Игорь Малышев — свердловчанин, родился в 1938 году. Свою трудовую биографию он начал в ранней юности: был токарем, лотом освоил много других профессий, однако основным для него стало строительное дело. А у строителей, известно, жизнь кочевая. Довелось Игорю Малышеву побывать, например, в Монгольской Народной Республике. Поработал он и на трассе БАМа, где строительно-монтажный поезд «Свердловск» возводил два поселка…
Человек рабочей закалки, в душе Игорь Малышев и лирик. На своих дальних дорогах он приметил много интересного, рука его потянулась к бумаге. Особые чувства он всегда испытывал к природе, животному миру тех мест, где трудился.
Предлагаемые зарисовки ~ его первая журнальная публикация.
По следу
Уже неделю мы жили в тайге.
— Вот бы собачку! — мечтал мой напарник.— Зайцев бы погоняли.
Но собачки не было. Мы выходили из жарко натопленной избушки и добирались до ближайшего оврага. У незамерзающего ключа» охотились на рябчиков, потом возвращались обратно.
Однажды утром мы шли обычным маршрутом. Впереди мелькнул пушистый зайчишка. И тут мой приятель не выдержал: он неожиданно скинул полушубок и с задорным лаем бросился за ним следом.
«Ошалел!»— подумал я, но все же сошел на след и стал ждать. Напарник неутомимо несся за зверушкой, будоража тишину заливистым гавканьем.
Спустя немало времени я увидел бегущего на меня зайца. Он мчался по всем правилам — по кругу, как от гончей собаки. А где-то далеко за оврагом слышалось усталое и охрипшее взбрехивание моего товарища.
Наконец, он выскочил из чащи, размахивая руками и поднимая вокруг себя снежную пыль. Без шапки, мокрый от пота, он продолжал неистово лаять.
Я хотел было отчитать его за глупую выходку, но внезапно со мной произошло нечто непонятное. Я тоже скинул полушубок, сунул ружье запыхавшемуся приятелю, а сам рванулся за исчезающим в перелеске зайчишкой. Уже на бегу я обнаружил, что оглушительно тявкаю по-собачьи. Это было настолько странно, что я залаял еще сильнее…
Ужинали мы без зайчатины, но со зверским аппетитом. Разминка нам явно пошла на пользу.
Геткан
Многим из строителей СМП (строительно-монтажного поезда) «Свердловск» на БАМе запомнился пес по кличке Геткан.
Привел я его в поселок поздней осенью. Знакомство наше произошло на берегу, небольшой таежной реки. В это морозное утро я сидел у костра и любовался силуэтами побелевших от первого снега сопок. В предрассветной сизой дымке они заслонили от меня весь остальной мир. Вот тогда из тайги и вышел ярко-рыжий пес, очень похожий расцветкой на лисицу, а размерами и мордой — на волка.
Я продолжал сидеть и подбрасывать в огонь сухие ветки, не обращая на него внимания. Собака обнюхала меня издалека, потом подошла ближе. Теперь я рассмотрел, что это совсем молодая лайка, с какими охотятся эвенки. Весь день и ночь мы провели вместе. Так началась эта дружба. С охоты возвращался с самым ценным трофеем — охотничьей собакой. Дома Геткан (так я окрестил пса по названию реки, на которой мы встретились) проявил такое дружелюбие к нашей семье, что вопрос — быть или не быть ему ее членом? — вообще не обсуждался. Так он вошел в наш дом.
…Однажды мы были на берегу. На реке стреляли, пес волновался, каждый новый выстрел заставлял его настораживаться. Он бросался на зов выстрелов, но я останавливал его. Когда подошли к реке, он не выдержал, кинулся в камыши и вынес подранка, кряковую утку. Я сунул ее в рюкзак, а он побежал рыскать по берегу. В этот вечер без единого выстрела я пришел с богатой добычей. Секрет моего друга я раскрыл позже. Он, как прежде, не любил воду, а уток добывал собственно изобретенным способом. Бежал на выстрел, ждал, когда другая собака вытащит дичь на берег, отбирал ее, приносил мне и шел промышлять снова.
Много радости и огорчений приносил этот пес, но преданности его, как друга, не было границ. Мы уезжали домой в Свердловск и решили оставить его в родной стихии, в тайге, среди охотников. Когда начали грузиться в машину, чтобы ехать на станцию, Геткан грустно сидел на крыльце дома, из глаз его катились слезы. Я не выдержал, открыл дверь кабины. Он с визгом кинулся в открытую дверь.
Впереди был город с неизвестными ему законами и обычаями. Он не знал этого, но он был с нами и был счастлив.
Филька
Было это в монгольских степях. Мы работали на строительстве поселка. Ранним утром нам принесли маленький носатый пушистый комочек с могучими лапами какой-то хищной птицы. Жена моя — человек доброй души — не могла оставить беспризорника. Мы усиленно принялись откармливать беспомощное создание. Прошло две недели, птенец стал превращаться в ночного хозяина птичьего мира — филина.
Когда мы приходили с работы, он с веселым писком бежал к двери и, широко расставив лапки, округлив и без того круглые глазенки, терся, как кот, о наши ноги. Особенно любил Филька спать в кровати: укладывал голову на подушку и, откинув крыло, тихонько попискивая, засыпал. Если я приходил и ложился отдыхать после ночной смены, он непременно забирался на кровать, обнимал меня крылом и, пощелкав клювом у моего подбородка, засыпал рядом. Любимой игрушкой его была половая тряпка. Он прыгал вокруг нее, словно старичок, переваливаясь и горбясь, бегал по комнате, зажав тряпку в клюве. Но со шваброй у него были свои счеты: словно вспомнив, что он ни кто иной, как грозный хищник, распушив перья и увеличив себя тем вдвое, шипел, щелкал клювом и бросался на своего врага. Гнев свой смирял только после того, как швабру убирали из комнаты.
Друзья наши по-разному относились к филину. Одни его очень любили, приносили лакомства, вплоть до живых мышей, другие откровенно не выражали ему никакого почтения.
Каково же было наше удивление, когда он стал давать оценку этим отношениям. Его ближайшим другом стал мой коллега и товарищ Николай. Когда он появлялся в доме, филиненок прыгал, как ребенок, шипел, прятался под кровать, выскакивал и, подпрыгивая, бегал по комнате, а когда мы садились пить чай, он устраивался где-то рядом и не сводил с Николая своих громадных, опушенных загнутыми большими ресницами, глаз. Но стоило появиться кому-либо, кто не уделял ему должного почтения, он обиженно щелкал клювом и отправлялся под кровать, всем своим видом показывая, что не имеет с товарищем ничего общего.
Наступала осень; уже огромной ночной птицей с двухметровым размахом крыльев стал наш малыш. Теперь игры стали редкими и приносили нам меньше радости; стоило его оставить одного, как из дисциплинированного ребенка он превращался в отчаянного озорника. Схватив скатерть со стола, он носился по комнате, сметая все на своем пути. С кроватью он расправлялся в одно мгновение. Матрац был на полу, одеяло на столе, а подушка оказывалась под кроватью, на ней он и устраивался спать в ожидании нашего прихода. Чужих он знал хорошо и не доверял им. Стоило зайти к нам постороннему человеку, он взлетал на шкаф или двери и, словно чучело, замирал, пока не убеждался, что на него никто не обращает внимания.
Вспоминается такой случай. Раз пришел к нам товарищ и сел в кресло посреди комнаты и стал рассматривать Фильку, приняв за чучело. «Удачный макет ты соорудил»,— заметил он, поднялся, чтобы рассмотреть чучело ближе. Это крайне не понравилось Фильке, и он взлетел. Товарищ в ужасе запрыгнул на кресло, потом, сшибая мебель, выбежал за дверь, заявив, что такой шутки он мне никогда не простит. А Филька просто решил перелететь со шкафа на дверь и раскрыл свои могучие, во всю комнату, крылья.
Время близилось к нашему возвращению домой, и мы все больше беспокоились за дальнейшую судьбу филина.
Когда днем мы стали выносить его гулять, его дневные конкуренты — орлы — появлялись во множестве, кружились над нашими головами с явным желанием напасть на Фильку. Мы были вынуждены отказаться от таких прогулок и стали выносить его только вечером.
Природная реакция Фильки на шорохи вселила в нас надежду, что мы научим его охотиться.
Но все оказалось гораздо сложней.
Мы бросали, камушки, а он как котенок догонял их, играл и перекатывал. На мышей на воле вообще не обращал внимания, видимо, считал, что съедобны они только в комнате, а это его основная пища в природе.
Стоило нам отправиться домой, как он с писком цыпленка, переваливаясь с ноги на ногу, бросался за нами вдогонку.
Но постепенно он привык и стал не очень охотно возвращаться домой.
В глазах его появился хищный и какой-то дикий блеск, загорались желтые искорки. Мы решили чаще выносить его в степь.
Брали с супругой метровую палку в руки, он гордо восседал на ней, и таким образом мы выходили из поселка. Но вот Филька полетел. Как тень, метнулся в лунном свете, взмыл в высоту. Мы, никогда не видевшие его в длительном полете, стояли пораженные и обрадованные таким неожиданным умением парить в воздухе. ,
Решили — пришло время расставания.
Через несколько дней мы на машине выехали далеко в степь Оставили в траве несколько кусков мяса, посадили Фильку около пищи. Возникло такое ощущение, что Филька все .понял. Он как-то по-человечески больно стиснул лапой протянутую руку, ласково пощипал клювом, настороженно поднял ушки и игриво попрыгал по траве. Мы сели в машину и отъехали. Филька взлетел, сделал большой круг и исчез в ночи.
Много дней спустя нам пришлось охотиться в этих местах. И вдруг в свете фар машины мелькнули глаза Фильки. Он взлетел, пролетел несколько раз над машиной и взмыл к луне. Он уже был властелином ночи — хищная, ночная птица.
