На крыльце плакала молодая женщина. Под серой шалью подрагивали упавшие плечи. Майор Картышев остановился. Приостановились старшина и солдаты-саперы. Молча глядели на плачущую женщину. Опоздали! Прибудь они пораньше, братишки-близнецы были бы живы.
Военные пошагали к околице. Там замерли тракторы, грузовики и подводы. Собрались люди. Но, казалось, все они встретили неодолимое препятствие и остановились. Шоссе же было свободным и безлюдным. Пустовали поле озимой пшеницы, еловые перелески, ближний, облитый солнцем сосняк. Только вдалеке двигались фигурки в зеленых бушлатах.
Толпа гудела. Майора встретили взгляды настороженные, укоризненные, горькие. Иван Николаевич почувствовал себя в чем-то виноватым, словно бы лично недоглядел. Хотя прежде он и слыхом не слыхал об этом придорожном селе и лишь на днях нашел его на топографической карте.
Военные вышли на шоссе, окаймленное старыми корявыми тополями. Справа от него ветвился глубокий овраг, обросший кустами сирени, боярышника и вереска. По берегам сторожили рослые сосны, блестя иглами. По дну протекал ручей. После бурного паводка вода в нем отстоялась, стала светлой, прозрачной.
В узком овраге струился теплый воздух, там приютились три молоденьких дубка — редкость для северных краев. «Как же их сюда занесло?» — удивился Иван Николаевич.
— Здравия желаю, товарищ майор,— донеслось из кустов. Появились два сапера —один с миноискателем, другой со щупом. Первый, худощавый, с розоватым загаром на лице, доложил:
— Рядовые Понойарев и Кононов выполняют задание…
— Здравствуйте… Ну как?
— Лежат, товарищ майор… Миноискатель знай пищит, в ушах больно.
— Густо пошли,— баском добавил Кононов, коренастый, светлоглазый.— Мно-го…
Быстро подходили еще солдаты, вскидывая ладони к пилоткам. Собрался весь взвод.
— Что ж, давайте посмотрим. Пономарев — копните. Поаккуратней.
— Есть.
Отложив миноискатель, солдат взялся за саперную лопату, а его напарник — за вторую. Осторожно подрезали травянистый пласт, дерновину подцепили, как кусок кремового торта, отложили в сторону. Майор опустился на колени и сильными пальцами неспешно разгреб сырой подзол.
— Вон он…
— Глазастый…
Из черной земли выглянуло острое рыльце снаряда.
— А вон еще…
Снаряды стояли торчмя и лежали бочком. Годы сделали свое дело. Туго привинченные головные взрыватели и стальные корпуса были покрыты бугристым налетом ржавчины, раковинами и наростами. Иван Николаевич вспомнил строчки недавно составленного специальной комиссией акта:
«Взрывоопасные предметы представляют собой в основном осколочно-трасслруюнще снаряды. В обращении опасны и подлежат обязательному уничтожению путем подрыва».
На всем протяжении этого семисотметрового, одетого густым кустарником оврага, на пашнях вокруг, на дне ручья, в заводях и болотцах — глубиной до двух метров и почти на поверхности — таились сотни, а может, и тысячи скрытых в проржавленном металле смертей. Два дня назад одна из них вырвалась. Погибли два мальчика.
Откуда они, эти снаряды? Майор прислушался к солдатскому разговору:
— С войны, небось.
— Ну и как же снаряды в земле оказались?
— Может, взрывами разбросало…
— Скорее, бурными паводками разнесло…
Пожалуй, точно. Майор так и представил себе: весенние воды, ворвавшись в мощное артиллерийское хранилище, разметали, разнесли по оврагу и полям, забросали землей, затянули плавунами эти самые, осколочно-трассирующие, и те притаились до времени.
Старый сапер Иван Николаевич знал, что в бывших фронтовых краях, где гремели бои, война оставила свои страшные следы, не первый уже раз обнаруживаются они.
Помнится, давние хранилища боеприпасов находили и в городах, и в рабочих поселках, и в селах. И на заводах, случалось, в металлическом ломе, привезенном на переплавку, попадались боевые снаряды, мины и даже на строительной площадке ковш экскаватора вскрыл целый артиллерийский погреб, сохранившийся еще с времен гражданской войны.
Хватало работы саперам.
Рядовой Евгений Пономарев, первым начавший разминирование, просвещал новичков:
— Вы, ребята, не тушуйтесь. Дело простое. Конечно, тут их прорва, всяких снарядов. Как морковки на огороде торчат. Я уж добрую сотню перебрал.
— Знай выдергивай,— подхватил баском Кононов.— Нечего резину тянуть, поворачиваться надо.
— Металлу на целый трактор хватит,— улыбнулся Пономарев.— А может, на танк.
— Это что,— вставил Кононов.— Мы еще монету нашли. Старинную. Образца одна тысяча восемьсот затертого года…
— Монету? — переспросил один из новичков.— Ты собираешь? Нумизмат?
— Кто-кто?
— Не знаешь? Эх ты, морковки…
«Что-то они больно развеселились,— с тревогой подумал майор.— Какие храбрые. Два дня работают, тихо-спокойно, никаких ЧП — и про морковки заговорили. Хватай да дергай. Нет, дорогие мои, не тот здесь овощ. Надобно бодрячков да хвастунишек поставить на место».
— Вы сегодня инструкцию читали? — строго спросил майор.
— Никак нет,— бойко ответил Пономарев.— Позавчера прочли, помним.
— Инструкцию по разминированию читать каждый день,— резко произнес Картышев.— По утрам. Перед работой. И всем под ней подписываться. Каждый раз. Ясно, старшина?
— Ясно…
— Выставить оцепление. На шоссе — постоянный пост.
— Есть.
— Работаем попарно: один с миноискателем, другой со щупом. Через час напарники сменяют друг друга. Уставать станете меньше и снаряды морковками не покажутся.
— Понятно.
— Старшина, немедленно привезти резиновые сапоги. Завтра полезем в пойму ручья.
— Есть.
— Пока все.
Он остро чувствовал свое старшинство.
Иван окончил семилетку в год, когда грянула война. Отец ушел на фронт, пятнадцатилетиий Иван получил под начало конягу, телегу, бочку с горючим, стал заправщиком и учетчиком тракторной бригады. И всегда беспокоился, как бы не опоздать с горючкой. И конягу сберечь.
А через два года надел гимнастерку и шинель. Боевое крещение солдат-пехотинец принял в Польше. Бойцы сидели в окопах. Немцы били шрапнелью.
— Наш,— определял снаряды Николай Коротков, с которым Иван успел подружиться.— Не наш.
Коротков был уже обстрелянным солдатом и, как старший по возрасту и по опыту, опекал еще новичка Картышева.
— Не наш.
— Наш.
Железный удар сбил Ивана с ног. Когда очнулся, то ему показалось, будто вокруг выкачан воздух. Потом вернулось дыхание: жив. Двое суток ре мог произнести ни слова. Когда заговорил, узнал, что его, контуженного, слепого и глухого, вынес с поля боя Коротков. Вынес, а сам вернулся в окопы. Коротков отвечал за него по праву старшего. Это Иван Николаевич запомнил на всю жизнь.
После госпиталя Иван продолжал воевать уже в Германии. Сержантом, награжденным медалью «За отвагу», встретил труднейший бой у небольшого немецкого городка.
От роты осталось двенадцать человек. Самыми старшими по должности и званию были два сержанта — восемнадцатилетний Иван Картышев и его неизменный друг Николай Коротков.
Как же быть? Отсидеться в окопах, дождаться подкрепления? Можно и так поступить: не осудят, поймут, что с такими скромными силами не продолжишь атаку под яростным огнем, не перейдешь речку по топкому весеннему льду, не зацепишься за крохотный плацдарм. Отсидеться? Нет, так не пойдет. Сейчас они возглавляют целую роту, сколько бы в ней ни было бойцов. Значит, надо идти вперед. Но как?
Так вот думали два молодых командира. Как победить и сохранить людей? Решили: к реке проползти по водосточному кювету. Найти и прихватить с собой доски, чтобы хоть по одной было бы у каждого солдата. Доски укладывать на лед и по ним форсировать водную преграду.
Все двенадцать достигли противоположного берега. Закрепились. И отбивали контратаки фашистов, пока на помощь не пришли товарищи.
В этом же городке завязались ожесточенные личные схватки. Они вспыхивали в подвалах, на чердаках, в квартирах. В узком коленчатом коридоре Картышев лицом к лицу встретил фашистского солдата. Началась автоматная дуэль. Укрываясь за углами коридора, ловили друг друга на пулю. Утомленный долгим боем, Иван слабел с каждой минутой. Как он жалел, что накануне израсходовал свою последнюю гранату. И вдруг из-за его плеча чья-то граната полетела в дальний конец коридора, где скрывался немец. Грянул взрыв. Иван обернулся. Перед ним стоял его спаситель, один из тех двенадцати бойцов, которых Картышев провел через речку.
— Порядок, товарищ сержант,— сказал солдат.
Ранили Ивана Николаевича на подступах к Балтике. А позднее, весной последнего года войны он, уже сержант инженерного подразделения, вместе с новыми однополчанами наводил понтонную переправу через один из рукавов полноводного Одера. На переправу пикировали «юнкерсы», ее молотила вражеская артиллерия. Огонь был прицельным: как оказалось, в нише опоры взорванного моста сидел немецкий радист-корректировщик. И все-таки переправа удержалась. Сколько раз Картышев менял полупонтоиы, заделывал бреши, пока через реку не прошли наши танки.
С тех пор он сапер. Целый год ликвидировал мины и снаряды под Спас-Деменском. На многокилометровых минных полях прощупывал по сантиметру землю, густо нашпигованную металлом и взрывчаткой. Тогда, в сорок шестом, над ним, сержантом, были старшие командиры. Они наставляли, учили, отвечали за его действия. Теперь же на этом зеленом плацдарме, где таятся тысячи боевых снарядов, старший — он сам. И отвечает за все и за всех.
Каждое утро старшина читал солдатам инструкцию по разминированию и те непременно ставили под ней свои подписи.
— К постоянной опасности привыкаешь,— повторял Картышев.— Слышал, кое-кто поговаривает о торчащих в земле «морковках» и «картошках». Действительно, берешь в руки десятый, сотый снаряд, начинаешь с ним невежливо обращаться. А он, пролежав в землице столько-то лет, может невежливое обращение не принять…
Чаще всего первый заход майор открывал сам в паре со своим помощником капитаном Мироном Федоровичем Герасимюком, тоже бывалым сапером. Поисковая рамка миноискателя, которую направлял Картышев, медлительно оглаживала росистую траву, слежавшуюся пахоту. Щуп осторожно углублялся в землю. У офицеров была тихая, вкрадчивая походка, как у охотников, выслеживающих зверя.
Обнаружив первый утренний «улов», они склонялись над снарядами, внимательно рассматривали их, щупали. Бережно очистив от земли, легко поднимали и, неслышно ступая, относили их к берегу ручья, мягко укладывали на лужайке.
— Следующий,— улыбался майор.
Солдаты следили за офицерами и повторяли их движения. И даже походка у молодых становилась такой же вкрадчивой и легкой, как у Ивана Николаевича.
Число извлеченных осколочно-трассирующих снарядов перевалило за пять тысяч, а они все еще попадались десятками, сотнями и на дне оврага, и в русле ручья, и в верной с прозеленью тине болота.
Время от времени Картышев поглядывал на притихшее на взгорье настороженное село. Редкие прохожие появлялись на улицах. Машины и тракторы так и стояли у околицы. И поднимающиеся в безветрии из печных труб серые дымки тоже, казалось, замерли в ожидании.
Пора было кончать с томительной угрозой, ликвидировать взрывоопасные предметы. Операция предстояла серьезная. Вместе с капитаном Иван Николаевич еще раз осмотрел овраг, определил место предполагаемых взрывов, а в полукилометре от него, в самой глубокой складке оврага, приказал отрыть блиндаж. Соорудили его основательно, как на фронте в долговременной обороне. Накат поставили из толстостенных бревен.
Старшина привез взрывчатку. Картышев испытал ее сам на небольшой партии снарядов. В это время личный состав находился в укрытии. Майор зашел в блиндаж недовольный, хмурый. Объяснил:
— Не все снаряды взорвались. Брак работа.
— Как же так? — забеспокоился рядовой Пономарев.
— Очень просто, вдавило в землю. Плохо думали…
— Что же теперь делать?
— Приноровимся,— усмехнулся старый сапер.— Достанем досок или горбылей. На них и уложим боеприпасы. Не будет им пуховой подушки…
Кто знает, может, в этот момент Иван Николаевич вспомнил о досках, которые ему с двенадцатью бойцами помогли перебраться по льду обстреливаемой фашистами реки.
— За дело.
Через два дня в неглубоком котловане, устланном горбылем, было помещено около четырех сотен осколочно-трассирующих снарядов. Под придирчивым наблюдением майора они были уложены так аккуратно, как хороший продавец выкладывает на витрине дорогой товар.
— Оцепление — по местам. Остальные — в блиндаж!
Иван Николаевич вместе с капитаном и рядовым Евгением Пономаревым остались у котлована. Солдат был здесь не случайно. Пусть следит и все запоминает. Картышев приметил любознательного, усердного и лихого бойца и решил, что одну из следующих партий тот будет подрывать сам.
По старой саперной привычке Иван Николаевич держал в зубах спичку.
— А это зачем? — спросил Пономарев.
— Запас карман не тянет. В нашем деле особенно. Ты помнишь, к нам как-то приезжал полковник Астафьев Василий Михайлович? Герой Советского Союза? Ну вот, с ним был на войне такой случай. Снимал он немецкие мины. В непогоду, в дождь. Склонился над очередной, стал извлекать капсюль-детонатор. Выбросил из него чеку, тоненькую проволочку, как вдруг пальцы скользнули по мокрому стерженьку и выпустили его. Капсюль уходил, утапливался. Вот-вот произойдет взрыв. Как у нас говорят, сапер догадался о своей гибели за секунду до нее. Но тут старый солдат, стоявший за ним, мигом наклонился и воткнул спичку в последнее отверстие уходившего стерженька… Стоп. Вот тебе и спичка про запас. И мне пригодится — вдруг в коробке отсыреют… Да мало ли что может случиться…
Поверх штабеля боеприпасов лежали воскового цвета шашки тротила. Майор не спеша вставил в отверстия четырех шашек зажигательные трубки. Перехватив вопросительный взгляд солдата, пояснил:
— Почему четыре? А мы продублируем взрыв. Оно вернее. Видишь — и огнепроводные шнуры торчат. Тоже четыре. А пятый возьмем с собой.
— Зачем?
— Контрольный.
Пальцы левой руки ловко обнимали кончик шнура и приложенную к нему спичку. В правой руке майор держал спичечный коробок. Чиркнула терка. Заискрился шнур. Еще один, еще, еще…
— Отходим,— сказал майор негромко.
Он и капитан двигались широким размашистым шагом. Пономарев торопливо вырвался вперед. Картышев улыбнулся про себя, спокойно поглядывая на тихонько горящий в руке контрольный шнур. Огонек показывал, что время есть, нечего излишне торопиться.
Когда вошли в блиндаж, он сказал солдату:
— Ну и бегаешь ты здорово, мне в пожилом возрасте не угнаться.
Они сидели в укрытии, под толстенным накатом, успели разом затянуться дымком сигарет, когда грянул взрыв и грохот потряс окрестности. Гулкое эхо заметалось по оврагу.
Через пятнадцать минут трое вернулись на место взрыва.
— Смотрите внимательно,— приказал майор. Капитан и солдат долго и старательно осматривали котлован. Все до единого снаряда были ликвидированы.
— Порядок,— сказал Пономарев.
— Вот и отлично. Еще два котлована обработаем с капитаном, а уж следующий — твой, товарищ Пономарев.
— Есть.
Майор стоял рядом, когда солдат поджег огнепроводные шнуры и двинулся к блиндажу таким же неторопливым, как и Картышев, шагом, уверенно посматривая на светящийся в руке огонек.
Много дней подряд работал саперный «огневой цех». Летели осколки. Горячий воздух и металл сбрили кустарники, поранили иные деревца. В овраге не успевала оседать пыль и устойчиво держался горьковатый запах тротила. Но сторожевые сосны и юные дубки были целехоньки, а в сельских окнах на взгорье хоть и дрожали стекла, но не разбилось пи единого.
Солдаты поочередно — то с майором, то с капитаном, а после самостоятельно — уходили к новым и новым котлованам и взрывали снаряды. Один сапер, правда, заробел. Затряслись руки. Выпала спичка. Пробормотал:
— Не могу, не получается.
— Выйдет,— просто и серьезно ответил майор.— Спешить нам некуда. Повторим.
С третьей попытки солдат все-таки поджег шнур и, прижимаясь к майору, зашагал к укрытию. Он сидел в блиндаже рядом с Иваном Николаевичем, когда над ними с клекотом просвистел крупный осколок. Солдат взглянул на бревна наката, потом — с благодарностью — на майора. Тот подмигнул:
— Ишь свистит, как кряква, что вспорхнула из камышей.
На исходе июня саперы покидали обжитой ими овраг, прочный блиндаж, солнечный сосняк и молодые дубки. Они проходили по подросшей сочной траве, в которой терялись едва видимые стальные осколки. Село наполнилось гулом голосов и машин. По шоссе мчались грузовики. В поле вышли тракторы.
Я познакомился с Иваном Николаевичем Картышевым давным-давно. Запомнил его улыбчивое крепкое лицо с тонкими морщинками у глаз и губ, спокойный, вдумчивый взгляд глубоко посаженных глаз. Живой, ироничный разговор. Знаю, что на погонах у него появилось не по одной, а по две звезды, он стал подполковником. А на груди рядом с медалью «За отвагу», полученной на фронте,— орден Красной Звезды, которым он награжден, как было сказано в Указе Президиума Верховного Совета СССР, «за мужество и отвагу, проявленные при выполнении задания командования по разминированию и уничтожению взрывоопасных предметов».
Но когда вспоминаю Ивана Николаевича, то прежде всего представляю его себе широко и спокойно шагающим по зеленой росистой траве.’ Он уверенно держит искрящийся огнепроводный шнур. В его руке — огонь, которому он — хозяин.
