Румянощекий, морозный день. Солнце распалось на бесчисленное множество пламенеющих осколков. Весело подмигивали они с вершин и скатов гигантских шахтных терриконов, с невысоких холмов и крыш одноэтажной окраины поселка, игриво блестели в замороженных окнах и зеркалах катков, отражались задорными огоньками в глазах ребят, наслаждающихся погожим раздольем.
Разноликая бойкая детвора штурмовала ледяные горки, заснеженные склоны впадин над шахтными выработками. Оседлав санки и фанерки, щурясь от яркого потока луней, малыши с победными криками неслись вниз, перевертывались, кувыркались в сугробах, устраивали «Малу кучу».
Старшеклассники, те мчались на лыжах к лесу, который, по убеждению мальчишек, тянется от поселка Буланаш за тысячу километров, до самой что ни есть далекой тундры. Они размахивали руками, как крыльями, шли наперегонки, и яркие лучи тоже казались им лыжней— ничего не стоит полететь по ней в искрометную высь.
А под слепящим снежным покровом, под лучами лыжни и звонкопевучим льдом, на глубине в триста и больше метров отцы и братья этих ребят продолжали добывать из вечной темноты недр еще одно солнце. В шахтерских робах и касках, чернорукие и чернолицые, они вгрызались подземными комбайнами и врубовыми машинами в пласты, высекали из них уголь, дающий тепло и свет.
В этот обычный зимний день тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года на одной из шахт поселка произошло необычное испытание.
В двадцать шестой лаве шахты «Буланаш-4» готовились обрушить отработанный участок. Скрипели железные ребра транспортера — уходящие забойщики передвигали его к новому фронту работ. Густела угольная пыль, застилая серым туманом и без того скупой свет аккумуляторных головок на фибровых касках посадчиков и взрывников. Одиннадцать человек остались на участке. Они теперь хозяева — другим шахтерам запрещено оставаться здесь перед обрушением.
Но что это за хлопоты у груди забоя? Кто вздумал в такие минуты лечь под низко нависающей кровлей и бурить в ней шпур?
Крупный, с налитой шеей взрывник, из-под каски которого вылез на лоб рыжий чуб, подполз с бригадиром ближе к забою, с удивлением посмотрел на незнакомую спину человека, вставляющего в шпур кровли алюминиевую трубку.
— Зачем этот гость к нам забрался? — недовольно спросил рыжий у старого бригадира посадчиков.— Обрушим без новшеств…
— Своих не узнаешь!— с легким укором заметил бригадир.— Это же Саша Сысолятин. И не обрушение готовит— индикатор движения кровли испытать хочет. Видишь, устанавливает измеритель.
— А, наш Левша! Что же неурочный час выбрал?
Старик бригадир больше не слушал взрывника. Подался от него к груди забоя, пригнулся к распластанному Сысолятину, увидел на измерителе неподвижную стрелку.
— Жаль твоего времени.— Луч шахтерской лампы скользнул со шкалы измерителя на худощавое, с плотно сжатыми губами молодое лицо.— Никакой прибор не увидит, что деется в толще пород: стынет твоя стрелка!
Сысолятин не ответил. Постучал длинным пальцем по трубке индикатора и полукружью измерителя, как бы упрашивая их доказать шахтеру, что не впустую его идея, что не только на поверхности, в лаборатории, но и здесь, в недрах земли, прибор будет реагировать на звуковые колебания. И не на внешние, какими насыщена механизированная шахта, а на те глубинные, которые появляются в породе при ее смещениях.
Опасны, нередко гибельны для человека землетрясения. Но даже слабые, в два-три балла, они ощущаются чуткими домашними животными и людьми, особенно в верхних этажах зданий. Почувствовав незначительные толчки, люди покидают дома, тесные улицы, чтобы при повторных и более сильных толчках и сотрясениях не оказаться под падающими потолками и стенами.
Коварней ведет себя миллионнотонная шапка пород, висящая над головами шахтеров. Ее движения неощутимы. Ни глазом, ни слухом не уловить, не обнаружить грозные атаки кровли.
Проходят угледобытчики лаву, крепят ее основательно, соблюдая все правила безопасности, но кровля нередко глумится над людьми и их правилами: разгуляется, надавит на лаву, да так, что и охнуть не успеешь, как крепчайшие кругляши-стойки превращаются в блины.
На той же четвертой шахте Буланаша такое было.
Вышли после ночной работы из лавы проходчики, встретились в штреке со сменщиками, остановились на минуту.
— Как работалось?
— Нормально. Лава в полном порядке.
— Поспешайте, наверху горячий душ и вкусный завтрак.
— А вы знай руби уголек! — напутствовали шахтеры друг друга.
Едва разминулись метров на восемь, как раздались в штреке голоса:
— Дьявольщина!
— Куда девался вход в лаву?..
Уходящие обернулись, расхохотались:
— Умора! Вы же у самого входа.
— Впервые в шахте, что ли?..
Вернулись на то место, откуда только что вышли, и глазам не поверили: в какие-то секунды из той минуты, когда две бригады обменивались несколькими словами, лава тихо, как кошка, села, завалив вход.
Так иной раз бывает в шахте.
Саша Сысолятин на себе испытал проделки кровли.
Был он еще юнцом, только начинал работать, когда кровля сыграла с ним и. тремя опытными забойщиками презлую шутку.
Шли к забою, кругом ни малейшего признака угрозы, как вдруг позади них, на широком участке штрека, рухнула толща породы. Четверо оказались отрезанными от товарищей, от выхода к стволу, к подъемной клети. К счастью, это произошло в штреке, куда поступал чистый воздух.
Трое суток шахтеры сидели в заточении, без пищи, без воды. На четвертые к ним пробились — горноспасателям пришлось идти на помощь далеко в обход.
Спросили как-то у Сысолятина, когда у него явилась мысль создать индикатор поведения шахтной кровли. Пожал плечами: когда?.. После каждого случая внезапного обрушения он задумывался: нельзя ли угадывать состояние породного массива, нельзя ли сделать прибор, способный «увидеть», предупредить начало опасного передвижения кровли, которое возникает далеко от лав, где-то близко к поверхности, и неслышной волной катится к людям, в шахту.
Сложная проблема. Она ставила его в тупик. Ведь аппарат будет воспринимать все шумы, которыми насыщена современная шахта. Каким образом сделать прибор наиболее чувствительным к звуковым волнам, возникающим в высокой глубине кровли? Как его заставить оповещать об опасности лишь в редких, предаварийных случаях? Какие датчики могут надежно обеспечивать быстроту и точность информации? Как сделать прибор миниатюрным, взрывобезопасным?
Перед молодым конструктором вставали и эти не поставленные до него в условиях шахт технические задачи, да к ним еще прибавились неразгаданные тайны человеческой психики — того неосознанного, необъяснимого чувства, которое иной раз делает опытных шахтеров провидцами.
Подходит старый горняк к бригаде, взглянет на кровлю, на крепление, на людей, скажет: «Работайте! Все нормально!» Но прошла минута, все внешне остается в прежнем состоянии, а тот же человек почему-то приказывает: «Уходите, сейчас рухнет!» Как он чувствует? Что ему помогло предупредить угрозу? Этого горняк сам не знает. Интуиция? Опыт? Но чаще ведь бывает, что тот же многоопытный шахтер при тех же обстоятельствах не видит и не слышит, где, когда и чем угрожает кровля.
Долго искал. Много раз ошибался Сысолятин. Приходилось отбрасывать негодные для подобного прибора датчики и миниатюрные узлы, на создание которых уходили недели и месяцы. Когда становилось невмоготу, Сысолятин вспоминал Ивана Петровича Павлова. Великий физиолог ценил неудачный опыт наравне с успешным и говорил: где кончается неудачный опыт, там нередко начинается открытие…
Наконец индикатор был смонтирован. В лабораторных условиях опытный экземпляр вел себя как нельзя лучше. Какими только предметами ни гремел, ни шумел над ним Сысолятин, а тот даже не поводил стрельчатым усом измерителя. Но стоит слегка поцарапать скребком пол, на котором лежал в алюминиевом кожушке индикатор, как забегает, разволнуется стрелка измерителя, сигналя о приближении врага. Почему же здесь, в забое, стрелка торчит посредине, не подаваясь ни на одно деление шкалы ни вправо, ни влево? Колебания в почве всегда имеются, чаще всего они слабые, не угрожающие шахте, людям, но сигналы о них должны восприниматься, иначе прибор не уловит и тех далеких и сильных звуковых волн, которые способны предупредить о катастрофическом движении почвы.
Сысолятин вынул из пробуренного гнезда трубку, а из нее датчик, стал проверять: не разболтались ли узлы, не отпаялись ли провода. Датчик лежал на черной ладони светлым металлическим пятнышком, и конструктор ощущал его, как ощущают ласковое прикосновение дружеской руки.
У груди забоя появился Красников, напористый помощник начальника участка, ревностный сторонник идеи конструктора.
— Жалко, Александр Матвеевич, что ты не успел. Придется на другом участке— сейчас начнем здесь обрушение.
— Не спеши, Иван Леонович.— Сысолятин водворил датчик в трубку, а трубку снова вставил в пробуренное в кровле гнездо.— Здесь надо, и сейчас. Нельзя откладывать!
Момент перед обрушением Сысолятин выбрал не случайно. Время выбивки первых стоек— наиболее подходящее для испытания прибора: кровля в этот момент чаще провоцирует шахтеров. Они готовят посадку с расчетом безопасности еще на семь, пять или четыре минуты, а кровля хитрит, обгоняет, обрушивается раньше, если где-то в ее далекой глубине уже шло скрытое движение. Где же, как не на участке обрушения, и когда, как не сейчас, испытать годность, чуткость, восприимчивость индикатора?
Сысолятин напряженно смотрел на измеритель. Как только индикатор был водворен на прежнее место в кровле, стрелка заколебалась, задрожала на средних делениях.
— Иван Леонович! Действует! Тронулся! — обрадовался конструктор и предупредил: — Скажите всем: покинуть лаву!
Для Сысолятина это были самые волнующие, самые захватывающие и опасные минуты. Люди не могут больше оставаться здесь. Он один имеет право, он один обязан досмотреть до конца — наберет ли стрелка крутизну приближающейся катастрофы или потухнет, а может останется на этой тревожной, но еще очень неопределенной точке.
Старый бригадир, который все еще не отходил от Сысолятина, с лукавой ухмылкой окинув взглядом дрожащую стрелку и конструктора, сказал медленно:
— У страха завсегда глаза на лоб лезут— знаем, когда сидеть, когда бежать.
Взгляд Сысолятина скрестился со взглядом Красникова: «А ты, начальник, почему не приказываешь бригадиру и рабочим? Сомневаешься в индикаторе?..»
Вслух произнести это воздержался: не ложную ли, в самом деле, поднимаю тревогу? Стрелка покачивается слегка, не удаляясь от середины полукруга, похоже чуть притухла даже…
И вдруг стрелку бросило вправо, в крайний угол. Она угрожающе запульсировала, не возвращаясь к центру.
Кровь ударила в лицо. Сысолятин крикнул на всю лаву:
— Тикай, братцы, пока целы!!..
— А прибор-то?! — схватился Красников за чуть выглядывающий из кровли конец индикаторной трубки.
— Черт с ним! Десяток сделаю. Беги!
Меньше полминуты понадобилось взрывникам и посадчикам, чтобы выскочить из лавы в штрек.
Бригадир показался последним. Он был хмур и зол оттого, что и людей не остановил, и сам, как мальчишка-новичок, побежал за Сысолятиным. Прислушался несколько секунд к тишине, досадливо сплюнул.
— Твой прибор—паникер. Сам сдрейфил и нас…
Голос бригадира заглушил внезапный гром. Воздушная волна вынесла в штрек жаркий вихрь. Кровля в лаве осела по грудь забоя.
Тревога подкрадывалась к Ивану Павловичу Ковыршину. Зимой случались иногда порывы телефонной связи с какой-нибудь шахтой, но тут телефонистка коммутатора настойчиво расспрашивала, кто звонит на четвертую, а услышав, что это начальник лаборатории Ковыршин, не сумела скрыть взволнованности.
— Никто почему-то не отвечает, Иван Павлович.
Подозрение усиливалось. В бытность начальником четвертой шахты Ковыршин и его подчиненные из шахтоуправления не раз бросали кабинеты, если случалось что-либо серьезное в забоях. «Надо было пойти на испытания вместе с Сысолятиным. Парень отчаянный, может забыть о себе, может не посчитаться с собой…»
Каждый из тридцати работников лаборатории автоматики чем-то особенным дорог инженеру Ковыршину. С шахтными слесарями-рационализаторами Хорьковым и Шаповаловым он шесть лет назад создал первую на Урале и, пожалуй в Советском Союзе, лабораторию рабочего-новатора. Хорьков и Шаповалов были инициаторами, ядром, вокруг которого спаялся коллектив. Сысолятин пришел на год позже. Но без него Ковыршин не мыслит теперь работу. Молодой конструктор принес свой редкий талант, помог создать десятки уникальных электронных и автоматических устройств, помог внедрить их в производство. А теплота душевная!.. Лишь человеку, которому сердечно близок шахтер, его жизнь, его труд,— лишь такому человеку могла прийти в голову идея индикатора подвижки кровли…
Мысль об индикаторе распалила прежние опасения.
Ковыршин выскочил в коридор. За дверьми он налетел на юношу в рабочей спецовке.
— Я возьму твой мотороллер, Виктор!
— Что произошло, Иван Павлович? На вас лица нет,— забеспокоился парень.
— Четвертая не отвечает… Надо ехать. Там Саша!..
— Я мигом, я сам! — с лету понял парень, накинул на себя полушубок, шапку и выбежал на мороз.
Минуты не прошло, как мотороллер рванул к четвертой шахте. Ближние терриконики уже скрыли за собой солнце. Крепчал мороз, и ветер искусал щеки Виктора, мчавшегося на полном газу, чтобы скорее узнать, что произошло с Сысолятиным.
Память воскресила первые встречи с ним, когда он, Виктор, отслужил в армии, прибыл в лабораторию. Слесарное и радиодело он знал и раньше, но там никогда не сталкивался со схемами, какие делают новаторы лаборатории автоматики. А реле и датчики ко всем этим сложнейшим, умным схемам! Разве кто их сделает такими миниатюрными и чувствительными, кроме Сысолятина?.. Не раз Виктор замирал у стола молодого конструктора, а тот по-рабочему просто делился знаниями, опытом, приглашал подходить почаще:
— Тоже будешь делать такие датчики— не боги горшки лепят…
Мотороллер влетел на шахтный двор, крутанул к двухэтажному каменному зданию, да так, что Виктор едва успел затормозить перед гудящей толпой горняков.
В середине толпы он увидел Сысолятина и бригадира посадчиков. Седой человек, проработавший в шахтах больше лет, чем прожил их на свете Сысолятин, потряхивал его за плечи и приговаривал:
— В газетах читал о твоих штуках на выставке. Думал: зачем Москва третий год безделушки смотрит?! Не пустым ли делом твои руки заняты?.. Теперь вижу: плотный ты человек, Саша, вон какую ценность горнякам сработал!
Прищурился на смущенного Сысолятина, добавил с доброй лукавинкой:
— Крохотки твои, знать, великому делу подмога. Уж извини старика, что в забое обидел…
Рядом с Виктором стоял рыжий взрывник, который был с Сысолятиным в лаве, и пришедшая на смену краснощекая маленькая невеста взрывника. Она не слушала, что говорил старик, поднималась на цыпочки, шептала жениху что-то свое и тихо смеялась. А тому было трудно скрыть, что он счастлив смотреть на нее, ощущать ее теплоту, улыбка рвалась из его глаз, но он ее сдерживал. Наконец кивнул на вышедшего из толпы Сысолятина, сказал девушке:
— Скажи спасибо Левше… Кабы не он — не смеялась бы ты сегодня.
