В отделе кедров не спросили, умеет ли Федька плавать. Не спросил об этом и капитан Еремин, когда прочитал направление. Он только поинтересовался, ощупывая взглядом невысокую, крепко сбитую фигуру парня:
— Из деревни, значит?
— Угу.
— Со степи?
— Ага.
— Угу, ага,— шутливо передразнил капитан. Потом, кивнув на мичманку, из-под крохотного козырька которой выбивались русые завитки волос, спросил:
— А это у тебя откуда?
— Брательник подарил.
Федькин «брательник» служил на Тихом океане. Зимой приезжал в отпуск. Его сверкающая пуговицами форма, его рассказы о кораблях и ураганах ошеломили Федьку, взбудоражили, пробудили дремавшую в нем мечту стать моряком. Остальное довершила мичманка, подаренная братом, и Федька по весне уехал на Иртыш.
Иртыш, правда, не море, но все же — катера, мощные буксировщики, грузовые лихтеры, быстроходные «Ракеты» и «Метеоры». А Федькин теплоход, как ему казалось, самый лучший — двухпалубный, с разлапистыми якорями на носу и флагом на корме, с подвешенными наверху шлюпками и чуть скошенной трубой, окольцованной синей полоской. Красавец!
Вахту матрос Федька нес утром и вечером. Если в это время подходили к пристани, он выбрасывал чалку, ловко закручивал ее восьмерками на кнехтах, а потом становился к сходням. Проверяя билеты пассажиров, толкающихся, шумных, внушительно говорил:
— Спокойно, граждане, спокойно. Места всем хватит.
Когда теплоход, пеня винтами воду, отваливал от дебаркадера и на борту прекращалась толчея, Федька брался за швабру. Он любовно наводил на палубе зеркальный блеск и одновременно следил за пассажирами, особенно за мелюзгой: мало ли что может случиться!
А впереди гигантской панорамой разворачивался Иртыш — величаво-спокойный, с бесчисленными поворотами и островами, с низкими заливными лугами и кручами, покрытыми то кудрявым кустарником, то белоствольем берез, то непролазной тайгой. Бакены, перевальные мачты, створы, паромные переправы, деревни по берегам — все это Федька примечал и запоминал, потому что втайне метил когда-нибудь встать к штурвалу.
Словом, все у Федьки шло, как по маслу. Одно только беспокоило — постыдное неумение плавать. Матрос, а… Эх, если об этом узнает команда! Засмеют. А то, чего доброго, и на берег списать могут. Федька помалкивал, но то, что он не умеет плавать, вскоре стало известно всем. И вот как.
В пятницу, когда теплоход после двухнедельного рейса в Заполярье вернулся в Омск, матросы, машинисты, рулевые — все свободные от вахты — устроили коллективную вылазку на пляж. Федьку тоже прихватили с собой, хотя он и упирался.
На пляже, усеянном шоколадными телами, ребята прямо-таки превратились в детей — стали кувыркаться в песке, брызгаться, хохотать. Капитан Еремин, немолодой уже, с брюшком, а и тот опрокинулся и начал ходить на руках, смешно дрыгая волосатыми ногами.
На Федьку, который устроился под грибком с книжкой, вначале никто не обращал внимания. Но когда ребята, его кореши, разошлись, разбаловались окончательно, и веселью уже не было границ, кто-то, изловчась, сгреб Федьку в охапку и потащил к сверкающему на солнце Иртышу.
— Пусти-и! — заорал благим матом Федька.— Пусти же! Я ведь… понимаешь, я не умею плавать!
Кореши утихомирились на секунду.
— Чего-о?
— Плавать… не умею.
— Ты это серьезно? — удивился капитан Еремин, оказавшийся рядом.
— Угу.
— Гм, не взял бы в экипаж, если бы знал…— Еремин помолчал немного, потом сказал: — Ну, вот что! Беги на теплоход за спасательным поясом, учить будем…
Замирая от страха, Федька притащил спасательный пояс, напоминающий громадную шоколадную плитку, зашитую в брезент. Он готов был на любое испытание, только бы остаться на теплоходе.
Приладив на себе пояс, Федька осторожно, как по иголкам, прошел к воде. Внутри словно что-то оборвалось. Он мысленно простился с «брательником», который служил на Тихом океане, простился с родными и, задавленно вскрикнув, нырнул вглубь. Все! Кончено! Прощайте! Но тотчас же неведомая сила потянула его кверху и, точно поплавок после поклевки, вытолкнула на поверхность реки. Пояс! Чудесный спасательный пояс!
Вблизи от Федьки вынырнула мокрая фыркающая голова капитана Еремина.
— Греби, греби давай! — закричала голова.
Федька неуклюже заработал всеми конечностями.
— Молодец! Так держать!
Иртыш понес Федьку по течению, словно бутылочную пробку. Рядом, посверкивая на солнце мокрыми плечами, плыл капитан.
Вместе они потом сделали второй заход, третий, четвертый… Но все это — со спасательным поясом. А когда, перед возвращением на теплоход, попробовали без него, Федька осрамился на весь пляж — камнем пошел ко дну. И хотя тут же, отчаянно работая руками и ногами, нахлебавшись воды, вынырнул и кое-как, «по-собачьи» добрался до берега, вновь с горечью подумал, натягивая брюки: «Все… спишут на берег как неспособного…»
Но нет, капитан Еремин, наоборот, остался доволен Федькой. Сказал, что у него, у Федьки, есть воля, а это самое главное.
Уж какая там воля!..
В рейс вышли утром следующего дня. Федька только что заступил на вахту и драил палубу шваброй. Пассажиры, бродя по судну, мешали ему работать, оставляли на мокром следы, и он ворчал:
— Посторонитесь… Пройдите, пожалуйста, на левый борт…
Особенно надоедливы были ребята-школьники, которых везли, по-видимому, в пионерский лагерь. Неугомонный народец, они живо придумали игру в «спираль»: с разбега хватались обеими руками за пиллерс — металлическую стойку, поддерживающую верхний тент,— и, подпрыгнув, начинали кружиться, постепенно снижаясь. А один очкарик, должно быть, на спор, лихо проделал такую же фигуру на бортовом пиллерсе. Тело его, сжатое в комок, описало полукруг над водой.
— На обед к рыбам захотел, да?! — сердито крикнул Федька.
«Этак и до беды недалеко»,— подумал он. И не успел подумать, как вдруг услышал отчаянный крик и всплеск воды за бортом. Так и есть! Тот самый очкарик (он был уже без очков) барахтался в пенистых волнах, дико тараща испуганные глаза.
Федька, ни секунды не раздумывая, сбросил с себя куртку и мичманку. В тельняшке и брюках прыгнул за борт. Иртыш сразу же проглотил его, засосал в холодную глубину. Где-то у самого дна из легких вырвался последний воздух. Светлые пузырьки побежали по щекам, по лбу. «Вот теперь-то настоящий конец!» — мелькнуло в голове у Федьки. Но тут он вспомнил, что где-то рядом гибнет парнишка, и, дрыгаясь по-лягушачьи, рванулся кверху.
Дышать уже было нечем, и холодная вода ворвалась в рот, когда над головой показалось небо… и солнце… много-много солнца… Теплоход стоял невдалеке — огромный и белый, как меловая гора. Видно было, как с верхней палубы матросы торопливо спускали шлюпку.
А где же очкарик? Федька озирался, неуклюже бултыхаясь. На воде покачивался брошенный с теплохода спасательный круг. Это очень кстати! Дотянувшись до него, Федька почувствовал себя уверенней. Теперь — к пацану! Вот он — голову захлестывают волны.
— Держись, малый!
Через некоторое время шлюпка с матросами подобрала их и доставила на борт теплохода. Капитан Еремин молча пожал Федьке руку, поднялся на мостик.
А потом, когда суматоха улеглась и Федька, переодетый в сухое, появился в рубке, Еремин заговорил с ним сердито, как с виновником:
— Ты же не умеешь плавать!
— Угу,— робко отозвался Федька.
— Мог бы того… вместе с пацаном…
— Ага.
— Угу, ага,— как и тогда, в первый день встречи, передразнил капитан. Но, оттаяв лицом, заговорил мягче: — Не умел плавать и все же отважился… Как же это ты, а?
Федька потупился, пожал плечами и, как будто оправдываясь, тихо сказал:
— Человек тонул…
