Несколько лет назад бывший черноморец, ныне начальник Ростовского речного училища Андрей Иванович Дрючков, как-то спросил меня:
— Ты о подводной лодке ничего не слыхал?
— Нет, не приходилось.
— Ты поищи-ка ребят с нее… Стоящие хлопцы, стоящие… Не пожалеешь. Подробностей я не знаю, но произошла с этим подводным кораблем страшная история. Ушел он в море и в положенный срок не вернулся на базу…
Слушал я своего друга и думал о тысячах трагедий, что разыгрались на морях в годы войны.
Сколько их, кораблей, ушло и не вернулось?!. Где подстерегла их смерть, при каких обстоятельствах они погибли — мы, видимо, так никогда и не узнаем. Море умеет хранить свои тайны. Но о подводной лодке мне все-таки удалось кое-что узнать.
…На малых оборотах, как-то по-домашнему, урчал двигатель. Громыхая, по палубе пробежали матросы, чтобы отдать концы.
Июньская ночь коротка. Надо спешить.
— Право не ходи! — слышится голос командира.
— Есть, право не ходить!..
Уплывает за кормою пирс небольшого порта. Темной громадой отступает Кавказское побережье.
Море спит, начиненное минами, вспоротое форштевнями и наших,, и вражеских кораблей. Сонно покачивает оно подводную лодку на пологих волнах, что отзвуком недавнего ветра остались на широком просторе. Зорко всматриваются в небо и горизонт сигнальщики и вахтенные командиры. Насторожен и командир капитан-лейтенант Кукуй. Далекий путь предстоит пройти лодке до цели. Далекий и трудный. Лодка идет вдоль берегов, захваченных немцами. Зевнешь — пропал и корабль, и экипаж.
Давно занята врагом Одесса, взяты Очаков и Николаев, а месяц назад наши войска оставили Севастополь. Это было время, когда во многих иностранных газетах появились статьи, в которых авторы гадали: затопят ли русские свой Черноморский флот или же приведут его в Турцию, где будет он интернирован? Только эти два варианта! Иные им и в голову не приходили. А наши корабли разместились в маленьких неприспособленных портах и продолжали боевые операции.
Лодка шла к берегам далекой Одессы. В ее порту стояли боевые корабли немцев. Их береговые батареи держали под прицелом прибрежные квадраты моря. Многочисленные катера несли дозорную службу. Фашисты считали себя здесь в безопасности.
Но так считали захватчики.
Лодка шла к Одессе. Она поднырнула под минное поле, миновала линии катерных дозоров, когда, видимо, для очистки совести, а может, от затаенного страха, катера — на всякий случай — бомбили фарватер.
Почти весь путь лодка прошла под водой, лишь изредка всплывая ночами для того, чтобы провентилировать отсеки, в которых мучались от нехватки воздуха моряки, и зарядить аккумуляторы.
На рассвете лодка пришла в заданный квадрат. Всплыли под перископ. И командир увидел в его окулярах до боли знакомый город, подернутый сизой дымкой.
— Пусто. Что ж, подождем… — проговорил командир и, опустив перископ, приказал ложиться на грунт.
До полудня лодка дремала на грунте, прослушивая толщу вод чуткими приборами…
— Слышу шум винтов! — доложил акустик, когда время подошло к обеду, и кок уже вскрывал консервы.
Лодка поднялась. В линзах перископа замаячил порт. Из него медленно выходил большой конвой.
В это время на горизонте мелькнул силуэт самолета, и лодка спешно нырнула на глубину.
В подводном положении лодка пошла на сближение с конвоем. Она поднырнула под катера дозора и атаковала головной транспорт. Сразу после торпедного залпа лодка резко повернула влево.
Маневрировать на небольшой глубине было почти невозможно. Выход один — притаиться. Так и сделали. Лодка легла на грунт, и моряки сразу выключили все приборы, остановили электродвигатель, даже гирокомпас. Только часы сумасшедшие стучали в тиши… Командир приказал прекратить разговоры и хождение. Никакого шума!
Катера-охотники дозора начали утюжить море, засыпая его бомбами.
От близких взрывов с подволока сыпалась пробковая крошка, кусочки краски. Лопались лампочки. А взрывы все ближе. И вот страшный грохот обрушился на лодку. Казалось, какая- то чудовищная сила раздирает ее на части.
У многих в эти долгие и страшные мгновения мелькнула мысль: ≪Вот и конец≫. Вода со свистом врывалась в лодку, грозя навсегда похоронить корабль…
Только ушли катера и смолк над головами шум винтов, как в лодке было включено аварийное освещение, прозвучал спокойный голос командира:
— Всем осмотреться, доложить о повреждениях!
— Пробоина в дизельном отсеке… — отозвался старший механик Глушич. — Накладываем пластырь, ставим распоры…
А потом один за другим коротко говорили командиры других отсеков. Это был длинный перечень бед, из которых, на первый взгляд казалось, нельзя было выкрутиться.
Но моряки исправили, что могли, и ночью лодка всплыла на поверхность. Люди судорожно вдыхали пьяняще свежий воздух, словно добрались до родника, и пили, не отрываясь. Пошатываясь, поднялся из лодки командир. Почти рядом с бортом покачивалась вешка.
— Похоронили, значит, — сказал командир. — И вешку поставили. Приметили место, чтобы завтра лодку поднять… Ну что ж. От этого нам, как говорят в Одессе, не очень холодно и совсем не жарко…
— Кого хоронить собрались, дохлые дети тощей собаки! — произнес главстаршина Дегтяренко. — Пускай свои гробы собирают. — И показал на торчащие из воды мачты пущенного на дно транспорта.
— Справа, тридцать, судно! — доложил сигнальщик.
Командир приказал готовиться к атаке в надводном положении. Когда подошли ближе, то обнаружили, что это другой транспорт, выбросившийся на отмель. Надо бы добить его, но из- за малой глубины атаковать торпедами невозможно.
— С перепугу выкинулся, — отметил старший штурман Широкий.
Из-за тучи выплыла луна, мертвенно-серебристым светом заливая часть моря. На горизонте стали видны рыскающие катера, в небе гудели самолеты. Чувствовалось, что вчерашняя атака изрядно всполошила немцев. Лодка отошла в затемненную часть моря и, чуть попыхивая дымком дизелей, двинулась в сторону Николаева.
Шли в надводном положении. Полностью зарядили аккумуляторы, провентилировали отсеки. Кок впервые за много дней похода сварил отличный борщ, изжарил котлеты, а на завтрак приготовил гречневую кашу со свиной тушонкой и крепко заваренный чай.
— Пища победителей! — смеялся мичман Поляков. — Растолстеть можем так, что люки узки будут.
С рассветом ушли под воду. Только перископ чертил зеркальную гладь, высматривая, что творится на море и в воздухе.
Так шли почти до десяти часов. Опасности как будто не было.
И вдруг грянул взрыв. Лодка забилась в какой-то дикой агонии, словно живое существо. Корма ее вздыбилась, будто норовистый конь брыкнул задом. Спавших матросов вышвырнуло из подвесных коек. Что-то трещало, гремело, лопалось, свистело…
…В штабе соединения подводных лодок два последних дня не слышно было обычных шуток и подначек, на кои так горазды моряки. Двое суток назад должна была вернуться на базу подводная лодка N. Высланные для встречи катера, проболтавшись много часов в ожидании ее, покинули квадрат.
Прошли еще сутки.
На поиски вылетели самолеты морской авиации, но и они не обнаружили подводного корабля…
На четвертые сутки начальник штаба вычеркнул лодку из состава флота и вписал ее в число ≪не вернувшихся с задания≫. Это было официальное признание потери корабля и экипажа. Штабные писаря сели готовить ≪черных вестников≫—похоронные. Интенданты сняли экипаж с довольствия.
Молча ходит по пирсу командир дивизиона, хмурый, как осеннее море. Все еще на что-то надеясь,- вызывают лодку радисты базы.
…Мрак в лодке, падающей на глубину, леденящий душу свист врывающейся воды да грохот срывающихся с места вещей… Потом резкий толчок под ногами. Лодка села на грунт…
— В машинный отсек поступает вода…
— Пробоина…
— Электромоторы вышли из строя…
— Гирокомпас не работает…
Григорий Аронович Кукуй стоит в центральном посту, слушая доклады из отсеков, перебирая в памяти все варианты спасения корабля. Он молчалив, сосредоточен Серые глаза чуть прищурены и в слабом свете аварийного фонаря кажутся черными.
— Создать в отсеке давление!.. Заделать пробоину!.. Пустить насос!…
— Не справляется! — доносится голос Глушича. — Пускаю второй.
— Заводите пробку и пластырь!..
Свистит вода, гудят насосы, слышатся удары и звон инструментов, редкие слова команд, которые подхватываются на лету и понимаются всеми с полуслова. А там, в полузатопленном отсеке, идет битва за жизнь. Первым бросился навстречу широкой и сильной струе воды мичман Поляков. Схватив кусок войлока, он попытался заткнуть им пробоину и зажать ее спиной. Но его отшвырнуло в сторону, ударив о двигатель. Вскочив, он опять кинулся к месту пробоины. Подбежав со стороны, он одной рукой схватился за трубопровод, рывком толкнул тело под поток. И снова его отбросило. Но уже бежали к нему на помощь мотористы Иваненко, Поздняков. Уже тащил к пробоине пластырь и распорки главстаршина Дегтяренко. Уже послышались первые команды Глушича…
Медленно, очень медленно оживала подводная лодка. То тут, то там по отсекам загорался тусклый свет…
До ночи пролежали на грунте. Снова заделали пробоину, откачали воду. Лопнувшие лампочки заменили запасными. Неприглядную картину увидели моряки: все разбросано, палуба засыпана пробковой крошкой, осколками стекла, вещами.
Словно нехотя, оторвалась лодка от грунта и всплыла. Командир приказал осмотреть корму. В носовые цистерны приняли воду, и нос лодки быстро скрылся в волнах. С мягким шумом они перекатываются прямо возле рубки.
— Глушичу и Качурину подняться в рубку, — разносится по лодке голос старшего помощника командира капитан-лейтенанта Кочеткова. — Приготовиться для осмотра винтов и рулей…
В одних трусах поднимаются Глушич и старшина группы рулевых-сигналыциков Качурин из лодки и спускаются за борт корабля. Вода на удивление очень холодная. Видимо, здесь проходит течение, которое создается за счет впадения реки Южный Буг.
Первым ныряет Качурин и на ощупь добирается к рулям. Минута пролетает мгновением, и он выскакивает на поверхность, буквально задыхаясь от недостатка воздуха. Теперь идет под воду Глушич, а Качурин отдыхает, лежа на спине… Всплывает механик, ныряет Качурин.
Через сорок минут удается полностью проверить, какие повреждения получил корабль. Нырнув последний раз, Качурин снял с оперения рулей свинцовый колпак и передал его командиру.
— Ясно, — тихо сказал Кукуй, рассматривая находку. — Подорвались на мине… Докладывайте, что там.
Глушич и Качурин начали перечислять: лопасти винтов изуродованы, концы их изогнуты, балеры рулей полопались, вертикальный руль держится только на тягах. К тому же, половина его оторвана. Вся кормовая часть лодки силой взрыва согнута влево. Цистерны главного балласта, дифферентной и питьевой воды дали течь.
— Вы чего дрожите? — спросил капитан- лейтенант Кукуй, заметив, что и Глушич, и Качурин не могут, как говорится, зубом на зуб попасть.
— Вода холодна.
— По сто граммов спирта им! — приказал командир.
Мичман принес по стопке спирта. Моряки выпили и быстро нырнули в лодку.
— Вижу силуэт катера! — голос сигнальщика выводит командира из задумчивости.
— Срочное погружение!
Все мигом скатываются в люк. Последним ныряет в него Кукуй, захлопывая за собою крышку. Только лодка легла на грунт, как через минуту-две над нею со звоном пропели винты вражеского катера.
— Не заметил… — облегченно вздохнул кто-то.
Шум винтов удаляется и вскоре стихает. Лодка вновь готовится всплыть. В это время капитан-лейтенант Кочетков доложил, что пресной воды почти нет. Осталось немножко в расходных бачках. Продуктов — на двое суток.
— Ясно… Не очень, чтобы весело, и не очень, чтобы тоскливо… Как говорят в Одессе.
Лодка всплыла. Выскочили на палубу мичман Поляков, мотористы Иваненко, Поздняков, Прокопенко. В руках у них — зубила и молотки. Инструменты привязаны к запястью, чтобы не упустить в воду.
Нос лодки, принимая в балластные цистерны воду, быстро погружается, поднимая корму. Мичман и мотористы спускаются за борт, чтобы начать ремонт. Задача номер один — обрубить загнутые концы лопастей винтов. Без этого лодка не сдвинется с места.
На мостике несут вахту командир и сигнальщик. Работающие за бортом знают, что лодка нырнет под воду не ожидая их, если покажутся самолеты или катера. Бесчеловечность? Нет, именно высшее понятие человечности: рискуя троими, спасти три десятка людей и корабль. Это война, а не маневры.
Глухо звучат под кормой удары ≪ручников≫, тихо плещется у борта вода, словно зализывает раны, полученные лодкой.
Командир и сигнальщик не отрывают от глаз биноклей.
Звенят инструменты, изредка ругнется кто-нибудь из моряков, зашибя в горячке руку.
— Выбирайся, ребята! Болт в селезенку проклятому Гитлеру! — ворчит мичман Поляков, пытаясь подняться на палубу. — Дай руку. Слышь, Прокопенко! Вот так…
— Не задерживаться, немедленно вниз! — голос командира резко звучит в ночи. — Группе главстаршины Дегтяренко — быстро наверх!
Снова слышатся в ночи удары молотков, и снова не отрывают от глаз биноклей командир и сигнальщик.
Каждые полчаса —смена групп. Каждые полчаса, задыхаясь от усталости, поднимаются на борт лодки моряки.
Так всю ночь. Только перед рассветом командира сменил помощник, а сигнальщика —старшина.
За ночь трижды погружались, потому что на горизонте показывались катера. Дважды повезло: катера появлялись тогда, когда одна группа только спустилась в лодку, а вторая еще не поднялась из корабля. На третий раз сигнальщик заметил силуэты двух катеров, когда группа главстаршины Дегтяренко работала под кормой.
— Катера! — крикнул сигнальщик.
И в то же мгновение командир увидел их. Они вырвались на светлую лунную дорожку и, увеличив ход, рванулись к подлодке.
Было такое впечатление, что они заметили неподвижный корабль и готовятся атаковать его.
— Срочное погружение! — прогремело с мостика.— Под кормой! Отплыть в сторону!
— Хлопцы! Быстро в сторону! — донесся голос главстаршины.
А подлодка уже уходила на глубину. Вот и разошлись над местом ее погружения круги… В центральном посту, стиснув зубы, молча стоял командир корабля. Вслушиваясь в приближающийся гул винтов, мял ремешки бинокля капитан-лейтенант Кочетков.
Казалось, прямо на них летели катера, пеня форштевнями воду. Главстаршина быстро отплывал в сторону, изредка оглядываясь на своих друзей — матросов Баранова, Красильникова и Попеляева. Катера приближались.
— Не плыть! — тихо скомандовал Дегтяренко. — Не плескать!
Теперь только носы да глаза моряков чуть-чуть виднелись из воды. Они лежали на спинах почти не шевелясь. А катера — вот они, почти рядом. Белые высокие рубки охотников за подводными лодками типа ≪Альбатрос≫ резко выделяются на фоне темного неба и светящегося, сумрачного в тени и яркого на лунной дорожке, моря. Высоко пенятся у их форштевней белые усы: отличная скорость! Низкий плотный гул стелется над водой, неотвратимо надвигаясь на моряков…
Не выдержав, Красильников повернулся, чтобы отплыть в сторону.
— Замри! — зло прошипел главстаршина. — Ни с места!
Матрос скрылся под водой, перевернулся там и тихо всплыл на поверхность, лежа на спине.
А катера пронеслись мимо, зловеще отсвечивая белоснежными корпусами, высокими рубками, уставившись в темень ночи стволами пушек и пулеметов.
Поднятая ими волна качнула моряков, вскинув на свой гребень, и вновь опустила, забрызгав лица холодным дождем. Запах сгоревшего соляра долго еще держался над морем…
— Думал, прямо на нас прут, клятые…— клацая зубами, проговорил Красильников.
— В гробу бы я их видел, гитлеровы души! — ругался Дегтяренко. — З-з-убило упустил…
Когда подлодка поднялась и ребята подплыли к ее борту, они с трудом взобрались на палубу: так замерзли. Сам командир помог им спуститься в лодку. Сколько пережил он за те минуты, сколько пережили все, кто знал, что наверху остались боевые друзья!
Чуть тронул рассвет синие черноморские воды, как лодка нырнула.
Она залегла на двадцатипятиметровой глубине, и командир приказал всем отдыхать. Только вахтенные бодрствовали на своих постах.
В полдень кок подал на обед по сто граммов хлеба, по четвертой части котлеты, по полстакана воды.
— Сейчас бы борща! — причмокнул моторист Иваненко.— И надо же было ему разлиться.
— При таком взрыве из самого черта душу вытряхнет, не то что борщ из кастрюли. — Кок явно злился. — Котлеты по одной собирал. По всему отсеку расшвыряло…
Днем подлодка лежит на грунте. Ночью всплывает, задирает корму —и спускаются за борт, сменяя одна другую, группы. На четвертые сутки удалось обрубить загнутые концы лопастей винтов. Последним тяжело поднялся на палубу Дегтяренко и, не удержавшись на ногах, сел.
— Тяжеловат стал, ржавый болт в печенку Гитлеру… Закормил в усмерть кок. В гробу я такую еду видел…
— Товарищ командир! — поднялся Глушич на мостик. — Один электромотор удалось отремонтировать.
— Что ж, значит, пойдем. Запускайте двигатели и заряжайте аккумуляторы!
Тихо в подводной лодке. Монотонно гудит единственный электромотор, медленно движется корабль, толкаемый изуродованными винтами. Но как-то странно, что не сидит на своем месте старшина группы рулевых Иван Качурин. И хотя знает командир, что нечего делать рулевому-горизонтальщику, ибо лишилась лодка горизонтальных рулей, а все же нет-нет, да и глянет в его сторону. Корабль подходит к кромке минного поля. Все знают, что сейчас решится все. Удастся поднырнуть— значит, еще поживет и повоюет экипаж, а нет… Впрочем, лучше не надо этого ≪нет≫. Ведь каждый надеется. Тихо в корабле. Замерли на постах моряки.
Три часа, долгих, как полярная ночь, шла подводная лодка сквозь частокол минрепов, и над нею покачивались начиненные черной смертью шары. То и дело, изматывая душу, скрежетал по корпусу лодки минреп. Люди невольно втягивали головы в плечи, чувствуя каждым нервом, как склоняется к лодке обросшая ракушками и водорослями мина. Пройдет?.. Вот опять заскрежетала минрепом по корпусу. Теперь уже ближе к середине… Прошла… Опять! Возле кормы…
Штурман Широкий ведет каким-то образом прокладку курса, хотя гирокомпас не работает. Действует только шлюпочный компас. Он, конечно, показывает лишь стороны света, да и то относительно. Верить его показаниям, когда вокруг такое нагромождение металла, просто нельзя. И никто не устранял девиацию этого компаса в расчете на его работу в лодке. А вот штурман посматривает на компас и делает на карте пометки. Часто включает эхолот. Его показания сейчас, как никогда, очень важны. По глубинам штурман точнее определяет свое местоположение.
— Слышь, доктор, — поворачивается к военфельдшеру Глебову лейтенант Коваленко, —сколько насчитал?
— За седьмой десяток перевалило… Скажите, будет им конец или нет?!
Это опять, выматывая нервы, раздается металлический скрежет минрепа. Сегодняшней ночью уже свыше семидесяти раз царапалась смерть в лодку. Счет ведет Глебов…
— Погоди, Глебушка, — говорит штурман, — погоди, медицинская сила. Скоро перестанет царапаться к нам косая, скоро!
Еще полчаса медленного хода под минным полем —и оно осталось за кормой.
Но всплыть не удалось. Когда лодка оказалась на перископной глубине и командир приник к окулярам, он зло чертыхнулся: недалеко от Тендровского маяка на мелкой зыби покачивались два катера-охотника под румынскими флагами.
Держать лодку на курсе было невероятно трудно. Она то взбрыкивала и, опустив нос, проваливалась на предельную глубину, прежде чем по отсекам разносились предупреждающие аварию команды, то, наоборот, вздергивала нос и наперекор желанию экипажа лезла вверх. Да, без горизонтальных рулей не плавание, а мука.
Свежего воздуха глотнули лишь в полночь. На мостик поднялся мичман Насибулин. Он минут пять молча смотрел на море, которое серебрилось под лунным светом, потом взглянул на компас.
— К турецким берегам идем?
— Верно, мичман. Направление — на Синоп. В нашем положении это наиболее безопасное направление. Мы даже нырнуть быстро — и то не можем… Как у вас с рацией?
— Порядок, товарищ командир, — сонно ответил Насибулин. Он трое суток чинил рацию, ни минуты не спал…
Командир набросал несколько строк.
— Зашифруйте и передайте в штаб!
Корабль был уже на траверзе Новороссийска, когда мичман Насибулин связался со штабом.
— Корабли прямо по носу! — доложил сигнальщик.
— Срочное погружение.
Мигом все ссыпались с мостика в люк, и командир захлопнул его. Лодка, покачиваясь с носа на корму, опускалась на глубину. И вдруг стремительно сорвалась вниз. Это были даже не секунды, а доли секунд, когда лодка падала вниз так, как падает подбитый самолет, круто идущий к земле. И прежде чем кто-либо понял, в чем дело, раздался голос командира:
— Продуть главный балласт!
Если кто-нибудь из вас, дорогие читатели, падал с нераскрытым парашютом в затяжном прыжке, он поймет, что значат доли секунд. Проскочив предельную глубину погружения, лодка обрекала себя и экипаж на гибель. Доли секунд, когда корпус трещит, словно арбуз, который давит силач, чтобы попробовать, спелый ли он, стоят для подводника многих лет жизни!
Капитан-лейтенант Григорий Кукуй сделал все, что мог. Теперь он следил за глубиномером. Прибор все еще отсчитывал возрастающую глубину, но всем уже было ясно, что это последние метры смертельного падения. А корпус трещал все более угрожающе, и уже не плакали, а ≪рыдали≫ заклепки: вода тонкими, словно дым, облачками рвалась из-под них. Еще метр-два —и выдержит ли корпус со страшной силой возрастающее давление? Ведь корабль проскочил все допустимые пределы.
Еще полметра… метр… Лодка замерла и тут же рванулась вверх. Ее, как пузырь, вышвыривало море. Теперь она уже летела вверх с невероятной скоростью.
— Принять балласт в среднюю!
Необходимо было удержать лодку, не дать ей выскочить на поверхность, где вражеские корабли. На глубине в шестьдесят метров лодка замерла. Кукуй смахнул пот со лба. ≪В чем дело, почему провалились на такую глубину?≫
И, будто услыхав этот молчаливый вопрос, Глушич доложил:
— В поврежденные булевые цистерны ворвалась вода…
≪Ясно, могли нырнуть прямиком на тот свет… Придется погружаться, принимая минимум балласта. Чуть примешь лишку —и поминай, как звали…≫
Через несколько часов лодка осторожно всплыла. Командир поднял перископ и, взглянув в него, улыбнулся.
— Тральщики! Наши тральщики!..
За эти трудные дни и ночи моряки много раз думали о возвращении домой. И только теперь поняли, что все-таки дошли. Они победили голод. Выжили без воды. Дошли наперекор всем смертям.
Подводная лодка входила в состав четвертого дивизиона подводных лодок Черноморского флота. Она потопила семь кораблей противника, за что была награждена орденом Красного Знамени.
После возвращения из этого тяжелого похода была поставлена на длительный ремонт в один из доков Черноморского флота. Командир ее принял другую лодку, которая ушла в море, да так и не вернулась на базу… Погиб и штурман Широкий.
Капитан-лейтенант Кочетков впоследствии стал командиром подводной лодки и длительное время служил на флоте. Служили на кораблях и другие офицеры —Коваленко, Глебов. Закончив войну, разъехался по домам экипаж знаменитой лодки. Только Глушич, ушедший в запас много позже, поселившийся в Севастополе, и научный сотрудник Симеизской обсерватории Качурин, бывший старшина группы рулевых-сигналыциков, нет-нет да и встретятся, чтобы вспомнить друзей, боевые походы…
