Когда мне было года четыре, жил я с родителями в маленьком городишке Емецке на берегу Северной Двины. Мы снимали комнату. На кухне у хозяина дома по вечерам вечно толкались какие-то крайне несимпатичные бородатые людишки. От их огромных сапог несло густым запахом рыбьего жира, противнее которого для меня не было ничего на свете. Мужики подолгу пили чай, шепотом вели разговоры о лодках, сетях, бочках и самыми последними словами костерили емецкую милицию.
Спрятавшись на широкой печи, я частенько слушал их беседы и постепенно под влиянием этих разговоров проникся к милиции каким-то очень сложным чувством. С одной стороны, она нравилась мне, поскольку не нравилась бородачам. С другой стороны, уж ежели такие страхолюды ее боялись, то меня и подавно бросало в дрожь, когда я на улице неожиданно встречался с человеком в милицейской форме.
А бабушка использовала мою слабость в своих интересах. Не ложусь спать вовремя — она меня милиционером стращает, отказываюсь от манной каши — в милицию грозится заявить. Короче говоря, стал для меня милиционер самой страшной фигурой, вроде бабы-яги, только в фуражке с кокардой и с «ливером» на боку,— так бабушка называла револьвер.
И вот однажды, когда я наотрез отказался от кружки парного молока, а бабка уже надела платок, чтобы пойти за милиционером, в дверь нашей комнаты раздался стук и вошел… милиционер. Не буду уточнять, кто из нас больше перепугался, я или бабка. Помню только, что она сначала себя перекрестила, потом меня, потом товарища милиционера. Он вошел, широко улыбнулся и сказал:
— Давайте знакомиться, я ваш новый сосед — Василий Федорович.
И был он совсем не страшный, а наоборот — простой, веселый, славный дядя. Он не только не посадил меня в каталажку, как пророчила бабушка, но даже одобрил мои действия.
— Я ,— говорит, — тоже не терпел в детстве этой парной гадости. И вообще, нельзя перекармливать детей. Этим вы,— говорит, — никаких положительных эмоций в ребенке не вызовете, окромя расстройства желудка.
Почувствовав поддержку такой важной персоны, я до того расхрабрился, что попросил дядю Васю посадить в каталажку бабушку. Правда, за такую опрометчивость я получил строгий выговор от нового соседа, но это не помешало нам впоследствии стать лучшими друзьями.
Вскоре отец мой, работавший бухгалтером в леспромхозе, купил у кого-то из местных охотников ружье. Купил, польстившись на исключительную дешевизну товара. Принес ружье домой — довольнехонек. Говорит бабке:
— Теперь, мамаша, с зайчатиной будем каждую неделю.
Стали мы вместе рассматривать покупку. Бабушка сразу что-то неладное заподозрила:
— Уж больно оно какое-то длинное да тяжелое… да проржавевшее насквозь.
— Что же вы хотели, чтобы я за червонец новехонькую двустволку принес?
— А куда патроны закладывать? — поинтересовался я.
Отец тщательно обследовал приклад, заглянул в дуло, пощелкал курком… Ничего не прояснилось.
— Та-ак… — протянул он и послал меня за дядей Васей.
Дядя Вася вошел розовощекий, улыбающийся.
— Ну-ка похвастайтесь покупкой,— начал он с порога.— Ого! Вот те штука на тридцать фунтов… Это что же такое получается? Мушкет или того хлеще —- пищаль Малюты Скуратова?
— Тоже скажете! — обиделся отец.— Я за нее червонец отдал. Вы мне лучше, как специалист, объясните популярно, куда патроны в нее закладывать.
Дядя Вася хохотнул:
— Какие патроны? Она же с дула заряжается при помощи шомпола…
Видя, что теоретические рассуждения не доходят до сознания соседа, дядя Вася предложил опробовать ружье в деле. Мигом принес капсули и банку с порохом, вырезал из голенища валенка пыж, из удилища соорудил шомпол. Пока отец искал какую-нибудь штуковину под диаметр ствола, чтобы использовать ее вместо пули, наш сосед уже зарядил ружье. И пули не потребовалось, потому что он с таким усердием трамбовал засыпанный в дуло порох, что намертво засадил в ствол шомпол. Попытался вытащить его клещами, но шомпол обломился у самой кромки дула.
— И прекрасно! — воскликнул дядя Вася.— Вот он и будет у нас заместо нули. По крайней мере, проследим траекторию полета.
Отец молча кивнул головой и после минутного раздумья попросил:
— Только уж вы, Василий Федорович, того… сами пальните.
— Какой может быть разговор?! — с готовностью откликнулся сосед.— Для меня это дело привычное.
Дядя Вася спрыгнул с крыльца и бегом направился к бане, подальше от дома. Он на ходу вскинул к плечу приклад и поднял ствол кверху. Я только и увидел, как в полнеба полыхнул сноп пламени. Гром выстрела потряс воздух, где-то звякнуло вылетевшее из рамы стекло, над огородом повисло облако дыма.
Дым не успел рассеяться, как с шумом распахнулась дверца баньки, и через узкий проем, давя друг друга, наружу выбрались трое бородачей.
Они плюхнулись на колени и завопили:
— Не губи, ради бога! Все скажем — где сети прячем, кому семгу сбываем…
Дядя Вася в растерянности отпрянул было назад, но тотчас овладел собой и сказал твердым голосом:
— Вот так-то лучше, господа браконьеры. Будем считать это добровольной явкой с повинной. Айда в дом писать протокол.
…За поимку шайки браконьеров дядю Васю премировали конфискованной у бородачей двустволкой. Он принес ее в нашу комнату, повесил на гвоздь возле двери и коротко заявил:
— Это вам!
Отец замахал руками, но дядя Вася остановил его повелительным жестом:
— Ежели по справедливости, меня бы в шею надо гнать из милиции за то, что под одной крышей со мной творили черные дела нэпманские прихвостни. Но по недоразумению и в первую очередь благодаря вашему историческому ружью я оказался героем, каковым и впредь постараюсь быть на деле. Поскольку же шомпол у вашего ружья так и остался в стволе, а казенник, извините, разорвало начисто, считаю своей обязанностью компенсировать ваши убытки своей премией. И убедительно прошу не отказать мне в этом благородном поступке.
