В устных народных говорах Урала часто встречаются удивительные слова — настоящие самоцветы. Вот например: апрелька — животное, родившееся в апреле. В этом слове чувствуется нежность, ласка к новорожденному ягненку или теленку, ко всему живому. Или — богатка—трехшерстная кошка (рыже-черно-белая), по поверью, приносившая богатство, достаток в дом. Здесь уже отражена другая черта наших предков — вера в приметы. Ласковое, чуть ироническое отношение человека к животному чувствуется в названиях свиньи — дочка, дюжка (от слова дюжий) . Оказывается, что печная вьюшка — это блинок, банная мочалка — берунья, кувшин — горлач, детская игрушка юла — вуркалка (потому что она издает гудящий звук, вроде вур-р-р…), яичница — верещага (потому что она «верещит» на сковородке), колокольчики, надетые на шею лошади, — воркуны (видимо, их нежный приглушенный звон напоминал воркование голубей). В этих словах мы видим образное отношение человека к разным предметам.
А вот как охарактеризовали люди другие предметы: молоток — гвоздобоина, что-то увесистое, грубое, сильное; шипцы для выдергивания гвоздей называют выдирка или губ (последнее слово довольно странное — мужской род от слова губа), а водку — бесогон.
Очень емки и точны названия явлений природы.’ Маленькие облака летом, перед грозой, бычки’ «Вон бычки-то заходили, какие черные, гроза будет». Мелкий моросящий дождь — бусенец, по сходству с бусом, мучной пылью. Снежная буря — завива. В этом слове как бы слышится пронзительный свист ветра. А в названии вилажник — лес, в котором много развилистых деревьев,— почти явственно видится картина глухого, дикого бора. Тропинка — долобок содержит в себе наглядный зрительный образ чего-то проторенного, протоптанного, «продолбленного» с большими усилиями.
На Урале можно также услышать: «Небо забухмарило» — затянуло тучами; тяжелое, давящее слово. Зато как торжественно звучит — вое- паренье! Представьте себе жаркий солнечный день конца весны — начала лета, когда на горизонте появляется синяя дымка, предвестница будущих дождей. Нагретый воздух поднимается высоко в небо, чтобы потом сгуститься в черную тучу, морок, который обрушивается на землю дождем с воссняньем молний и громом! Слово воспаренье любил замечательный писатель К. Паустовский, тонкий ценитель народного слова.
Крупный шершень называется в народе бучень или бунка. О нем говорят: «Укусит бучень- от 12 раз, и готов человек», хотя, вероятно, после первого же укуса пострадавший бежит сломя голову, отмахиваясь от бучня, что есть мочи.
Итак, совершенно ясно, что устной народной речи свойственно обостренное чувство образности, наглядности, интерес к конкретным, выразительным деталям. При этом люди стараются уложить все оттенки значений в одно слово, «упаковать» его в оболочку звуков самым выгодным, рациональным путем. Отсюда — «страсть» диалекта к звукоподражанию и звуковой символике.
Примеры чисто подражательных слов немно- гочял1еняы: скыркаться — царапаться, хрумать — хрустел, шоркать — тереть, клыктать — икать и некоторые другие. Но зато очень разнообразны звукосимвэлические слова, в которых нет прямого подражания, но сами сочетания звуков как бы рисуют образ. Таковы слова: бузгать — жадно, с шумом хлебать что-либо; гмыриться — хмуриться, насупливаться; брылы — большие, отвисшие губы; пурхаться — возиться в чем-либо рыхлом, сыпучем; опехтюй — разиня, дурак; загыгать — громко и неуместно хохотать; вычечениваться — слишком модно одеваться; вытурить — выгнать вон, с «треском»; пакля—рука («Чо пакли-то прямо в чашку суешь?»); запатрать — запачкать; зако- коветь — закоченеть от мороза, застынуть; бух- мень — неповоротливый, медлительный человек.
И действительно, глагол аркаться — ругаться, ссориться, начинающийся со слога ар, содержит звуковой образ рычания. Ивкать — громко, визгливо петь, хохотать — напоминает о конском ржании («Узапели, заифкали!»), нспурхать— изрыть («Курицы весь лук испурхали») говорит нам о звуке рыхлой, сыплющейся земли. Выхалкать — выпить с жадностью, «вылакать». Сочетание звуков халк — передает впечатление от громкого глотка.
В звукосимволических словах часто не бывает ясна внутренняя форма — тот мотивирующий признак, который позволяет узнать, от какого слова происходит данное. Но большинство диалектизмов сохраняют эту свою внутреннюю форму, увеличивающую выразительность слов, характеристику предметов, лиц или действий.
Так, о высоком худом человеке говорят: вешало (шест для просушивания белья) или дра- нощепина (торчащая щепа сухого или разбитого молнией дерева); о болтливой женщине говорят, что она гармониха (сравнение с гармонью); о легкомысленной — винтохвостка (винт и хвост); о зазнайке — вэдыморылка (вздымать рыло); о
паре веников или ведер воды —дружок; о новоселье — влазины (когда новоселы влазят, входят в дом); о деревянной долбленой посуде —дуплянка (Похожа на дупло в дереве); о чрезмерно набожном человеке — дыромол (молится дыре, пустому месту); о слишком старом — залетной (переживший свой век, свои лета) или изжиль.
Мы видим, что в основе всех такого рода названий лежит сравнение. Так. в глаголе выса- кать — выловить куски мяса из похлебки, или куском хлеба вымакать сметану, или мед с блюдца — есть сравнение со словом сак — рыболовная снасть р виде мешка, в которую попадает рыба. В слове залобанить — убить зверя — чувствуется связь со словом лоб (буквально — попасть в лоб). Слово загибуля — речная заводь, связано с глаголом загибать.
Но далеко не во всех диалектных словах внутренняя форма одинаково ясна. Часто признак. обосновывающий сравнение, забывается, и слова употребляются просто по привычке, по традиции, передающей их от поколения к поколению.
Например, что такое дубас? Вид деревенской одежды из грубого холста, чаще всего юбка. Мамин-Сибиряк в романе «Три конца» писал: «Сноха Агафья тоже смущалась за свой деревенский дубас и за простую холщовую рубашку». Дубас происходит от дуб, которое в диалекте обозначает не только известное дерево, но и его кору, употреблявшуюся для дубления кож и окраски материй. Это название было перенесено затем на ольховую и ивовую кору: стали говорить — ольховый дуб, ивовый дуб. Материя, окрашенная настоем коры, и одежда, которую шили из нее, стала называться дубас. Впоследствии этим словом стали называть любую одежду из грубого холста. Уже никому, кроме историков языка, непонятно происхождение таких диалектных слов, как завора — жердь для запирания ворот, зарод—стог сена, грезить в смысле совершать плохие поступки, беззакличный — непослушный. А оказывается, завора восходит к исчезнувшему глаголу завератн — запирать; зарод, как это ни странно, к тому же корню, что н город (!); грезить в древности означало мешать, смешивать, затем — мутить, смущать, потом разделилось по двум линиям: I) мечтать, пребывать в сновидениях наяву, мешать явь со сном; 2) делать недозволенное, шалить, проказить, наносить ущерб. По первой линии это слово развилось в литературном языке, по второй — в диалектах. Беззакличный восходит к древнерусскому заликати —запрещать, закликъ — запрет. Можно слышать: «У ней все ребята беззаклишные».
Некоторые слова, особенно заимствованные из других языков, в говорах переделываются. Так, бальзамника — комнатное растение стало блюземинКой, близеминкой; турнепс превратился в дурнепс, дурнепку; бульдозер в бульзодер.
Наверно, вследствие таких переделок в говорах немало непонятных слов, неизвестно откуда взявшихся: дибол — высокий, здоровый человек; барзагул — тот, кто много суетится, но мало работает; бардадым—лентяй, недотепа; егошило — непоседа; батурщик — упрямец.
Может быть, кому-то известно их происхождение?
