Воевал Иван Коноплёв исправно, но судьба не была к нему милостива. Первое ранение получил в ноябре сорок первого под Москвой, а затем и пошло, и поехало: едва возвратится из госпиталя, как через неделю-другую снова медсанбат, снова больничная койка. Когда в сорок пятом добрался до Чехословакии, всё тело его было иссечено шрамами от пуль и осколков. Потому и наград у него было всего две медали, да после войны ещё две получил, как говорится, на общих фронтовых основаниях. Но он был доволен: живой вернулся, пусть и израненный. Что касается работы, то хотя и не очень-то в почёте теперь конюх, да не променяет он это дело ни на какое другое. После войны посылали его на курсы трактористов — отказался, ставили бригадиром — не принял должности. Правда, порой обидно было, когда на праздничных собраниях обходили его стороной. Не вручались
ему ни премии, ни грамоты почётные, зато он находил утешение в семье. Пятерых детей вырастил.
Сыновья переженились, своими семьями живут. Только Машка при нём, да и та в десятый пошла. Скоро и она из дома, как птаха, выпорхнет.
Иван Петрович неподвижно сидел, подперев ладонями подбородок. Скрипнула дверь. Вошла
Ульяна. Она пошарила рукой возле косяка и, щёлкнув выключателем, зажгла свет.
— Ты что это в темноте сидишь? — спросила, ставя на лавку подойник.
— Да так вот, поужинал и сижу.
Они неторопливо переговаривались, когда в избу вихрем влетела дочка. Лицо её разрумянилось,
белокурые волосы рассыпались по плечам, плотно обтянутым кофточкой.
— Теплынь-то какая на улице, как в июне,— сообщила она, проходя в горницу.— А в клуб артисты приехали, городские. А вы что прохлаждаетесь? Пора уж идти.
