В районе перевала находится небольшое озерко. Характерная особенность перевала – наличие воды от снежников. На других соседних перевалах вода отсутствует. Высота перевала – около 880 метров, а ширина его – почти километр. Сочетание малой высоты и наличие на нём воды делает перевал удобным для перехода через Уральский хребет. На Восточном ручье находится несколько небольших по высоте водопадиков, а также снежников.

Западный ручей является правым притоком реки Хозьи. На современных географических картах этот перевал называется – урочище Поритайтсори. Об этом топониме в течение полутора столетий писал ряд исследователей

Вероятно, впервые такой топоним записал на карте венгерский исследователь Антал Регули, который в 1843 – 1845 годах совершил путешествие вдоль Уральского хребта в поисках Прародины венгров. В 1844 году во Всеволодоблагодатске, со слов манси Алексея Касимова, он составил карту «Область верхней Лозьвы». На этой карте он записал топоним «Porritottne särri». После возвращения из своего уральского путешествия Регули в 1846 году составил «Этнографо-географическую карту Северного Урала…», на которой отмечен топоним «Poritottne ssäri».

В Венгрии, в Будапеште, в отделе рукописей библиотеки Венгерской Академии Наук хранится архив Антала Регули. Там мне удалось отыскать следующую запись на отдельном листочке: «Porritottne särri. Wogul. Sanka ne jevo krivo idjot, er ist steil…». Большая часть фразы на русском языке, но на латинской графике, а последняя – на немецком языке.

Эту фразу можно перевести следующим образом: «Поритотне сори. Вогульское. Возвышение [въезд] на него криво идёт, он крутой…».

Таким образом, Регули трижды топоним «Поритотне сори» записал без топоформанта, характеризующего гору, а фиксирующего элемент «сори» – «седловина между двумя горами (перевал)». При этом, Регули не раскрыл смысл потамонима «Поритотне».

Исследования и объяснения топонимов

В 1847 – 1850 годах Русское Географическое общество провело исследование Северного Урала. В различных трудах с материалами, полученными в экспедиции, упоминается рассматриваемый топоним. Топограф Дмитрий Юрьев составил «Отчётную карту астрономических определений и маршрутной глазомерной съёмки Северного Урала, произведённых в Уральской экспедиции в 1847 и 1848 годах». На этой отчётной карте рассматриваемый топоним отсутствует. Одновременно, Дмитрий Юрьев издал книгу «Топографическое описание Северного Урала, исследованного Уральскою экспедициею в 1847 и 1848 годах». В этой книге рассматриваемый топоним упоминается в следующем тексте: «…примыкает на севере к горам Холе-Чахль и Гордгангъ-Чахль; в долине их разделяющей находится главный исток реки Большой Уньи, в которую вёрст через 10, обойдя мыс Суомъях-Нёль, впадает река Малая Унья. Далее, от Горгангъ-Чахля, линия разделения вод делает колено около 8 вёрст к северо-западу, и следует хребтами Поритотне-Чахль и Мань-Лундхусепъ-Урръ к главному истоку реки Лозьвы, текущей на восток из озера, заключённого в глубоком обрывистом каменистом ущелье хребта Яны-Лундхусепъ-Урръ».

Здесь Дмитрий Юрьев потамоним «Поритотне» связывает с понятием оронима «Чахль». Однако, другой участник этой же экспедиции М. Ковальский в отчётном томе с результатами экспедиции «Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой. Географические определения мест и магнитные наблюдения» записал следующее: «Река Малая Лозьва, соединение всех источников Малой Лозьвы в долине Поритотнэ-Сори».

То есть, Ковальский потамоним «Поритотнэ» не связывал с оронимом «Чахль», а использовал топоформант «Сори» – «долина [седловина]». На карте «Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой», составленной топографами этой экспедиции Д. Юрьевым и В. Брагиным в 1856 готу, отмечены потамонимы: «Поритотне», «Горганг-Чахль», «Холе-Чахль». То есть, потамоним «Поритотне» не является названием горы.

В 80 – 90-е годы XIX века на Северном Урале геологические исследования проводил Е. Федоров. По результатам своих наблюдений он составил в 1894 году «Гипсометрическую карту Вологодского Урала и бассейна р. Сосьвы», на которой он указал ороним г. Пори—Тотенъ, вероятно вслед за Юрьевым., где «Пори—Тотенъ» — гора.

В 20-е годы ХХ века на Северном Урале проводила исследования геолог В.  Варсанофьева в своей статье «Географический очерк бассейна Уньи», опубликованной в 1929 году, она упоминает две вершины – Большая и Малая Порри-Тотне-Сори-Сяхль. Вероятно, ей, как и Е.Федорову, была хорошо известна книга Д. Юрьева, где записан ороним «Поритотне-Чахль». А детальная информация, имеющаяся у Антала Регули, им обоим была недоступна.

А. Матвеев в нескольких своих топонимических словарях «Географические названия Урала» приводит две формы рассматриваемого топонима: «Порыгтотнэсори» – «Седловина, на которую носят борщевик»; «Порыгтотнэсорисяхыл» – «Гора седловины, на которую носят борщевик». Первая из них соотносится с данными Регули, а вторая частично использует запись Д. Юрьева. При этом, в обоих случаях А. Матвеев произвольно добавил согласную фонему «Г», переведя «Порыг» – «борщевик» (съедобное растение).

Т. Слинкина в своей монографии «Мансийские оронимы Урала» приводит три формы записи рассматриваемого топонима. В первой из них она фиксирует вслед за А. Матвеевым: «Порыг-Тотнэ-Сори» – «Седловина, [по которой] возят борщевик», где «порыг» – «борщевик»  + «тотнэ» – «нести, носить» + «сори» – «седловина».

В другом случае, вслед за Д. Юрьевым, она частично использует форму «Порыг-Тотнэ-Сори-Сяхл» – «[Высокая] гора у перехода, [где] возят борщевик».

В третьем варианте она приводит оригинальную форму: «Пōри-Тāйт-Сори».  Именно такая форма топонима записана на современных географических картах. Используя такую форму, Т. Слинкина даёт её перевод: «Пōри-Тāйт-Сори» – «Урочище на переходе поперечного отрога», где «пōри» – «поперёк, поперечный» + «тāйт» – «рукав», множественное число от «тагт» – «ветви», в переносном смысле «ответвления, отрасли» + «сори» – «урочище».

В первом варианте Т. Слинкина, вслед за А. Матвеевым, без каких-либо обоснований добавила согласную фонему «Г» («порыг» вместо «пори»). А в третьем варианте странно выглядит замена «тотне» на «тайт» с непонятной логикой перевода (непонятно, о каком поперечном отроге на седловине идёт речь, поперёк которого имеет место переход).

Варианты перевода

Из вышеизложенного видно, что впервые полный перевод топонима попытались дать только в советское время. А. Матвеев А. и Т. Слинкина к «пори», без какого-либо обоснования, добавили согласную фонему «Г» и получили «порыг» – «Борщевик». С такой интерпретацией первой части топонима трудно согласиться. Для перевода второй части топонима «тот-нэ» и Матвеев а. и Слинкина используют основу глагола «тотуꜧкве» – «нести, везти». Третья часть топонима: «сори» – «седловина» – представляет собою более надёжный смысл. Замечу только, что «седловина» относится к горным элементам. В мансийском языке, в основном, в названии горы отражаются какие-то географические её особенности. С этой точки зрения переводы «порыг» – «борщевик» и «тот-нэ» – «нести, везти», как не географические элементы, следует считать неубедительными.

Вариант «Пōри-Тāйт-Сори», предложенный Т.Слинкиной, с заменой «тотнэ» на «тāйт», представляется неестественным, из-за значительной замены состава букв топонима. Поэтому следует поискать какой-то более убедительный перевод рассматриваемого топонима.

Рассмотрим следующий возможный вариант: «Порат-Тытнэ-Сори». Здесь порат «сугробы», где «Т» – показатель множественного числа. «Тынтэ» – глагольная основа от «тытлтаꜧкве» – «намочить» с заменой гласного «О» на гласный звук «Ы», а «сори» – «седловина (перевал)». В итоге получаем: «Порат-Тытнэ-Сори» – «седловина, намокающая [от] сугробов [снега]». Такой перевод соответствует реальной местности перевала, урочища Порат-Тытнэ-Сори. Во-первых, в районе этого урочища всегда можно найти воду, что отличает его от других соседних перевалов. Во-вторых, в районе этого перевала, особенно на его восточных склонах, практически весь летний период сохраняются снежники, питающие водой всё урочище, которое намокает и сохраняет воду.

Рассмотрим ещё одно название горы, склоны которой на север опускаются к седловине «Порат-Тытнэ-Сори». Д Юрьев рассматривает гору Гордганг-Чахль, расположенную севернее вершины Хола-Чахль. Скорее всего, гора Гордганг-Чахль соответствует вершине, которая на современных географических картах имеет высотную отметку 996,9 метров. Т Слинкина записала название этой горы в форме «Хōртхан-Сяхл» и даёт перевод – «[Высокая гора] с гнездовьями коршуна», где «хōртхан» – «коршун, ястреб».

Однако, такой перевод на убедителен: почему же коршуны облюбовали эту гору и устраивали гнездовья на ней, а не на другой горе? Возможен другой перевод. Разделим «гордганг» на два компонента: «Гордганг» = «горд» + «ганг». В мансийском языке согласные «Г», «К» могут заменяться на согласную фонему «Х», а звонкие («Д») заменяются на глухие («Т»). Тогда получаем: «горд-ганг» = «хорт-ханг».

В итоге имеем: «Харт» – «Волок» (с заменой гласной «О» на гласную «А» на базе диалектов) + «хāꜧ» (отглагольная основа от «хāꜧхуꜧкве» – «влезть, подняться») + «сяхл» «гора». Тогда получаем: «Харт-Хāꜧ-Сяхл» – «Гора, [около которой] взбираются [на] волок (на перевал)». Таким образом, вершина Харт-Хāꜧ-Сяхл является своеобразным указателем, передающим информацию о возможности волока, перевала через главный Уральский водораздел в районе урочища Порат-Тытнэ-Сори.

Фото Юрия и Анны Ильенко

Вернуться в Содержание журнала

Именно здесь, на восточной окраине Русской равнины, развилась уникальная культура изготовления «водогрейного сосуда для чая», как определял самовар Владимир Даль. Недаром этот предмет домашнего обихода красуется  на гербе Суксунского городского округа, а в центральном парке поселка даже стоит памятник самовару, олицетворяющий   гостеприимство, достаток и крепкие семейные отношения.

Суксунский  медеплавильный завод, основанный известным промышленником Акинфием Никитичем Демидовым в 1729 году,  славился разнообразием медной продукции. Здесь делали и медную посуду, и церковные колокола.  Позднее, когда завод стал ещё и железоделательным, его рабочие производили пушки, ядра и картечь, что сыграло немаловажную роль в годы Первой мировой войны и оказало помощь русской армии.

Однако вскоре успешность предприятия была омрачена экономическими трудностями. После отмены крепостного права в 1861-м году и истощения запасов меди предприятие временно перестало работать. Позднее, после перезапуска, последовало сокращение рабочих. Многие в поисках заработка уехали в более крупные города – в Пермь, Кунгур, Екатеринбург, но оставшиеся, самые смелые и  предприимчивые местные жители смогли положить  начало  новому этапу самоварного ремесла и организовали кустарные фабрики.

Претендентов на новые рабочие места было хоть отбавляй, к концу века число предприятий достигло внушительных масштабов: официально, это было порядка пятидесяти шести фабрик, среди которых выделялись крупнейшие мануфактуры с собственными складами и домами. И хоть эти заведения не выглядели так, как в современном представлении есть заводы и фабрики – огромные  промышленные зоны с закрытой территорией, а были это скорее  просторные деревянные дома, рабочие всё же называли себя фабрикантами.   Интересный момент – особенность производства заключалась в семейной преемственности мастерства: каждое поколение передавало знания следующему, развивая собственное дело.

Самоварное дело стало  символом семейного бизнеса. Мастера организовывали домашние мастерские, привлекая детей к труду. Каждый член семьи выполнял свою роль: например, одни хорошо делали носики для самоваров, другие – крышки, а третьи занимались сборкой. Такой метод создавал некоторую систему на производстве и делал работу более  слаженной и эффективной относительно того, если бы все сразу делали самовары «от и до». Во-первых, тогда на производстве был бы беспорядок, а во-вторых, работа проходила  бы не столь оперативно. Этот процесс способствовал сохранению традиций и развитию уникальных технологий.

Детей учили профессии с раннего возраста, позволяя наблюдать за работой взрослых. Не случайно именно многодетные семьи считались самыми удачливыми: больше рабочих рук означало рост доходов и укрепление семейных устоев

Тогда мастера видели в своей деятельности лишь средство выживания, не осознавая будущей значимости произведённых ими шедевров. Они работали исключительно для того, чтобы заработать денег,  одеть и прокормить семью. Со временем изделия превратились из предметов повседневности в ценные экспонаты музеев.

Сегодня уникальные экземпляры можно увидеть в Музее Суксунского самоварного промысла.  Основатель музея, реставратор и коллекционер Александр Викторович  Попов, посвятил свою жизнь восстановлению старых образцов.

Около четверти века он занимается восстановлением и коллекционированием самоваров, став уникальным специалистом. Из разных уголков страны люди присылают к нему самовары.  На сегодняшний день  «официально» известно о пятидесяти шести фабриках, где производили самовары в Суксуне.  На самом деле, по словам Александра Викторовича, их было значительно больше, при этом большая часть из них работала ежедневно. А доказательства этому – клейма фамилий производителей на самоварах, запечатлевшие местных самоварных мастеров – Кругловых, Утемовых, Шарламовых, Семковых и многих других.

Посетители могут увидеть, как восстанавливаются самовары, посетив  мастерскую музея. В этом помещении полно самодельных инструментов, здесь хозяин занимается ремонтом и реставрацией самоваров. Посещение его  мастерской позволяет  прикоснуться к настоящему  искусству ручной работы, ощутить атмосферу давно ушедших времен…

Вернуться в Содержание журнала

Француз Пьер-Мартин де Ламартиньер служил в датской Северной торговой компании. Он принял участие в экспедиции 1653 года к северным берегам Европы в качестве судового врача. Целью экспедиции была закупка мехов. Через двадцать лет «врач Королевского двора» издал свои «путевые записки», полные невероятных «открытий» и фактов. Интерес к новому в эпоху Великих географический открытий был  велик.  Ламартиньер успел побывать в Азии и Африки, что определило манеру  изложения его путевых заметок.

Экспедиция отплыла из Копенгагена в феврале, её маршрут проходил вдоль берегов Гренландии, Исландии, Норвегии, Лапландии и северных берегов  Московского государства – вплоть до Новой Земли. Полна загадок та часть экспедиции, которая была посвящена плаванию на Печору, в «Борандаю» и на Новую Землю, а также сухопутный маршрут вдоль Печоры и Щугора через Урал в некий «Папиногород».

Таинственная «Борандая»

Первой точкой в Запечорье, где бывали датчане, занимаясь меновой торговлей, стал «Борандай» – «обширный полуостров, лежащий против теперешнего острова Борандая», часть обширной страны «Борандаи». Её населяли «борандайцы». Высадившись на берег, датчане за табак и водку у местных жителей приобретали меха. Это был край «людей диких и скотоподобных». Аборигены всячески пытались избегать встреч с чужеземцами, убегали от них.

Однажды датчане «пошли к горе, на расстоянии 2–3 мушкетных выстрелов увидели в кустах пять или шесть человек, которые направились в нашу сторону; увидев нас свернули с дороги и убежали». Отправившись по их следам, при спуске с «горы» европейцы разглядели несколько хижин и 20 или 30 вооружённых копьями и луками человек, которые встретили их в боевом порядке.

Переговорщик завязал с аборигенами беседу. Ламартиньер описал местных жителей так: «ниже лапландцев, такие же глаза, но белок желтовато-красный, лицо плоское и широкое, голова большая, нос очень курносый, смуглы лицом до невозможности, большие ноги». Платье – «очень узкие штаны и камзол, чулки и шапки из шкур белых медведей, шерстью вверх, башмаки из древесины (лапти)». Различия между мужчинами и женщинами на первый взгляд минимальны. Врач-француз отметил, что и те, и другие безобразны. Заслуживали внимания и их жилища: они «выстроены из рыбьих костей и костями же покрыты сверху, очень низкие, овальной формы, свет проникает только через входное отверстие».

Жители загадочной страны «живут только рыбной ловлей и охотой, едят всякое мясо без соли, с сухой рыбой, пьют простую воду, наливая её из кадушки из можжевелового дерева и настоенную на можжевеловых ягодах». В «Борандайском городке» на водку и табак европейцы выменяли весь имеющийся у жителей «меховой запас». Здесь же «за две кипы табаку и за 4 пинты водки» датчане договорились с «борандайским господином», что тот организует им обменную «экспедицию» в Сибирь.

Нагрузив на двое оленьих саней «табаку, водки, золота, серебра и меди, на сумму 6000 ливров», по половине всего на каждую повозку, двинулись в путь. Судя по описанию Ламартиньера, они ехали к устью Печоры, «8 часов по полям, горам и долинам, не встретив ни одной души, ни жилища». Затем наткнулись на стойбище аборигенов, где отдыхали 6 или 7 часов. Тут датчане выменяли несколько шкур волков, лисиц (песцов) и шесть пар соболей,  заплатив только табаком (здешние жители водку не пили). Эта остановка позволила Ламартиньеру подробно рассмотреть аборигенов тундры.

Дальше был городок «Вичора», где они остановились у «важного господина», видимо, местного князька. И выменяли у него много разных шкур. Он отдал все, кроме медвежьих и соболиных шкур. Ведь «важный московитский князь» (царь) запретил аборигенам сбывать кому-либо ценные меха, которые они обязаны сдавать только ему, ибо в ином случае будут жестоко наказаны. Видя такой выгодный обмен, и другие жители Вичоры, обрадовавшись, променяли датчанам все свои меха. Европейцы ещё недалеко отъехали от своих кораблей, поэтому отправили туда добычу в сопровождении матроса.

Из «Вичоры» заготовительная экспедиция промчалась по тундре без остановки 15 часов, встретив лишь трёх охотников, один из которых был в платье «московитского покроя» из волчьего меха, белого как снег, шерстью наружу, отороченном чёрными, «как уголь», лисьими полосками. Выменяли у них дюжину шкур медведей, шкуры волков, белых лисиц (зимних песцов), нескольких горностаев и даже соболей очень хорошего качества, вдобавок ещё – дюжину белых вóронов да ещё семь соболей. Один из этих охотников в течение часа с лишним сопроводил европейцев до большой горы, поднявшись на которую Ламартиньер и его спутники увидели море и внизу много жилищ. Отсюда их путь лежал в «Почору», куда попали через 15 часов.

В «Почоре» европейцы отправились в замок (острожек) к местному воеводе, где находилось «управление» по сбору соболей для царя. Приезжие были встречены торжественно: в их честь устроили пир, наловили рыбы и забили молодую важенку, среди угощений было «хорошее московское печенье». В «Почоре» датчане выменяли много мехов белок, а также горностаев, песцов,  волков и куниц. Все меха отправили с сопровождающим на корабль.

От «Борандаи» через Урал в Сибирь

В своём фрагментарном повествовании Ламартиньер не указывает, каков был их точный маршрут к Уралу. Из его описаний можно лишь понять, что часть пути в Сибирь проходила вдоль «Почоры», а затем – вверх, к «Рифейским горам» по «Папиногородской реке». Европейцы двигались по мало населённой местности, встречая очень редкие чумы, где «отоваривались» мехами, набор их был стандартный у всех северных аборигенов.

На пути им встретились пятеро европейцев, среди которых оказались саксонец и «лотарингский дворянин, полковник московитского царя», ранее состоявшие на царской службе, но заподозренные в измене и сосланные сюда. По словам саксонца, отбывающие наказание оставались тут от 3 до 10 и больше лет, занимаясь охотой на пушных зверей.

Но вот и «Рифейские горы», отделяющие «Борандаю» от Сибири. Предгорья кишели «белыми медведями» и волками, которых европейцы очень боялись. Переход через горы оказался очень трудным, датчане затратили на него «10 или 12 часов». В Зауралье путешественники-заготовители встретили на пути сибирскую деревню. Её жители носили одежды из медвежьего меха шерстью вверх, бельё и сапоги с подковами, из чего датчане сделали вывод, что они «более образованные, чем в Борандае». Выменяв тут меха, они отправились к «Папиногороду», куда прибыли через 20 часов и сразу направились к тамошнему воеводе.  Благодаря содействию правителя, европейцы выменяли меха, заплатив сибирякам бóльшую часть остававшихся у них обменных активов, табака и водки.

Обратный путь лежал по пограничной с Уралом земле, которую датчане называли «Самоессией». Он занял более двадцати часов. Маршрут проходил мимо «горы Столпохен», откуда течёт «река Борсагач». Встречая по пути редкие чумы, они продолжали свои обменные операции, приобретая меха. В одном из стойбищ Ламартиньер наблюдал странный ритуал: аборигены стояли на коленях за чумами и поклонялись солнцу. Внимательный врач-француз сумел разглядеть жителей «Самоессии». Они были «ещё более коренастые, чем лапландцы и борандайцы, имеют довольно большие головы, лицо плоское, нос шире и курносый, они не имеют почти никакой растительности и землистого цвета лицо». Интересна их одежда: по  Ламартиньеру, – это «круглые курчавые шапки, штаны  верхнее платье из шкур белого медведя доходят до колен, подпоясываемые ниже живота поясом в 4 пальца ширины; чулки и башмаки той же кожи, шерстью вверх; на башмаки надевают они род коньков из коры (лыжи), длиной в 2 фута, наподобие гондолы; на них быстро ходят по снегу».

На загадочной Новой Земле

После «сибирского вояжа» датчане отплыли к Новой Земле, куда «прибыли через 20 часов. У одной местности увидели толпу человек в 30 с луками на спинах». Спустив на воду две лодки по 10 человек в каждой, европейцы отправились к ним.  Но те, завидев приближение чужеземцев, выпрямились, принялись кричать и стрелять из луков, а затем убежали. Датчанам не удалось поймать их, но зато они заметили на «пригорке срубленные деревья, обтёсанные в виде человеческих фигур, а перед одной из этих статуй, примерно на лье вперёд, мы увидели двух дикарей на коленях и с оружием на земле». Но и они убежали, скрывшись в сосновом лесу.

У Новой Земли датчане охотились на огромных рыб, называемых ими «морская лошадь». Увидев в море «двух огромных рыб, из которых одна имела рог изрядной длины, подплыли и стали кидать гарпуны». Добыв одну из них, подтянули к кораблю. «…за этой рыбой только и охотятся ради её клыков, которые служат для всевозможных поделок, как слоновая кость». Морские промыслы продолжались несколько дней с переменным успехом, и   европейцам удалось добыть несколько «рогатых рыб» и «валрусов».

На Вайгаче датчан поразило обилие «горных медведей», которые спускались с вершин и преследовали их. А ещё они «на берегу увидели птиц, очень жирных, с трудом летающих. Человек 40 отправились на охоту, часть убили из ружья, часть убили палками». Всего добыли примерно 60 штук. Капитан называл их «пингвинами». Одежда аборигенов была «сшита из шкур пингвинов перьями наружу… Шапки были в форме сахарной головы, а сапоги из шкур морской коровы».

«География» Ламартиньера

Датчане побывали на Русском Севере через 50 с лишним лет после знаменитой эпопеи Виллема Баренца. Без сомнения, они знали и карту, и что тут много ценных мехов, пользующихся огромным спросом в Европе, и богатых морских промыслов.

Остановимся подробнее на описанных Ламартиньером географических объектах. Островом «Борандай», вслед за голландцами, которые именовали эту область «Барандеей», датчане называли низменный и малооформленный участок суши (высота над уровнем моря не более 7 м), сложенный аккумулятивными песками и покрытый заболоченной тундрой с обилием озёр. Он мало изолирован от материка и отделён узкими протокой и заливом от участка суши, который современные геоморфологи называют о. Варандей.

В повествовании датчан фигурирует «Борандайский городок», за который, видимо, было принято крупное поселение аборигенов. Европейцы называли аборигенов «борандайцами», хотя «первооткрыватели» этих мест, голландцы, именовали их иначе, «барандейцами». Описания аборигенов у тех и других очень схожи. Страна «Борандая» Ламартиньера – часть материка между Печорой и Хайпудырской губой.

У посетивших низовья Печоры голландцев датчане позаимствовали и другое название, чуть изменив его на свой лад – «Почора». Есть у них и «Городок Вичора» (Vitzora), хотя точно установить, где расположен этот географический пункт, нереально. Возможно, за такой «городок» датчане приняли большое стойбище «борандайцев» из рода «Вичей», живущих где-то в материковой тундре, поблизости от «о. Борандая» – о. Варандея.

Географический рубеж – «Рифейские горы», был заимствован из греческой мифологии. По их представлениям здесь находилось жилище северного ветра Борея. В средние века на картах так обозначали Уральские горы.

«Папиногород» или «Папинов Город» – переделанное на иностранный манер название  остяцкого селения Ляпин (Ляпин-городок), стоящее на берегу одноимённой реки (она же – Сыгва) на восточном склоне Урала. А «Папиногородская река» – река Щугор, приток Печоры, вдоль которой проходил старинный торговый тракт в Зауралье. В названии реки – ориентир, по которому можно пересечь Урал и попасть в Сибирь. Возможно, им и воспользовались датчане.

«Гора Столпохен» – современное название этого географического объекта гора Тельпосиз, самая высокая точка на Северном Урале. «Самоессия» (видимо, страна самоедов, тогда правильно – Самоедия), пещеры и сосны в «Борандае» и на Новой Земле, как и охотники – «аборигены на каноэ» последней, – совершенно невероятные выдумки Ламартиньера. Откуда им было взяться на безлюдном арктическом архипелаге. Каноэ – типично эскимосская лодка, которую Ламартиньер мог видеть в Гренландии. Видимо, путешественник сам «перенёс» её на Южный остров архипелага Новая Земля.

Чудо-юдо рыба-кит

В средние века при описании заморских стран было принято «пугать» читателя всякими небылицами, богато украшать свои творения загадочного вида животными, наделяя их невероятной силой и т.д.

Вот, и Ламартиньер «нашёл» таких удивительных животных в водах Северного Ледовитого океана. Среди них – «рыба с рогом на голове». А это – не что иное, как нарвал (Monodon monoceros), или единорог, редкое китообразное.

Но зачем его было «наделять» ещё клыками, как у моржа. Такими клыкастыми «рыбами»-химерами пестрели все тогдашние саги и трактаты. Не менее загадочными выглядели «пингвины». Внешне на этих обитателей седьмого континента, Антарктиды, похожи гагарки (Alca torda).

Гагарки широко распространены на островах и побережье Баренцева моря, селятся на скалах и устраивают вместе с другими видами морских водоплавающих птиц – кайрами, моевками и др., своеобразные гнездовые колонии, птичьи базары. Этих «сидячих» птиц ростом от 38 до 43 см действительно можно было принять за пингвинов. Видимо, аборигены «Борандаи» снимали с добытых гагарок шкурки и шили из них одежду.

Спорно утверждение Ламартиньера о том, что северные аборигены, в том числе и живущие вдалеке от ледовитого моря, шили одежду из шкур белых медведей. Не исключено, что за шкуры белых медведей были приняты зимние шкуры других зверей.

«Валрус» у Ламартиньера – это атлантический морж, вид в те времена очень многочисленный, объект морских промыслов. Гравюры с этими зверями выглядят чудовищно угрожающими.  Средневековые путешественники и, с их слов, авторы гравюр даже «снабдили» этих морских млекопитающих рядом угрожающих зубов, не говоря уже о клыках.

А ведь зубы у моржей небольшие, всего несколько сантиметров. «Рыбьи кости» – другое биологическое «открытие» Ламартиньера. Морских млекопитающих в средние века считали рыбами. Возможно, аборигены использовали рёбра добытых моржей, китов и т. д. как каркасы для жилищ, а «рыбьими шкурами» покрывали их сверху. Из многих описанных Ламартиньеров объектов часть осталась «не расшифрованными». Не удалось установить, кем же были «белые вóроны», возможно, так они называли кречетов.

Вызывают удивление страницы с описанием странствий европейцев по предуральской тайге с картинами увиденных ими таёжных лесов, буквально «набитых» массой страшных медведей, волков и прочих диких зверей. К  этому времени в Европе почти не осталось лесных массивов, и крупные дикие звери были в диковинку. Становится понятным тяга к тем «страшным картинкам» и вымыслам,  которыми были наполнены все «книги» путешественников того времени.  Будем надеяться, что имя Ламартиньера займёт своё достойное  место в ряду известной «компании баронов Мюнгхаузенов».

Вернуться в Содержание журнала

Кто такой Денисов-Уральский? Во-первых, талантливый русский художник, необычайную энергетику картин которого отмечали буквально все, кто их видел. Репродукция самой известной его работы «Лесной пожар» выходила в открытках гигантскими тиражами и имеется практически во всех музеях нашей страны, в частности, и в Выборгском объединенном музее-заповеднике.

Во-вторых, это мастер камнерезного и рельефного дела, изготовлявший из уральских самоцветов и драгоценных камней уникальные иконы и картины, а также предметы прикладного искусства, как указывалось в рекламе, «оригинальные ювелирные вещи»: горки, письменные приборы, звонки, шкатулки, рамки для фотографий, фигурки людей и животных, украшения.

В-третьих, Денисов-Уральский – успешный предприниматель, составлявший достойную конкуренцию Карлу Фаберже (1846-1920). Он владел «копями» на Урале, а оба его столичных магазина последовательно размещались по престижным адресам: дом на Мойке, 42 принадлежал семейству Нобелей, а дом на Большой Морской, 27 – чуть наискосок напротив фирменного магазина Фаберже – семейству Лидвалей, известным петербургским портным, поставщикам Императорского двора, отшивавшим одежду к событиям государственного значения (коронациям, например). Дом на Большой Морской, 27 и строил тоже Лидваль, Федор Иванович (1870-1945), архитектор, сын заказчицы, ставший впоследствии одним из самых известных представителей эпохи модерна.

И, наконец, четвертая ипостась Денисова-Уральского: неутомимый просветитель и пропагандист отечественной промышленности. Его выставки «Урал и его богатства» посещались и простым народом, и членами императорской фамилии – на всех производили неизгладимое впечатление! Настолько, что, например, советский ученый и писатель Иван Антонович Ефремов (1908-1972), много лет спустя, начинает с рассказа об этой выставке свой роман «Лезвие бритвы», опираясь на свои яркие детские впечатления. Приставку «Уральский» к фамилии Денисов Алексей Козьмич взял в 1900 году, следуя примеру своего большого друга, известного писателя Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка (1852-1912) и обозначив таким образом магистральное направление своей земной миссии.

Несмотря на огромное уважение к нему и его памяти среди земляков-уральцев, в биографии этого человека скрыто еще много тайн. Авторский коллектив данной статьи убедился в этом в полной мере. Поиск ответов на простые, казалось бы, вопросы: где конкретно жил, когда и по какой причине умер и где похоронен Денисов-Уральский, оказался на деле крайне сложным.   Начнём уточнения по порядку.

Когда родился?

В первых исследованиях, посвящённых Денисову-Уральскому, а также в большинстве справочников называются две даты рождения с разницей в год: либо 6 февраля 1863 года, либо 6 февраля 1864 года, либо и то, и другое вместе со знаком вопроса (см. библиографический список). Сам Денисов-Уральский и большинство авторов указывали 1863 год. В частности, в приглашении на обед по случаю дня рождения, обращенном к ближайшим друзьям Дмитрию Наркисовичу Мамину-Сибиряку (1852-1912) и его жене, Денисов-Уральский пишет: «На Руси лишь пали цепи / Появился я на свет / В память этих двух событий / Друзей прошу я на обед/ 1863-6/II-1909». В последних книгах о мастере авторы Светлана Валентиновна Семенова (1933-2019) и Людмила Алексеевна Будрина (р.1977) указывают в качестве даты рождения 6 февраля 1864 года, опираясь на запись в метрической книге. Вывод? Прежде, чем подытожить, введем в оборот еще один документ, к которому нам не один раз придется обратиться и здесь, и в будущем. Речь идет о Кarjala-tietokanta – электронной базе данных Национального архива Финляндии, содержащей информацию о жителях Карелии, проживавших ранее на территориях, уступленных СССР по итогам II Мировой войны и умерших до 1945 года. Здесь в качестве даты рождения полного тезки нашего героя (будем пока называть его так) указывается 1863 год,

Когда женился?

Этот сюжет личной жизни Денисова-Уральского, казалось бы, не имеет прямого отношения к конечной цели данного исследования, но он важен по причине открывшихся новых документов, только сейчас вводимых в научный оборот. И эти документы сообщают нам интереснейшие обстоятельства. Во-первых, дату свадьбы мы теперь знаем не «предположительно», а совершенно точно – 15 мая 1896 года.

И супруга «екатеринбургского мещанина Денисова Алексея Космича», Александра Николаевна Березовская, оказалась вовсе не его «землячкой», а уроженкой «Великого княжества Финляндского, Выборгской губернии, прихода Куолемоярви, домашняя учительница, православного вероисповедания». Жениху было 32 года, невесте 23, бракосочетание состоялось в церкви Гребневской иконы Божией Матери на Лубянке (в Москве). Поручителями со стороны жениха выступили чиновник особых поручений при государственном контроле, титулярный советник Михаил Павлович Алмазов и потомственный почетный гражданин Филарет Александрович Милославин. За невесту «поручались» почетный гражданин Антон Николаевич Березовский и «финляндский гражданин Николай Николаевич Березовский». Оба брата Александры Николаевны проживали в столице (Санкт-Петербурге), были горными инженерами, то есть соратниками Денисова-Уральского по интересам, что и стало, вероятно, причиной знакомства. Волею судьбы Николай Николаевич остался после 1918 года по одну сторону границы, был репрессирован и расстрелян в 1937 году, а Антон Николаевич – по другую сторону, о нем мы еще вспомним. Информация о бракосочетании важна для нас еще и тем, что в упомянутой выше базе данных Финского национального архива есть графа «семейное положение», в которой у полного тезки нашего героя (как мы условились его называть при обращении к данному документу) указана дата 15.05.1906 – два совпадения (день, месяц) из трех позиций. Разница только в годе, которая объясняется – как показывает наш богатый опыт работы с архивными документами – влиянием «человеческого фактора». Подлинник документа, с которого данные вносились в общую электронную таблицу, хранится в Провинциальном архиве в городе Миккели (Финляндия). В настоящий момент авторы не могут взять его в руки и внимательно с лупой рассмотреть. Когда смогут, тогда вопросы отпадут сами собой.

Где была дача?

Как и все вполне состоятельные петербургские предприниматели Алексей Козьмич Денисов-Уральский в начале ХХ века приобрел на Карельском перешейке землю и построил себе дачу. Когда случилось это судьбоносное событие, нам точно неизвестно. И авторы данного исследования не стали тратить время на уточнение этого момента – известно, что к 1908 году дача уже была. Нам гораздо важнее разобраться с местоположением дачных угодий Денисова-Уральского и развеять миф о его имущественной скромности.

На основании многочисленных свидетельств установлено, что усадьба Денисова-Уральского называлась Нötömäki – Хётёмяки .  Это был самый большой и самый высокий холм во всей округе (118 метров), находился он на лесистой западной окраине довольно ровной деревни, которая называлась Kanneljärvi (Kantjärvi)..Усадьба Денисова-Уральского Хётёмяки располагалась примерно в двух километрах от станции Каннельярви, рядом с шоссе. Поселок Уусикиркко находился значительно дальше (8,5 км). После войны, в 1948 году, Уусикиркко переименовали в Поляны, а Каннельярви в Победу. Но железнодорожная станция Каннельярви осталась не только на своем прежнем месте, но и сохранила прежнее название.

«Кошку за хвост развернуть негде»?

Посмотрим, опираясь на имеющиеся в нашем распоряжении документы, насколько «скромный дом Денисова даже отдаленно не был похож на усадьбы его знаменитых соседей-художников». Самым знаменитым из «соседей- художников» можно считать Илью Ефимовича Репина (1844-1930), усадьба «Пенаты» которого находилась в 48 км от Хётёмяки, она восстановлена и в современных границах имеет площадь около 4 га. На территории один усадебный дом и несколько построек хозяйственно-развлекательного назначения. Учтем, что в момент владения земельная площадь могла быть больше. Владения Денисова-Уральского в Каннельярви были весьма обширны, недвижимость добротна и многочисленна. И прежде, чем превратиться в «пожизненный острог», как сгоряча высказалась Светлана Валентиновна Семенова, дача стала для Денисовых источником средств к существованию и в преодолении жизненных невзгод. (фото 5-9 Аллегории воюющих держав. Работы Денисова-Уральского)

После 1918 года

Трагические события личной жизни (смерть матери и гибель сына), изменение политической ситуации (отделение Финляндии от России и обретение ею независимости), установление новых пограничных правил – все это, случившееся одно за другим и вместе взятое, сильно повлияло на здоровье Алексея Козьмича Денисова-Уральского. Вот как он сам пишет в письме племяннику своего друга Мамина-Сибиряка Борису Дмитриеву Удинцеву (1891-1973) в сентябре 1922 года: «…я жив, сыт, но не совсем здоров… потрясена нервная система, вместе с сердцем пострадала память…». С годами состояние усугубляется: «… здесь, в глухом лесу, без людей, без знания местного языка мы (в особенности А.К.) стали дичать, утрачивать дар речи и даже память…» – сообщает Александра Николаевна Денисова, жена Алексея Козьмича, в письме академику Ферсману в 1924 году. Сообщает деликатно, потому что у Алексея Козьмича медленно и неотвратимо началось погружение в «сон разума». Будучи по натуре сильным и активным человеком, Денисов-Уральский делает попытки вырваться из всепоглощающей тьмы. Именно в это время – с 1918 по 1925 – он активно переписывается с финляндскими чиновниками и новоиспеченными советскими бюрократами, с друзьями и другими людьми из Советской России по поводу перемещения на родину своих обширных коллекций минералов, картин, документов. Об этом с большим душевным чувством рассказывает в своих книгах Светлана Валентиновна Семенова. Также Алексей Козьмич пытается наладить коммуникации с местным сообществом, приглашает на свои выставки.

1920-1930-е годы в Финляндии – время крайних противоречий и неизбежных перегибов. Для большинства русских жителей безмятежному благоденствию на лоне природы и надежным источникам дохода пришел конец. Жизнь стала превращаться в борьбу за существование. Денисовы же, в силу возраста и расстроившегося здоровья, а также от невозможности выехать в Россию по каким-то невнятным для них причинам, начинают распродавать имущество. Психическое заболевание Алексея Козьмича развивается, и для лечения, а потом и содержания его в лечебнице, нужны средства. Карпинский рассказывает, что «последние годы жизни Денисов-Уральский страдал психическим заболеванием и находился на излечении в Выборгской психиатрической больнице».  В электронной базе данных Национального архива Финляндии, о которой мы уже упоминали выше, местом смерти Денисова Алексея Козьмича указывается поселение Huumola, которое было частью Säiniö. Сяйниё было самой большой и динамично развивающейся деревней в окрестностях Выборга.

Последний период

Никакими подробностями жизни семьи Денисовых в период с 1926 по 1930 годы мы не располагаем. Можем только догадываться о том, как было тяжело. В 1930 году в двух русских эмигрантских газетах появляется информация о смерти А.К. Денисова-Уральского. Алексей Козьмич Денисов, данные о котором внесены в мемориум Кarjala-tietokanta, скончался 6 июня 1930 года. Это еще одно свидетельство в пользу того, что полный тезка нашего героя, как мы условились его называть, данные о котором занесены в Кarjala-tietokanta, и есть сам Денисов-Уральский. Имеющиеся частичные несовпадения объясняются и человеческим фактором, и социально-политическим фоном, на котором происходили все упоминаемые нами события. Косвенно смерть Денисова-Уральского в 1930 году подтверждают также документы выборгского архива ЛОГАВ – это запрос и очень краткая переписка советского консульства в Выборге с Церковным управлением и властями города о высылке свидетельства о смерти Денисова-Уральского, которая датируется 1931 и 1932 годами.

Благодарим за содействие С.Л. Гонобоблеву.

Что касается жены Денисова-Уральского, Александры Николаевны, то уже c 1929 года она точно живет в Выборге, сначала на улице Metsäk[atu], 3 – Метсякату, 3 (сейчас Лесной переулок), снимая комнату у конторского служащего Андреаса Хинтце, затем переезжает в другую часть города, в собственную квартиру. Работает учительницей. После 1939 года о ней известно только со слов И.М. Карпинского: «умерла в русском убежище для престарелых в Борго, ее имущество унаследовала художница Немилова..»

Несмотря на то, что часть вопросов так и не получила ответов, цель наших исследования была достигнута. Изготовлена мемориальная доска и начались согласования о размещении её на станции Каннельярви:

ДЕНИСОВ-УРАЛЬСКИЙ Алексей Козьмич
1863-1930)
Русский художник 
Мастер камнерезного и ювелирного дела
Общественный деятель
Родился в Екатеринбурге
С 1918 года жил в Каннельярви
Умер в Выборге

Вернуться в Содержание журнала

Третья декада июля 1980 года. Приморский город Таллин. Солнце, море, поющий ветер в парусах олимпийской регаты. Атмосфера настоящего праздника! Ты видишь лучших спортсменов мира твоего любимого вида спорта. И впереди ещё пол-отпуска. Именно в таком настроении пребывали уральские туристы – любители парусного спорта, спеша после утреннего моциона на завтрак и предвкушая очередной соревновательный день. Кто-то из них спросил: «А вы видели пару буржуинов напротив нашей берлоги?» И действительно, после возвращения с завтрака уральцы обнаружили напротив входа в свой кемпинг уже не двух, а трёх иностранных туристов, которые внимательно смотрели в их сторону. «Может им нужна помощь?», – засмеялся старший группы, вспомнив сюжет знаменитой «Бриллиантовой руки».

Иностранцы как будто этого и ждали. Они протянули нам свои бейсболки и  произнесли: «Мишка тельняшка! Мишка яхта!», бросая жалобно-вожделенные взгляды на рубашку одного из наших парней. На ней гордо красовался алюминиевый значок «Миша олимпийский на яхте».  Выяснилось, что настоящие морские волки, презревшие бойкот Олимпиады, прибыли на соревнования в качестве туристов, и, увидев у кого-то этот значок,  захотели приобрести такой же. Каково же было их разочарование и удивление, когда выяснилось, что ни в киосках «Союзпечати», ни в сувенирных магазинах, ни в сувенирных киосках  элитных гостиниц для иностранцев и даже у частных владельцев дефицитом не было вожделенного значка. Их поиски оказались безрезультатны. Но они встретили нас и были рады произвести обмен, предлагая целую бейсболку своих спортивных значков. Наши поняли, что придётся распечатывать свой подарочный фонд, превращая его в обменный. А когда иностранцы увидели ещё и значок «Миша олимпийский Морфлот» – восторгам их не было предела. Так завязалась ещё одна крепкая мужская дружба.

Как были созданы эти значки, и почему в разгар олимпийских  спортивных состязаний «мишек» невозможно было купить даже в Таллине? Трудно себе представить, что современный маленький значок из алюминия или пластика является предметом изучения настоящей серьёзной науки и имеет корни, уходящие в глубь веков. Однако это именно так. И называется эта хоть и вспомогательная, но очень серьёзная дисциплина истории фалеристикой. Чтобы не утруждать читателя многочисленными классификациями значков, приведём самую простую для гражданских значков, состоящую из двух частей. Сегодня на Урале  самым популярным видом спорта является хоккей с шайбой. И если присмотреться к лацканам пиджаков тренеров, стоящих на скамейке запасных, то мы увидим значок-капельку с эмблемой, аналогичной эмблеме на джерси игроков.

Перед нами так называемый корпоративный знак. Благодаря ему всегда можно определить принадлежность его носителя к персоналу конкретного клуба. Но жизнь течёт. Хоккейные клубы периодически проводят ребрендинг своих эмблем. И старая эмблема становится предметом истории клуба, а корпоративные значки становятся знаками принадлежности и вожделенным предметом для коллекционеров и фанатов клуба. Но ещё более желанными для данной категории граждан являются памятные значки, выпускаемые в честь юбилея клуба, участия его в соревнованиях, завоевания престижного кубка.

В советское время производством значков стали заниматься  специализированные государственные заводы. Суть значков осталась неизменной: есть знаки ОТЛИЧИЯ ОТ ДРУГИХ и есть знак ЗА УЧАСТИЕ, часто с номером, выдаётся или позволяется приобрести в ограниченном количестве экземпляров в честь того или иного события или дела.  Комсомольский или пионерский значок можно было купить в любом киоске «Союзпечати».

Но заказать свой значок, даже для  такого промышленного монстра, как  Челябинский тракторный завод (ЧТЗ), на специализированных государственных заводах было невозможно. Поэтому значки делались методом фотохимического травления на «своих мощностях». Специфика их изготовления сделала значки  недолговечными. Периодически они появляются на форумах фалеристов, но ценность они представляют лишь тем, кто собирает «генеральную коллекцию фалер» (знаков отличия), допустим, по истории завода ЧТЗ или специалистов, разрабатывающих отдельные темы. Для большинства коллекционеров они не представляют особого интереса.

В то время казалось, что фалеристика в нашей стране станет уделом небольшой группы увлечённых людей. Но помощь пришла от  динамично развивающего сегодня вида индустрии – туризма. Точнее от той части, что отвечает за обеспечение туристов сувенирами. «Чудный город посещу, у Гвидона погощу…» Решая проблему спроса на туристические сувениры, советское руководство занялось развитием местных народных промыслов и созданием фабрик сувениров. Они и постарались освоить «отложенный спрос» по значкам, постепенно переходящий в бум. Естественно, развивались фабрики сувениров, первоначально, ближе к наиболее популярным туристическим локациям.

В 1974 году в городе Челябинске была создана фабрика художественных изделий. Кольца, кулоны, бусы, браслеты шли на ура, а вот со значками возникли проблемы. Уровень гравировки, оснастки и станков не соответствовал ожиданиям именитых художников, пробующих себя в миниатюре на металле, впрочем, как и на других сувенирных фабриках того времени. Но как говорится: «Дорогу осилит идущий». Важнейшим шагом на этом пути стало участие совсем молодой Челябинской фабрики художественных изделий в создании сувенирной продукции для ХХII Московской олимпиады-80. В семидесятые годы XX века в Советском Союзе был популярен институт шефства крупных промышленных предприятий или их подразделений над школами, техникумами, воинскими частями или кораблями. Одним из таких подшефных ЧТЗ был новейший сухогруз Эстонского морского пароходства, проекта «Ленинская гвардия», названный в честь Ивана Степановича Белостоцкого, отработавшего сорок лет на Челябинском тракторном заводе.

В процессе обсуждения совместных планов было внесено предложение о создании уникального сувенирного продукта, отражающего в себе морскую тематику значков с Мишей Олимпийским, как для туристов, так и для членов экипажей советских морских круизных лайнеров, обеспечивающих проживание иностранных туристов во время Олимпийской регаты Московской олимпиады в городе Таллине. Идея была поддержана, и художник Гриневич Борис Матвеевич занялся разработкой эскизов.  Пока он их создаёт, познакомимся с ним самим.

Борис Гриневич  родился в 1928 году в городе Кургане, в семье обходчика железнодорожных вагонов, которого в середине тридцатых перевели на работу в Челябинск. Маленький Боря всегда любил рисовать, но и его родители, и он сам относили это к баловству, а мечтал мальчишка о море, ведь мамин отец был матросом Русского императорского флота. В 1943 году Борис узнал о наборе подростков в военно-морские училища и написал письмо Наркому ВМФ СССР Николаю Герасимовичу Кузнецову с просьбой принять у него экзамены для поступления. Через некоторое время он получил направление в прифронтовой Ленинград. Но выяснилось, что училище ещё не вернулось в Ленинград из эвакуации, и его перенаправили в речное училище. Заканчивал училище старшина курса одним из лучших и практику проходил в Таллине на одном из новейших тральщиков Краснознаменного Балтийского флота.

Выявление контузии на медкомиссии связало его дальнейшую судьбу с транспортом. Лозунг «Сегодня сто тысяч танкистов, а завтра сто тысяч трактористов» привёл его на ЧТЗ. Удивительно, но на легендарном предприятии с высочайшей чертёжной школой моментально оценили его талант создавать не просто изометрические проекции деталей любой сложности, но и рисовать. Человек за тридцать, пришедший с улицы, не имеющий художественного образования и получающий параллельно на работе высшее техническое образование, буквально за несколько лет своей работы доказал руководству, что лучшей кандидатуры на руководителя нового структурного подразделения – Бюро художественного конструирования – у них нет. Кроме основной работы к нему за помощью стали обращаться многочисленные общественные, спортивные, комсомольские организации ЧТЗ, а в середине семидесятых уже областной комсомол предложил ему поучаствовать в творческом конкурсе, который он и выиграл, познакомившись с ЧФХИ. А затем продолжал выигрывать конкурсы эскизов ещё и ещё. В отличие от своих именитых коллег – профессиональных художников конструктор Гриневич досконально изучил производственный процесс, возможности оборудования и гравёров. Каждый его новый эскиз значка становился сложнее  в исполнении, но более эффектным в металле.

И всё же, рисуя значки с Олимпийским Мишкой, он ещё только начинал свой путь в фалеристике как художник. Пройдёт несколько лет, и, как в фильме «Мимино», в кабинет ректора Суриковского института зайдёт, смущаясь, мужчина за пятьдесят с просьбой принять его учиться. Через час оживлённой беседы и показа работ абитуриента ректор вытащит из ящика стола легендарный ромбик и вручит слегка ошарашенному посетителю, произнеся: «Если у Вас в следующий раз спросят, что Вы заканчивали как художник, смело говорите Суриковку…» Очень часто великие творческие люди о своей профессии упоминают лишь вскользь.  Ну было… По отношению к Борису Матвеевичу это неприменимо. Достаточно открыть энциклопедию «Инженеры Урала».

Пока же перед ним и коллективом Челябинской фабрики художественных изделий стояла очень сложная и волнующая задача – получить олимпийскую лицензию на ту продукцию, которую они приготовили. Да-да, Вы не ослышались, любой предмет с изображением олимпийской символики или талисмана должен был получить олимпийскую лицензию на изготовление, как спортсмен получить лицензию на участие. Вот как писала газета «Вечерний Челябинск» 21 марта 1980 года: «Приближение Олимпийских игр чувствуется во всём, один за другим вступают в строй новые спортивные сооружения. Вот ещё одна примета: состоялось последнее заседание организационного комитета Олимпиады-80, утверждение образцов товаров и сувениров с олимпийской символикой, на последнем заседании успех сопутствовал творческой группе художников Челябинской фабрики художественных изделий, мастерам предприятия… …даны высокая оценка и право стать сувенирами Олимпиады.

Отмечены два значка – «Миша Олимпийский в тельняшке» , «Миша на яхте», работы Б. Гриневича, значок «Олимпийская роза ветров» – главного художника фабрики Р. Каримова. …Большой труд выпал на долю гравёров Ф. Башарина и Р. Абдрахманова, коллективов первого и второго цехов. Одним словом, над олимпийской символикой работал весь коллектив фабрики… Увезут олимпийцы сувениры, сделанные золотыми руками уральских мастеров, в каком-нибудь дальнем государстве Миша Олимпийский, отлитый в металле, будет напоминать спортсмену или гостью Олимпиады-80 о далёкой гостеприимной незабываемой стране». Несомненно, это была его победа, победа как художника.

Но жизнь – это борьба. 12 апреля 1980 года Олимпийский комитет Соединённых Штатов Америки объявил о бойкоте Московской олимпиады. Участие круизных лайнеров в обеспечении Олимпийской регаты снялось как бы само с собой. Пришлось вносить коррективы и в выпуск значков. Часть уже напечатанных значков было решено предложить для реализации эстонским товарищам. Челябинцев ждал сюрприз. Вы знаете кто такой Вигри?  

Это антропоморфный тюлень – талисман XXII Летней олимпиады. И…  Это правильный ответ.  Вы когда-нибудь о нём слышали?  Я – нет. Состав и объём современных олимпийских игр, особенно летних, часто не позволяет их проводить в одном городе. Не загрузишь олимпийские яхты в требуемом количестве ни в Московский гребной канал, ни даже в Московское море. Впрочем, это касается и футбольных стадионов. Олимпийскому комитету XXII игр пришлось выбирать город олимпийской регаты.

После получения права на проведение Олимпийских игр рассматривались любые варианты, вплоть до Байкала. Дальний Восток – далеко. На Байкал ещё и дорого везти морские яхты по железной дороге. На Белом море холодно, на Каспии нет инфраструктуры.  Большинство авторов утверждает, что на Чёрном море проводить регату запретили военные.  Во многих публикациях утверждается, что руководству Эстонской ССР проведение регаты буквально навязали, а в ответ на согласие эстонские товарищи получили не только вал финансирования, но и впервые в мировой олимпийской истории талисман отдельного вида спорта. Сама олимпийская регата получилась на славу, как положено олимпийским турнирам, несмотря на отсутствие некоторых звёзд яхтенного спорта, с неожиданными результатами, яркими эмоциями и новыми героями.

Советские спортсмены достойно выступили под парусами: в классе «Финн» Андрей Балашов стал обладателем бронзовой медали, в классе «Солинг» Будниковы Александр и Борис с Николаем Поляковым завоевали серебряные медали, а в классе «Звёздный» легендарный Валентин Манкин и Александр Музыченко принесли сборной СССР долгожданное «золото».  В командном зачёте победила сборная Бразилии. Бразильцы завоевали всего две медали, но каких! Золотых! И их победу радостно приветствовал тюленёнок Вигри.

А может провинциальный художник, не зная про Вигри, ошибся, а на последнем заседании организационного комитета Олимпиады-80 просто не стали портить праздничное настроение? Передо мной лежат образцы значков по парусному спорту самых популярных серий с олимпийским талисманом Олимпиады-80 . И везде Миша. Более того, мытищинская серия в своей композиции содержит надпись «Таллин-80». Но челябинский значок для эстонских организаторов регаты стал «самым любимым». Мало того, что художник на хорошо выполненном значке изобразил всеми легко узнаваемый силуэт Таллина, так он поместил на нём чаек. Как позднее рассказывали, давясь от смеха, моряки из пароходства, к которым попало некоторое количество челябинских значков, «Миша на яхте» вызывал неподдельный интерес у таллинцев, особенно сторонников чайки – главного конкурента тюленёнка за звание талисмана регаты. Понятно, почему ни один значок ни одного производителя с Мишей-яхтсменом официально так и не попал на регату. Миша им просто был не нужен. Везде был Вигри на пакетах,  плакатах, майках… Как вспоминал олимпийский чемпион Александр Музыченко о закрытии Олимпиады в Таллине: «Там всё замечательно провели. На той же площади возле «Пириты» шла трансляция, часа три длилась.  Эстонцы сделали большой праздник, но Мишки не было…»  Значки с Мишками Бориса Гриневича были выпущены в срок и отгружены на реализацию, правда, не в Эстонию…

Вернуться в Содержание журнала

Первооткрыватели

В 1921 году направленное в Карское море судно «Таймыр» Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана под руководством Н.В. Розе в конце июля обогнуло с запада северную оконечность архипелага – мыс Желания и направилось на юг вдоль берега архипелага

На широте 75°41’59″N (долгота 63°43’11″E) экспедиция обнаружила вдающийся в сушу фьорд. Уже в наше время выяснилось, что его длина 12 км, ширина в наибольшей части, в устье, – 6 км, а максимальная глубина – 180–200 м; со дна вход в залив «преграждает» 40-метровый порог. Залив частично изолирован от акватории Карского моря  островом Камни, который расположен на входе в залив. Этот остров можно обойти с запада или востока, причём по имеющимся батиметрическим картам максимальная глубина западного прохода не превышает 37 м, а восточного  доходит до 57 м.

Первооткрыватели назвали его очень необычно – залив Благополучия. Тогда же на карте Новой Земли появились ещё ряд не совсем характерных для того периода истории страны названия, например, п-в Сомнений и бухта Трёх Медведей.

«Здесь будет город заложён»

За следующие пятнадцать лет тут побывали всего три экспедиции. 25 августа 1922 года для определения астрономического пункта и топографической съёмки его посетило парусно-моторное судно «Эльдинг». В 1925-м на этом же судне сюда зашла Новоземельская экспедиция Института по изучению Севера под руководством Р.Л. Самойловича. В 1932 году из Русской Гавани, преодолев «большие трудности, поднимаясь и спускаясь по ледникам, изобилующим множеством трещин, впервые в истории исследования Арктики», на аэросанях совершили маршрут тамошние полярники, «расстояние по прямой 70–80 км».

В 1935 году было принято решение: «В районе залива Благополучия будет построена первая полярная станция будущей трассы (авиатрассы) Амдерма – север Новой Земли. Станция имеет большое синоптическое и климатологическое значение. Она позволит более точно определить границы тепловых потоков воздуха Баренцева моря с запада от холодных восточных потоков Карского моря. Полярная станция будет изучать гидрорежим запада Карского моря, откроет этот район для плаванья судов, сократит путь от мыса Желания на юг Карского моря в три-четыре раза, так как до сих пор суда от мыса Желания к Белому (острову) и в Обь ходили Баренцевым морем. Для развития промыслов станция сыграет большую роль, она расширит районы промыслов и явится материальной базой (жильё, радио) для промышленников острова на Карской стороне. В первый год на станции будут поставлены работы по метеорологии II разряда и гидрологии III разряда. Строительство: жилой дом, службы, баня, радио. Штат – наблюдатель, радист, механик».

Трудности обустройства станции

В августе этого же года в залив Благополучия из Архангельска вышел пароход «Аркос»: на его борту – строители (плотники и печник), коллектив будущей станции, строительные материалы, продовольствие и другие грузы.  Уже на подходе к месту назначения все находились под «величественным и загадочным впечатлением ещё не обжитого берега. Куда ни взглянешь – ледники, горы, снег в их глубоких каменных морщинах. Ни одного зелёного пятна! Камни и камни! Но вот и залив Благополучия! Жадно всматриваемся в незнакомые горы. Из-за туч проглядывает солнце, и перед ними мириадами самоцветов вспыхивает гигантская ледяная подкова. За узким перешейком полуострова видны словно выстроившиеся к параду крупные и мелкие айсберги самых причудливых форм».

С эпопеей постройки станции знакомят воспоминания её первого начальника Никиты Ляха. Она началась 30 сентября с сооружения бани. Это была уже традиция – прежде всего ставить «баньки» на новом месте – так повелось повсеместно по всем северным окраинам России в разные периоды её истории. В баньках можно было переждать ненастье, помыться и даже провести зимовку. Начали устанавливать радиомачту. Выдолбили глубокую яму, чтобы укрепить её основание. Но с первого раза мачта не устояла, и «через две-три секунды, с грохотом рухнув на камни, разлетелась в куски. Пришлось направиться в бухту Трёх Медведей, подыскать там брёвна и снова подставлять плечи. На обработке и оснастке новой мачты строители потеряли день, зато на следующее утро установили её без всяких помех. Мы торжественно подняли на ней государственный флаг».

Работа без перерыва продолжалась до полной темноты, поскольку быстро надвигалась полярная ночь. «Дома были уже собраны, вставлены переплеты, настланы полы». После окончания строительных работ будущие зимовщики проводили бригаду строителей на материк и продолжали достройку дома уже своими силами. По окончании сооружения печи в жилом доме ютившиеся поначалу в палатках зимовщики перебрались «в тепло».

Первая зимовка

Почти все зимовщики оказались впервые в Арктике и наступившую полярную ночь встретили с настороженностью. Станция располагалась в пределах влияния Карского моря, самого ледовитого в Западной Арктике, своеобразной «кухни» погоды в Северном полушарии. Его дыхание ощущается даже на широте Москвы и южнее.

В первую же зимовку полярники испытали все прелести местного климата. В  начале осени на них обрушилась жесточайшая борá. «С ледников сорвался неистовый ветер. В бушующем вихре закружились снег, песок, мелкая галька. Лежавший на берегу трёхпудовый тюк прессованного сена запрыгал по гальке, словно футбольный мяч, переметнулся через перешеек и скрылся в бухте Трёх Медведей». Но «бора прекратилась так же неожиданно, как и началась».

В жилом доме обустроили три небольшие комнаты и просторный камбуз, служивший в то же время кают-компанией. Зимовщики «размещались со всем возможным в наших условиях комфортом: радист – в радиорубке, метеорологи – в пристройке, механик и кок заняли по небольшой комнатке, а в комнате побольше устроились» начальник зимовки, гидрометеоролог и ещё один сотрудник.

К ноябрю обстановка вокруг станции стала по-настоящему зимней. Началась арктическая экзотика. Устойчивый северный ветер подогнал к острову ледовые поля, отчего весь залив, а затем и море до горизонта покрылись льдом. Одно из самых ярких впечатлений у зимовщиков осталось от увиденного ими северного сияния. «Но в эту ночь и тундра встретила нас по-праздничному – великолепным полярным сиянием. На севере, высоко над горизонтом, висел гигантский световой занавес. Лёгкие складки его непрерывно колыхались и дрожали, и мириады голубоватых искр то вспыхивали, то угасали в глубоких снегах».

Будничная жизнь полярников

Со всеми красотами архипелага полярники смогли познакомиться лишь весной, после окончания зимовки.  «Чем светлее становилось на острове в полдень, тем заметнее оживала суровая природа Арктики. На льду залива стали появляться отдыхающие тюлени. Они расширили свои проруби-отдушины и часами лежали на льду, каждые две-три минуты поднимая головы, чтобы осмотреться. Собаки носились по всему заливу, но при их приближении тюлени проворно соскальзывали в лунки. Около некоторых лунок мы замечали даже по два тюленя, и с каждым днём их становилось всё больше. Но медведей мы так и не видели. Выходим на берег. Ровный след медвежьих лап с противоположного берега залива тянулся прямо к нашей палатке (палатка стояла на месте проведения футштоковых наблюдений). Зверь обошёл её вокруг, через полость сунул морду внутрь, но, не обнаружив ничего привлекательного, вышел на берег, а затем повернул в море, в нагромождения торосов… Прежде, чем вернуться домой, поднимаемся на гору Якоби. За ней высятся горные хребты, покрытые вечными льдами, вправо и влево от нас медленно сползают в море ледники».

Охотничий пыл позволил зимовщикам сделать ряд интересных наблюдений над морскими животными. «Пока мы бродили по каменистому откосу, определяли глубину прибрежной полосы залива, кто-то из нас обратил внимание на не совсем обычное явление: над широкими гребнями волн то показывались, то исчезали какие-то животные, напоминавшие дельфинов. Белухи прошли мимо нас неторопливо и чинно, как на параде. Сколько их было – трудно сказать. Думаю, что несколько сот. Примерно такие же стада мы видели и после этого, но добыть ни одной белухи нам не удалось».

Охота на морского зверя – белух, моржей, тюленей и белых медведей составляла одно из направлений деятельности зимовщиков. Ведь, «возвратившись на Большую Землю, мы привезли с собой почти три десятка медвежьих шкур, сдали государству больше десяти бочек нерпичьего сала и несколько связок шкур морского зверя (главным образом нерпичьих). В ту пору наш залив был настоящим охотничьим эльдорадо». Охоте полярники уделяли большое внимание, ведь все они происходили из сельской местности, а там охота – дело привычное и обыденное.

В течение всей зимы 1936–1937 годов коллектив благоустраивал жилые помещения, радиорубку, монтировал силовое хозяйство. В конце июня 1937 года на станцию пришёл ледокольный пароход «Таймыр».  В августе в залив Благополучия теплоход «Вологда» доставил участников Новоземельской экскурсии XVII Международного геологического конгресса, которые провели непродолжительные маршруты в окрестностях станции, в том числе к ледниковому покрову.

В октябре на полярную станцию прибыла смена полярников из семи человек, среди них три научных работника. Выгрузка продовольствия и научного оборудования закончилась быстро. Пароход ушёл, увозя первых жителей залива Благополучия. Началась полярная жизнь новой смены. Закончив уборку грузов, коллектив станции приступил к работе. Нужно было отремонтировать печи, оборудовать гидролабораторию, установить экспериментальный ветродвигатель, выстроить скотник для двух коров и трёх свиней. Когда начал увеличиваться день, полярники стали выполнять обширную программу гидрометеорологических наблюдений.

В последующие годы продолжалось благоустройство станции: установили ветряк для зарядки аккумуляторов, построили угольный склад, заготавливались морской зверь на корм упряжным собакам и плавник на топливо. Для чрезвычайных ситуаций была налажена аварийная связь с Русской Гаванью и мысом Желания. Планам дальнейшего развития станции в заливе Благополучия помешала война.  В сентябре 1943 года станция была уничтожена огнём немецкой подводной лодки «U-711» (командир обер-лейтенант Х.-Г. Ланге)

Немецкие морские операции в Карском море

Огромная арктическая акватория СССР в планах командования Германии представляла большой интерес. Ведь она являлась частью Северного морского пути, который был уже знаком немцам. По нему в навигацию 1940 года по согласованию с СССР и в сопровождении наших судов совершил проход в Тихий океан немецкий вспомогательный крейсер (рейдер) «Комет». Кроме того, почти десятью годами ранее здесь пролегала часть маршрута экспедиции на дирижабле LZ 127 «Graf Zeppelin» («Граф Цеппелин»), организованной международным обществом «Аэроарктик», где доминировали немцы. Во время этого полёта они вели активную аэрофотосъёмку.

Во время Великой Отечественной войны акватория Карского моря стала ареной активных действий подводных лодок и надводных кораблей Германии. Ведь противник через Арктику, которая представляла собой глубокий советский тыл, намеревалась проникнуть в СССР. Отсюда и рейды подводных лодок, и знаменитая операция «Вундерланд» (Wunderland – «Страна чудес») с походом тяжёлого крейсера «Адмирал Шеер» (Admiral Scheer), и воздушные операции Люфтваффе, и потопление наших судов в 1941–1944 годах.

Трагедия сентября 1943 года

Полярников обнаружили с воздуха самолёты Люфтваффе и передали координаты на патрулирующую северную часть акваторий Баренцева и Карского морей подводную лодку. Хронику произошедших событий лучше всего восстановить по судовому журналу субмарины. Находясь у северо-восточных берегов архипелага, Х.-Г. Ланге решил атаковать станцию. «24.09.43 04.00 на обратном пути [от северной точки архипелага на юг] я намерен совершить налёт на радиостанцию Благополучия, чтобы уничтожить её». В 08.15 лодка подошла к станции, которая оказалась в поле зрения немцев; в 08.22 «U-711» погрузилась и проследовала к берегу на перископной глубине. «В 09.30 катер [станции] сел на мель у самого южного ледника близ Благополучия» и был обстрелян немецкой субмариной у самой станции, а затем врезался в берег под прикрытием лежащего между станцией и «U-711» айсберга.

Здесь я вынужден сделать одно отступление. Подводная лодка под командованием обер-лейтенанта Х.-Г. Ланге, кроме залива Благополучия, уничтожила ещё две советские полярные станции на островах Карского моря. Одна из них – на о. Правды, была крупным укреплённым пунктом на пути к Диксону, где располагался штаб морских операций в Западной Арктике. Она было уничтожена «U-711» за несколько дней до нападения на полярную станции в зал. Благополучия. Итак, продолжим знакомство с судовым дневником «U-711».

В «10.11 [Ланге] нырнул» и продолжил движение на «перископной глубине. Поскольку глубины в западной бухте (бухте Визе) неблагоприятны, я решаю проникнуть в восточную бухту (бухту Трёх Медведей), которая не имеет признаков глубины. Проникая в эту бухту, я постоянно нахожу южный и северный прибой. В центре, кажется, есть глубокая вода в направлении радиостанции. Радиостанция находится на узком перешейке полуострова. [На радиостанции] имеются большой, 2-этажный дом с несколькими дымовыми трубами, радиопеленгатор [видимо, радиоантенна] на крыше. В 20 метрах к северу отсюда 2 большие радиомачты, 4 радиомачты поменьше, вероятно, коротковолновый радиопередатчик. Дальше на северо-запад небольшой домик». Так что немецким подводникам предстал довольно крупный посёлок, состоящий из нескольких строений.  Изначально немцы, видимо, хотели уничтожить наших полярников, высадив десант. Но «из-за дальней дислокации подводной лодки по отношению к посёлку метео- и радиостанции невозможно было использовать резиновую лодку для высадки десанта», они решили уничтожать строения станции одиночным огнём артиллерии.

«В 13.15 открыли огонь по первой цели – радиостанции. После примерно 30 выстрелов она загорелась. После этого загорелся дом поменьше, а дальше загорелись радиомачты. 13.45 после 76 выстрелов калибром 8,8 см и 350 выстрелов калибром 2 см прекратили огонь, поскольку радиостанция и связанные с ней здания полностью разрушены».

«13.50 развернулся и с обоими дизелями направился вокруг полуострова и дальних скал мыса в западный залив [в бухту Визе], чтобы уничтожить метеорологическую станцию, обнаруженную там Люфтваффе». «16.16 осторожно прошли среди надводных скал и прибоя [небезынтересно, что во время налёта на полярную станцию немцы потеряли эхолот]. Другие дома находятся близко к воде в западном направлении от радиостанции.

Есть большой дом, 1 меньший дом и 1 сарай. 3 выживших бегут в горы. Наши выстрелы при обстреле радиостанции не нанесли ущерба этим домам, укрытым за склоном холма. Дальность до станции 2000 метров. В самом большом доме находился запас бензина, поэтому его охватило пламя, которое поднималось на большую высоту. После, произведенными 32 выстрелами [калибром] по 8,8 см и 250 выстрелами [калибром] по 2 см всё уничтожено».

С запасной радиостанции спасшиеся полярники сообщили на Диксон, в штаб морских операций в Западной Арктике о случившемся и через несколько дней самолётами зимовщиков вывезли на Большую Землю.

Небезынтересны и такие факты из истории этой подводной лодки. Под командованием Х.-Г. Ланге «U-711» топила корабли Англии, Норвегии и других стран, за что 29 апреля 1945 года он был удостоен Рыцарского креста с дубовыми листьями в знак особой храбрости и отваги. Саму же подлодку постигла заслуженная кара. 4 мая она была потоплена близ г. Харстад, в Северной Норвегии, будучи пришвартованной у плавбвзы «Кригмарине» и атакованной самолётами-торпедоносцами «Авенджер», взлетевшими с британских эскортных авианосцев.

Вернуться в Содержание журнала

С момента своего появления фотография стала наиболее достоверным способом запечатления окружающей реальности, активно меняющейся в условиях промышленной революции XIX века. Развитие машинного производства открыло новые возможности, в том числе и в области фотоискусства. К концу XIX века в России широкое распространение получил жанр экспедиционной фотографии, предполагающий съёмку в полевых условиях. Фотографы активно отправлялись в фотоэкспедиции в разные уголки земного шара с целью изучения и фиксации уникальных ландшафтов и быта посещаемых местностей.

В 1909 году русский фотограф, ученый-изобретатель и издатель журнала «Фотограф-любитель» Сергей Михайлович Прокудин-Горский получил поддержку от императора Николая II для создания фотолетописи России в натуральных цветах – проекта под названием «Коллекции достопримечательностей Российской империи». Сергей Прокудин-Горский считал, что фотография – это прежде всего «искусство протокольного характера». В своих фотоэкспедициях он видел не только художественную ценность, но и практическое применение. Его снимки природы, архитектурных памятников, промышленных объектов и этнографических сюжетов отражали историческое и культурное разнообразие Российской империи, что, по мнению фотографа, способствовало развитию интереса к изучению родной страны. Таким образом, фотоэкспедиции Прокудина-Горского были направлены на сбор материалов для новой дисциплины – родиноведения.

В содействие работе фотографа государственной канцелярией ему были выданы документы, предоставлявшие доступ во все уголки большой страны – от Балтийского моря до Тихого океана. С 1909 по 1914 год Прокудин-Горский находился в постоянных экспедициях, в ходе которых он не только создал уникальную фотографическую коллекцию, но и положил начало истории цветной фотографии в России: в 1905 году Сергей Прокудин-Горский разработал и запатентовал способ создания и тиражирования цветных фотографий. На основе этого способа была отснята фотографическая коллекция «Достопримечательности Российской империи».

Первая экспедиция на Урал

Уже в первой фотоэкспедиции Прокудин-Горский отправился на Урал. К съёмке промышленного края он приступил в августе 1909 года. Во время своей остановки в Екатеринбурге фотограф не только заснял город, но и прочитал лекцию «О современном состоянии фотографии в натуральных цветах» с демонстрацией снимков в музее Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ). Из Екатеринбурга он совершил несколько поездок по Среднему и Южному Уралу, где фотографировал индустриальные и природные виды, а также местных жителей.

В своих экспедициях Прокудин-Горский перемещался, в основном, на специально оборудованном железнодорожном вагоне – с тёмной комнатой для проявки и печати снимков. Однако для съёмок Урала и Уральского хребта в Екатеринбург был прислан автомобиль «Форд» — вследствие легкости машины представлялось возможным проезжать по полевым и луговым дорогам, а также по малонадёжным исетским мостам. Кроме того, для работы на реке Чусовой фотографу выдали моторную лодку.

Особенности путешествий Прокудина-Горского во многом отражают сложность экспедиционной фотографии и трудоёмкость её процесса, который требовал не только профессиональных навыков, но и специального оборудования. В подобных экспедициях фотографам приходилось возить с собой тяжёлые камеры, стеклянные пластины, химикаты и лабораторное оборудование для обработки снимков. Часто снимки проявлялись на месте сразу после съёмки, так как стеклянные пластины или фотобумага были чувствительны к свету, что дополнительно требовало наличия передвижной лаборатории.

Надежный компаньон

В путешествиях Сергея Прокудина-Горского сопровождали разные компаньоны, одним из которых был уральский фотограф и предприниматель Вениамин Метенков. Он систематически занимался съёмкой уральских видов, а также, как и Прокудин-Горский, был членом Императорского русского технического общества (научно-технической организации, созданной по инициативе профессоров и инженеров Санкт-Петербурга в 1866 году с целью содействия развитию техники и технической промышленности России) и Русского географического общества (общественной организации, основанной в Санкт-Петербурге в 1845 году и занимавшейся проведением научных экспедиций с целью исследования и освоения европейской части России, Урала, Сибири, Дальнего Востока, Кавказа и других частей земного шара).

Метенков, как знаток Урала, помогал Прокудину-Горскому ориентироваться на местности и находить живописные и значимые локации для съёмки. Неслучайно на фотографиях Прокудина-Горского и на почтовых открытках Метенкова встречаются одни и те же достопримечательности, такие как гора Благодать, часовня на её вершине, каменные ворота на реке Исети и другие узнаваемые уральские виды.

Фотоэкспедиции на Урал были важной частью проекта по документированию России: в 1910 году вновь состоялись съёмки Южного Урала; в 1912 году фотограф путешествовал по местности, в которой предполагалось провести водный канал «Чусовая – Исеть».

Несмотря на то, что общих снимков фотографов не сохранилось (или не было ещё обнаружено), Метенков смог запечатлеть своего коллегу во время их совместных поездок. На почтовой открытке № 348 из серии «Средний Урал» с изображением Чёртова городища можно заметить фигуру фотографа Прокудина-Горского, стоящего у подножия горы с камерой на треноге.

Прокудин-Горский и Метенков были единомышленниками в своём отношении к фотографии. Используя её как инструмент документации, они стремились сохранить образы своей родины и своего времени для будущих поколений.

Фотографии из фондов МАУК «Музей истории Екатеринбурга» (МИЕ). 
Исключительные права на цифровые фотографии  В.Л. Метенкова принадлежат МАУК МИ

Вернуться в Содержание журнала

Полученные результаты были опубликованы в двух томах. Автором первого тома был астроном Мариан Альбертович Ковальский, а автор второго тома – геолог Эрнст Карлович Гофман (во втором томе приведён дневник горного инженера Никифора Ильича Стражевского, руководителя одного из экспедиционных отрядов). В этих описаниях фигурирует гора Моррай (Мурай)-Ур.

Однако, в публикациях место расположения этой горы по указаниям разных участников экспедиции неоднозначно. Также не указана высота этой вершины. На современных географических картах такой топоним отсутствует. Но имеется гидроним: река Мороя. В целом, гора с таким названием до сих пор остаётся загадочной.

Не включил в список

В дневнике Стражевского записано: «…За этими горами [Люль-Уонтмит-Чахль и Яны-Тумп-КВГ] идёт низкая небольшая цепь гор Моррай-Ура, которой проход служит путём сообщения между Европой и Азией. За Морраем возвышается горная цепь Гось-Ойка, оканчивающаяся перед южным отрогом Не-Пуби с пиком».

Здесь слова «за этими горами» следует понимать как цепочку вершин с горами Люль-Уонтмит и Яны-Тумп, протянувшуюся в восточном направлении. А слова «за Морраем возвышается горная цепь Гось-Ойки» необходимо рассматривать как взаиморасположение вершин в северном направлении.

В этих трудно воспринимаемых фразах чувствуется редакционная правка текста Э.К. Гофманом. Сам Н.И. Стражевский свои тексты писал простыми словами, предельно ясными для прочтения. Кроме того, имеются разночтения в написании этого оронима. Никифор Ильич видел «низкую небольшую цепь гор Моррай-Ур», но не посетил эти горы.

Мариан Альбертович Ковальский определял высоты нескольких вершин тригонометрическим способом, с двух точек. Одна из них находилась «на самой высокой сопке линии разделения вод» на хребте Састем-Нёр. А другая не имела точной привязки: «западный склон хребта Суммах-Ньёр».

Обе эти сопки находятся на Главном Уральском водоразделе в восточной части долины реки Щугор. С этих двух точек Ковальский увидел высокую вершину, расположенную по соседству (южнее) с горой Тельпос-Из и принял её за гору Мурай-Чахль (так она записана Ковальским в таблице определённых им мест).

Вполне логично в этой таблице не указана высота г. Мурай-Чахль, так как Стражевский на эту гору не поднимался, а, следовательно, высота её не была определена.
Затем Ковальский, при определении азимута на эту гору, записал: «г. Муррай-Чахль». Вероятно, понимая некоторое рассогласование между Стражевским и Ковальским в определении этой горы, Гофман не включил эту гору ни в список определённых географических мест, ни в перечень барометрических наблюдений.

Две горные цепи

Ковальский определил географические координаты (широты и долготы) четырёх вершин, хорошо им видимых с вышеуказанных точек. Сопоставляя координаты этих вершин с современной картой, можно определить местоположение этих гор и их высоты (см. карту 1):

1. Восточный край г. Тельпос-Из (1614,6 м);
2. Западный край г. Тельпос-Их (1619,8 м);
3. г. Хосте-Нёр (соответствует горе 1417,1 м);
4. г. Муррай-Чахль (соответствует горе 1317,2 м).

Топографы Д. Юрьев и В. Брагин составили карту «Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой». Участок такой карты с Тельпосским хребтом представлен на карте 2.

На этих картах конкретные вершины, которые имели собственные названия, например, Тельпос-Из, Хальмер-Сале-Ур, показаны кружочками с точкой. Также на этих картах видно, что две горы (Хосте и Муррай), зафиксированные Ковальским, находятся в единой горной цепочке с горой Тельпос-Из.

А гора Люль-Уонтмит-Чахль (1468,6 м) после сквозной долины располагается в другой горной цепи. Такие две горные цепи располагаются по двум сторонам долины р. Тельпосъю.
На западе – кряж, в составе которого находятся горы Хосте и Муррай. А на востоке, собственно, Тельпосский хребет и гора Люль-Уонтмит-Чахль.

При этом, что весьма характерно, вершины гор Хосте и Муррей Ковальский с двух мест наблюдений видел на фоне сквозной долины, пересекающей Тельпосский хребет. Поэтому он ошибочно гору с высотной отметкой 1317,2 м, входящей в структуру западного кряжа, наименовал «гора Муррай». Реально же, гора Моррай, по описанию Стражевского, находится в восточной цепи, собственно, в Тельпосском кряже.

О семантике оронима  «Мурай-Чахль»

Т.Д. Слинкина потамоним «Мура-Я» или «Мора-Я» (р. Мороя) переводит буквально «Река, [протекающая у кряжа роста] оленьих пантов». А ороним «Мура-Я-Ур» она переводит как «Кряж [роста оленьих] пантов [вдоль] реки». А.Г. Беляев даёт аналогичный перевод: г. Муррай-Чахль – «Гора у места роста пантов». Такие пояснения неубедительны.

Кроме того, Слинкина считает, что «Мура» – «Панты» – из мансийского языка, а «Мора» – «Панты» – из ненецкого и коми языков, где «панты» – «не затвердевшие рога оленей».
Стражевский ороним записал в форме «Моррай-Ур», а Ковальский в виде «Мурай -Чахль». Учитывая эти записи, можно рассмотреть обобщенное: «Мурай» (с гласным звуком У и одной согласной буквой Р). Далее, «Мурай» разложим на два компонента, которые можно перевести на базе мансийского языка. «Мурай» = «Мур» (основа глагола «мурсаёкве» – «нырять» + юи (изменённое и сокращённое от «юи-овыл» – «начало чего-либо»). На первый взгляд сочетание «Мур-Юи» трудно воспринимается.

Ситуация не встречается

Разгадка, возможно, находится в особенностях географии истоков реки Мороя (см. карту 1). Мороя в истоках имеет две рассохи. Одна вытекает из озера, расположенного в нижнем каре г. Люль-Уонтмит-Чахль (1468,6 м), а другая стекает по очень крутому склону с широкой перевальной седловины, расположенной между горой Яны-Тумп (1268,0 м) и безымянной вершиной с высотной отметкой 1182,6 м.

На расстоянии менее одного километра падение реки происходит более чем на 300 метров. Практически – это наклонный водопад. Эта рассоха уникальна: на Тельпосском хребте такая ситуация, судя по картам, нигде не встречается.

Вероятно, манси, образно, и назвали по этой рассохе р. Мороя «вначале ныряющей» вниз по крутому склону. В итоге: «Мура-Я» – «Река, в начале (в истоке) ныряющая (вниз по крутому склону)». А гора Муро-Юи-Сяхл – «Гора, [по крутому склону которой] река “вначале ныряет (вниз)”».

Отмечу ещё одну деталь. На современной карте (см. карту 1) река частично показана пунктиром. Поэтому можно предположить, что река местами скрывается, «ныряет» под камни. В свете изложенного можно предположить, что ороним «Муро-Юи-Сяхл» относится к вершине с отметкой высоты 1182,6 м (см. карту 1).

Для подтверждения такого предположения следует внимательно обследовать такую круто падающую рассоху р. Мороя в разное время года (по весне и летом). Приглашаю активных путешественников обследовать верховья р. Мороя и г. Муро-Юи-Сахл.

Вернуться в Содержание журнала