Приключенческая повесть нескольких авторов
Продолжаем печатать повесть «Гнездо ветров», над которой работает группа свердловских литераторов. Третью часть повести написал мастер завода имени Воровского Л. Фомин.
Леонид Аристархович Фомин родился в 1932 году. Он известен как автор охотничьих рассказов, очерков, повестей. Первая маленькая повесть «На глухом озере» была напечатана в альманахе «Охотничьи просторы». В 1958 году в журнале «Упал» опубликована «Лесная повесть». Это произведение готовится к выпуску отдельной книгой. Сейчас Л. А. Фомин заканчивает работу над новой приключенческой повестью «Кокуй-городок».
Где геолог Соколов?
На другой день вечером на главном почтамте Свердловска Павел читал письмо.
«Здравствуй, Павлик!— писала Шура.—Честно говоря, я очень боялась за тебя. Если бы ты отправился в такое путешествие не один, а с товарищами… у меня была даже мысль возвратить тебя как можно скорее домой. Но сейчас я решила иначе. Дело в том, что от дяди Василия пришло письмо… Его дней на десять командировали в Свердловск… Тебе надо обязательно с ним встретиться… Наши ребята возмущаются, что ты хранишь все это в тайне. Когда с дядей Василием приедете в Гнездо ветров, обязательно напиши нам… И знаешь что, Павлик, ведь мы могли бы организовать поход всех наших следопытов к Гнезду ветров. Это было бы просто здорово! Как ты думаешь?
Высылаю 150 рублей. Только ты не зазнавайся, бери. Это не пожертвование, а дружеская помощь. От всех следопытов.
С приветом Шура».
Павел повертел в руках конверт, еще раз посмотрел дату. Десятого сентября. Сунув письмо в карман, он простучал каблуками по мраморной лестнице, вылетел на улицу.
— Такси!
«Победа» с призывно горящим зеленым огоньком разворачивалась на стоянку. К ней хлынули пассажиры. Никогда еще Павел не был так груб, растолкав людей, протискался к дверце, одним рывком распахнул ее и сел рядом с водителем.
— В Геологическое управление. Побыстрее бы!
Шофер дал короткий сигнал, и машина понеслась.
В вестибюле Геологического управления было пусто. Павел вбежал вверх по лестнице. Открыл первую попавшуюся дверь.
В комнате спиной к нему стояла девушка. На голове ее была надета шляпа, пальто и сумка лежали на стуле. Девушка красила губы.
— Это ты, Леня? — не оборачиваясь, спросила она.
— Н-нет, я не Леня,— несколько смутился Павел. Девушка быстро обернулась.
— Вам что? — суховато сказала она и, не дав Павлу ответить, добавила: — Рабочий день кончен. Приходите завтра.
— Девушка, да понимаете, дело у меня такое — не терпит, узнать мне надо, куда уехал геолог Соколов.
— Не могу.
Павел вдруг почувствовал слабость в ногах, даже вспотел и устало опустился на стул. Девушка не обращала на него внимания. Положив помаду в сумочку, она стала надевать пальто. Потом взяла со стола ключи.
— Това…— взглянула на Павла и, не договорив, вдруг совсем другим голосом сказала:— Ох, и бестолковый. Так бы и сказал, что до зарезу надо. Подождите.
Она вышла в другую комнату, минут через десять вернулась с папкой в руках.
— Как, говорите, его фамилия?
— Соколов,— повторил Павел.
Перелистав несколько приказов, она нашла, наконец, то, что надо.
— Вот. Тут написано: геолог Соколов В. Т. срочно командируется на Урал-Тау, в бассейн горнотаежной реки Слив, для уточнения и проведения анализа вновь открытого месторождения платины, заявленного старожилом.
— Спасибо, — медленно проговорил Павел, стараясь вспомнить, где это протекает река Слив. Он пошел было к двери, но потом вернулся.
— А скажите, как туда добраться?
— На вертолете.
— Ну, а еще как?
— Можно пешком. Вот, посмотрите на карту. Поезд идет только до Кутвы. А дальше — пешком по берегу Серебрянки. В нее Слив и впадает. Вы уж не один ли собираетесь идти?
— Один,— механически ответил Павел, обдумывая путь.
— Это опасно. Там глухая тайга.
Зазвонил телефон.
— Леня? Да я тут задержалась. Сейчас, сейчас иду, не злись, пожалуйста.
Девушка повесила трубку.
— Так я вам не советую отправляться туда…— говорила она, кладя папку в письменный стол.
Никто не отвечал. Она оглянулась. В комнате никого не было.
Кто послал тебя, Тор?
Павел долго не мог уснуть. Привалившись спиной к комлю обросшей мхом ели, смотрел на голубой, залитый лунным светом лес, на яркое звездное небо, на реку, которая от месяца и от звезд серебрилась, словно выложенная монетами, и, казалось, нежно, мелодично позванивала: тинь-тинь, бом-бом…
«Недаром ее называют Серебряной»— подумал Павел и перевел взгляд на костер.
Языки пламени лизали толстые чурбаки, крыльями веяли в воздухе, вдруг озаряя в темноте остроконечные елочки с золотыми перстиками на макушках. В этом маленьком освещенном мирке было особенно уютно. Чувство потерянности, которое охватывает всякий раз в ночном лесу, как-то отступает.
Павел, поглубже уткнувшись носом в ворот телогрейки, засунув до локтей руки в широкие рукава, стал засыпать, думая о завтрашнем дне, когда он одолеет, наконец, эту лесную глухомань и разыщет бивуак дяди Василия.
Он уже представлял, зримо видел на берегу реки белую, выжженную солнцем палатку, и себя — на левом плече у него ружье, новая ижевка, купленная в Свердловске на заработанные шоферским трудом деньги, на правом — выгоревший рюкзак, набитый разными редкими камнями. Павел верил, что среди них обязательно есть такой, какой ищет и никак не может найти его дядя. Высокий, плечистый, в меховой куртке и больших яловых сапогах с ремешками на взъеме, дядя Василий выйдет к нему навстречу и удивленно скажет: «Павлуха, ты ли это?!»
Сколько прошло времени, Павел не знает. Очнулся от непонятных звуков. С той стороны реки доносился какой-то странный собачий лай. Павел вскочил, схватил ружье. Лай нарастал, непрерывный, порой переходящий в вой. Походило, будто собака зашлась в тяжелом плаче, и этот плач, будоража полночную тишину, летел над сонной рекой, наполняя прибрежный лес смятением и тревогой.
Павел подбросил в костер сушняку, чтобы ярче горело, решительно зашагал к берегу, громко крикнул:
— Эй! Кто там?
Собака умолкла, тихо заскулила, и было слышно, как она пробирается сквозь густые заросли. Потом что-то грузное плюхнулось в воду.
На середине реки течение стало сносить собаку вниз.
— Сюда, ко мне! — закричал Павел и побежал по берегу. Он еще не видел ее, но чувствовал, что она где-то совсем рядом, даже слышал отчаянные удары лап по воде.
— Еще, еще маленько!—подбадривал Павел.
Наконец, в серебристых струях еле видным силуэтом показалась собака. Преодолевая течение, она плыла как-то боком, высоко задрав голову, выкидывая лапы. Павел забежал в воду, протянул руку.
Это оказалась рослая, но страшно истощенная сибирская лайка, с выпукло выступавшими ребрами и сбитыми в кровь ногами. Собака то смотрела на человека, то порывалась куда-то бежать.
— Да постой ты!— не вытерпел Павел, ухватил за широкий ошейник и… вдруг почувствовал под пальцами привязанный на ремешке тугой кожаный футляр. Силой подтащив собаку к костру, Павел ножом срезал его, расстегнул и извлек записку. Но она была писана химическим карандашом, теперь все расплылось, и толком нельзя было разобрать ни одного слова.
«…Послал Тора… Один… лев… берег… Журавли… близ… триангуляц… шка. Нога… помощь… 20.9.58г.»
Вместо подписи темнело сплошное фиолетовое пятно.
Долго вертел Павел в руках загадочную записку, да так больше ничего и не понял. Подсушил ее над огнем, в четверо сложил, спрятал в карман. Затем принялся рассматривать набухший от воды кожаный футляр и догадался, что он от маленькой логарифмической линейки. «А кто может пользоваться ею? — подумал… и сердце захолонуло: — Геологи! У дяди Василия тоже есть такая линейка».
Павел мучительно размышлял: «Значит, собаку с запиской послал геолог или топограф. Но даже неважно, кто. Человек попал в беду. Ему надо помочь».
Но как? С чего начать? Где искать?
Из записки ясно было одно: прибежавшую собаку звать Тором. В этом Павлик убедился сразу, когда та на свою кличку немедленно вскинула голову. Но что такое Журавли? Возможно, название реки? «Лев… берег… Журавли…» Пожалуй, так. А вот что такое триангуляц…— Павел не знает.
— Хоть бы ты подсказал, что ли! — с досадой выговорил Павел, обращаясь к собаке. Тор, привязанный на ремень, сидел по ту сторону костра. Временами он поднимался, нетерпеливо топтался на месте, приседая на больные лапы, до предела натягивая ремень, и тоскливо скулил, глядя за реку, на зубчатую гриву аспидно-темного леса. Вот ведь собака! Худющая, одни глаза, а когда Павел достал из рюкзака хлеб, даже не понюхала. И только все скулила, скулила, порываясь уйти обратно, в тревожную, немую осеннюю ночь.
Собака бежит берегом
Павел снова достал записку, разгладил ее на коленке. «Сначала пойду вниз по Серебрянке до впадения в нее Слива. Потом по Сливу поднимусь на Урал-Тау. Наверное, где-нибудь тут протекает и Журавли, или как ее… И вдруг вспомнил: когда смотрел в Геологическом управлении карту, видел подобное название реки. Да как же ома… Жур… Журавлик! Точно, Журавлик! Значит, по нему, по левому берегу и пойду. Буду свистеть, кричать, услышит! Ты ведь поможешь, Тор? Да? Ты обязательно приведешь к хозяину…»
…Угрюм, молчалив урман. День, а тихо, как ночью. Не слышно птиц, не встретишь зверя. Куда ни глянешь, все лес и лес, тесный, мрачный, закрывший небо.
Павел, стиснув зубы, нахлобучив шапку на самые глаза, чтобы по лицу не так больно хлестали ветки, брел берегом Серебрянки. То и дело реку прорезали длинные, как стрелы, каменистые косы, по которым бегали, покачиваясь на тонких ножках, запоздалые кулички. К самой воде подступали непроходимые заросли пожухлой малины, шиповника и боярышника. Павел с трудом пробирался сквозь них, расчищая дорогу руками и грудью. Сколько будет продолжаться эта изнурительная ходьба, он не знал. Он упрямо шел вперед, останавливаясь лишь за тем, чтобы осмотреться и послушать, далеко ли Тор.
Усталость все больше давала о себе знать. Все чаще Павел запинался, все неохотнее поднимался с земли, если падал. Так и хотелось присесть куда-нибудь на сухое место, под ель, прикрыть глаза и забыться. Нет, не спать, а просто посидеть, раскинув исцарапанные до крови руки, и вытянуть натруженные ноги.
И Тор сбавил пыл; прихрамывая, брел рядом, весь мокрый, обвешанный репьем и колючками. Однако он по-прежнему порывался вперед, иногда забегал далеко и нетерпеливо повизгивал, ожидая попутчика.
Если берегом идти становилось невозможно, Павел спускался в воду и шел по песчаным отмелям. Но по реке ходьба тоже утомительна, ноги увязают в песок, быстрая вода захлестывает за голенища.
Заливные луговины постепенно переходили в крутые, заросшие частым ельником горы. Как причудливые минареты, возвышались пирамидальные кварцитовые скалы. На самой высокой из них, сложенной из отдельных овальных камней, чудом растет громадная, изуродованная ветрами лиственница. Берег стал обрывистым. Цепляясь за жидкие стволы узловатых березок, Павел балансировал по крутизне. И вдруг ноги его потеряли опору, спасительное деревцо с корнями вырвалось из земли, и он стремительно покатился вниз, увлекая за собой лавину мелкой гальки. Лишь у самой воды Павел уцепился за что-то рукой. Он поднял голову и огляделся: в стороне торчал приклад «Ижевки», а за ним виднелись какие-то странные, торчащие камни. Вызволив ружье, Павел заодно дотянулся до камней. Потащил из земли на себя. Друза! Друза чистейшего горного хрусталя!
Утвердившись на месте, Павел подробно осмотрел обвал и на глинистых оползнях заметил еще и еще такие же камни. «Неужели месторождение?» — не веря глазам, подумал он и, словно в подтверждение, тут же, прямо под ногами обнаружил великолепный восьмигранный кристалл. Этот был небольшой, и Павел положил его в карман.
Собака упорно продолжала бежать берегом, по которому шел Павел, не изъявляя ни малейшего желания переправиться на другой. Это путало и пугало его. Как она очутилась на том берегу, что заставило ее переплыть реку? Он несколько раз подзывал Тора к себе, посылал, как умел, в воду, но собака не слушала и снова убегала вперед.
Когда Павел уходил из последней деревни, хозяин, старый горщик, напутствовал: «Попадется тебе на Серебряной избенка. Вот в ней и заночуешь».
Лес начал редеть. На смену тучным пихтам все чаще стали попадаться бледностволые тощие осинки и чахлые карликовые сосенки. Яркой позолотой горели стебли засыхающего багульника, там и тут, как паучьи лапы, вздымались вывороты корневищ.
И вот деревья разом расступились, предоставив место хлюпким полянам. Павлу то и дело приходилось таскать гнилой вершинник и прокладывать дорогу через зыбкие, затянутые рыжей травой мочажины. Еще километра через три заметил, наконец, на берегу почерневший приземистый домик. В нем и остановился, предварительно закупорив лапником разбитые стекла.
Совсем один
Ночью Павел проснулся от странного цокания. Включил фонарик и… чуть не выронил из рук: на приступке за широкой трубой печи сидел громадный взъерошенный филин. Красными круглыми глазами, не мигая, смотрел он на огонь и недовольно щелкал клювом. Павел вскочил, распахнул настежь дверь и выгнал непрошенного гостя.
На улице было еще темно, и он опять прилег. И снова, и снова мысли возвращались к геологу. Как-то он там, дождется ли? В памяти возникали обрывки сна: на земле, израненный, лежит человек, он тихо стонет, вот пытается встать, но, обессиленный, снова падает. Потом, как в калейдоскопе, все перевернулось, и уже появился дом, мать и еще электрический чайник, к которому Павел приделал автоматический выключатель.
И Шура, подруга детства. Она все торопилась, куда-то собиралась и, не собравшись, в отчаянии всплескивала руками: «Ты обождал бы день-два…»
С воспоминанием о Шуре становилось не по себе.
Наскоро позавтракав, вытряхнул из рюкзака вместе с камнями оставшиеся продукты. Булка черствого хлеба, один брикет рисового концентрата, соль. Вот и все. Нет, не все. Еще есть кусок рафинада. Но это — Н. 3.! Обернув сахар в старую газету, спрятал в глубокий нагрудный карман, разделил хлеб на две равные части. Подумал, отрезал от одной еще ломоть и вместе с концентратом положил на самое дно рюкзака. «Для него».
Светало. Четко оконтуривая далекие горы, на краю неба рдела янтарно-красным холодным огнем заря.
Полдня Павел добирался до Слива берегом Серебрянки. С боем доставался каждый шаг. Непроходимая тайга заставляла кружить, петлять, поворачивать назад, делать новые и новые заходы. А отойти от реки не решался: можно сбиться,
Неприветлив Слив. Бешеный поток несет ветки, коренья и целые деревья. К берегам не подступиться. Первозданный седой лес сомкнул кроны высоко вверху. Сумрачно.
Между тем Павла подстерегал жестокий удар. Это несчастье случилось километрах в десяти от устья Слива. Тор, вездесущий верный Тор, не подозревая опасности, юркнул в густой малинник и тотчас поднял ожесточенный лай. В ответ раздался яростный звериный рев! Малинник затрещал, послышалась возня и уже истошный лай, нет — визг Тора!
Наспех всунув патрон с пулей в ствол, Павел опрометью бросился выручать собаку. Но было поздно: огромный бурый медведь, перемахнув через валежину, скрылся в чаще. Тор не преследовал зверя, не остановила его и пуля.
Павел раздвинул мокрые ветви малинника и увидел Тора. Как-то странно сгорбившись, сидел он, далеко вперед вытянув задние ноги, и тихо скулил. А глаза его тоскливо и виновато смотрели на Павла.
— Что с тобой?! Тор! — в ужасе закричал Павел, когда понял, что у собаки сломан хребет. Тор попытался было подползти к нему, протащил несколько шагов искалеченное тело и упал на бок.
С окаменевшим сердцем Павел взял собаку на руки. Она не противилась этому и, как ребенок, припала ухом к его груди.
— Как же это ты оплошал,— шептал Павел, не имея сил сдержать слезы, так и катившиеся из глаз.— Как же я буду искать один твоего хозяина?
Умер Тор в полночь, тихо, незаметно. Павел сидел рядом и все гладил его по широкому лбу…
В тяжелых раздумьях прошел остаток ночи. Павел не сомкнул глаз. А утром вырыл яму на берегу, выстлал травой и положил туда тело своего четвероногого проводника. Дал прощальный выстрел и уже один зашагал вверх по Сливу.
…И опять та лее угрюмая горная тайга, лесные завалы, непролазные крепи. Ветки, задетые плечом, обдают крупными ледяными брызгами. Холодно. Холодно и на душе. После смерти собаки Павел вдруг почувствовал себя совсем одиноким, затерянным в этом огромном сумрачном лесу. И беспомощным.
«Да что я, помирать, что ли, собрался? раскис, как девчонка!» — зло подумал про себя Павел и вдруг запел глухим, простуженным голосом:
Если горы впереди — стань орлом,
Если реки впереди— стань мостом,
Сквозь тайгу иди вперед молодцом,
Если враг перед тобой— стань бойцом!
Неожиданно на берегу показался домик. Почерневший, заросший мхом, он едва выделялся в чащобе. На прогнутую крышу легла старая разлапистая ель.
Дверь дома была притворена суковатым чурбаком. С трудом отворив ее, вошел внутрь. Через крохотное оконце струился свет. На стенах висели какие-то планы и схемы. На столе — записка.
«База № 1,— говорилось в ней.— Проводника нет. Обследование Слива не дало результатов. Отправляюсь с собакой через Урал-Тау на Журавлик. Инструменты со мной.
В. Соколов»
У Павла задрожали ноги, и он бессознательно опустился на нары. Все прояснилось. Человек, ожидающий помощи,— его дядя, геолог Соколов. Больше здесь никого нет. Мысли в беспорядке летели в голове: «Дядя кого-то ждал… Здесь его первая база… Ну, как же он, Павел, не успел?.. Раз, два-а, три-и — всего пять дней в дороге… Ах, Тор, Тор!..» не успел?., раз, два-а, три-и — всего пять дней в дороге… Ах, Тор, Тор!..»
— Что это я, брежу, что ли? — вслух проговорил Павел, потряс отяжелевшей головой, открыл глаза. Под столом, сколоченным из толстых плах, лежала груда образцов, на полке — какие-то зеленые ящики, у железной печурки — заготовленное смолье и спички. Все говорило о том, что человек тут был недавно.
Время клонилось к вечеру, и Павел решил заночевать здесь. Притащил дров, приготовил ужин. Но есть по-прежнему не хотелось. Легкая тошнота сбивала клубом слюну, по спине пробегал озноб.
Уснул за полночь и вскоре проснулся от страшного ощущения: чудилось, будто он горит на костре. В бреду Павел силился кричать, сбивал ногами тяжелый брезент, которым укрылся. Потом показалось, что из адского пекла его повлекла чья-то могучая, облеченная в железо рука.
— Дядя!—не своим голосом крикнул Павел и проснулся, шумно переводя дыхание. Первую минуту не мог прийти в себя: вокруг, подобно дыму, полумрак; руки, грудь, лицо — горят пламенем.
Сон не освежил голову. Ее тихо кружило, в виски ударяла кровь. И снова слышится лай собаки. Все ближе, видится, будто собака прыгает по поляне, и вот уже совсем явственно скребется в дверь.
— Да ведь это Тор! — радостно вскрикивает Павел, соскакивает с нар и навзничь падает… Очнулся через несколько минут и сразу понял, что заболел. С большим трудом, точно пьяный, прошел к двери. Голову закружило еще пуще, и, чтобы не упасть, он ухватился за косяк.
Продолжение следует.
