ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ХЕЙЕНДОПФ ОХОТИТСЯ НА КИТА
В пансионате Григория подстерегала неожиданность. Хозяйка, таинственно понизив голос, предупредила синьора Фреда Шульца, что сегодня с утра уже дважды заходил какой-то иностранец, скорее всего американец, и очень интересовался, живут ли у нее постояльцы-немцы. Хозяйке пришлось назвать имя уважаемого синьора, потому что немец он у нее один, а она женщина одинокая и не хочет нарываться на неприятности, потому что пансион — это ее хлеб, и если она…
— Как он выглядит? — прервал Григорий, стараясь не выдать своего волнения.
— О, с виду очень приличный синьор, такой, знаете…— женщина покрутила пальцами, не зная, как описать внешность иностранца, в которой не было ничего примечательного.— Среднего роста, кажется шатен, лицо… как бы вам сказать… Да что это я,— обрадованно вспомнила хозяйка.— Он же оставил вам записку, еще конверт у меня попросил.
Небрежно сунув письмо в карман, Григорий поднялся к себе в номер и только там надорвал конверт. В нем была коротенькая записка, написанная наспех:
«Итак, теперь Ваше имя Фред Шульц? Разыскать Вас стоило немало хлопот, но это не уменьшило радости от предвкушения встречи с Вами. Честное слово, это так! Поэтому ровно в семь я зайду пожать Вашу руку и пригласить Вас поужинать где-нибудь в уютном уголке. Ол райт? Искренне преданный Вам Девид Хейендопф».
«Хейендопф? Почему он оказался в Риме и откуда узнал обо мне? Не посланец пи он Думбрайта?»
Именно такое предположение показалось Григорию самым правдоподобным, и он обрадовался, что вовремя и удачно завершил все свои дела, даже кассета с пленкой передана по указанному полковником адресу. Волновало только одно: как поведет себя Джузеппе. Звонить на виллу не хотелось — если Рамони приехал, он сам разыщет Фреда , ведь ему не терпится поскорее узнать о намерениях Умберто Висконти. Вероятно, и Лидия и Джузеппе расскажут ему, как Марианна пыталась наложить на себя руки.
Григорий вызвал горничную и, сославшись на телефонный разговор, которого ждет, попросил подать завтрак в номер. После уютной, обжитой квартиры Матйни комната в пансионата со своей стандартной меблировкой и стандартными украшениями — непременной вазой на круглом журнальном столике и непременной же репродукцией, изображающей извержение Везувия, на стене — казалась еще более непривлекательной. Чуть ли не во всех тратториях, парикмахерских, ресторанах, в которых побывал Григорий, без конца низвергался Везувий, или плескались волны Неаполитанского залива. Подмигнув вулкану, как старому знакомому, Григорий принялся за уже остывший и опавший омлет, запивая его жиденьким кофе. Есть хотелось ужасно, вчера он не успел поужинать. Григорий уже собрался было куда-нибудь пойти позавтракать по-настоящему, как раздался телефонный звонок. Рамони?
Из телефонной трубки донесся другой голос. Церемонно извиняясь, синьор Умберто Висконти просил уважаемого синьора Шульца заехать к нему по срочному делу. Если синьор будет настолько любезен, то может быть сейчас…
— Безусловно… безусловно, синьор висконти! Считаю своим долгом… Нет, машины присылать не надо, адрес я запомнил, через несколько минут буду.
…Умберто Висконти сам открыл парадную дверь и сразу же провел гостя к себе в кабинет.
Еще во время первой встречи Григория поразило, как сдержанно и с каким достоинством держался отец Марианны, несмотря на обстоятельства, при которых состоялось знакомство. Теперь волнение Умберто Висконти было тоже заметно только по тому, как дрожали пальцы, которыми он механически переставлял безделушки на столе, и по лихорадочному блеску глаз. Висконти на миг прикрыл их ладонью и тотчас извинился:
— Простите, всю ночь не спал, болят веки.
Григорий понимал: старику просто трудно начать разговор, и он хочет собраться с мыслями.
— Вы не сочтете меня плохо воспитанным и высокомерным человеком, если я попрошу вас об одном одолжении? — спросил Григорий, стараясь ему помочь.
Умберто Висконти поднял на него глаза, в них светилось искреннее доброжелательство.
— Синьор Шульц, я перед вами в неоплатном долгу, вы можете просить меня о чем угодно.
— Вот именно об этом, как вы его называете, «долге» и просил бы забыть. Из нашего телефонного разговора я понял: вы боитесь меня обременить, вам неловко, что я, человек посторонний и мало знакомый, стал свидетелем событий, которые представляются вам в чересчур трагическом освещении. Это лишает наши взаимоотношения обыкновенной человеческой простоты. А мне так бы хотелось быть полезным вам и синьорите Марианне! В Риме я пробуду недолго, но все, что смогу сделать для вас, сделаю с удовольствием и от всего сердца. Будем считать, что с преамбулой покончено?
— Будем считать,— Умберто Висконти впервые улыбнулся одними глазами. Иногда молчаливое доверие бывает красноречивее слов.
— Итак?
— У этого негодяя остались две записки и одно письмо Марианны. Он должен их вернуть. И пусть не ссылается, что куда-то их засунул. Такие, как он, берегут каждую бумажонку как оружие.
— Рамони вернет все до клочочка. Ручаюсь. Прежде всего — он трус. Ну, а о том, как заставить его молчать, мы уже говорили в прошлый раз.
— Мне грустно, что вы собираетесь покинуть Рим.
— Мне тоже. Я здесь покидаю несколько милых друзей.
— Присоедините и нашу семью к их числу. И помните: всегда, в любое время…
— Спасибо, синьор Висконти! Я очень ценю ваше расположение.
Условившись встретиться завтра, Гончаренко распрощался с отцом Марианны.
В пансионат возвращаться не хотелось, аппетит тоже почему-то пропал. В ресторан,— первый, вставший по дороге,— Григория привлек уже не голод, а желание позвонить на виллу и узнать, приехал-ли Рамони. Приличия ради Григорий заказал бутылку сухого вина, жаркое из молодого барашка и направился к телефонной будочке. Трубку сняли в тот же момент, словно его звонка ждали. В ухо хлынул поток вопросов, жалоб на срочность дел, которые так не вовремя погнали Рамони в дорогу, извинений и просьб поскорее приехать. Витторио явно нервничал.
«Ничего, потерпишь… Я еще не такого страха на тебя нагоню!..» — в душе пообещал Григорий, решив не торопиться. Разговор с Рамони развеселил и вернул аппетит. После омлета, которым его угостили утром, жаркое казалось особенно вкусным, понравилось и вино, терпкое, холодное. Сознательно затягивая завтрак, Григорий просмотрел утренние газеты и поднялся, только сложив последнюю из них.
Рамони встретил его упреком:
— Друзья так не поступают, Фред. Столько времени испытывать мое терпение!
— Я задержался из-за ваших же дел,— подчеркнуто раздраженно бросил Григорий.— Ну, и задали вы мне хлопот! Представьте: отец Марианны хотел, чтобы я был главным свидетелем уголовного дела, которое хотел возбудить.
Витторио так сильно прикусил верхнюю губу, что натянувшаяся кожа загнула кончик носа и лицо тотчас приобрело хищное выражение.
— Я, я могу начать тяжбу с его дочерью. Ворваться в мой дом в мое отсутствие и разыграть такую трагикомедию! На юридическом языке это называется шантаж…
— Мы не в суде, и я не прокурор, так что давайте говорить на языке человеческом,— оборвал его Григорий.— Я понимаю, вам неприятна эта история, но будьте справедливы: если девушка решается лишить себя жизни и оставляет на столе письмо, адресованное в прокуратуру…
— Какое письмо? Где оно?
— Она забрала его с собой, когда пришла в себя. Сейчас оно у отца Марианны. А на юридическом языке, к которому вы только что прибегли, это называется документ, вещественное доказательство. — Я не ошибаюсь? — с невинным видом спросил Григорий.
Лицо Витторио скривилось, как от зубной боли.
— Глупейшая история, боже, какая глупейшая история! Я хотел пойти по линии наименьшего, сопротивления, а наткнулся на препятствие, о котором даже не подозревал: глупое девичье целомудрие!
Рамони так искренно огорчался, так сетовал на свою судьбу, которая, как он сказал, «подсунула ему пустой билет», так жалел напрасно потраченное время, что утратил меру хотя бы внешней благопристойности. Григория физически тошнило от его излияний, и он решил положить им конец.
— Благодарите бога, что так обернулось! Если бы девушку нашли мертвой у вас на вилле…
— О-о! — схватившись за голову, простонал Рамони.— Следствие, допросы… И шум, шум на всю Италию! Вы спасли меня, Фред !
— Только наполовину,— возразил Гончаренко.— Синьор Умберто в таком душевном состоянии, что способен на все.
— Надо что-то делать, надо что-то делать… У меня есть улики: Марианна сама кидалась мне на шею, преследовала меня письмами. О, я сделаю ее и папеньку всеобщим посмешищем, я…
«Ты еще больший мерзавец, чем я предполагал!»
— Посмешищем прежде всего станете вы сами,— не скрывая гнева, крикнул Григорий.— Вместо того, чтобы погасить пламя, вы хотите его раздуть! Свести на нет все, чего я с таким трудом добился.
Рамони притих.
— Вы… вы считаете… есть другой выход? — заикаясь, спросил он.
— Пойти на все уступки и принять все условия, выдвинутые синьором Умберто. Кстати, мне стоило больших усилий добиться, чтобы требования его были благоразумны. Другой, собрав такой материал против вас…
— Какой материал? — в голосе Рамони слышалась явная тревога.
— Некоторые пикантные подробности из вашей холостяцкой жизни,— наугад стал перечислять Григорий.— Какие-то компрометирующие документы о вашем участии в деятельности МСИ, и не только в МСИ, но и о ваших связях с другими нелегальными организациями, сведения о том, как запутаны ваши материальные дела. Надо думать, он тщательно ознакомился с вашим досье по каким-то одному ему ведомым каналам. И это меня волнует больше всего. Стоит только такому материалу попасть в газеты левого направления…
Гончаренко понял, что бьет без промаха — так менялось во время этого перечня лицо Рамони, и озабоченно прибавил:
— Признаться, я даже растерялся. Выступая посредником между вами и Умберто Висконти, я отважился на такой шаг, чтобы выиграть время: я руководствоаался чувством приязни к вам, но сейчас меня волнует и собственная безопасность. Мне бы не хотелось, чтобы мое имя связывали с какой-либо историей, и вы понимаете, по каким соображениям.
Рамони зашагал по кабинету, мрачно размышляя над чем-то.
— Его условия? — коротко спросил он, останавливаясь напротив Гончаренко.
— Прежде всего,— начал было Григорий и замолчал, потому что в дверь кабинета постучали.
— Кто там? — раздраженно крикнул Витторио и, услыхав голос Джузеппе, просившего разрешения войти, сердито сказал: — Подождите! Я занят… Итак, Фред , каковы условия Умберто? — переспросил он.
— Окончательно и навсегда порвать отношения с его дочерью. Не появляться там, где появляется она. Ни одна душа не должна знать, что произошло здесь в тот день. Вернуть через меня все, что когда-либо писала вам Марианна. Не попадаться на глаза самому Умберто. Упаси боже где-либо отозваться о его дочери непочтительно. Если будет нарушено хоть одно из этих условий, Висконти начнет действовать как сочтет нужным. Поверьте, мне было нелегко склонить его к этому. Он требовал, чтобы вы вообще покинули Рим и дали какое-то письменное свидетельство касательно ваших нечестных намерений по отношению к его дочери. Требовал письменных свидетельств от меня и всех присутствовавших в тот день в вашем доме и вообще вел себя как человек, доведенный до крайности. Об угрозе физически расправиться с вами я уже не говорю…
Обретя под ногами твердую почву и поняв, что серьезная опасность его миновала, Рамони успокоился удивительно быстро. Перед Григорием снова сидел самоуверенный, высокомерный сибарит, «аристократ духа, римский патриций», каким Витторио мнил себя.
— Много шуму из ничего,— бросил он с презрительной издевкой,— Трагедия короля Лира, превратившаяся в фарс. Да я сам десятью улицами обойду эту ханжу… А высокомудрого Умберто Висконти и подавно. Что до ее писулек — вот! — Рамони вытащил из ящика стола письмо и две коротенькие записочки, написанные круглым, еще детским почерком.— Возьмите эти эпистолярные упражнения синьорины, их содержание покажется вам…
— Я не читаю чужих писем,’— Григорий сложил листки пополам и попросил: — Дайте, пожалуйста, конверт! Вот так… Теперь будет поприличнее.
— Конечно, конечно,— поспешил согласиться Рамони, уловив в голосе собеседника иронию.— Как всегда, вы правы… О, Фред, — перешел на патетический тон Витторио,— у меня не хватает слов, чтобы выразить свой восторг и благодарность. Вы действительно добрый гений нашей семьи. Если бы не ваше вмешательство… страшно даже представить, как все могло обернуться! Я не хочу, чтобы вы попали в беду, но если такое случится, и я смогу быть вам полезен…
Рамони оседлал нового конька, пришпорил его метафорой о пробном камне дружбы, которым измеряются глубины человеческих взаимоотношений, и галопом помчался вперед, не в силах сдержать собственное красноречие. Григорий давно бы ушел, письма Марианны уже лежали у него в кармане, но ему надо было повидать Джузеппе, проверить, как тот поведет себя.
— Дорогой Витторио,— не выдержал Гончаренко опостылевших словоизлияний,— я чуть не забыл сказать: с доктором Матини и Лидией я договорился. Они будут молчать. Остается Джузеппе. Хорошо бы предостеречь и его. Причем медлить я бы не советовал.
— Он достаточно разумный юноша, чтобы самому понять это, впрочем…— Витторио нажал на кнопку звонка.
Вошел Джузеппе. Быстрый, подозрительный взгляд в сторону Григория, потом — тревожный в сторону патрона.
— Простите, синьор Рамони, я не хотел мешать вашей беседе с гостем и решил постучать лишь потому, что счел эту телеграмму весьма любопытной для вас обоих: она из Испании.
Витторио взял протянутый длинный телеграфный бланк и вслух прочитал:
«Прибуду завтра в одиннадцать. Предупредите Фреда Нунке».
— Кажется, закончились мои римские каникулы,— вздохнул Гончаренко.— А жаль. Успел я мало: немного побродил по музеям, немного пофотографировал… Кстати, некоторые снимки великолепны, и это меня утешает — останутся воспоминания не только о городе, но и о его людях. Есть очень выразительные жанровые сценки. Вы не интересуетесь фотографией, синьор Джузеппе.
— Одно время увлекался, особенно фотомонтажом. Любопытная штука: скомпоновав несколько невинных фотографий, можно с помощью техники переснять все заново, изобразив что угодно, даже убийство.
Они глядели друг на друга, приветливо улыбаясь. Витторио не могло прийти на ум, что у него на глазах происходит своеобразный поединок.
— Детские забавы, уверяю вас! На такой крючок может попасться только профан. С помощью тех же технических приемов можно установить подделку,— сделал выпад Григорий.— Криминалисты набили на этом руку и легко отличают, где фотомонтаж, а где подлинные события.
— А между тем я знаю случаи, когда подделки были столь совершенны, что даже появились на газетных полосах, как подлинные, бесспорные документы,— попробовал отбить выпад Джузеппе,— когда желаемое принималось за действительное. Таким образом…
— Джузеппе, под вами колеблется почва и ваши аргументы обращаются против вас же. Мы говорим не о восприятии действительности, а о действительности как о факте. Вы путаете эти два понятия.
Рамони встал и умоляюще поднял руки.
— Синьоры, сжальтесь! Сжальтесь над человеком, у которого маковой росинки во рту не было. Джузеппе, я буду очень вам благодарен, если вы позаботитесь, чтобы накрыли на стол. И не забудьте о вине, которое я привез! — крикнул он секретарю уже вдогонку.— Фр ед , не вздумайте бежать, мы должны отпраздновать с вами два события — то, что уладилась эта неприятная история, и что Нунке явится завтра, а не сегодня. Его приезд, я вижу, вас не очень радует.
— Откровенно говоря, нет,— Григорий остановился как бы в замешательстве — Не знаю, как выйти из создавшегося положения. Я уговорил Агнессу Менендос вернуться в Испанию, чтобы немедленно там повенчаться, все как будто было в порядке и вдруг: она куда-то уехала, не оставив мне даже письма. Правда, последние дни я не мог уделять ей много внимания, но должна же была она хотя бы узнать, почему это произошло! Странно, просто не представляю, что случилось, и не знаю, как смогу оправдаться перед Нунке.
— А если сделать вид, что вы вообще не нашли ее?
— Она остановилась в гостинице на Коло ди Риенца, он может это проверить.
— Я могу подтвердить, что мы вместе ходили в гостиницу и Агнессу там не нашли. Наконец, это мог бы засвидетельствовать и Джузеппе…
— Только не он! Согласитесь, не очень приятно, когда узнают о твоем поражении. Вам, как другу я могу довериться.. Но ему… Не в моем характере разрешить копаться в своей интимной жизни совершенно постороннему человеку. К тому же, я думаю, вашего подтверждения будет вполне достаточно.
— Еще бы! — напыжился Рамони.— Кто-кто, а Нунке отлично знает нашу местную расстановку сил и мое в ней не последнее место.
— Если вас это не затруднит, если вам не неприятно… Понимаете, до сих пор я не очень волновался. Во-первых, потому, что не ждал Нунке, во-вторых, в ближайшее время надеялся получить покаянное письмо от Агнессы. Мы еще никогда не ссорились надолго. Вы знаете, женщины сотканы из капризов, кокетства, ревности, а когда они любят…
Обсудив отдельные детали выдуманного визита на Коло ди Риенца, оба пошли в столовую.
Стол был сервирован на две персоны, и Рамони потребовал третий прибор для Джузеппе. Григорий понимал, почему Рамони вдруг так внимателен к своему секретарю, и не ошибся. После короткой паузы, заполненной лишь стуком ножей и вилок, хозяин поднял тусклую, неказистую на вид бутылку без этикетки и любовно провел рукой по ее поверхности.
— Эта бутылка, вероятно, наша с вами ровесница. Она из коллекции раритетных вин старого рода виноделов. За оказанную услугу я получил ее от последнего их представителя. Напиток богов… Нектар!
Осторожно наклонив бутылку, Рамони наполнил бокалы. За венецианским стеклом словно вспыхнули три самоцвета. Вино искрилось в тончайших бокалах, изготовленных, вероятно, еще в шестнадцатом столетии, когда венецианские стеклодувы достигли вершин своей славы.
Провозгласив тост в честь Фреда, Витторио обратился непосредственно к Джузеппе:
— О вас, Джузеппе, я хочу сказать отдельно: синьор Шульц рассказал мне все, и по справедливости…
Рука Джузеппе, державшая бокал, дрогнула. Молодой человек сжал губы, ноздри его раздулись. Сейчас парень взорвется, бросит какую-нибудь реплику, начнет защищаться и выдаст Григория с головой. Надо спасать положение. Этот болван так глупо начал свой тост…
— Если быть справедливым,— быстро подхватил мнимый синьор Шульц, — то без помощи Джузеппе и Лидии я бы ничего не мог сделать. Ваш секретарь, Витторио, на редкость хладнокровный и рассудительный человек. И я с особым удовольствием выпью за его здоровье и успехи.
Григорий поднял бокал, но Рамони остановил его:
— Одну минуточку! Да, Джузеппе, вы показали себя в лучшем свете, и я надеюсь не разочароваться в вас: о глупой выходке Марианны никто не должен даже догадываться. Вы можете обещать мне это?
Воздух с шумом вырвался из груди Джузеппе.
— Безусловно, синьор.
— Вот и хорошо. За что же мы выпьем?
— За молчание, которое, по словам наших предков, дороже золота.— Улыбнувшись и внимательно глядя в глаза Джузеппе, Григорий первый с ним чокнулся.
…Дым от сигар и сигарет сизыми волнистыми прядями плыл между столиками. Иногда в распахнутые окна врывался легкий ветерок, тогда пряди сплетались в причудливые спирали, фантастические узоры и, оседая вниз, окутывали публику синей кисеей тумана. Среди посетителей в глубине одной из ниш, расположенных по обе стороны зала, сидели Хейендопф и Григорий. Бывший заместитель начальника лагеря для перемещенных лиц зашел в пансионат, как и обещал, ровно в семь и приволок Григория в этот прокуренный второсортный кабак.
— Не люблю перворазрядных ресторанов. Там любой прохвост смотрит на тебя свысока, а в таком заведении, как это, мы с вами, Фред, — первые люди. Кстати, с каких пор вы Фред? Я знал вас под другим именем.
— У человека может быть столько имен, сколько ему захочется. Мы, как артисты: всегда выступаем под псевдонимом.
— Совершенно верно. Прошлый раз, когда вас прислали в лагерь прощупать этих подонков, ваша фамилия была Сомов, а работали вы на Нунке.
Григорий поднял глаза на собеседника. У того было удивительно невыразительное лицо, словно стертый пятак: все как будто бы на месте, а взгляду не за что зацепиться. С таким человеком посидишь, поговоришь, а расставшись — начисто забудешь. Может всплыть в памяти костюм, галстук, голос и лишь черты лица расплывутся, превратившись в серое пятно.
— Дорогой Хейендопф, я ни на кого не работал. Всю жизнь я работал только на себя. А кто платит деньги — мне безразлично.
— Да, у вас, друг мой, чисто американская хватка. Я понял это, когда вы так здорово уладили дело с иконами. Подсказали мне такой бизнес! Я ваш должник, а сегодня вы еще мой гость. Выпьем же за американский способ жизни! Если и впредь вы будете придерживаться этой же точки зрения, вас ждет прекрасное будущее!
«Куда он клонит?» — думал Григорий, глядя на волосатую руку Хейендопфа, протянутую к бутылке.
— За здоровье людей здравого смысла,— улыбнулся Хейендопф.
Григорий пригубил поднятый бокал. От терпкого вина покалывало десны, щипало язык. Жажда только усиливалась.
Тем временем ресторан заполнялся. Теперь почти все столики, ярусами расположенные вокруг небольшой площадки, вращавшейся в центре зала, были заняты разномастной публикой.
Нагловатые молодчики в модных пиджаках, зачастую с развязными, ярко накрашенными подругами, бесстыдно комментировали положительные качества и изъяны «герлс», выступавших на сцене. Старики, одиноко склонившиеся над столиками, иногда в обществе совсем еще юных девушек, шамкали бледными губами, не отрывая взгляда от ярко освещенного круга. Мужчины неопределенного возраста, приблизив головы друг к другу, словно куры, клюющие из одной кормушки, шепотом улаживали свои дела, иногда с опаской посматривая на тех, кто сидел за соседними столиками.
Здесь были разные посетители. Чиновники и спекулянты, дельцы и сутенеры, дамы, которым хочется выглядеть порядочными, и откровенные проститутки. Темные вечерние костюмы, белоснежные манишки вперемежку с яркими пиджаками различных оттенков, строгие закрытые платья рядом с вызывающими разрезами и чересчур открытыми декольте. Все это сборище требовало еды и напитков, а в перерывах между выступлениями певиц — танцевало, наполняя и без того душный зал запахами табака, пота, одеколона. Когда на сцене появлялась хотя бы чем-нибудь приметная актриса, например слабеньким, но приятным голоском, в зале создавали полумрак, и тогда круглая сцена казалась освещенной еще ярче.
Григорий смотрел на сцену. Сейчас выступала полуобнаженная женщина лет тридцати. Хриплый речитатив двусмысленных куплетов сопровождался какими-то странными па: смесь танца живота с канканом. Женщина трудилась тяжело, словно грузчик. На усталом лице певицы застыла гримаса, призванная изображать улыбку. Это бледное лицо с напряженным оскалом зубов, темными провалами глаз, подчеркнутых синеватыми кругами, напоминало маску смерти. Движения женщины, несмотря на быстрый темп, были какие-то вялые. Чувствовалось, она выполняет тяжелую ежедневную работу, которая ей самой не приносит ни капельки удовлетворения.
— Нелегкая у бедняжки жизнь,— Григорий кивнул на сцену.— Хозяин того и гляди выгонит: постарела, плохо танцует, голоса нет…
— Ха! Голос! Зачем ей голос? Петь она должна бедрами! — Хейендопф расхохотался, довольный собственной банальной остротой.— Голос ей ни к чему… Впрочем, довольно,— оборвал он смех и, подавшись всем туловищем вперед, впился взглядом в лицо Григория. Красные прожилки в глазах Хейендопфа стали видны отчетливее. Должно быть, в Риме он занимался не только своим бизнесом, а отдавал должное и Бахусу.— К черту, говорю, эту старую клячу! Поговорим о другом. Послушайте, Сомов, то есть Фред, как вы желаете теперь себя именовать…
Григорий внутренне улыбнулся: «Ты бы свалился со стула, мордой уткнувшись в кафель, узнай, с кем разговариваешь на самом деле».
На сцену выскользнула очередная певица, в зале погасили половину ламп, и лицо Хейендопфа растаяло в полумраке.
— Так вот, Фред — Хейендопф понизил голос до шепота.— Двадцать шестого июня этого года, сидя в собственном самолете «Священная корова», президент Трумэн подписал проект о создании Центрального Разведывательного Управления США. Надеюсь, вам не надо объяснять, для чего это сделано? У нас общий враг, силу и мощь которого нельзя преуменьшать. Поэтому надо объединить не только наши, но и ваши усилия. Гелене сорок пятого года уже работает на нас. Если бы не это, он бы сейчас сидел за решеткой как военный преступник. Гелен оказался человеком предусмотрительным и вовремя сориентировался: пока мы им довольны. Но среди его окружения существует довольно влиятельная группировка, которая уже сейчас мечтает о воссоздании самостоятельной немецкой разведывательной службы. Согласитесь, время для этого еще не наступило. После известного вам выступления Черчилля в Фултоне, определившего новый курс во взаимоотношениях между бывшими союзниками, мы не можем позволить себе такую роскошь, как распыление сил. Бить надо кулаком, а не растопыренными пальцами! Поэтому желание разделиться нас беспокоит… Как видите, я совершенно откровенен с вами. У вас-прочные связи, прочное положение. Помогите нам, а мы, в свою очередь, поможем вам. Мы могли бы, например, передавать вам информацию, которая может способствовать вашей карьере и продвижению по службе…
Хейендопф говорил быстро, грудью навалившись на стол.
— Я вас не тороплю. Такие вещи не решаются с кондачка. Но смею вас заверить, вы не просчитаетесь!
Выигрыш во времени был на руку Григорию. Может быть, удастся связаться со своими и получить соответствующие инструкции.
— Ваше предложение меня заинтересовало, но сейчас я действительно не могу дать ответ. Вы правы, такие вещи не решаются сгоряча. Если я приду к выводу, что все предложенное вами полезно для меня и для Германии, мы продолжим наш разговор.
— Ол райт! Так давайте же выпьем за нашу предварительную договоренность и забудем о делах! Признаться, я не возражаю поближе познакомиться с какой-нибудь брюнеточкой.
— К сожалению, я скоро вынужден буду вас покинуть: у меня деловое свидание.
— К черту свидание! Так хорошо начали вечер — и на тебе! А нельзя ли перенести вашу встречу?
Григорий колебался. Встретиться с Рамони он успеет и позже, американец же основательно хватанул и может выболтать что-нибудь интересное.
— Не знаю, как быть… Во всяком случае надо позвонить, сослаться на уважительную причину.
— Пустяки! Сошлитесь на плохое самочувствие. Или просто скажите, что немного перебрали и вас воротит от всяких там дел. Настоящий мужчина поймет…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
