Сквозь сон Николай Маркович Боков услышал сводку погоды и поежился под одеялом: Москва обещала на Урале морозы до тридцати пяти градусов. «Местами»,— сказал диктор. Николай Маркович усмехнулся: ему надо было сегодня на Уреньгу, а это как раз и есть то «место», можно не сомневаться.
В избе выстыло за ночь, шляпки гвоздей на двери заиндевели. «И верно — под тридцать»,— подумал Николай Маркович и стал одеваться. Но было все-таки не меньше тридцати пяти, он понял это, когда вышел во двор. Снег скрипел, как стекло, при вдохе схватывало ноздри.
— Как думаешь, Трус, не замерзнем?
Лайка, радостно повизгивая, закрутилась вокруг. Николай Маркович потрепал рукой ее остроухую, закуржавевшую морду и пошел в конюшню за лошадью.
Через полчаса Николай Маркович выехал со двора. Дорога сразу нырнула в лес и пошла по косогору вверх, к холодной Уреньге.
О-хо-хо, Уреньга! Уреньга-гора, пойдешь — наплачешься. Зимой тут стужа лютует, а летом — мошкара, клубами летящая от болот из долины Ая; одно спасенье от гнуса на вершине, где ветер.
Глухое, звериное место.
А Николай Маркович любит его, он родился здесь, здесь его, лучшего охотника Кусинской заготовительной конторы, промысловый район. Родное, словом, место. Он знает тут все тропинки и тропы, все ключи и речки, знает даже, кажется, всех зверей. Во всяком случае, точно может сказать, местная ли куница прихватила этого зазевавшегося косача или пришлая, с той стороны Уреньги.
Километра через три от поселка накатанная возчиками сена дорога отвернула вниз, к Аю, а Николай Маркович свернул направо по едва заметному следу, который проложил здесь три дня назад, когда расставлял капканы. Подъем стал круче, и он спрыгнул с саней, пошел сзади, опираясь на лопату, прихваченную для маскировки капканов. Двести-триста шагов — и лошадь останавливается. Самое время передохнуть и ему, потому что сердце колотится уже где-то в горле. Эх, годы уж не те. Раньше, бывало, всю округу разом брал. Старость, старость… С минуту они стоят, человек и конь, отдыхают. Две лайки, Трус и Боб-ка, забежавшие далеко вперед, тоже остановились, повернули морды, ждут.
…Дорогу пересекали цепочки лисьих следов, но все старые, свежих охотник не заметил и понял, что лиса или ушла, или попала в один из капканов, которые он поставил третьего дня.
Метров через двести Николай Маркович остановил лошадь, бросил ей на снег охапку сена, надел лыжи, закинул за спину ружье и пошел к капканам. Собаки увязались было за ним, но он прикрикнул на них. «Попадет ненароком в капкан, попортит ногу».
Еще издали он заметил около куста, где стоял один из капканов, вытоптанный кругом снег: лисица-таки попала. Она долго крутилась на месте, злобно кусая капкан, а потом пошла через поляну, оставляя на снегу канавку — потаск. В первом же кусте захлестнулась палкой, привязанной на цепочку к капкану, и опять долго крутилась. «Отвертела!» — с досадой понял Николай Маркович, заметив в кусте цепь с палкой и обломленный вертлюг, которым цепь крепится к капкану.
— Теперь походишь,— вслух сказал он, поднял цепь и заспешил по едва заметному следу: низом мело…
Лисица с капканом шла теперь самой густерней, то поднимаясь в гору, то спускаясь вниз. Несколько раз Николай Маркович терял след и делал круги, отыскивая его. Только через два часа он добрался до поваленной березы, под которой нашел окоченевшего зверя.
Боков подошел к застоявшейся лошади, когда солнце уже перевалило Уреньгу, и бросил лису на сани. «Угораздит же так»,— сердито подумал он, зная уже, что не успеет расставить на Васькином мысу капканы, и хлестнул лошадь: «Давай-давай, настоялся!»
Собак не было, это тоже огорчало. Последнее время лайки повадились гонять зайцев, а это промысловикам обычно ни к чему. Николай Маркович подстегивал лошадь, махнув на собак, но слух его настороженно ловил звуки леса: в душе он все-таки беспокоился о собаках. Он забыл о них, когда спустился в низину и заметил рысьи следы. Хищниц было три, они прошли около стога, след в след, направляясь к Аю, там, где у него лежала привада — половина косули, погибшей от чего-то по осени, и стояли лисьи капканы.
Николай Маркович поставил лошадь к стогу, торопливо надел лыжи и неожиданно услышал собак: они яростно лаяли в противоположной стороне. На зайцев так не лают. «Загнали кого-то!» — решил охотник, поколебался минуту, потом подошел к дровням, вытащил из-под снега топор и пошел к собакам.
Лайки крутились подле высокого, метра в четыре, пня, лаяли на него, яростно припадая к земле. Николай Маркович взглянул на следы и обрадовался. Он увидел, что собаки прихватили где-то в мелколесье куницу, долго гнали ее и теперь она здесь, в этом старом пеньке, сплошь издолбленном дятлами.
Он стал рубить пень, поглядывая на его верхушку, но куница не показывалась. Вспотев, Николай Маркович выругался и толкнул пень. Тот треснул и повалился. Сердцевина оказалась пустая. Собаки бросились к дуплу. Трус первым сунул в него морду и сразу же отскочил, жалобно взвизгнув: зверек цапнул его своими острыми, как шилья, зубами за морду.
Николай Маркович закурил, достал из кармана полушубка маленький капканчик, который всегда носил при себе, взвел пружину, надел рукавицу и сунул в дупло. Разъяренный зверек ударил по нему лапой и попался.
Это уже называлось — повезло. К лошади Николай Маркович возвратился не спеша, добродушно ворча на собак и удивляясь превратностям жизни. «Другой раз за такой куницей дней пять ходишь, спишь в лесу, валенки до дыр сносишь по кручам да заломам, а тут — на тебе, явилась — не запылилась!»
…Рыси побывали у привады, от косули остался кусок кожи да кости. Лисьими следами, на которых стояли капканы, разбойницы не пошли, возвращались своим следом, а перед дорогой свернули и с полверсты шли рядом, потом пересекли ее и ушли наверх, к хребту.
Подумав, Николай Маркович поставил по капкану на вход и выход, может случиться — вернутся серые… Замаскировав лопаткой подходы к рысьим следам, он взглянул на солнце. «Вроде и не поднималось, а уж опять вот-вот за увал уйдет». Он вдруг подумал о том, что не может вспомнить дня, которого бы ему хватило. Всегда чуть-чуть бы еще. Летом вон, вроде бы, какие длинные дни. Длинней не бывает, а пока поставишь да проверишь штук пятьсот кротоловок, снимешь шкурки — глядишь, домой опять потемну надо возвращаться.
Остались несмотренными четыре капкана на той стороне Ая, у дегтярки. Боков еще раз глянул на солнце: ехать или не ехать? И тронул лошадь, решив все-таки взглянуть. Со старым лисом, который жил в тех местах, у охотника были давние счеты.
Весной, по насту, этот крупный самец положил двух косуль. Боков хотел прикончить его еще тогда, но передумал: лис начал линять. А теперь вот с самой осени хитрец водит его за нос. Несколько раз Николай Маркович ставил и переставлял капканы на его переходах, а зверь всякий раз обнаруживал их. У него было какое-то дьявольское чутье. По следам охотник видел, что спокойно идущий своим старым следом лис останавливался в шаге от капкана и возвращался. Стоило ему сделать еще один шаг — и… Но зверь никогда не делал этого шага.
Последний раз Николай Маркович проверил капканы в пихтовой хвое, но лис с Уреньги куда-то ушел совсем. «Может, объявится после снежка»,— соображал Боков, поторапливая лошадь. После случая с куницей где-то в душе у охотника прочно поселилась надежда, что сегодня лису не сдобровать…
Солнце село уже за сосны, когда Боков увидел впереди свежий потаск. Взглянув на следы, Николай Маркович узнал старого знакомого: такие крупные следы были только у него. Волоча капкан, зверь пересек дорогу и ушел через поляну к Аю. Торопливо шагая за ним на лыжах, Николай Маркович еще раз подивился сообразительности зверя. Другой, нак попадет, старается уйти в кусты и сразу запутывается, а этот прет чистинами, чует, что по кустам далеко не уйдешь.
Подвел лиса неприметный кустик, который он обходил, спускаясь к реке, и зацепился за него привязанной к капкану палкой. Зверь встретил охотника оскаленными зубами, рванулся, но капкан не пускал, и тогда он перешел к обороне, злобно щелкая челюстями.
Николай Маркович взглянул на капкан и ахнул: приди он завтра — и зверя бы уже не было, в капкан он попал самым кончиком лапы.
Темнело, когда Боков выехал на дорогу. От дегтярки, стоящей на бугре, приятно тянуло дымком и свежим дегтем, но охотник проехал мимо.
К вечеру мороз осатанел. Воздух загустел, как молоко, снег звенел под полозьями. Ехать было невозможно,— взмокшая под полушубком рубаха сразу стала ледяной, стыли ноги. Николай Маркович, погоняя Рыжка, километров шесть торопливо шел в темноте за санями, чувствуя, как опять куда-то к горлу подкатывает и душит его сердце. Но в сани не садился.
— Ничего, ребята, в ряд с лошадью, да не пешком! — говорил он озябшим собакам, прикидывая, куда будет завтра переставлять капканы.
Дорога вышла из леса. Рыжко увидел огни и побежал круче. Николай Маркович запрыгнул на дровни и подумал немного грустно, что вот ведь один уж он остался из большой охотничьей семьи Боковых, издавна промышляющих на Уреньге. Братья поумирали, сыновья не очень к охоте тянутся, в город навострились, а про внуков и говорить нечего…
В избе было тепло. Сбросив полушубок, Николай Маркович выпил первым делом две кружки сладкого чая, покурил и только потом уж стал ужинать…
