Тетрадь четвертая
Открыватель полюсов
Жена у плиты решает головоломную задачу: как сварить суп, не имея ни капли воды? Недалеко от дома бежит родник с вкусной водой. Но как ее достать, если бушует пурга?
Вначале все было, как описывал Пушкин: ≪То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя≫. Потом ветер окреп и больше не выл и не плакал, а равномерно гудел, будто несколько реактивных самолетов готовилось к взлету. Стены домов дрожали. На промазанных и проклеенных окнах парусили занавески.
Я вернулся после третьей бесплодной попытки раздобыть воду. Оледенелый плащ звенит, словно панцирь. С пустых ведер свисают сосульки.
— Как же здесь люди живут?— всплескивает руками жена.
— Не знаю. Я снова добрался до родника, но воды принести не смог. Зачерпнешь, а ветер немедленно выхлестывает ее из ведра. Раз пять черпал. Может, снегу натаем?
— Пробовала. Все перемешано с грязью. Как мы завтра пойдем на работу?
Входная дверь приоткрылась. Боком протиснулся невысокий мальчишка.
— Здравствуйте. Мама за вами послала в кино идти. Она и билеты уже купила.
— Что ты, Борис! На улицу нос высунуть страшно!
— Ну уж, страшно. По точным данным такая погода на руднике ровно двадцать один день на каждый зимний месяц, а у нас в школе — ни одного пропуска
Борис говорит увлеченно и быстро. Он вихрастый, веснущатый, и нос самый мальчишеский: пуговкой. Черные глаза с бесенятами. Парень, как тыщи других Но есть в нем свое, особое. Оно замечается сразу — в манере очень внимательно и участливо смотреть на людей чуть прищуренными глазами.
Когда мы приехали, он только спросил: ≪В соседнюю квартиру селитесь, да?≫
Потом помогал распаковывать вещи. Расставлял книги, вешал на окна шторы и знакомил с соседями. Все делал обстоятельно, не спеша, но удивительно быстро.
Прощаясь, протянул мне руку. Спросил:
— Вы геолог, да? Весной будете изучать наши горы? Возьмите меня с собой. Не раскаетесь. Честное слово. На мой рост не смотрите. К весне мне будет шестнадцать лег.
Сегодня он увидел на полке новые образцы камней. Глаза заблестели. Осторожно, словно тонкий фарфор, он брал образцы и, поднося к лампочке, долго рассматривал.
— Хороши галениты. Со Встречной? Да? И пириты хорошие. Как пошел такой мелкий пирит, значит, золото в руде будет. У нас на руднике так. Э, а это что? Плавиковый шпат? С Кузнецовской жилы? У меня в коллекции такого нет…— И, спохватившись, что его слова могут быть поняты как попрошайство, быстро положил образцы, подошел к вешалке и протянул жене шапку:— Одевайтесь, пожалуйста, Мама с папой ждут.
— Мы еще не обедали.
— Мама так и сказала: обедать будут у нас. Э, да у вас и воды нет! Крышку на ведро делали? Унесло ветром вместе с водой? Правильно. У меня сегодня тоже унесло и воду, и крышку. Полдня бился, а догадался, как надо сделать. Давайте ведра, принесу.
— Сам принесу. Только скажи.
— Секрет изобретателя,— Борис рассмеялся весело, звонко. Крупный горох веснушек за метался на щеках.— Обещайте взять с собой в тайгу— расскажу все как есть.— И смутился:— Не думайте, что я такой взяточник. Это в шутку. Только работать с вами, честное слово, хочется. Пойдемте вместе к колодцу. Словами разве расскажешь!
…Семьдесят метров от крыльца к роднику. Ветер несет мимо нас все, что мог подхватить: снег, песок. Чей-то валенок со свистом пронесся над нами и скрылся в серой вечерней мгле. Следующий порыв потащил за валенком и меня. Но я уже знаю, как надо бороться с ветром. Упал в снег. Лежу. Рядом лежит Борис. Отдышавшись, рывком поднимаемся и, пригнувшись, карабкаемся на сугроб.
На нас с Борисом плащи. Капюшоны опущены на лицо и завязаны тесемками. Под плащами ватные телогрейки. И все же чувствуешь себя, будто идешь в одних трусиках. Черт его знает, какими ходами пробирается ветер до самого тела. И нельзя открыть рот.
Скатываемся с сугроба. Здесь ветер выдул все, до мельчайших снежинок. Под щекой колючая сухая трава.
— Вперед! — кричит Борис.
Никогда не думал, что воздух такой упругий. Ложусь на пего, а он держит. Отшвыривает назад. Пригнувши головы, мы ввинчиваемся в ветер и, упираясь ногами в снег, продвигаемся вперед. Перебравшись еще за один надув, скатываемся в мягкий рыхлый снег и отдыхаем, зарывшись в него, как тюлени. Тут ветер слабее.
— Скажите, наш рудник — полюс или так, полюсенок?— кричит на ухо Борис.— Есть же магнитный полюс? Есть полюс холодов? А вот полюс ветров? Это где самые сильные ветры?
— Не знаю. В Новороссийске…
— Читал. Там, говорят, в восемнадцатом году у французов ветер танки пошвырял в море. Правильно сделал. Не лезь, куда не надо. Вот в прошлом году у нас дуло!.. На канатной дороге, что руду на фабрику возит, груженые вагонетки, как флажки, на канат навернуло. Честное слово. Так как: полюс у нас, или бывает похлеще?— и, не дождавшись ответа, снова кричит: — Люблю я бороться с ветром. Вроде силы сразу прибавится. Вот и отец говорит, что на таком ветру он себя чувствует вроде бы здоровее. Вперед!
Делаем новый бросок. Снова буравим упругий ветер. С удивлением чувствую, что действительно хорошо и приятно бороться с ветром. Приятно его побеждать. Чувствуешь особый прилив бодрости.
Пригнув голову, Борис ныряет в избушку без окон. Внутри нее колодезный сруб. В нем, вырываясь из-под земли, клокочет источник. Мелкие крупинки снега пробиваются сквозь пазы избушки и, тихо оседая, кружат.
Борис зачерпнул неполные ведра и выставил их за дверь. Вода словно вскипела. Ветер вихрит ее, плещет на стенки, поднимает хороводы брызг и мчит их куда-то. Через минуту ведра пустые.
— Нет, не пустые.— Борис показывает на тонкий слой льда, намерзший на стенке, на хрупкие сосульки, повисшие по краям.— Лейте еще Хватит! Морозьте!
Минут через двадцать на ведрах намерз слой льда. Вернувшись, довольный, Борис кричал моей жене еще от порога:
— Ставьте ведра в таз. Лед растает, вот и вода. Мой отец говорит, что нигде не пил такой вкусной воды, как наша. Аппетит она развивает — ужас! Бывает, есть никак не хочешь, а хлебнешь нашей водицы — и тянешься за краюхой. Честное слово!
Жена критически оценивает обмерзшие ведра.
— М-да… Литра три будет. За сорок минут! Надо купить бидоны на случай буранов.
Борис сразу мрачнеет.
— Бидоны? Пожалуй, проще… Но ведь так интересней, правда? С бидонами всякий может, а вот без бидонов… Одевайтесь скорее. Знаете, какая сегодня кинокартина? Про Черное море! Приятно пройтись по такому бурану и посмотреть на знойное солнце. Правда?
…Море на экране было очень красиво. Оно то ласково плескало прозрачной волной на прибрежную отмель, то кипело и пенилось между отвесных скал, то, притихшее, нежилось в багряных лучах заходящего солнца. И пальмы были красивы, и белоснежные дворцы, и сверкающие на солнце струи фонтанов. Борис сидел, весь подавшись вперед, и тихо шептал:
— Как в сказке! Честное слово!
А выходя из кино, спросил с грустью:
— Есть на земле полюс красоты? Это, наверно, там… у Черного моря.
Выйти из кинотеатра было не просто. Народ запрудил улицу, стоял на ступеньках. Мы еле протискались из дверей.
Буран стих так же внезапно, как и начался. Удивительно черное, бездонно глубокое небо висело над нами. Такое бывает только зимой, и только в горах, и только после долгих метелей, когда воздух предельно чист. Наверно, таким небо видится космонавтам. Не мигая, не вздрагивая, висели тысячи звезд. Удивительно ярких. Такие тоже бывают только в горах, только зимой после долгих метелей. И каждая звезда имела свой особый оттенок — голубой, желтый, красноватый, зеленый. Всеми цветами радуги переливались звезды, а над горой висел узкий, ослепительно яркий серпик луны.
Борис тронул меня за рукав.
— А может быть, полюс красивого не на юге?
Никаких дедушек
Зимой, без малого каждый вечер, ко мне заходили Борис и его друзья. Они рассматривали образцы минералов и горных пород. Расспрашивали про тайгу, про работу. Азартно спорили. Если я бывал занят, садились на диван, брали с полки книги по геологии и читали. Мне нравились эти пытливые мальчишки, а они посчитали себя уже сотрудниками будущей партии.
Весной, когда я закончил набор рабочих, они прибежали ко мне всей ватагой, возбужденные и обиженные.
— А мы как?
— Я вам ничего не обещал. Мне нужны не собеседники, а рабочие. Быть может, придется землю копать.
— А это что? — ребята протянули мне десять ладоней.— Дайте только лопаты.
— Мне нужен кашевар. Желательно дедушка.
— Почему обязательно дедушка?— возмутился Ким.— Что, мы сами каши не сварим? Сварим. А плохо получится, сами и съедим. Жаловаться никому не пойдем.
— В партии будут лошади.
— Насчет лошадей будьте спокойны. Кто лучше Кима присмотрит за лошадьми? Он в школу идет — на конный двор забежит. У него свои любимые лошади. Он их и накормит, и напоит. Из школы идет — и опять через конный двор. Ребята торжествовали.
— А вы сможете съемку сделать? Карты вычертить? Разобраться в породах? Нет? То-то и беда. Партия, друзья, уже скомплектована. Давайте организуем при школе геологический кружок. На будущий год вы подрастете, и обещаю: будем работать вместе все лето, а пока… Каждую субботу я буду присылать за вами лошадей, поставлю для вас палатку, и в воскресенье мы — вольные люди. Воскресенье наше. В воскресенье никаких дедушек! Договорились?
Путешествие от лета к весне
Густой туман окутывал горы. Он клубился над самыми палатками. Вис на верхушках деревьев. Казалось, это пихты дымят, как фабричные трубы, и не туман, а густой серый дым стелется над нашими головами. Вторую неделю мы работали под моросящим дождем и начали забывать, как выглядит солнце.
Сегодня утром Борис вышел из Палатки и закричал на весь табор:
— Чистое небо!
Чистое небо? Наконец-то! Мы смотрели на приветливо расцветавшую над горами малиновую зарю и поздравляли друг друга.
— Вы обещали… как только разъяснит…— напомнил Виктор.
— Обещал. Собирайтесь. Сегодня я покажу вам место, где смешались все времена года — зима, весна, лето и осень.
— Идемте скорее,— торопит Борис.— Вдруг опять навалится туман. Скажите, на земле, есть полюс туманов? Пишут про Лондон. Но тут приезжал один англичанин, увидел на наших гольцах туман и сказал: ≪Это вот да!≫
Завтрак закончен. На Борисе красная клетчатая рубаха навыпуск. За спиной туго набитый рюкзак. Борис забрался на пень и. зажав под локтем геологический молоток, приложил к глазам видоискатель фотографического аппарата
Он снимает наши палатки. Они стоят в глубокой скалистой долине. За пенистой речкой высятся кирпично-красные утесы девонских песчаников Пласты лежат с небольшим наклоном и похожи на страницы огромной книги, переплетенной в зеленый бархат тайги.
На другом берегу — ослепительно белый утес. Мрамор. Его слои собраны в причудливые мелкие складки. За утесом — крутой затаеженный склон. В голубом небе черные точки. Это кружат орлы. А над орлами навис серый скалистый голец.
— Еще один снимок. Еще! — кричит Борис.— Я сниму эти высокие пихты. Они, как зеленые ракеты, нацелены в небо…
Мы карабкаемся по таежному склону. Пересекаем россыпи обомшелых камней. Забываем про цель нашего путешествия и энергично работаем молотками.
Борис щелкает фотоаппаратом. Высокие стройные пихты остались в долине. Они приземисты, коренасты. Бледно-зеленые пасмы мхов бородами свисают с коротких ветвей. И стволы искривлены. Накренились.
— На какой же мы высоте?— спрашивает Борис и срывает крупный голубой цветок. В его чашечке блестят прозрачные капли воды.
— Первая аквилегия? Водосборка? Значит, девятьсот пятьдесят метров.
Аквилегии растут высоко в горах и в наших местах не спускаются ниже девятисот пятидесяти метров над уровнем моря.
— А сколько по высотомеру?— спрашивает Ким и проверяет.— Ишь ты, точно! Ну, может, девятьсот семьдесят.
Снова подъем. Реже становится лес. Только отдельные рощи примостились среди каменных россыпей. До вершины самых высоких деревьев легко дотянуться рукой.
Еще выше. Еще. Мы стоим на большом поле зернистого снега толщиной метра два. Зима!
А вокруг радуга. У самой кромки снега ярко- желтая полоса шириной метр-полтора; за ней синяя. Это цветут фиалки, крупные, как анютины глазки. Там, где снег растаял вчера,— для земли ранняя весна, вот фиалки и зацвели.
Дальше от снега — буйное высокогорное разнотравье: целые поля голубых водосборок; кивают головками красные и желтые маки; горят оранжевые сибирские купальницы-огоньки. Они— слсвно упавшие с неба капли горячего горного солнца. Лето!
А вон, возле камней, начинают краснеть листья черники. Осень!
Ребята стоят, взявшись за руки. Анатолий на снегу. Он нарочно нахлобучил на лоб меховую шапку и надел рукавицы. Рядом, среди фиалок,— Виктор в кепке и ватной тужурке. А среди огоньков, среди лета — долговязый Ким. Он в одних трусах и делает вид, что ему очень жарко.
Борис делает снимок за снимком.
— А где же орлы?— кричит Ким.— Э, да они теперь ниже нас. Под ногами А над ними белое облачко. Точно парус. Борька, снимай!
Борису хочется снять сразу в с е— и снег, и фиалки, и кружащих под нами орлов, и белые точки палаток. Отсюда они кажутся меньше спичечных коробков. И сверкающую ленту реки. И горы, что видятся сверху волнами зеленого моря, а скалистые их вершины кажутся хлопьями серой пены на гребнях. Сколько видит глаз — море зеленой тайги. На горизонте она светлеет и еле проглядывает сквозь синюю дымку.
— А что будет, если подняться еще выше?
Вот и вершина гольца. Из долины она виделась скалистым гребнем, а оказалась обширным плоскогорьем, ровным, как степь. По краям каменистые холмы Вокруг нас — россыпи мелких камней. Мхи. Редкие кустики полярной березы. Небольшие кружевинки болот, поросших осокой. Тундра!
Борис снова снимает и спрашивает;
— Как же назвать нам сегодняшнюю экскурсию?
— Наверное, ≪Путешествие от лета к весне≫!
Загадочный кратер
Вчера Борису с друзьями казалось все совершенно бесспорным и ясным. Сегодня к вечеру из маршрутов возвращаются уставшие ребята и растерянно разводят руками:
— Ничего не поймем!
Так часто бывает. Только начал исследование, все становится ясным. Даже досадуешь: Для чего тратить время, если задача уже решена? Для чего доказывать, что ≪Волга впадает в Каспийское море≫? Но копнешь по-хорошему, возникает маленький нерешенный вопрос. За ним второй. Третий. И все рушится. Не стало ≪Каспийского моря≫, и река вроде совсем не река. Такая неясность может продолжаться дни, месяцы, годы. У слабого духом опускаются руки, и он в отчаянии бросает работу. Иногда накануне открытия.
Борис не таков. Упрямая складка взметнулась от переносимы. Он долго молча ходит возле костра. Думает. Оглядывается вокруг.
— Схожу домой, захвачу побольше продуктов и вернусь. Все равно разгадаю загадку.
— И мы тоже,— поддержали товарищи.
Вчера мы сидели возле костра, выбирали маршрут, когда прибежал Виктор. Коренастый, смуглый. Обычно его большие глаза задумчивы, а вчера горели, как угли. Он подошел к нам и огорошил вопросом:
— Возле нашего рудника известны действующие вулканы?
Борис даже свистнул.
— Хватил!
Ребята уже знали в общих , чертах геологическое строение района. Его глубокую древность. Действующие вулканы встречаются среди молодых гор, и вопрос Виктора их просто смешил.
— Тогда объясните, что это такое,— и Виктор протянул записную книжку.
Куполообразная вершина горы, похожая на огромный стог сена. Голая. Каменистая. Сбоку оспиной темнеет кратер шириной около километра. Почти отвесные скалистые стены с двумя полями снегов. На дне озеро. Над озером клубится пар.
Борис снова свистнул.
— Вулкан! Это ты где срисовал?
— Ходил за ягодами и неожиданно увидел такое. Аж в пот бросило!
Разгоралась вечерняя заря. На рисунок падали красные блики. Казалось, горы озаряются отсветами расплавленной лавы и клубы красного дыма повисли над озером…
Это было вчера. Сегодня весь день, детально, шаг за шагом, мы изучали загадочную чашу на склоне горы. И встречали только серые граниты — породу, застывшую на глубине нескольких километров. И никаких признаков лавы.
— Значит, это не вулкан? Но что же такое?— спрашивали ребята друг друга.
— Дайте, пожалуйста, карту,— просит Виктор. Он расстилает ее на плаще у костра, и головы следопытов склоняются над картой. На их лицах большое раздумье.
— Что же это такое? — шепчет Борис и показывает пальцем.— Смотрите, наш кратер уже нанесен на карту. Значит, он известен давно?
Дразнящий запах вскипевшей ухи разносится над поляной. Анатолий хочет напомнить товарищам, что солнце салится и давно пора пообедать, но машет рукой и тоже склоняется над картой.
— А это что? За горой тоже кратер?
— И не один. Вот еще четыре… двенадцать… двадцать шесть кратеров! Только в некоторых нет озер, а показаны болота.
По нашему уговору, при решении загадок я должен молчать, если даже меня и спросят. И я молчу. Борис иногда встает, подходит к берегу озера и задумчиво оглядывает озеро, скалы. Или, присев рядом со мной на корточкй, склонив голову на бок, заглядывает мне в глаза. Он говорит, что так ему легче думать. Я отставляю с огня котелок с ухой и слышу удивленные возгласы моих друзей:
— Смотрите, все кратеры цепочкой протянулись вдоль главного водораздельного хребта.
— И они только на самых высоких горах.
— И только на восточных склонах. Почему их нет на западных склонах?
На небе вспыхнули первые звезды, когда Анатолий обратил внимание еще на одну особенность удивительных кратеров.
— Да они и лежат на одной высоте. И днища у всех на глубине около тысячи метров над уровнем моря! Значит…
Анатолий любят ученые слова. Подняв палец, он говорит сейчас медленно, чеканя каждое слово, как говорит на уроках их преподаватель по физике.
— Такое постоянство свидетельствует, что образование этих… этих… Как их назвать? Ну, их образовали не внутренние силы земли, а внешние. Ветер. Вода. Изменение температуры.
— Может быть, дождичек?— подкусил Виктор.
— Не дождичек. Дождичек одинаково обмывает и восточный склон, и западный. А они только с одной стороны.
— Может быть, утреннее румяное солнышко грызет горы, словно орешек?
— Стой, ребята! — крикнул Борис.— Эти чаши навертел ветер. Откуда у нас дуют ветры? С запада. Где эти чаши? На восточном склоне. Ветры перелетают хребты, вихрят и выдувают такие… кратеры. Смеетесь? А помните, мы читали, что в Казани на башне Сумбеки за четыреста лет ветер выдул в кирпичах ниши больше, чем яблоко. И в Среднеазиатских республиках ветер перепиливает телеграфную проволоку за десять-двенадцать лет.
— Яблоко! А тут — километр в поперечнике. Сравнил! А почему они встречаются только на определенной высоте? И какой тебе ветер? Сейчас уже осень, а на стенках еще поля снега. Как же ветер под снегом-то выдувает? А?
Снеговые поля спускались к самой воде и даже уходили под воду. В это время на озере зашумело. Высокий вал взметнулся под тем берегом, и на воде закачался небольшой, оторванный от снежного поля белый ледяной островок.
— Маленький айсберг! Как лебедь! Так это ледник? Маленький ледник! — хором закричали ребята.— Он и выпахивает стены этой чаши. Все ясно.— И повернулись ко мне.
— Не во всех чашах есть даже маленькие ледники,
— И все равно Их делает снег. Честное слово! — заспорил Борис.— Ветер за зиму надувает на восточные склоны уйму снега. Образует толстенные надувы. Где снега нет, там растет трава. Дерн предохраняет камни от разрушения. А где снег, там травы нет. Камни снаружи. Они разрушаются быстрее. Под снегом образуется ниша. Она все время увеличивается. Как называются эти огромные ниши?
Даю адрес
Мы стоим с Борисом на вершине горы Ханым, одной из самых высоких вершин этой горной страны. Стоим, повернувшись лицом на запад. Под нами бесконечные хребты, узкие скалистые долины, тайга. За спиной тоже горы. Страна ветров и туманов.
— А что там, на западе?— спрашивает Борис.
— Ты читал мои очерки о стране снегов и буйных трав? Она лежит под твоими ногами. Да, да. Сделай сотню шагов на запад — и ты в стране снегов. Сделай сотню шагов обратно — и ты в стране ураганных ветров. Помнишь, я писал про ветры, что несут с Атлантики влагу, проносятся над Барабинской степью, Кузбассом, но, уперевшись в склоны Кузнецкого Ала-Тау, сбрасывают влагу на западных склонах. Помнишь?
Над горами воздух ≪высох≫, а главное, охладился. Он стремится вниз. На западном склоне тишина, снегопад. Перевалив через главный хребет, воздух ревушими ураганами течет по узким долинам восточного склона. Эти две, таких непохожих страны лежат рядом. Это два склонаь одного и того же хребта Кузнецкого Ала-Тау.
Видишь дымки за горами? Это все рудники. Возьми бинокль, и ты увидишь шагающие через горы линии электропередач Они связали в единую цепь электростанции Кузбасса и гиганты Енисея и Ангары.
