5 сентября 198… года. 22.45.
Сорокин спешил. До конца смены он хотел еще заскочить на аэровокзал. Там ему обещали продать по дешевке японский транзистор, и продавцу уже, наверное, надоело ждать. Не успел зажечься зеленый, как Сорокин рванул, обгоняя остальные машины, Пассажирка — пожилая полная женщина в черной плюшевой курточке, какие носят колхозницы, приезжающие в город,— только вздрогнула от страха. «Ничего,— подумал Сорокин, глянув на нее мельком и крепче сжимая руль,— Авось не вывалится». На следующем перекрестке еще горел зеленый, и таксист прибавил скорость. Вдруг на пешеходной дорожке мелькнула тень, что-то мягко ударилось о капот, и тут же Сорокин почувствовал страшную боль в левом боку. Инстинктивно он нажал на тормоза и потерял сознание.
Такси развернуло поперек улицы. В это ночное время движение было небольшим, и шедшие позадй две «Волги» сумели обогнуть машину. К месту происшествия вскоре прибыли работники ГАИ и «скорая». Врачи обнаружили сбитую девушку без сознания, водителя такси — тоже без сознания — и икающую от испуга пассажирку. Та была совершенно цела.
Лейтенант милиции Тарасов ничего не добился от гражданки Казаркиной.
— И не видела я никого перед машиной, и знать не знаю, откуда взялась эта девушка, а шофер ехал очень быстро, хоть я его и не просила,— вот и все, что показала свидетельница, приезжая из-под Тамбова, сорока восьми лет, ранее не судимая.
И лейтенант поехал в больницу. Пострадавшие в сознание еще не пришли, но рентгеновскими снимками врачи следователя снабдили. Тарасов небрежно бросил снимки на заднее сиденье машины, а в своем кабинете просмотрел их.
Часть наклеек на пленке отскочила, и с кого какой снимок сделан, было непонятно. Лейтенант решил, что разберется и так, по различиям в медицинском заключении. Но в бумагах было про обоих пострадавших написано одно и то же, одними и теми же словами. Перелом левой руки, трещина левого бедра, сотрясение мозга — у девушки, перелом левой руки, трещина левого бедра, сотрясение мозга — у таксиста Сорокина. Удивившись, Тарасов еще раз внимательно просмотрел снимки. Изображения действительно были очень похожи. Тогда следователь наложил снимки один на другой: руку— на руку, бедро — на бедро, так, чтобы рисунок одной раны совпадал с рисунком другой. Зигзаги трещин и переломов совпадали до миллиметра. Только по тому, что кость на одном из снимков была чуть уже, он догадался: снимок , сделан с девичьей руки. «Поразительно! — изумился Тарасов, покачав головой.— Будто оба под одно колесо попали! Но ведь Сорокин-то сидел за рулем!»
Лейтенант вынул фотографии, сделанные на месте происшествия. Вмятина на капоте была совсем небольшая. Через руки Тарасова прошло много дорожных аварий, и он безошибочно определил, что водитель при таком столкновении вообще не должен был пострадать. «Как это мне сразу в голову не пришло? — подосадовал следователь.— Ведь и пассажирка рядом с родителем ничуть не пострадала, если не считать икоту…» Он обхватил голову руками и тяжело задумался. Что же это получается? Сорокин был ранен до аварии? Но почему Казаркина ничего не заметила? И почему рисунки ран водителя и девушки совпадают? Да еще с такой точностью!..
8 сентября 198… года. 10.00.
Комиссар милиции Пирогов, плотный, приземистый человек с сединой в висках, встал из-за стола и медленно подошел к карте города.
— Итак, товарищи,— сказал он,— перед нами случай из ряда вон выходящий, уникальный случай. Я вызвал вас всех, чтобы, во-первых, никто не впадал в отчаяние из-за того, что его дело «не идет», а во-вторых, чтобы сообща прикинуть где разгадку искать. Вот посмотрите на карту: кружками обозначены места, где произошли странные случаи убийств, наездов, двойных ранений, драк и так далее. Обратите внимание, все началось 5 сентября в «22.45 и продолжается до сих пор. Давайте взглянем на места событий, случившихся ровно в 22.45. Они располагаются по кругу радиусом в два километра. Затем круг начинает расширяться, на сегодня он захватил весь город и часть пригородов. У кого из вас самое свежее сообщение?
— Я поначалу думал, что парень тот врал мне — сказал в раздумье пожилой капитан Никонов.— В общем, задержали сегодня в 8.35 браконьера: лося подстрелил. Сам тоже раненый. Причем, как и лось, в правый бок. «Кто,— спрашиваю,— стрелял?» — «Да сам не знаю,— отвечает,— как вторым выстрелом попало». А я заглянул в двустволку — там один ствол только закопчен, и экспертиза не нужна. «Второй выстрел слышал?»-—спрашиваю. «Нет»,— говорит. Крутит, думаю, чего-то парень, видать, товарищей выдавать не хочет. А тут как вы, товарищ комиссар, успокоили нас, я и подумал. Можно сделать сравнительный обмер раны лося и браконьера. Но я и без этого скажу: одинаковые у них раны — шестнадцатый калибр, и пули прошли под одним и тем же углом. Я потому парню и не поверил…
— Так я и думал,— кивнул комиссар.— А знаете, что находится в центре круга?—спросил он вдруг, оглядев всех повеселевшими прищуренными глазами.— Институт микропедиатрии.
То есть больница, где лечат самых малюсеньких детишек! Кто из вас, товарищи, имел хоть какое-нибудь дело с этой больницей?
Капитан Терешкин при этом вопросе поморщился. Не хотелось ему снова связываться с институтом, но делать нечего, поднял руку.
— Вы, Василий Васильевич? — обрадовался комиссар.— А какое дело?
— Ребенок у меня там лечился,— буркнул капитан.
— Очень хорошо,— даже потер руки от удовольствия Пирогов.— Вот вас мы туда и пошлем. Выясните, почему все происшествия со странным исходом, можно сказать, вокруг самой безобидной больницы случились…
С неохотой поехал Терешкин в институт. Сразу нахлынули воспоминания. О том, как Катюша за две недели после выписки из роддома не прибавила в весе ни грамма. Как добрая детская врачиха Нина Васильевна выписала сначала монимицин, и он побежал в аптеку, страдая за свою «крохотку». А аптекарша прочла в рецепте: «Возраст семнадцать дней» —и ахнула: «Неужели такая маленькая — и уже антибиотик?»
Как потом Нина Васильевна отправила Катюшу с Леной в эту больницу, и по вечерам он приезжал встречать жену, потому что с ребенком ее на ночь почему-то не оставляли. А через четыре дня Лена сама заболела, и ему пришлось ездить в больницу по нескольку раз в день — возить материнское молоко. Мучительно было знать, что твоя «крохотка», которой именно сейчас так необходима мать, находится там одна. Небось заходится слезами, а медсестра просто не в силах уделять девчушке внимание… Да, это были тяжелые воспоминания. Но, надо сказать, в больнице Катюшу вылечили как следует. Теперь ей уже три годика, девица хоть куда, только в росте от своих сверстников отстает.
Институт занимал громадную территорию. Белые корпуса с веселенькими занавесками на окнах были разбросаны. Много зелени…
Через несколько минут после того, как в кабинет директора института академика Ларина вошел Терешкин, в физлаборатории раздался звонок.
— Михаил Григорьевич?.. Николай Трофимович просит вас зайти к нему.
Завлаб Трубников еще не привык, чтобы его величали по имени-отчеству, однако делал все для этого и даже отрастил окладистую, прямо-таки боярскую бороду, которая, впрочем, не очень-то его старила. Нехотя оторвавшись от расчетов, он запахнул белый кургузый халат и двинул в административный корпус. Вскоре позвонил оттуда:
— Андрюха, давай сюда! И Валеру с собой бери.
— А в чем дело? — спросил Андрей Тверской. Тоже бородатый и тоже, несмотря на это, весьма юный врач.
— А в том, дорогой, что нашим изобретением милиция интересуется…
Вскоре в кабинете Ларина собрался весь «ТТТ»: фамилия у инженера Валеры начиналась с той же буквы*—Тихомиров…
— Расскажите-ка нам, пожалуйста, над чем работает ваша лаборатория,— снимая роговые очки, проговорил высоким голоском академик. Весь беленький, лучистый, домашний, он был едва виден за громадным столом. С трудом верилось, что это мировое светило в медицине…
Михаил пригладил свою черную бороду и стрельнул веселым голубым глазом в сторону милиционера.
— В доступной форме? —спросил он.
— В доступной,— солидно кивнул маленькой головкой директор.— Чтоб наш гость все понял.
— Мы, товарищ капитан,— начал Трубников,— пытаемся преодолеть непонимание между врачом и пациентом. У нас в клинике лечат людей в возрасте до года, так что если спросить нашего пациента: «На что жалуетесь?» — он, пожалуй, ничего вразумительного не ответит, Он только плакать умеет, и поди разберись: всерьез он плачет или по пустяку? Есть, конечно, много способов узнать, чем болен младенец, но они подчас неточны или болезненны, а иногда и вредны для больного. Поэтому мы хотим, чтобы врач почувствовал боль точно в том же месте и точно такую же, какую испытывает ребенок. Сначала мы изобрели шлемы. Один надевается на голову врача, другой — на голову пациента. При помощи электроники импульсы поступают от мозга малыша в мозг врача. Все бы нормально, но отвергли наш ТТТ-1: дорого, говорят, и громоздко. И тогда мы создали поле — на основе. обычного электромагнитного. Оно заставляет врача чувствовать все, что чувствует ребенок. Аппаратура для ТТТ-2 ненамного дешевле, но во много раз уменьшились ее габариты. Сейчас новая установка проходит испытания.
— Когда вы начали эти испытания?
— Пару дней назад.
— А точнее?
— Пятого сентября, в 22.45.
— Все сходится! — воскликнул Терешкин возбужденно; — Вот что, товарищи изобретатели, где-то вы там у себя напутали. Ваш ТТТ-2 людей калечит, ранит их и еще черт-те что делает!
— Как так?! — вскочили изобретатели, а академик Ларин высоко поднял свои седые брови.
— А так! — откликнулся капитан и перечислил несколько странных случаев из тех, что были ему известны.
— Установка сейчас работает? — спросил академик.
— Да,— Трубников судорожно сглотнул.
— Срочно выключите ее!
— Нельзя, Николай Трофимович! — заторопился Трубников.— Я тут расчеты делал, и у меня какие-то сумасшедшие уравнения получаются. Может, где и-ошибка проскочила, но выходит, что наше гиперполе как-то связано со временем. И если выключить, сегодня будет не восьмое сентября, а опять пятое. Надо бы еще посчитать, прежде чем отключать установку… К тому же насчет расширения поля я сомневаюсь. Не должно выходить!
— Миша,—остановил завлаба инженер,— говорил ведь я тебе, что на те конденсаторы не надеюсь. Может, течь где-нибудь появилась?
— Но ведь тогда поле не расширится, а сужаться будет! Напряженность-то при течи падает, — возразил сердито Трубников.
— Выключить установку все же придется, — твердо сказал академик.— Я, конечно, не могу сомневаться в ваших расчетах, Михаил Григорьевич. Мне, терапевту, не стоит спорить с вами, лучшим учеником академика Сорина, и все-таки— время?! Это, простите, не укладывается в голове!.. Но не в том даже дело. Вы подумали о хирургах? Ведь самую простую операцию аппендицита невозможно сделать в таких условиях. Или, скажем, забой скота на мясокомбинате? А как будут питаться дикие животные? Да ведь если бы на нашей планете изначально существовал подобный эхо-эффект, земля так бы и осталась безжизненной, потому что в животном мире все едят всех.
— Бог с ними, с животными. А вот нельзя ли без хирургов обойтись? — спросил Терешкин.
— Ах, о чем вы говорите!— ужаснулся Ларин наивности милиционера.
— Капитан — за терапию, — заметил Андрей Тверской.— Я — тоже, ведь хирургия— это всегда насилие над человеческим телом. И вообще, тут, видно, дело не в поле. Мы же планировали только почувствовать боль ребенка. И я ее в нашем поле прекрасно чувствовал, а ведь до сих пор здоров. Причем чувствовал всегда боль именно того ребенка, который был у меня на приеме. Вот только что, к примеру, установил воспаление среднего уха у девочки семи месяцев от роду, но едва ее вывезли из кабинета, боль в моем собственном ухе прошла. Можете полюбоваться, Николай Трофимович, ухо у меня в полном порядке.
— Позвольте, позвольте! — не согласился академик.— Раз уж центр круга, о котором говорил капитан, оказался в нашем институте, да еще и время событий совпало, то другой причины попросту быть не может! А ваше ухо… гм, не знаю, не знаю…
— Но вы же, уважаемый товарищ изобретатель, — вдруг сообразил капитан Терешкин, — ничего не сделали ребенку, вы же только осмотрели его! А если эхо —это дополнительный эффект вашего изобретения? Попробуйте его убрать, ведь можно же, наверное?
Капитану очень понравилось то, что изобрели эти ребята. Ведь как здорово было бы, работай эта установка без всяких там побочных эффектов! А то спросишь у Катюшки: где болит, тут? Покажешь на животик — «Ага». На грудь покажешь — снова «ага». Сама-то еще не может точно определить…
— А ведь капитан прав,— сказал Трубников, — убрать сопутствующий эффект, и все дела… Николай Трофимович, у нас-то хирурги работают?
— Ко мне жалоб не поступало.
— Может быть, эффект появляется за стенами института? Здесь вокруг полно всяких НИИ, вдруг наше поле с чем-то взаимодействует? К тому же раз уж оно вышло за пределы Андреева кабинета, не изменились ли на больших пространствах его свойства? Наверно, все вместе и превратило гиперполе из друга во врага…
— Так или иначе, это не меняет дела, — сказал академик, прерывая размышления Трубникова. — Идите, Валерий Демьянович, отключайте.
5 сентября 198… года. 22.45.
Сорокин спешил. До конца смены он хотел еще заскочить на аэровокзал. И не успел зажечься зеленый, как Сорокин рванул, обгоняя остальные машины…
