В комнату вбежала Клава. Невысокая, плотно сбитая, смуглая, темноглазая. Черные косы облегали ее крутой чистый лоб. На Клаве — черная юбка, белая кофточка. На затылке — расшитая узбекская тюбетейка.
— Почему не ужинаете? — удивилась Клава.— А вдруг я бы еще задержалась…
— Тогда сестру старшей пионервожатой поминай как звали. Умерла бы с голоду,— фыркнула Леля.
Поддразнивая друг друга, сестры принялись помогать матери собирать на стол.
— Вы мне, дочки, вот что скажите,— ворчливо заговорила Евдокия Федоровна.— Едете вы со мной на лето в деревню или нет?
И она принялась расписывать прелести летнего отдыха. В Сошихине, километрах в сорока от города, у них есть родственники. Назаровы поселятся в деревенской избе, будут пить молоко, ходить за ягодами, за грибами. Захочется — можно поработать и в колхозе: народ там радушный, хозяйство большое, крепкое, трудодень полновесный, хлебный.
— Так как, дочки?
— Я, мама, уже сказала, — ответила Леля.— Как только с экзаменами разделаюсь, на все лето в деревню закачусь. Приеду оттуда сдобная, пышненькая, с ямочками на щеках, как вот у Клашки, —
и она лукаво покосилась на сестру, у которой действительно проступали на смуглых щеках ямочки.
— Ну, а ты? Ты, Клавдия, опять со своими ребятами лето проводить будешь?
— Конечно!
Евдокия Федоровна не могла понять привязанности дочери к детям. А началось это еще со школьной скамьи, когда Клава училась в восьмом классе. Тогда впервые назначили ее пионервожатой. Она постоянно возилась с ребятами, ходила с ними в дальние походы, проводила спортивные состязания, военные игры. Окончив школу, Клава поучилась немного в Ленинградском институте физкультуры, вернулась в родной город и в той же школе имени Ленина, которую закончила сама, стала работать старшей пионервожатой.
