День первый, 26 января 1928 года
Казанский поезд, пробившись сквозь крутую коловерть разгулявшейся метели, прогромыхал на стрелках и остановился возле Свердловского вокзала. На зябкий перрон высыпали пассажиры. Их было немало,— с чемоданчиками, с деревенскими сундучками, а то и просто с тощими заплечными мешками… Почитай, пол-России устремилось тогда в эти края — на Восток, на Урал, где набирало разгон строительство социализма.
Чем он отличался от других, этот приезжий? Трудно сказать.. Ростом? А мало ли таких же высоких да крепких людей было среди новоселов. Открытым и твердым взглядом? Уверенной походкой? Ну, к тому времени вся Россия научилась держаться уверенно, по-хозяйски — Советской власти шел одиннадцатый год.
Нет, приезжий был таким же, как и все, кто прибыл в этот уральский город. Только, может, повнимательнее других присматривался он ко всему, что делалось здесь; к ломке и созиданию, к отмиранию и рождению, к поступкам людей и их настроениям.
На площади перед вокзалом он взял извозчика:
—В гостиницу ≪Эрмитаж≫.
Был мороз, и дул обжигающий ветер. Но приезжий не прятал лица, а все смотрел перед собой, смотрел внимательно, в упор.
В гостинице его уже ждал тихий, застенчивый Павел Ильич Лавут — администратор поездки.
— Мы вас заждались, Владимир Владимирович,— сказал он с улыбкой. — А дел у вас будет немало. Вот, посмотрите…
В правом углу сложенной вдвое газеты была напечатана статья с портретом. ≪Приезд… на Урал — бесспорно, глубоко положительное явление , становящееся особенно ценным в свете общего,наблюдающегося сейчас оживления литературной жизни…≫ — И последняя фраза , выделенная особо: — ≪Но ≪Деловой клуб ≫ далеко не единственный клуб на Урале. Есть у нас и ≪Дома Октябрьской революции≫!≫
— Намек понятен, дескать, выступать в клубе инженерно-технических работников — одно, а в рабочем клубе…
— Усваиваю! — прервал его с улыбкой приезжий. И потом, уже серьезно, добавил:— Будет так, как надо. С рабочим человеком искать общий язык мне нечего. У нас язык давно уже общий.
В регистратуре гостиницы приезжий представился просто:
— Маяковский. Поэт. К вам в город на несколько дней на работу.
И работа началась в этот же день. Афиши, расклеенные по городу, извещали, что в четверг, 26 января, в Деловом клубе, состоится выступление поэта Владимира Маяковского…
Владимир Владимирович вышел на сцену в точно обозначенное время, подтянутый, собранный, строгий. С минуту постоял, чуть откинувшись назад, пристально вглядываясь в зал. А когда\ улегся шум, шагнув вперед, сказал приглушенным голосом:
— Рим-Ромы выступают с эстрады, певцы- куплетисты и музыканты имеют аудиторию, а поэты — нет.
Зал загудел: кому-то уже не понравились эти первые слова. Но Маяковский, чуть повысив голос, продолжал говорить о новых задачах поэзии. Возбужденный зал все явственнее расслаивался на сочувствующих и протестующих. Словно радуясь этому, поэт, рубя рукой воздух, бросал страстные, пламенные лозунги:
— Поэты — на эстраду! Искусство — в массы!
Зал был наэлектризован до предела.
— ≪Хорошо!≫ — поэма о резолюции, — спокойно объявил Маяковский. — Это — моя резолюция.
И начал читать. Зал опять словно замер. Чем дальше продолжалось чтение, тем все более чуткой становилась тишина. Но теперь чувствовались уже не возбужденность, не нервозность, а энтузиазм.
И сочувствующие, и протестующие были властно захвачены могучей силой. И те и другие не жал ели ладош. Овации сотрясали стены. Усталый, но довольный ушел Маяковский со сцены. А люди продолжали аплодировать.
За кулисы пришли несколько актеров, певцов, журналистов, а с ними вместе первый председатель исполкома Свердловского Совета Анатолий Иванович Парамонов. Познакомились. Маяковский отмахивался от комплиментов, с интересом выспрашивал о культурной жизни города.
Договорились все вместе поужинать. Ужин получился по-настоящему товарищеским. Шутили, смеялись, зазывали Маяковского в гости. Он ссылался на занятость. К столу вместе с Лемешевым, певшим тогда в Свердловском оперном театре, подошла молоденькая балерина.
— Ах, Владимир Владимирович! — защебетала она. — Я так давно мечтала с вами познакомиться.
— Вот как?
— Честное пионерское! И вот наконец я вас встретила. Поэтому вы, конечно, будете так добры и дадите мне автограф!
Она протянула коробку из-под папирос. Маяковский усмехнулся, но достал огромную самописку и, раскрыв коробку, что-то написал.
Видя, что знаменитый поэт неуязвим для чар, балерина удалилась. А Маяковский повернулся к Парамонову:
— Интересуетесь, что я там изобразил? — И весело рассмеялся: — ≪Петров≫.
— Почему?
—А чтобы не носилась с моим именем, как с писаной торбой. Думаете, ее интересуют стихи? Нет! Будет везде тыкаться и стрекотать: ≪Я лично знакома с Маяковским! Мне Маяковский дал автограф!≫
Засиделись долго. Маяковский узнал, что рядом биллиардная. Захотел сыграть партию. Попросил Парамонова проводить. Было уже поздно, и г рать пришлось с маркером. Маяковский играл красиво, с большим мастерством. Когда Парамонов заметил это, Владимир Владимирович весело улыбнулся и продекламировал:
—Скажем,
мне — бильярд
— отращиваю глаз!
И тут Парамонов признался, что не понимает у Маяковского некоторых стихов: начнешь читать— язык заплетается.
— Что ж, — спокойно ответил поэт, — это понятно: мы привыкли к Пушкину, он делал в литературе погоду. Теперь надо ломать привычку. Парамонов, страстный охотник, рассказал поэту о своей удаче: на днях он убил медведя. Завтра жена состряпает пирожки из медвежатины.
— Из медвежатины? -— Маяковский даже отложил кий. — Вот уж чего никогда не едал.
— Теперь такая возможность есть. Заходите завтра.
— Пожалуй. Даже обязательно! Мне еще надо вас кое о чем выспросить.
День второй, 27 января 1928 года
Проснулся чуть свет, но спать уж не хотелось.
Настроение было отличное. Правда , больше чем обычно беспокоило горло, но он к этому уже привык. Но не делать же из этого мировую проблему, черт возьми!
Маяковский вспомнил, как прошел пешком от Делового клуба до гостиницы. На улицах горели костры. Их багровое пламя освещало обветренные жесткие лица рабочих, рывших траншеи. Строительство не прекращалось и ночью. Город рос па глазах. Новые дома появляются всюду. Говорят, собираются заселять дома Горсовета, кажется на улице Ленина или на Пушкинской. Надо обязательно туда заглянуть. И вообще надо осмотреть город. Надо обязательно написать о Свердловске. Стоит.
Он встал, побрился, сел поработать. Пришел Павел Ильич Лавут.
— Ну, здравствуйте, мой продюсер! Каковы наши дела?
— Тридцатого, Владимир Владимирович, надо выезжать в Пермь.
— Так быстро? А я-то собирался побывать еще у металлургов Верх-Исетского завода.
До обеда поэт работал, потом вышел на улицу, Повсюду громоздились леса строек. Маяковский останавливался, за говаривал с рабочими и снова шел, шел, пристально вглядываясь во все, что происходило вокруг.
В четыре, как и договорились, на улице Вайнера, возле редакции газеты ≪Уральский рабочий≫
Маяковского ожидал провожатый — молодой журналист «знаток» города.
— Значит, новый дом, Владимир Владимирович, к металлургам в гости? — спросит он.
— Только безо всяких извозчиков Да тут и недалеко.
…Они пробыли у металлургов около часу. Маяковский вышел взволнованным.
— Будто у социализма и гостях побывали!
Это достойно самых лучших поэм. Передайте товарищам,— сказал он своему спутнику, — что социальный заказ выполню. Стихи занесу завтра, и непременно что-то будет свердловское. Ну, а я из гостей в гости. На медвежатину!
Парамоновы уже поджидали поэта. На кухне приятно щекотал ноздри аппетитный чадок: на сковородке шипели и румянились пирожки из медвежатины. Анатолий Иванович и его жена встретили знаменитого гостя со всем уральским хлебосольством.
≪Пир≫ получился на славу. Маяковскому очень понравились пирожки —сочные, нежные. Он никак не мог поверить, что они из медвежатины. Разговор, естественно, шел о Свердловске, о свердловчанах —этим Маяковский интересовался больше всего.
—Город, город, что он представляет сейчас, чем был, чем будет?
— Да пока город еще ничего особенного не представляет. То, что у нас есть, — это вчера,— отвечал Анатолий Иванович. — А главное у город а — это завтра . Сбросили с пьедестала на плотине памятник коронованной Екатерине I и принялись за строительство.
Маяковский выспрашивал о революционной истории города, о планах; зная, что последний российский самодержец нашел свой бесславный конец в Свердловске, попросил рассказать об этом подробнее.
— Да ведь меня в то время и в городе не было ,— ответил Парамонов. — Воевал. Правда, мой друг рассказывал, даже показывал место, где сожгли останки ≪его величества≫. Я еще для памяти сделал зарубки на березах.
— Хорошо бы побывать, посмотреть.
— Что вы, Владимир Владимирович! Это далеко, да и зима сейчас.
— Нет, все-таки хотелось бы. Может, съездим?
…В гостиницу Маяковский вернулся поздно. Пора было уже спать: завтра предстоял трудный день. Но как совладаешь с впечатлениями минувшего дня? Стихи о Свердловске вырисовывались теперь совершенно отчетливо. И не думал даже Парамонов, какую неоценимую помощь окажет он своим рассказом поэту! Еще за столом прямо в строку легли его слова:
У этого города
нету сегодня,
а только завтра
и вчера.
Пригодилось все — и хождение по улицам, я разговоры с рабочими, и посещение театра. Теперь поэт был знаком с людьми, чьи руки рождали этот городище ≪из воли, Урала, труда и энергии≫.
День третий, 2S января 1928 года
Вставать снова пришлось рано. Правда, на этот раз разбудил Парамонов. Он вошел в комнату, раскрасневшийся с мороза, в тяжелой дохе. Маяковский быстро поднялся и почти мигом был готов.
На улице лежал иней. Провода закуржавели и провисали под тяжестью игольчатой бахромы. Лошади бежали споро. Вот и город уже далеко позади. Вдоль дороги — могучие сосны под высоким снежным малахаем, чем-то напоминавшим шапки древнерусских бояр.
— Ну, а теперь придется пешком, — сказал Парамонов.
Дорогу пересекали какие-то следы. Они уходили как раз в ту сторону, где по расчетам Анатолия Ивановича находилось кострище. Взмахи были большими. ≪Волки, — определил Парамонов .— Видно, гнались за кем-то≫.
Пошли по следу. Владимир Владимирович с улыбкой смотрел, как его проводник, забавно взмахивал руками и, глубоко проваливаясь в своей тяжелой дохе даже на тропе, приглядывался к березам.
— Зарубки?
— Да , ищу…
Сделали несколько кругов.
— Кто его знает, толи здесь, толп в другом месте…
Маяковский иронически огляделся:
— А немного осталось от его императорского величества.
Обратно ехали молча. Маяковский был погружен в размышления, и Анатолий Иванович не хотел нарушать их.
В пять часов вечера поэта уже ждали рабкоры и молодые литераторы из группы ≪На смену!≫ Но еще до этой встречи он успел побывать в редакции ≪Уральского рабочего≫ и передать два стихотворения: ≪Три тысячи и три сестры≫ и родившееся только вчера ≪Екатеринбург — Свердловск≫.
Рабкорам и членам литературного кружка при комсомольской газете ≪На смену!≫ ждать пришлось недолго. Маяковский вошел в переполненный зал, на ходу развязывая шарф, — высокий, строгий, собранный, даже чуть суровый. Ведь предстоял разговор с литературе. Снова борьба, в которой надо отстаивать свои, партийные позиции. Вот почему почти с первых же слов:
— Я считаю за честь для себя, если мои стихи совпадают с партийными директивами…
И он говорит о месте поэта в рабочем строю, обрушивается на ≪гитарную≫ лирику. Достается и критике, особенно ее рапповскому крылу.
— Есть такой журналишко, ≪На литературном посту≫ называется. Работаешь, а он тебе на ухо бубнит: ≪Нет, не так! Нет, не так!≫ — ≪А как?≫ — ≪А я и сам не знаю…≫
Конечно, и здесь не обходится без выкрика:
— Ваши стихи непонятны для масс!
Поэт плотно сжимает губы, над переносицей появляется жесткая складка:
— Кто это говорит?.. Вы?.. Кем вы работаете?.. Библиотекарем?!
И уже трудно сдержать раздражение!
— Вы должны пропагандировать мою поэзию, а кто вы?.. Книжный регистратор!.. Я массам понятен. На Путиловском однажды читал стихи… перед рабочими. Кончил — спрашиваю: ≪Кто не понял? Поднимите руки!≫ Из пятисот человек поднял только один. Оказался тоже библиотекарем. Как всегда, много вопросов, самых разнообразных. Щелкает затвор фотоаппарата. Фотокорреспондент ≪Уральского рабочего≫ Л. Сурин запечатлел на пластинке Маяковского. Поэт стоит возле стола. Правая рука его на графине —пятерня стиснула пробку…
…Еще днем по Горному институту разнеслась весть: сегодня перед будущими горняками выступит Маяковский! Аудитории бурлили. Задолго до урочного часа актовый зал был заполнен до отказа. Кое-кто пристроился на подоконниках. Заполнены проходы, забаррикадированы двери. Пели комсомольские песни, шутили, смеялись и спорили. Конечно, о поэзии, о Маяковском. А он уж е шел по коридору —в черной шапке, с массивной тростью, висящей на руке. Подошел к одной двери актового —куда там, не протиснешься! Попытал счастья у другой —тоже баррикады.
— Да пустите же, ребята! Я —Маяковский. А не пропустите —и вечер не состоится, — шутит он.
Быстро раздевшись, выходит на сцену. Твердым взглядом обводит аудиторию: кто здесь — друзья или противники? Друзья! Улыбка делает лицо ясным, даже юношеским:
— Читаю поэму ≪Хорошо!≫
День был нелегкий. Маяковский устал. В перерыве он курит папиросу за папиросой.
А на столе уже —груда записок. Отвечает. Серьезно или с юмором, или с сарказмом,—в зависимости от характер а вопроса. Зал живо реагирует на каждое слово.
Вечер затянулся. Но куча записок почти не убывает… Маяковский рассовывает их по карманам:
— На эти ответить сейчас не могу. Надо обстоятельно подумать. Приходите за ответом через сто лет…
Сошел со сцены. Его окружили плотным кольцом. Завязалась самая оживленная, по-настоящему дружеская беседа. Кто-то протянул поэту для отзыва свои стихи.
— Прочитаю, непременно прочитаю. Приходите в гостиницу завтра , поговорим.
Сопровождал поэта Иван Федорович Егармин, пока еще просто Ваня, молодой газетчик.
Шли по улице Вайнера. Пробираясь через ухабы и рвы, добродушно чертыхаясь, Владимир Владимирович весело говорил:
— Черт знает, что делается! Все улицы изрыты, не город — строительная площадка…
А ротационные машины в эго время уж е ≪крутили тираж≫ завтрашнего номера ≪Уральского рабочего ≫, где были помещены стихи об этой самой ≪строительной площадке≫ — ≪новом городе: работнике и воине≫…
На исходе третьих суток пребывания в Свердловске Маяковский написал своего ≪Козырева≫. Вернувшись 5 февраля в Москву, он передал стихотворение в ≪Правду≫.
День четвертый, 29 января 1928 года
Утро прошло в обычных хлопотах. Работал , разговаривал с самыми разнообразными посетителями. Почти силой пришлось выпроводить двух не в меру экспансивных девиц, любительниц писательских автографов. Читал газеты, снова восхищался большими делами, разворачивающимися в столице Урала.
Потом опять выступление в Деловом клубе, четвертое по счету за время пребывания в Свердловске.
Аудитория отличная: рабочие, комсомольский актив, представители заводских культкомиссий. Долго не отпускали, требовали стихов и снова стихов. Реакция была самая непосредственная, острая.
Вечером в том же Деловом клубе доклад ≪Даешь изящную жизнь≫.
К этому выступлению он всегда относился с особой серьезностью. Ведь в нем давался открытый бой мещанству, решившему во что бы то ни стало опутать своими ядовитыми силками молодежь — будущее молодой страны Советов.
Расклеенные по городу афиши и объявления гласили:
Разговор-доклад ≪ДАЕШЬ ИЗЯЩНУЮ ЖИЗНЬ≫
1. ТЕМЫ.
Черемухи и луны со всех сторон
Нездешний гость с гармошкою
Страусы в клетках
Эпоха фрака
Брюки дудочкой
Упраздненные пуговицы
Петушим-гребешки, теремочки
Пролетарий сам знает, что ему изящно и что красиво
2. НОВЫЕ СТИХИ:
Письмо к любимой Молчанова
Рак и пиво завода имени…
Даже мерин сивый…
Письмо Горькому
Мусье Гога
Слух идет бессмыслен и гадок
Мишка, как тебе нравится эта рифмишка?
Разговор с Венерой Милосской о Вячеславе Полонском
3. ОТВЕТЫ НА ЗАПИСКИ
Да, он очень волновался. Именно из-за этого волнения он казался несколько самоуверенным, даже грубоватым. Впрочем, такое мнение складывалось далеко не у всех. Большая часть аудитории переживала каждое его слово, как собственное откровение
— Что это за лозунг ≪Даешь изящную жизнь≫? — спросил Маяковский у зала, взмахнув рукою, словно разрубая пространство, сам же ответил на вопрос: — Его нужно понимать как отрицание изящной жизни, санкционированной буржуазным классом.
И добавил:
— Одним из пунктов лефовской программы является борьба с бытом, созданным эстетами наших дней.
Его голос звучал твердо:
— Перед лицом всего мира мы строим новое социалистическое государство, мы должны создать и новый быт без унизительного подражания за граничным образцам…
И здесь, в самом патетическом месте своего доклада, он улыбнулся, улыбнулся потому, что увидел в первом ряду мальчишку в брючках-дудочках и уцепившуюся за него очень юную испуганную партнершу.
Однако, надо продолжать доклад, и поэт едко высмеивает ≪канареечный≫ быт. Сняв пиджак, засучив рукава рубашки, он читает стихи:
Слава, слава героям!!!
Впрочем,
им довольно воздали дани,
теперь
поговорим
о дряни.
И он клеймит ≪дрянь≫, говорит, что заграничная ≪мода≫ проникает уродливыми потоками в советский быт и кое-где успевает подмочить крепкие устои нашей молодежи. С этим надо бороться решительно и беспощадно. Если мы объявляем классовую войну мировой буржуазии, если ее миру мы противопоставляем свой, то эту враждебность нужно сохранить до конца, во всем, сверху донизу. То, что проникает в наш быт из-за границы, заключает в себе микробы разложения. Товар, проникающий контрабандой из-за рубежа и уродливо воспринимаемый нами, подтачивает твердые устои нашего быта, вызывает нотки общественной пассивности.
День пятый, 30 января 1928 года
Снова тот же вокзальный перрон… Погода выдалась отличная. Небольшой, но ядреный морозец, над самой головой ослепительный диск солнца. Поезд уходил в Пермь. Около вагона собралось несколько новых знакомых. Пришел проводить поэта и Парамонов.
Последние рукопожатия, добрые напутствия. Маяковский вырвал из записной книжки листок и протянул его Анатолию Ивановичу.
— Ведь вам приходится бывать в Москве.
Здесь два адреса и два телефона. Первый, в Гендриковом переулке, — на всякий случай. Главное — это Лубянка . Там, в двенадцатой квартире третьего дома, — мой рабочий кабинет. И телефон ≪4-48-22≫ знают только мои друзья. Приедете — заходите, звоните. Буду вам рад!
Это было 30 января.
Не знал Анатолий Иванович, что больше им не суждено будет встретиться. Судьба занесет его в Москву только в печальном апреле тридцатого года, и он опоздает. Телефоны так и останутся на листе из записной книжки. Они не сгодятся…
Поезд, набрав скорость, скрылся вдали, Маяковский стоял у окна и вглядывался в последние домики пригорода.
До свидания, Свердловск! До свидания, город-друг, до свидания!..
***
Вся эта хроника отчетливо представилась, мир, когда я глушат Анатолии Ивановича Парамонова.
Насколько точна она?
О предельной точности говорить всегда рискованно. А здесь тем более: ведь сам я не был очевидцем описываемых событий. Нo в одном я уверен наверняка: все эти события были и скорее всего именно в той последовательности, в которой они представились в моем воображении, — ведь я и до встречи с Анатолием Ивановичам ознакомился с документами, с воспоминаниями, с рассказами очевидцев.
Чем особо знаменательны свердловские стихи Маяковского? Своей фактичностью. Скажем, в
≪Императоре≫ называется даже фамилия А И. Парамонова, человека совершенно конкретного. То же можно сказать и о ≪Екатеринбурге — Свердловске ≫.
Заглянем в почти дословную запись рассказа Парамонова, еще раз прочтем стихи Маяковского, и мы увидим совпадение не только мысленно и целых выражений в стихе и этом рассказе.
Работу над ≪Императором≫ Маяковский начал по-видимому, по свежим следам, вечером 29 же января засел за ≪заготовки≫. Полностью стихотворение было написано позднее. По возвращении в Москву, вероятно, дорабатывалось и било напечатано лишь в четвертой, апрельской книге ≪Красная ночь≫.
Такова история ≪Екатеринбурга—Свердловска≫ и ≪Императора≫. А как же быть с ≪Рассказом литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру≫? Как было написано это стихотворение?
Под ним стоит дата — 28 января 1928 года. Как с ≪фактичностью≫ здесь? Был ли такой человек, литейщик Иван Козырев, на самом деле?
Ответить на эти вопросы не так просто. В предисловии к двухтомнику сочинений поэта, изданному в 1949 году, говорится, что стихотворение появилось в результате посещения Маяковским вновь построенного дома по улице Ленина 5, который заселялся рабочими Верх-Исетского завода. Выясняем, Нет, дело обстояло не так. Архитекторы и строители в голос утверждают, что в январе 1928 года дом еще не заселялся. Но встреча Маяковского о кем-то из визовцев все же состоялась.
Об этом совершенно определенно пишут в ≪Уральском рабочем≫ от 14 апреля 1940 года двое рабочих ВИЗа — литейщик Ф. Морозов и сталевар А. Быков:
≪Будучи в Свердловске 12 лет назад, Маяковский написал один из лучших своих стихав — ≪Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру≫. Рабочие Верх-Исетского за вода хорошо запомнили это стихотворение. В те годы многие рабочие нашего завода переезжали из тесных квартир в новые благоустроенные дома. Рассказ одного из наших литейщиков Маяковский и изложил в своем стихотворении≫.
Скорее всего, встреча произошла 27 января так как 26 и 28 января время было занято до предела. А вечером 28 января это стихотворение Маяковского было написано. Наверняка так и было.
А, впрочем, может быть и не так?
Кто знает, тот напишет об этом.
