам право на откровенность.
Тем временем гости разворачивают аппаратуру, ставят свет, целят камеры. Сборщиков просят развернуть мотор боком, раскрыть картер, поднять коленчатый вал, опустить. В общем, изобразить трудовой процесс. Не мешают ли киношники работать? И без того тут «напряженка». Хотя и у гостей своя работа, и, надо полагать, нелегкая.
— Не переживай,— тихо говорит Белов,— лишний час погоды не сделает. Васильев сказал: пусть снимают сколько надо, дизель стоит того.
Да, мотор хорош! Могучий красавец — полторы тысячи сил, почти двести сил в цилиндре. Предназначен для БелАЗа грузоподъемностью 120 тонн.
Стоим с Беловым в сторонке, не мешая киношникам. Ему тоже любопытна эта картина. Снимают не просто машину, а его родное детище.
— Скажи мне, Володя, в чем дело? — спрашиваю Белова, пока режиссера нет рядом.— Отчего худо работаем?
— Сам думаю над этим. Такое впечатление, что сильный, мощный завод разрегулировался. Понимаешь: раз-ре-гу-ли-ро-вал-ся! Вроде того, как бывает даже с испытанным и проверенным мотором.
Такое действительно случается: все системы в порядке, но согласованность между ними нарушилась. Много шуму и дыму, полной мощности мотор не дает. Начинается вибрация, перегрев подшипников, возможна авария.»
Развить дальше аналогию помешал режиссер. Он доволен, съемки идут отлично, начало положено.
— Хотите эпизод, который может украсить ваш фильм? — вспомнил я совет Васильева.
— Если небольшой— с удовольствием!
Допустим, так. Горный карьер. Из него появляются несколько могучих самосвалов. На одном ясно видна марка: БелАЗ. Мощности моторов у всех автомобилей примерно одинаковы, поясняет закадровый голос, на БелАЗе дизель Уральского турбомоторного завода. Теперь внимание: все машины дают полный газ, началась гонка. Медленно, но верно советская машина обходит «иностранцев». Шофер выглядывает из кабины, делает всем ручкой, что-то кричит. Ничего не слышно, грохот, пыль. Хорош кадр?
— А было так? — Режиссеру, кажется, понравилось.
Белов подтверждает. Недавно он вернулся с одного из карьеров, где проходили испытания дизелей. Рассказывал: наш мотор — зверь, даже в гору обходит соперников. Жаль, не запланированы съемки в карьере, досадует режиссер. Но ничего, что-нибудь придумаем, скорректируем план. Что у нас дальше?
Следующий объект — станок ОЦ, это здесь, близко. Ассистенты быстро перетаскивают аппаратуру. Такого чуда техники гостям не приходилось видеть. Станок снабжен целым конвейером с инструментами и механической рукой для замены инструментов. Все делается по программе.
Вот на станок поставили деталь — картер дизеля. Включили программу, пошла обработка.
Подбежал режиссер, у него свои заботы: хорошо бы показать связь рабочих с инженерами. Мы ведь инженеры? Да, но не того профиля, не технологи. Не имеет значения, нас снимут со спины и без синхронного звука.
Вместе со станочниками мы склоняемся над чертежами и что-то говорим. Показываем руками на деталь, на станок. И смех и грех! Не помню, о чем мы точно говорили. Кажется, прямо спросили рабочих, почему плохо пошли дела. Привыкли к штурмовщине, отвечали, с ней даже лучше: доплачивают за сверхурочные. Да, но от этого страдает качество, стоимость продукции. Знаем, отвечали, но это не от нас зависит, есть на то руководители, да и ваш брат — инженеры…
Знали бы мои киношники, о чем идет разговор. Хорошо, что снимали без синхрона.
Все, на сегодня шабаш! Возвращаемся в штаб-квартиру, сиречь в музей. Ассистенты, свернув кабели и другие причиндалы, оставляют их до завтра.
— Итого снято два эпизода,— говорит Эрнест Фосхатович,— значит, у нас двойная радость. Не слышали на эту тему анекдотец?
Веселый человек, не заскучаешь с ним. Любопытно, какой фольклор в столицах?
— В вечернем институте вручают дипломы. «А у Иванова двойная радость, сообщают; он стал инженером и, во-вторых, завтра уходит на пенсию!» — «Зачем вам понадобился диплом?» — спрашивают товарищи.— «Понимаете, мне-то не надо, да жена подначивала: хочется быть замужем за молодым специалистом…»
Недурно. Полагается платить долг. Беру бумагу и пишу формулу: (4в-]-10п) Зн=15с — 13з. Что сие означает?
Ответ: четыре водки плюс десять пива, деленное на три носа, равняется пятнадцать суток минус тринадцатая зарплата.
— Годится! — смеется режиссер, срисовывая формулу в блокнот.
Гости отбывают в «Большой Урал», я остаюсь в штабе. Поднимаюсь на второй этаж. Отсюда, через широкое стекло, хорошо просматривается территория. Люблю постоять здесь, мысленно пройдясь по заводским участкам, цехам, отделам. По курилкам и местам отдыха. Отсюда лучше чувствуешь пульс завода.
В последние годы стал этот пульс прерывистым, словно у больного. В иных коллективах царит уныние, скепсис, в других — равнодушие. Есть, разумеется, передовики и ударники, есть успехи и достижения. Кое-что из этого будет снято на пленку. Однако план мы, очевидно, опять не выполним. Стало быть, «минус тринадцатая зарплата», над чем так весело смеялись наши гости.
Мучительно вот так смотреть и понимать, что некогда сильный производственный организм дает перебои. Разрегулировался, как выразился инженер Белов. Понимать и не в силах помочь.
На другой день подшефные явились с опозданием. Причину, сказали, объяснят после, а сейчас — на объект. Что у нас по плану? Стенд сборки паровых турбин. Вперед, на стенд!
Опять ставят свет, целят камеры, перенося их с места на место. Отсюда турбина не смотрится, здесь мешает станок, оттуда видны грязь, мусор. Добра этого стало, увы, многовато на стенде, да и на заводе вообще. Верный признак снижения технологической культуры. Наверно, это особенно замечают те, кто бывал у нас раньше. Интересно, заметит ли режиссер?
Время от времени он возникает предо мною и просит рассказать о турбине подробности. Недавно подобную машину наши шефмонтажнкки запустили в Югославии. В музее есть грамота из этой страны. Годится, кивает Эрнест Фосхатович, для будущего текста. Что еще? Турбине первой на Урале присвоен Знак качества — как обычно, на три года. А теперь, также впервые,—на пять лет. За нее группе заводчан присуждена Ленинская премия.
— О Ленинской знаем,— говорит режиссер,— о трехлетием знаке — старо, а вот о пятилетнем прекрасно. Запишем.
Бригадир Зорин спокойно руководит сборкой, выполняя команды киношников. Поднять ЦВД (цилиндр высокого давления), пронести его под потолком цеха на кране, опустить, надеть на шпильки, хорошо!
По лицу Зорина вижу: нет, не хорошо. То есть ЦВД лег нормально. Вся затея неладная, скорее бы уматывалась шумная компания, мешает работать и душу травит. Но он понимает, что к чему. Патриот завода не хуже других и сор выносить не хочет.
Снова рядом вырастает режиссер.
— Вот так и мучаемся ради нескольких кадров в сюжете. Слышали песенку репортеров? Мы поем ее на свой лад. Что еще интересного про турбину?
Не повернулся язык сказать в этот момент, что план по турбинам мы провалили. Недодали государству несколько машин. Для рекламы данная информация не годится. А вот такая, пожалуй, подойдет. По образцу этой турбины проектируется уникальная установка мощностью 500 тысяч киловатт — «полумиллионник»! И предназначен он для атомных ТЭЦ, первых в стране. Можно снять эпизод в конструкторском бюро. Там работают авторы проекта, лауреаты Ленинской и Государственной премий Дузин, Бененсон, Водичев, Тхор, Великович.
— Атомные годятся. Насчет КБ подумаем, всегда можно доснять. — Режиссер убегает, оставив меня в сомнениях.
В музее режиссер объясняет утреннее опоздание: просидели в приемной дирекции. Обещано было принять в 9-30, сразу после оперативного совещания. Закончилось оно около 11 часов. Люди вышли какие-то взъерошенные, сердитые, доругиваясь в приемной.
— Что это за оперативка, которая идет не час, а два с половиной? На заводах мы бывали, но такого не видали,— в рифму произнес Эрнест Фосхатович.
— Возможно, решался очень важный вопрос,— защищаю я дирекцию. Все примечают гости свежим глазом. И попали в точку. Заседают наши руководители подо-о-лгу. Копируем этот стиль и мы, рядовые. Замечаешь вдруг за собой, что говоришь чуть больше, чем требуется для дела. Появились у многих сомнения-колебания. Как в моих отношениях с киношниками, к примеру. Появились «разболтанность» — в смысле болтовни, «переговоры» — излишние речи. Не поэтому ли еще недодана часть тех турбин и моторов?
— Ну, добро, делу время, потехе — час, — заранее улыбается режиссер.— Что вспомнили из юмора и сатиры? Для затравки расскажу, к слову, об игре в оперативку, не слышали? В садике мальчик говорит: «Вчера папа пришел с работы и сказал: была оперативка, друг на друга рычали». Наверно, так: мальчик оскалил рот и зарычал на соседа. Вслед за ним и другие начали делать то же самое, стараясь кричать посильнее…
Гость со значением смотрит на меня: у вас не так ли? До подобной игры, кажется, не дошло. А на соседнем заводе — перешло, после сняли там директора. Кстати, от них мы услышали байку, которая должна понравиться гостю. Итак, ответный ход.
Уходит с поста директор, оставляет преемнику три конверта. «Если не направятся дела, открой первый конверт, я написал, что делать. Не поможет, вскрывай второй. И это не подействует — открывай третий». Начал работать новый директор, скверно закончился год. Открыл конверт, прочел записку: «Вали все на меня». Валил. Не помогло. Взял второй: «Тасуй кадры». Перетасовал, мало толку. Раскрыл третий конверт, там записка: «Готовь три конверта».
Ах, как доволен режиссер! Сразу за блокнот. Пока он, записывая, не задает новых вопросов, я решаюсь.
— А вот еще юмор: ехали вы на передовое предприятие, а попали на отстающее. Смешно?
— Знаете, мы начали догадываться,— без улыбки сказал режиссер.— Пока ждали в приемной, листали подшивку вашей газеты. Там многое написано: отставание от планов, тяжелое финансовое положение и даже, простите, приписки. Заметили мы, конечно, и грязь в цехах, и отсутствие энтузиазма, и кое-что другое. На других заводах, где мы снимали, тоже не все ладно. Мне важно, чтобы объекты были не липовые. А остальное я доведу до своего руководства. Придется в сценарии изменить акценты, вот именно, скорректировать. Спасибо за откровенность. То-то мы чувствуем, вы чего-то недоговариваете.
Вот и хорошо — договорил. На душе стало легче. Гости отчаливают на отдых в гостиницу. Я остаюсь готовить фронт работ на завтра.
Потом случилась сцена, за которую было стыдно. Режиссер сказал, что пора снять человека на рабочем месте.
— В министерстве нам дали фамилию…
Он полистал блокнот. Наверно, назовет Нм подумал я. В верхах обычно знают несколько передовых рабочих, хотя они могут устареть. Увы, угадал: прозвучала именно эта фамилия. Однако мне положено быть объективным.
— Знаете что, давайте посоветуемся с цехом. Я соединю вас с секретарем партбюро, не возражаете?
Набираю номер телефона и передаю трубку режиссеру. Он объясняет собеседнику, для чего необходимо заснять Н. на рабочем месте. Потом долго слушает ответ, мрачнея и посматривая на меня. Я твердо держу нейтралитет. Трубка положена.
— Н-да, категорически возражает, причем сложно как-то объясняет: хватит повторять ошибки, человек растратил аванс, данный ему в свое время, неизвестно, когда расплатится, и так далее.
И еще, сказал секретарь партбюро, сверху недавно вновь предложили выдвинуть И. на высокую награду. Но почти весь коллектив цеха высказался против. Человек он равнодушный к общественной жизни.
Тут и стало стыдно. За Н., за свою липовую дипломатию: вот бываем мы какие, патриоты заводские. При выдвижении Н. на первую награду многие, близко знавшие его, сомневались. Кроме высокого профессионализма ничем другим человек не обладал. За высокую квалификацию и большую отдачу выплачивают ему солидную зарплату. Пожалуй, выше, чем у всех на заводе. Это справедливо, и других поощрений не требует. Высокая же награда предполагает повышенные общественные и другие качества. Каковых там не наблюдалось. Однако последовало разъяснение: завод набирает силу, нужны «маяки», дабы на них равнялись другие…
Обо всем этом я кратко поведал режиссеру. Относительно другой кандидатуры сказал, что могу предложить. Шибанов Иван Григорьевич, токарь цеха топливной аппаратуры, лауреат Государственной премии, депутат Верховного Совета РСФСР.
— Если имеются сомнения, можем позвонить в партком,— добавил я.
— Не надо звонить. Мы все поняли, верим вам. Идем в цех, к объекту съемки.
«Объект» знаю хорошо. Шибанов олицетворяет для меня лучшие черты рабочего человека. Широкий взгляд на жизнь, на труд, заинтересованность в общих делах, юмор и оптимизм. Однажды на спор обогнал он новый автомат — станок с ЧПУ.
Гостям Шибанов не очень обрадовался. Как-то жаловался мне, что задергали по мероприятиям, заседаниям. Перед товарищами неловко. И вообще, можно превратиться в «говорящего передовика». Такие случаи имеют место. Сейчас условились, что Иван Григорьевич работает как обычно, а киношники, не мешая ему, снимают.
Вдруг Шибанов, остановив на минуту станок, попросил микрофон и произнес слова явно не на тему. Отказать ему не могли.
— Несмотря на то, что завод в тяжелом положении, у нас есть силы и возможности из него выйти.
— Каким образом? — спросил режиссер, видимо, увлекшись.
— Прежде всего изменить стиль руководства. Конкретно? Пожалуйста. Мы сейчас снова штурмуем, а почему? Уважаемый Уралмаш опять подводит нас с заготовками. По его милости неделю сидели мы без работы. Дирекция плохо ставит вопросы в верхах. Это первое. Второе: надо нам поменьше бахвалиться успехами, когда они есть. Иначе получается перекос: небольшие достижения закрывают серьезные недостатки.
Молодец, Иван Григорьевич! Так и надо, по-простому, без дипломатии.
В тот день снимали еще один эпизод — с газовой турбиной ГУБТ, утилизационной бескомпрессорной. Консультантом был Михаил Михайлович Ковалевский, автор этой машины. Бывший главный конструктор, он, выйдя на пенсию, остался консультантом и долго еще работал на заводе.
Турбина единственная из энергетических машин, рассказал Ковалевский, пока шла съемка, экспортируется в высокоразвитые капстраны: Японию, Италию, есть заказ из ФРГ. Используя давление доменного газа как вторичное, она производит крайне дешевую электроэнергию. Потому и названа утилизационной.
В последний день съемок умудрился опоздать к подшефным. Прибежав в музей, увидел картину: Владимир Гребнев, наш инструктор передовых методов труда, занимает гостей. Показывает выставку инструмента, созданного заводскими новаторами. А они, гости, сориентировавшись на месте, как советовалось им в списке, снимают эту картину. Браво, Гребнев!
— Мне продолжать или пойдете на завод? — спросил Гребнев, которому явно хотелось первое.
— Все это очень интересно,— сказал Эрнест Фосхатович.
Если так, то попросим инструктора показать и вторую сторону медали. Можно не стесняться, гости в курсе. Передовые методы труда стало тяжело внедрять. Поддержки сверху мало. На новаторов часто машут рукой. Оснастка изготовляется на четверть заявок, мы топчемся на месте. Выставка эта отражает вчерашний день, показывая не только достижения новаторов, но и громадные их возможности, которые используются на малую часть.
Пожалел режиссер, что не велось синхронной записи взволнованного монолога Гребнева. Эпизод сам по себе отличный и войдет в фильм. Не весь, конечно, а только начало — «первая сторона медали».
Все! На этом съемки закончены. В автобусе, по пути на проходную, режиссер без улыбки сказал:
— Так вот, теперь мне ясно, что вашему директору пора открывать третий конверт.
Невесело посмеялись. Я вывез дорогих гостей с завода. Попрощались не без взаимного удовлетворения,
Да, тонко подмечено насчет директора. По некоторым признакам мы на заводе и сами догадывались. Согласитесь, от руководителя многое зависит. Скажем, начальники цехов нередко просили директора завода скорректировать им месячные задания, Он напоминал, что худо это, антигосударственная политика. Когда завод срывал годовой план, сам ехал в министерство и просил о… корректировке.
Так было и в тот год, когда приезжали снимать рекламное кино. Снова обращение в верха. Но на сей раз там не пошли навстречу, напомнив, что это порочная практика. Вскоре была произведена окончательная корректировка: заменили директора.
В последнее время дела на заводе, не сглазить бы, пошли веселее. Хотя до полного подъема еще далеко, но все-таки идем вверх, а не вниз.
А фильма того я не видел. Наши смотрели, говорят — вполне в реальных тонах, совсем не плохо. Не наговорено ли лишнего, допытывался я, нет ли показухи? Нет, нет, все нормально, что есть — то есть,
Стало быть, мой режиссер, любитель юмора и сатиры, сдержал слово. План свой поправил, скорректировав в нужную сторону. Все-таки корректировка — вещь полезная, когда делается с умом и вовремя. Ну ладно, все хорошо, что более-менее хорошо кончается. Учтем уроки прошлого и будем надеяться на лучшее. Ради этого стоит жить и трудиться дальше.
