С плато на вершине

На Приполярном Урале, по соседству с высшей уральской горой Нáродной, имеющей старинное мансийское название Поэнг-Ур, расположена вершина имени российского академика А.П. Карпинского.

Гора находится в северной оконечности Исследовательского хребта . Расположена она на линии главного уральского водораздела, который в этом районе делает крутой поворот в восточном направлении. И далее, в верховьях реки Кожим, приобретает общее направление на северо-восток. Этот участок в туристической среде именуют Приполярным Интегралом.

Гора имеет продолговатую форму, вытянутую примерно в северном направлении. Восточные склоны горы монотонно опускаются к верховьям реки Северная Нáрода. А западные склоны скальными сбросами круто обрываются в долину реки Балбанью, в которой расположены несколько озёр.

Перепад высоты между макушкой горы и урезом озера Верхнее Балбалты составляет около восьмисот метров. Это озеро расположено в скальном каре. При этом западная линия скальных сбросов горы является восточной стенкой этого кара, загибаясь к западу и опускаясь к перевалу между истоками рек Балбанью и Карпин-шор.

Южные и юго-восточные каменистые склоны горы опускаются к озеру Голубому, расположенному в долине реки Карпин-шор. Перепад высоты от верхушки горы до уреза озера Голубого – около шестисот метров. Высотная отметка горы – 1803,4 метра.

Вершинная часть горы представляет собою обширное плато, вытянутое в северном направлении. В средней части его расположена небольшая приподнятая плоская поверхность, на высшей точке которой установлена памятная доска академику А.П. Карпинскому. Впервые памятный знак на вершине установили школьники из города Карпинска под руководством А.С. Шумкова.

Гора носит название первого советского президента Российской академии наук А.П. Карпинского. Имя горе присвоили участники северо-уральской экспедиции Уралплана и Российской академии наук в 1927 году.

Тогда неожиданным результатом работы этой экспедиции было определение геодезическим методом высоты нескольких гор с отметками высот, значительно превышающими высоту вершины Тельпос-Из, ранее считавшейся самой высокой горой на Урале.

Одна из вновь определённых вершин – гора Народная – оказалась действительно самой высокой уральской вершиной. А другой горе, расположенной рядышком с высшей уральской вершиной, участники экспедиции присвоили имя академика Карпинского.

Отмечу, что все геодезические измерения в экспедиции проводил Степан Янченко, в ту пору практически ещё студент, только за два месяца до экспедиции окончивший ленинградский университет.

Успешная карьера

Александр Петрович Карпинский родился 26 декабря 1846 года (7 января 1847 года по новому стилю) в небольшом поселении Турьинские Рудники, расположенном на севере современной Свердловской области. Его отец – Пётр Михайлович Карпинский был горным инженером и служил по горной части на Северном Урале. Представители обширного рода Карпинских традиционно трудились на горно-металлургическом поприще.

Поэтому неудивительно, что юный Александр, двенадцати лет от роду, был отправлен в Петербург на обучение в горном кадетском корпусе, который он закончил в 1866 году с золотой медалью. После окончания учёбы он работал в Златоустовском горном округе. Служил смотрителем на Миасских золотых приисках. Побывал на Таганайских горах.

В 1868 году переехал в Петербург, где началась его научная деятельность в горном институте. И надо сказать, карьера была весьма успешной. Вот некоторые вехи. 1877 год – профессор кафедры геологии, геогнозии и рудных месторождений в горном институте. 1885 год – директор геологического комитета. 1886 год – адъюнкт, а с 1889 года – академик Санкт-Петербургской академии наук. В 1917 году он был избран президентом Российской академии наук и трудился на этом посту вплоть до своей кончины (1936 год).

В летнее время он многократно приезжал на Урал, где проводил экспедиционные исследования. Изучал авгитовые породы около деревни Мулдакаево на Южном Урале и в районе горы Качканар. Проводил разведку каменного угля в Уфимской и Оренбургской губерниях. Обследовал восточный склон Среднего Урала между реками Нейва и Синара. На реке Уфе близ Артинского завода на горе Кашкабаш обнаружил отпечатки древних растений и окаменевших раковин морских моллюсков.

На базе полученных материалов в 1890 году издал монографию «Об аммонеях артинского яруса. Установление принципа «переходности слоев»». Эта монография, а также научный труд «О правильности в очертании, распределении и строении континентов» принесли ему мировую славу. Александр Петрович был избран почётным членом многих академий и научных обществ в Европе и Америке.

Александр Петрович –  автор более 400 научных трудов. Имя Карпинского присвоено нескольким географическим объектам: уральский город Карпинск, вулкан на острове Парамушир Курильской гряды, гора на острове Октябрьской революции архипелага Северная Земля, гора в Русских горах Антарктиды, кратер на оборотной стороне Луны, минерал Карпинскит, кимберлитовая алмазная трубка в Архангельской области и др.

Имя Карпинского присвоено научным организациям: Всероссийскому научно-исследовательскому геологическому институту в Санкт-Петербурге и геологическому музею в Москве.

Совсем неудивительно, что в 1927 году участники североуральской экспедиции, представляющие Академию наук, дали одной из высоких вершин на Приполярном Урале имя президента Академии наук – Александра Петровича Карпинского.

Регули и переводы с ненецкого и мансийского языков

Однако, как оказалось позднее, гора эта имеет старинное название, сохранившееся в материалах венгерского естествоиспытателя Антала Регули, который в 1843–1845 годах совершил поездку вдоль Уральского хребта, от широты Екатеринбурга до побережья Северного Ледовитого океана, туда и обратно.

По материалам, собранным на Урале, он изготовил карту Северного Урала. И на вставке к этой карте изобразил взаиморасположение вершин в районе современного Приполярного Урала. На такой вставке чётко определяется нынешняя высшая уральская вершина – Народная. А рядышком помечена гора с названием  «Wuaptju».

Что же означает это название?

Сам Регули не посетил район рассматриваемой горы. А названия вершин записывал со слов своего проводника ненца Тьобинга. Поэтому вполне возможно, что «Вуаптью» – это ненецкое название горы.

Действительно, в ненецком языке имеется «ваптё» – «слегка на бок», «косо». Тогда «ваптё пай» – «гора, [которая] слегка на боку» относительно самой высокой вершины в этом районе – Поэнг-Ур (мансийский язык).

Однако, наверняка, гора имела и мансийское название. Учитывая длинную плоскую верхнюю поверхность вершины, она, скорее всего, имела название «Вōвта-Ур» – «плоская гора», где «вōвта» – «плоский» и «ур» – «гора».

В завершении отмечу ещё одну деталь. На вставке к карте Северного Урала, составленной Анталом Регули, на крайнем к северу участке показана гора «jerkaschi». Между нею и горой Вōвта-Нёр не обозначена ни одна вершина. А на современной топографической карте между этими горами обозначены ещё три: Старуха-Из, Старик-Из и Баркова.

На такой карте указана гора Еркусей, которая нанесена севернее горы Баркова. Мне неизвестно, когда и как на карте появились топонимы Старуха-Из и Старик-Из. Гора Баркова названа в честь русского и советского географа А.С. Баркова.

Моя попытка понять, что означает слово «Еркусей» на базе ненецкого языка, была безуспешной. А вот, используя мансийский язык, возможен вполне ясный и логичный перевод. На карте, составленной Регули, этот ороним записан в форме «erkaschi» – «еркаси». Разделим такое название на две части: «еркаси» = «ер» + «каси». Тогда имеем: «ēр» – «край, грань, рубеж» + «кос» – «коготь, ноготь». В итоге получаем: «Ер-Кос-Ур» – «Крайняя гора [в виде] когтя». Такой перевод отражает реальную форму горы – она представляет собою почти идеальный высокий конус, расположенный в крайней северной части отрога Уральского хребта.

Совершить восхождения на гору Карпинского в наше время можно весьма просто. До станции Инта следует добраться по железной дороге. Затем на автомобиле с высоким клиренсом доехать до базы Желанное, расположенной в долине реки Балбанью у подножия горы. А далее вверх по восточному склону выбрать удобный проход между скал.

Вернуться в Содержание журнала

Увидел свет маленький Володя на берегах реки Ижоры 15 июня 1863 г. в Колпино-Никольской слободе (сейчас г. Колпино в составе Санкт-Петербурга) при Адмиралтейских Ижорских заводах, где его отец, губернский секретарь (соответствующий воинский чин – поручик) Гавриил Артемьевич, служил письмоводителем канцелярии. По окончании Царскосельской гимназии Владимир Филиппов поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета и в 1889 году окончил его. Восхождение по карьерной лестнице начал кандидатом на судебные должности в Окружном суде Санкт-Петербурга и вскоре был командирован в помощь судебному следователю в Царском Селе.

В 1891 году был назначен временным судебным следователем по Оренбургской губернии, а 9 мая 1891 года вступил в заведование следственным участком по Троицкому уезду (сейчас г. Троицк входит в состав Челябинской области).

Безнадёжное дело

Несколько дней спустя после вступления в должность Филиппов получил от урядника Нижнеувельской станицы (ныне – г. Южноуральск Челябинской области) сообщение, что недалеко от просёлочной дороги, в пяти верстах от станицы, обнаружено тело неизвестного с признаками насильственной смерти. О ходе следствия по этому безнадёжному, казалось бы, делу – ибо «степь только и была свидетелем убийства», он изложил в статье «Моё первое дело» («Вестник полиции» № 5, 1908 г.).

Уже следующим утром В.Г. Филиппов и приданный полиции доктор прибыли на место, где было найдено тело. Выслушав доклад урядника об обстоятельствах обнаружения: «проходивший вчера по этому месту скот, наткнувшись на кровь, стал мычать, а подошедший пастух увидел лежащего ничком в яме мёртвого, всего в крови человека», – он приступил к осмотру места происшествия. В ходе осмотра было установлено, что неподалёку от ямы, образовавшейся от колодца, из которого брали воду для скота, имелось большое кровяное пятно, от которого к яме вели следы волочения. Труп лежал ничком на глубине 4 аршина (чуть меньше 3 м), спина была в крови. Когда тело было поднято из ямы, то находившиеся возле неё нижнеувельские казаки сразу его опознали: «Да это наш Василий, сын Матрёны Спиридоновой, непутёвый только был, дела не любил, да года два как ушёл от нас, так его не видели».

Осмотром было установлено, что убитый имел на вид лет 25, высокого роста, без бороды, с небольшими светлыми усами, одет в кожаную куртку, денег в карманах не было, а на ногах – сапог. На спине имелись три глубокие раны и на груди две, которые при вскрытии были признаны причиной смерти. После грудной полости стали вскрывать брюшную. Старик-урядник выразил сомнение в необходимости подобных действий, заверив, что ничего кроме картофеля и хлеба не обнаружится.  Но, когда врач вскрыл брюшную полость, дунувший ветерок донёс до носа Филиппова запах водки. Казаки тут же вспомнили, что покойник «большой был охотник до выпивки».

После самого тщательного осмотра местности никаких вещественных доказательств обнаружено не было, и Филиппов вернулся в станицу Нижнеувельскую, где урядник привёл к нему Матрёну Спиридонову. Она подтвердила, что её сын Василий более двух лет дома не был. Где он пропадал всё это время и кому понадобилась его непутёвая жизнь, она не знает.

В связи с тем, что труп был совершенно свежий и найден утром в воскресенье, было сделано предположение, что Спиридонов был убит в субботу и направлялся он в Нижнеувельскую, а не обратно, так как в станице его долгое время уже не видели.

В то время в степных посёлках Оренбургской губернии далеко не везде можно было достать водку, и, наведя справки, Филиппов выяснил, что на расстоянии дневного перехода, по направлению к Нижнеувельской, такое место только одно –  Кичигинский посёлок (ныне с. Кичигино, Увельский р-н Челябинской обл.) в 17 верстах от Нижнеувельской.

На следующий день, с утра пораньше Владимир Гаврилович вместе с урядником прибыл в посёлок и сразу же направился в ренсковый погреб (слово «ренсковый» происходит от рейнских вин и сии питейные заведения первоначально предназначались для торговли зарубежными винами, но в последствии ассортимент продукции был значительно расширен в пользу более крепких напитков).

На вопрос, с кем в субботу пил водку молодой парень в кожаной куртке, стоявшая за прилавком молодая казачка показала, что в кожаных куртках в тот день было двое: один с бородой, а второй без бороды, а кто они – знать не может, оба они были первый раз.  Затем она посоветовала зайти к соседке Фёкле, у которой эти двое пили чай, много шумели и скандалили.

Фёкла ничего вразумительного про них сказать не смогла, кроме того, что была рада не рада, когда эта скандальная парочка покинула дом и посёлок, подрядив для этого её соседа. Кликнули соседа. Явился высокий, лет сорока, опрятный мужчина – казак по фамилии Морозов; перекрестился на образа́ и доложил, что отвозил их не он, а  его работник Иван Старков, по словам которого, благополучно довёз их до Нижнеувельской, и они его даже угостили.

Немедленно послали за Старковым. По его походке и голосу, когда он спросил, по какому делу его позвали, Филиппов почувствовал, что тот и сам знает причину интереса к своей персоне, и потому спросил только, довёз ли он седоков до Нижнеувельской? На что Старков замялся и растерянно ответил, что не довёз, и они сошли раньше Нижнеувельской. Тогда Филиппов отвёл его в сторону и тихо сказал ему:

– Иван, я всё знаю, помоги отыскать второго, того, который был с бородой, ведь он-то тебя и ввёл в грех. Иван отшатнулся, но не стал запираться, делая вид, что не знает, о чём идёт речь, и предположил «так как хотели вначале ехать в Кочкарь, но потом велели править в Нижнеувельскую, то не из Кочкаря   ли они?» Через четверть часа Филиппов, урядник и Иван Старков выехали в посёлок Качкарь (сейчас – село Кочкарь, Пластовский р-н, Челябинская обл.), в 30 верстах от Кичигина. Однако, несмотря на все их старания, выяснить там личность преступника не удалось.

На обратном пути Филиппов усадил Ивана рядом с собой и в подходящий, на его взгляд, момент вдруг неожиданно попросил рассказать, как это всё произошло. Но, даже разомлевший от езды по мягкой просёлочной дороге Иван на провокационный вопрос не поддался и только угрюмо повторил, что знать ничего не знает, ну сошли его седоки с повозки и сошли, а что там далее между ними приключилось, то ему не ведомо.

Тогда Владимир Гаврилович зашёл с другой стороны. «Зачем же хозяину  говорил, что довёз их до Нижнеувельской благополучно и они тебя угостили?» – спросил он его. На что Иван понурил голову, с минуту помолчал, а затем начал свою исповедь.

Исповедь подозреваемого

Как только выехали они из Кичигина, тот, который помоложе, лёг в повозку и заснул, крепко пьян был, а другой, с бородой, обратился к  Ивану: «Вот что, Иван, помоги мне избавиться от этого человека, стоит он у меня на пути поперёк дороги». На что Иван ответил отказом, а бородатый стал его уговаривать, обещая отдать за него дочку, красавицу писаную, живущую в Кочкаре, и построить молодым дом каменный. Иван продолжал отнекиваться, тогда злодей вытащил из-за голенища нож и всадил товарищу в грудь. После чего Иван остановил лошадей и помог стащить раненого с повозки. На земле раненый получил от своего товарища ещё три удара в спину, после чего и испустил дух. Убийца снял с него сапоги и вынул кошелёк с деньгами, потом, при помощи Ивана, стащил тело в какую-то яму и пошёл куда-то в сторону. Сам же Иван поехал в Нижнеувельскую, чтобы дома не показалось, что рано вернулся.

Затем, проезжая место преступления, Старков подтвердил свой рассказ тем, что показал, где именно был убит Спиридонов и как затем его труп волокли до бывшего колодца и бросили туда.

Несмотря на то, что все обстоятельства дела были досконально выявлены, но ввиду того, что личность преступника так и не была установлена, дело можно было списывать в архив только как нераскрытое. Однако спустя месяц оно было полностью раскрыто самым неожиданным образом. Начальник Троицкой тюрьмы просил прибыть Филиппова для допроса Ивана Старкова, который имел сообщить нечто весьма важное.

«Интеллигентный» бродяга

Оказалось, что некто Агафонов похитил лошадь, но казаки его задержали и так при этом намяли бока, что пришлось ему лечиться в больнице. Заплатить за лечение при выписке он не смог так же, как не смог и подтвердить свою личность и, несмотря на то, что производил вид интеллигентного человека (на вид 37 лет от роду, небольшая борода и красивые глаза), был признан бродягой и препровождён под стражу в Троицкий тюремный замок . Здесь он и был опознан Старковым как тот, кто при нём зарезал своего товарища.

Надо сказать, что законом Российской Империи человек признавался бродягой не только вследствие бесконтрольного со стороны полиции смены места жительства. Гораздо важнее было иметь паспорт или возможность каким либо другим образом подтвердить своё состояние или звание. Бродяги помещались в исправительные арестантские отделения на 4 года, где лишение свободы сочеталось с принудительными работами, после чего выдворялись в Сибирь или другие отдалённые губернии. Сверх того, за ложные показания о своём состоянии, звании и месте жительства они подвергались наказанию розгами (от 30 до 40 ударов).

Поначалу Агафонов пытался запираться и заявил на очной ставке, что Старкова видит в первый раз. Впоследствии же, изобличённый Морозовым и, в особенности, Фёклой, принёс повинную, объяснив, что хотел избавиться от Спридонова, так как тот, на почве возникших между ними неприязненных отношений, угрожал донести на него, что тот бродяга.

Подмечать улики

Распространившееся по Саратовской судебной палате мнение, что «будь у следователя насморк, убийство могло быть остаться неоткрытым», оставим на совести судебных острословов. Хотя, надо сказать, эта шутка получила достаточно широкое хождение, ибо, кроме Троицкого окружного суда, эта судебная инстанция включала в себя Астраханский, Оренбургский, Пензенский, Самарский, Саратовский, Тамбовский, и Уральский окружные суды. Вся дальнейшая карьера Филиппова показала, что удачное завершение этого дела не есть случайное стечение обстоятельств, а следствие его умения разбираться в людских характерах и способности подмечать улики там, где все остальные видят только «картофель да хлеб».

В 1893 году В.Г. Филиппов покинул Урал в связи с переводом на должность судебного следователя окружного суда в г.  Радом (в настоящее время город в Польше в составе Мазовецкого воеводства), где в 1895 году был назначен товарищем (заместителем) прокурора. В 1900 году перешёл на службу в канцелярию Санкт-Петербургского градоначальника и вначале исправлял должность управляющего канцелярией, а в 1902 году был назначен чиновником особых поручений. С 22 января 1903 года исполнял должность начальника сыскной полиции Санкт-Петербурга, а с 15 февраля 1903 года заступил на эту должность в полном статусе.

На этом посту им было сделано немало для улучшения сыскного дела в Санкт-Петербурге. В организационном плане добился систематического контроля над деятельностью каждого члена сыскной полиции, ввёл широкомасштабные оперативно-розыскные мероприятия по профилактике преступлений, учредил дежурную часть для оперативного реагирования на совершённые преступления. Внедрил научные методы уголовного сыска: устроил сыскной уголовный музей; завёл альбомы фотографий выдающихся преступлений, оперативную фотосъёмку и фотоэкспертизу; стал применять картограммы о состоянии преступности отдельных участков Петербурга.

При этом обращал внимание на поднятие нравственного уровня своих подчинённых и старался улучшить их материальное обеспечение. Принимал деятельное участие в Особом присутствии по разбору и призрению нищих в столице, а также состоял попечителем «Убежища нуждающимся в труде».

По особо резонансным делам лично руководил розыском и, в большинстве случаев, они заканчивались разоблачением преступников. Особенно усиленно довелось поработать Владимиру Гавриловичу в годы Первой русской революции (1905–1907), которые характеризовались резким ростом, так называемых, «эксов» (экспроприаций), а попросту – дерзких грабежей с применением огнестрельного оружия и взрывных устройств. Но, к его чести, общественность (в том числе и революционная) не предъявляла особых претензий к его деятельности в этом направлении. Чего нельзя было сказать о других его коллегах, например, о заведующем сыскной частью Рижской полиции Аркадии Францевиче Кошко, который занимался делами с политической подоплёкой с такой отдачей, что даже стал объектом парламентского расследования. Был приговорён революционерами к смерти за практикуемые им методы дознания (впрочем, те же самые революционеры после 1917 г. с удовольствием применяли эти же методы к своим противникам) и счёл за лучшее как можно скорее перевестись в «тихую гавань» Дворцовой полиции. Затем, имея в качестве причины «исключительно стремление получать большее содержание», в 1906 году получает назначение помощником В.Г. Филиппова, где и прослужил до тех пор, пока в 1908 году не был назначен исполнять обязанности начальника Московской сыскной полиции

22 декабря 1915 года Филиппов выходит в отставку «по прошению» (т.е. по собственному желанию) в связи с состоянием здоровья, которое и в самом деле было сильно подорвано годами напряжённой службы. Хотя и существует версия, что он подал прошение вслед за отставкой директора Департамента полиции В.Ф. Джунковского, пострадавшего из-за своего доклада Николаю II о пьяных безобразиях «старца» Г.Е. Распутина, но это не более чем версия.

После Октябрьского переворота В.Г. Филиппов эмигрировал в США, где занимался консультированием тамошних частных сыщиков. Спустя некоторое время переехал в Германию, где и скончался 1 сентября 1923 г. (в возрасте 60 лет). Прах его упокоился в Берлине на православном кладбище Тегель (могила утрачена).

К сожалению, в настоящее время упоминание о Владимире Гавриловиче встречается разве что на страницах некоторых исторических детективов, а единственным реальным увековечиванием его памяти остаётся художественно маркированный конверт из серии «300 лет российской полиции»

Вернуться в Содержание журнала

Почти сто лет назад был опубликован популярный научно-фантастический роман академика Владимира Афанасьевича Обручева «Земля Санникова». Его автор опирался на собранные в XVIII – начале XX вв. сведения о загадочной земле, якобы виденной в северо-восточной части Северного Ледовитого океана. Обручев гениально «предсказал» существование острова и оазиса биологической жизни на нём. Долгое время считали, что это – всё вымыслы учёного. Но позже много из предсказанного автором подтвердилось. И сейчас о существовании «Земли Санникова», былой «тёплой земли» в Арктике, в полный голос говорят учёные разных специальностей.

В 1985 году во время экспедиции на север арктической Якутии мне удалось побывать на островах в дельтах Лены и Яны и на двух из островов Новосибирского архипелага, Столбовом и Бол. Ляховском. В.А. Обручев считал их частью своей загадочной «Земли»

«Земля, виденная Санниковым»

В XVII–XVIII вв. промышленники часто отправлялись на край материковой суши, где между устьями Лены и Яны собирали мамонтовую кость.

В 1770 году якутский купец Иван Ляхов открыл в восточной части Северного Ледовитого океана два острова – Большой и Малый Ляховские, а в 1775-м – ещё один, Котельный (тут был найден котёл, отсюда и название)

После его смерти право на островные промыслы перешло к отцу и сыну Сыроватским – Семёну и Льву. Передовщиком (предводителем артели) у них был Яков Санников. За первые десять лет XIX в. он неоднократно бывал на неведомых доселе островах. После его посещений на картах появился наречённый им остров – Фаддевский (в честь зимовавшего тут Фаддея). Ещё два острова нашли Сыроватские и промышленник Н.С. Бельков – Новая Сибирь и Бельковкий.

В 1810 году Яков Санников с о. Новая Сибирь, «с севернаго берега оной видел на север землю с высокими горами; пустившись же туда, проехал он не более 25 вёрст, как был удержан полыньёю, простирающеюся во все стороны; земля тогда ясно была видна, и он полагает, что не более отстояла она от него 20 вёрст»

В следующие два года он снова пытался попасть туда, но море всякий раз преграждало путь. Тогда Санников пробовал пройти туда и с о. Котельного, откуда тоже были видны очертания скал на затерявшейся у горизонта загадочной земле.

Санникову и геодезисту Пшеницыну принадлежит одно из первых описаний этой  загадочной суши. «В довольном расстоянии от берегов на возвышенных местах находили лошадиные, буйволовы, бычачьи и овечьи головы и кости в великом множестве, по коим должно заключить, что сих животных здесь были целые стада, но как они могли питаться в такой бесплодной и суровой стране, то сие не иначе изъяснить можно, как только тем предположением, что тогда климат здесь был гораздо умеренным, и сии стада рогатого скота, вероятно, были современниками мамонтам, которых кости во множестве находят».

Если такой «Земли» не было, как утверждали скептики, куда же продолжали лететь весной птицы, о чём сообщали бывавшие здесь промышленники? Куда вдруг стремились олени, дошедшие до Святого Носа и ринувшиеся затем вперёд, по льду, что наблюдал Иван Ляхов в 1770 году? Помимо самих зверей они наблюдали и цепочки уходивших по льду на север их следов. На Новосибирские острова или ещё дальше, на некую тёплую землю с зелёной травой?

Споры учёных мужей

Когда сведения о возможном существовании в Арктике неизвестной суши (да ещё с признаками богатой жизни) дошли до Санкт-Петербурга, по царскому указу в новооткрытые земли была направлена экспедиция под руководством сосланного в Якутск служащего Ревельской таможни Матвея Геденштрома. За несколько лет были обследованы и описаны приморские участки суши и острова. В отличие от Санникова Геденштром решил поступить хитрее: он отправился на север от устья Колымы. Но тоже упёрся в непреодолимую полынью. Сейчас она хорошо известна как Великая Сибирская. Тут в силу особых гидрологических условий море никогда не замерзает . Конечно, полынья каждый год меняет свои очертания и размеры, но образуется постоянно. Здесь в изобилии скапливаются и морской зверь, и птица, и рыба.

В эти «скаски» горячо верил учёный-геолог барон Эдуард Васильевич Толль. Его оппоненты, притом весьма авторитетные, например, лейтенант Пётр Фёдорович Анжу, возглавивший в 1821 году снаряжённую специальную для отыскания «Земли Санникова» экспедицию, не верили в сомнительную информацию из Сибири. В результате этого «целевого предприятия» была составлена карта Новосибирских островов, но места для «Санниковой Земли», как тогда называли загадочную сушу, на ней не нашлось. П.Ф. Анжу возвратился с ясным мнением, что её «…нет на N от Новосибирских островов».

13 августа 1886 года Эдуард Толль впервые увидел контуры каких-то гор и низменной суши в той части моря, где должна была быть «Земля Санникова». С мечтой её найти в 1900 году он отправился сюда на шхуне «Заря» . Вместе с ним ушёл в плавание начинающий полярный исследователь Александр Колчак, автор трактата «Льды Карского и Сибирского морей», грезивший Арктикой. Два года героических путешествий с двумя зимовками закончились трагично: Толль и часть его команды погибли в октябре 1902 году, возвращаясь на материк по льду с острова Беннета. В 1903 году Колчак пытался найти их следы, но всё оказалось тщетным.

С первых известий о существовании загадочной суши по отношению к проблеме «Земли Санникова» исследователи и путешественники разделились на два лагеря. Одни, её противники, отстаивали мнение, что это – мистика, вымысел, наваждение, плод воображения желающих таким образом прославиться людей. Сторонники же её существования всячески искали аргументы в пользу своей точки зрения, заявляя, что это – некогда реальная земля, впоследствии по каким-то природным причинам исчезнувшая. Интересно, что и то, и другое утверждение имело право на существование, хотя последнее с точки зрения науки, как это ни странным может показаться, выглядело более правдоподобным.

Будучи сторонником существования «Земли Санникова», В.А. Обручев уже на первых страницах романа весьма своеобразно выразил своё отношение к проблеме. В описании заседания научного общества об организации экспедиции для поисков загадочной земли из зала раздался решительный возглас: «А всё-таки она существует!». До конца жизни он глубоко верил в реальность «Земли Санникова», даже назвав одну из своих научно-популярных статей в журнале «Природа» в 1946 году – «Земля Санникова существовала», приведя множество подтверждений из области палеонтологии, ботаники, зоологии и геологии 

Поскольку границ самой «Санниковой Земли» тогда ещё не определили, то все научные доводы Обручева и его последователей не были для её противников убедительными. Критики «Земли Санникова» имели в своём активе сильный козырь. Ещё в XVIII–XIX вв. мореплаватели, оказавшиеся в акваториях морей Лаптевых, Восточно-Сибирского и Чукотского, а в XX столетии и лётчики наблюдали подобные «Земле Санникова» острова-призраки. С борта корабля или самолёта перед ними открывались огромные, площадью по несколько десятков и даже сотен квадратных километров – дрейфующие ледяные поля, фрагменты припайного льда или айсберги, оторвавшиеся от прибрежной суши и покрытые сверху камнями, грязью, илом и плавником. Издали, да ещё при обычной в Арктике рефракции или в тумане их-то и принимали за острова.

Но было известно и другое. За последние несколько столетий между устьями Лены, Яны и Индигирки море размыло открытые Великой Северной экспедицией острова Васильевский, Семёновский, Меркурия и Диомида.

Они исчезли с географической карты. Изменились площадь и конфигурация Новосибирских островов: они резко уменьшились в размерах. Всё это следствие того, что скрывшиеся в океанской пучине острова представляли собой промороженные жильными льдами вглубь на несколько десятков метров рыхлые отложения лёгких фракций – песка, торфа и аллювия. Следы от былых клочков суши ныне прослеживаются в поднятиях морского дна, банках и мелководных участках, погружённых от поверхности моря всего на несколько метров. Они заметны лишь при анализе рельефа со спутников или по наблюдениям эхолота.

Древние жители и их занятия

В 1967 году, через десять лет после смерти В.А. Обручева, на острове Жохова полярники нашли древние охотничьи орудия. Ещё через 20 лет, проведя радиоуглеродный анализ находок, учёные установили, что жоховские орудия имеют возраст между 8 и 9 тысячами лет от нашего времени. На месте современной «ледяной пустыни» жили люди! Когда же и как они тут поселились? Неужели «Земля Санникова» стала и впрямь вполне осязаемой реальностью?

С тех пор учёные выяснили много интересных подробностей из жизни древних арктических жителей. В далёкие геологические времена Новосибирские острова и лежащие к северо-востоку от них о. Де-Лонга вместе с материковой сушей составляли единую «Землю». Затем при подъёме уровня моря большая часть древней суши ушла под воду, и от неё остались только возвышенные части. Сейчас они представлены перечисленными выше островами.

Край Ойкумены

Обнаруженное на острое Жохове поселение находилось на краю этой Ойкумены. В Жоховском лагере постоянно проживали от 25 до 50 человек, около трети из них – охотники. Они добывали волка, песца, белого медведя, северного оленя, тюленей и моржа; в летний период не пренебрегали вкусным мясом гусей и даже чаек. Но из всех животных они предпочитали белого медведя и северного оленя. Количество их костей и черепов в археологических раскопках в сотни раз превышало количество останков других промысловых объектов. Вероятно, на оленей они охотились круглый год, а на медведей – в основном зимой. «Охотники добывали залегших в спячку самок». Так было легче, в конце зимы – начале весны в берлогах у них рождалось потомство.

Главным охотничьим «орудием» древних являлись копья с прикреплёнными к древку или вложенными в специально сделанные в нём углубления каменными пластинами-наконечниками. Возможна ли такая охота на медведя в действительности? Белого медведя и из мощного современного ружья или винтовки можно уложить, только зная, куда целиться. Но как «завалить» полутонного зверя копьём с каменным наконечником, пусть даже крепким и острым? В одиночку это сделать невозможно, тут требовались усилия целой группы охотников. Коллективная добыча медведя в берлоге, когда зверь практически малоподвижен, была оправдана и эффективна.

Её обитатели

Факт существования в историческом прошлом народа, для которого, наряду с оленем, белый медведь являлся главным источником мяса, не имеет аналогов в истории человечества! Пока мало объясним тот факт из жизни древних людей, что при разделке туши добытого медведя, они, сняв шкуру, особым способом отделяли голову, вырезая её аккуратно из сочленения с позвоночником, либо перебивая позвоночный ствол. Останки позвоночника, несъедобные части лап с когтями и обилием мозольных утолщений бросали на месте охоты, а на стоянку везли только часть туловища, самую богатую мясом, «задок». Переднюю часть морды разбивали, извлекая клыки, видимо, для украшений или амулетов.

Как древние охотники умудрялись круглый год жить на затерянной в ледовитом океане земле? Климат в ту пору был чуть теплее нынешнего, а после голоценового климатического максимума сменился морским арктическим, близким к современному. «Летом» температура в этих широтах выше плюс 2–3°С – редкое явление; часты заморозки, снег; постоянно дуют холодные ветры; к берегу нагоняет льдины. А зима в этих широтах длится более девяти месяцев, с 30–50-градусными морозами, сковывающими льдом море . Ко всему прочему ещё нужно добавить полярную ночь и сполохи северного сияния. Последние два обстоятельства должны были пугать древних людей; ведь они были очень суеверны, особенно робея перед силами природы.

Как древние боролись с всепроникающим холодом? Даже, учитывая, что предки современного человека были более выносливыми, какую же надо было иметь одежду, чтобы противостоять холоду? Вряд ли их спасали шкуры убитых животных. Каков был облик их жилищ, где они коротали время? Полуврытые в землю, да ещё в промёрзшую, землянки, которые потекли бы сразу, если бы в них постоянно жгли костры? А может, их пристанищами служили прототипы хорошо всем известных чукотских чумов, индейских вигвамов или эскимосских иглу? Если они постоянно жгли костры, то их территория (в частности, о. Жохова) должна была быть покрыта слоем плавника. В действительности, сейчас берега острова и материковой суши обильно усыпаны выброшенным плавником  , который мог обеспечивать жителей и материалом для изделий, и топливом.

Одна из главных загадок, каким образом передвигались по своим угодьям охотники? Но и тут учёных ждало открытие. Найдя кости одомашненных собак и фрагменты ездовых нарт, археологи пришли к выводу, что восемь тысяч лет назад здешние жители приручили собак. Возможно, здесь была выведена особая порода, очень похожая на современных ездовых сибирских лаек, которых использовали для передвижения. У древних существовала целая система их дрессировки. Самых крупных из них брали для охоты на медведя.

И, в заключение, совсем фантастическое открытие, сделанное уже в последнее десятилетие. Среди обнаруженных орудий труда из камня, костей и дерева было найдено множество микропластинок из обсидиана (вулканического стекла), которые использовались в качестве вкладышей для составных лезвий наконечников и ножей. Но на острове никогда не было месторождений этого сырья, а ближайший к нему источник вулканического стекла – окрестности оз. Красного в низовьях р. Анадырь на Чукотке, удалён примерно на 1500 км по прямой. Откуда жители «Земли Санникова» брали его? Путём обмена с обитателями Чукотки? Если так, то как минимум 9 000 лет назад уже между ними существовали торгово-обменные связи. Эти результаты опровергают миф об изолированности народов Арктики.

Сейчас трудно представить, как обитатели  северных пределов «Земли Санникова» совершали столь дальние походы. Возможно, они встречались «с купцами» в промежуточных пунктах и выменивали изделия из обсидиана на свои «товары», либо организовывали примитивные ярмарки. Свои путешествия они могли совершать на ездовых собаках и добирались до возможных стоянок «южных торговцев» в устьях рек Колымы и Индигирки. Расстояние между точками обмена составляло около 700 км, что вполне преодолимо ранней весной на собачьих упряжках. На сегодняшний день, это самая древняя палеопопуляция людей в Арктике. Жители жоховского поселения имели определённое генетическое родство с западно-евразийскими либо с уральскими людскими популяциями и были уничтожены или ассимилированы в ходе расселения монголоидных групп в голоцене (послеледниковом периоде). Кроме о. Жохова, самой дальней точки «Земли Санникова», подобные каменные, костяные и роговые предметы, украшения и орудия, плетёные изделия, остатки жилищ и могил древних людей обнаружены ещё на ряде Новосибирских островов – Котельном, Большом Ляховском, Фаддеевском, Столбовом и Новой Сибири. А это – всё территория былой загадочной арктической суши.   Благодаря этим открытиям «Земля Санникова» стала нам реальнее и ближе…

Вернуться в Содержание журнала

В августе этого года исполняется  180 лет со дня основания Русского географического общества (РГО) в Петербурге.  Совет РГО учредил экспедицию на Северный Урал (от 60 градусов с.ш. до берега Ледовитого моря на севере) спустя год после своего возникновения. Целью экспедиции обозначалось «исследование границ между Европой и Азией на всём протяжении их». Это была первая комплексная экспедиция РГО. Её возглавил Эрнст Карлович Гофман – полковник, профессор геологии и минералогии Петербургского университета, действительный член РГО, участник экспедиции на Южный Урал 1828–1829 гг.

Состав экспедиции

Ближайшим помощником его стал горный инженер майор Никифор Ильич Стражевский, имевший опыт работы в Богословском горном округе на Северном Урале в 1830-х годах. Именно ему доверил Гофман самостоятельное руководство вторым отрядом экспедиции.

Кроме Гофмана и Стражевского, в состав экспедиции входили геодезист Мариан Ковальский, естествоиспытатель и художник Фёдор Брант, топографы-геодезисты В.Г. Брагин и Д.Ф. Юрьев, фельдшер из Чердыни Чигиринский, несколько рабочих и переводчик с местных языков, которые нанимались на месте. Старинный торговый город Чердынь, расположенный на притоке Вишеры, стал исходным пунктом экспедиции по Уралу.

Объём проведённых исследований поражает и современников. Летом экспедиционный день начинался «ни свет, ни заря» в любую погоду и заканчивался с заходом солнца. Снаряжение не сравнить с современным. Способ передвижения – оленьи упряжки – «существование оленей есть единственное и возможное средство жизни и путешествия в диких горах Северного Урала», напишет позже Д. Юрьев.  Экспедиция была нацелена на изучение Северного Урала в целом, тогда ещё не было деления на Северный, Приполярный и Полярный Урал. Были уточнены истоки многих рек, определены высоты гор и координаты  некоторых населенных пунктов (что для того времени было не только трудоёмким, но и чрезвычайно сложным делом).

В ходе экспедиции были собраны богатые коллекции минералов и горных пород, гербарий, предметы быта аборигенов,  сделаны чучела животных и др.

Важнейшим результатом стало составление карты «Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой». 

Два отряда

В задачи экспедиции 1848 года входило изучение восточного склона Северного Урала.  Исходным пунктом маршрута стал город Берёзов. 7 июня от города Берёзова путешественники спустились по реке Оби до устья реки Войкар и далее вверх по реке к Уральским горам. 29 июня под 66 градусом с.ш. экспедиция разделилась на два отряда: Северный и Южный. Северный, главный отряд под руководством самого Гофмана состоял из Ковальского, Бранта и топографа Брагина, отправился на север по западному склону Уральского хребта до Ледовитого океана.

Южный отряд под руководством майора Стражевского отправился на юг до того пункта, где закончилась экспедиция предыдущего сезона 1847 г.  (истоки Щугора). В составе этого отряда был и топограф Д.Ф. Юрьев, который позже опубликует свой путевой дневник с подробным описанием трагических событий.

Навстречу заразе

«К несчастью мы потерпели бедственную неудачу – напишет позже Юрьев, – и наш Южный отряд не достиг цели, по случаю свирепствовавшей в это лето на Урале заразительной язвы, от которой умирали люди и падали олени». Северному отряду повезло больше, он дошёл до «Ледовитого моря». Зараза (сибирская язва) распространялась с юга на север, где действовала слабее, а затем и совсем затухала. Южный отряд, напротив, шёл навстречу заразе.

Вот что поведал дневник Д. Юрьева: «14 июля. В стаде пал первый олень». «15 июля пало ещё три оленя. 16 июля ещё четыре. 17 июля …семь оленей.  18 июля –  десять. 19июля … 37 оленей. 20 июля … Утром толмач наш на вопрос майора Стражевского о состоянии стада отвечал: …что «Остяки счёт потеряли уже падали, и перестали даже шкуры сдирать. Майор приказал перегонять стадо с места на место, дабы около упавших оленей не заражались здоровые. Но это не помогало: около валяющихся всюду пропавших оленей … лежат или бегают телята, отыскивая маток, или последние около своих телят, и вскоре заражённые сами тут же падают. Лишь перегонять стадо, пролежавшее около часа на месте, на другое, 5–6 оленей уже не встанут.  В первые дни падежа проводники наши остяки и самоеды не только снимали шкуры, но с жадностью употребляли в пищу мясо. Предвидя сильную заразительность от этого, мы запрещали им не только есть, даже и раздевать наших оленей, но они не могли удержаться…»

Падёж оленей

К 21 июля у отряда осталось менее 20 оленей, годных в упряжь. Чтобы двигаться дальше, подрядчик был отправлен в становище, расположенное севернее, где зараза ещё не так сказывалась, за оленями. Он вернулся только с десятком оленей. 22 июля «мы бросили менее нужные вещи и расколотили лишние ящики, и уменьшили кладь из 15 нарт до того, что уложили всё на 7 нартах, запряжённых в 2–3 оленя. Сами увесились инструментами и сумками; люди несли на плечах по вязанке дров из расколоченных ящиков и нарт, ибо лес отстоял вёрст на 15 и более от склона Урала, почему добывание топлива было затруднительно. Без оглядки спешили от неприятного места, оставляя за собою до 300 валяющихся оленей в самом отвратительном виде, и толпу едва переставляющих ноги хворых оленей и малых телят при чуме с больными самоедами и семейством их. Не было уже столько оленей, что бы перевезти этот чум на другое место. К тому же мы не нуждались уже в стольких работниках проводниках, по случаю совершенной потери оленей…»

23 июля Стражевский со всеми оставшимися живыми 18 оленями отправляется к месту, где был с зимы оставлен запас провизии. Он ещё надеется найти живых оленей и во что бы то ни стало продолжить экспедицию. Юрьев  остаётся в лагере и занимается прямыми обязанностями – проводит топосъёмку, « барометрические и геогнозические наблюдения».  24 июля «…из оставленного чума нашего пришёл самоед с известием, …что остяк, работник Ускова, помер, пробыв два дня больным».

25 июля Стражевский возвращается «со своими спутниками пешком, везя только на трёх уцелевших оленях куль сухарей, несколько крупы и прочей мелочи. Озабоченный и изнурённый вид его не обещал радостной вести. К югу от нас на всём протяжении Урала, куда предлежал путь наш, не осталось ни одного живого оленя, все были истреблены язвою. Сами остяки в чумах тоже почти наполовину померли, или были жестоко больны».

Задача — выжить

26 июля «сообразно описанным обстоятельствам, начальнику экспедиции, видевшему, что не имеется уже никаких средств  продолжать дальнейшего путешествия по Уралу…оставалось заботиться единственно только о спасении вверенного ему отряда от явной погибели; тем более, что один из слуг наших, горный мастеровой, уже заболел заразою, несмотря на все меры осторожности…»  Майор Стражевский объявляет о закрытии экспедиции.

Вновь раздобыв в северном пауле оленей и оставив там часть груза, бросив личные вещи, чтобы облегчить кладь на оставшихся оленях, которые и так падут в скором времени, они направляются к кочевью на реке Пиде – Иоган. Проводник предлагает выходить на реку Обь к остяцкому селу Мужи. В кочевье вновь приходится по возможности уменьшать кладь, т.к. «одержимый язвою горный мастеровой Павел Вакинов сделался трудно больным, под которого нужна отдельная нарта. 30 июля отправляются из кочевья в путь, 31 июля больной скончался. «…мы похоронили его в неглубокой могиле, но с трудом и почти общим усилием вырытой в каменистой почве земли».  Падёж оленей катастрофически продолжался.  1 августа «мы оставили ещё одну нарту… с палатками, инструментами, ружьями, котелками и проч…»

4 августа не осталось ни одного оленя, а впереди бесконечный и утомительный путь через не проходимые в летнее время топи и запас сухарей на 7 дней. 5 августа «Мы пятеро: майор Стражевский, я, горный мастеровой, толмач и подрядчик, принуждены были отправиться в трудный и неизвестный путь без проводника, потому что самоед Юхкор, был трудно болен, а другому остяку, хоть и легче казалось, но он не соглашался идти с нами: вероятно не желая оставить умирающего товарища своего». Проводники рассказали о главном направлении пути на Обь, о приметах местности, которые могли служить указанием пути к поселению. У каждого за плечами ноша около пуда весом, «остальные вещи, собранные минералы, инструменты и прочее увязали на двух нартах и оставили в тундре, в надежде, что их доставят зимою».

Первые морозы

А дальше – километры пути, утомительные и большие обходы топей – зыбунов, чащи леса, кочки и болота, частые дожди, после которых приходилось делать днёвку, чтобы хоть как-то просушить одежду и малицы – единственное ложе для ночёвок. В ночь на 11 августа пришли первые ночные морозы – к утру всё подёрнулось инеем. Холодными ночами жались к костру, порой прожигая и так уже истрёпанную одежду. Порой блуждали в поисках хоть каких-то знаков старых зимников.

11 августа кончились сухари. Голод становился всё ощутимее. Ружья были давно оставлены…  Собирали и варили в чайнике грибы, ели ягоды. Очень обрадовались, когда стали попадаться сыроежки «они заменили нам хлеб», их ели просто в сыром виде. «Морозные ночи с инеем уже не портили грибов, через что они высыхали на корню». «…Не имея сахара, мы могли четыре стакана чаю выпивать с сухими грибами…»

13 августа на одном из озёр увидели пару гусей с молодым, ещё не летающим гусёнком. Вновь пришлось пожалеть об оставленных ружьях. «Ибо голод становился ежедневно ощутительнее, изнуряясь утомительными переходами и только на подножном корме. … Пугая и кидая палками в озеро, мы старались всеми силами выгнать гусёнка на болотистый берег…  После двухчасовой невольной и трудной охоты удалось-таки подшибить измученного донельзя гусёнка. Майор Стражевский, видя, как трудно достался нам этот ничтожный гусёнок, и не надеясь впредь на подобный промысел, …не предвидя ещё конца путешествию нашему, разделил, к общему удивлению, гусёнка на 6 частей, – на три обеда и на три ужина для 4-х человек. Варя всегда два чайника грибницы, один за другим мы опускали по 1/12 части гусёнка в чайник, как приправу к грибам, которые от воображения ли, казались несравненно вкуснее и питательнее. Разваренный же между грибами кусочек дичи г. Стражевский аккуратно делил всем, не исключая себя, по ровной крошке.»

19 августа «ночью был мороз нетерпимый, мокрая обувь на ногах начала мёрзнуть, которую мы принуждены были снять с себя и кое-как корчиться в наших малицах». 24 августа «к вечеру …горный мастеровой упал на дороге от сильной боли в пояснице. Остановились тут же на ночлег».

Спасение

Лишь 28 августа обессилевшие путешественники вышли в остяцкое село Мужи.

« Все мы были как тени слабые, изнурённые, не мытые, обросшие бородами, с страшно изорванною и обожжённою одеждою и почти без обуви. Белизна между пальцами показывала ещё настоящий цвет рук, обожжённых, опухших и грязных. На ногах ногти начали спадать от постоянной сырости и холода… Пешком, без проводника, 22 дня странствовали мы между Уральским хребтом и р. Обью по дикому долу, наполненному непроходимыми топями, и питаясь мхом, грибами и ягодами. Сделав около 200 вёрст с утомительными обходами и изнемогая от недостатка, голода и усталости, я не имел никакой возможности продолжить рекогносцировки этого пути и делал только краткое описание в своём дневнике». О чём сокрушается человек, чудом выживший в этих условиях? О том, что не смог до конца выполнять свою научную деятельность! Настоящие и удивительные  русские люди были в составе этой забытой экспедиции…

Вернуться в Содержание журнала

В районе перевала находится небольшое озерко. Характерная особенность перевала – наличие воды от снежников. На других соседних перевалах вода отсутствует. Высота перевала – около 880 метров, а ширина его – почти километр. Сочетание малой высоты и наличие на нём воды делает перевал удобным для перехода через Уральский хребет. На Восточном ручье находится несколько небольших по высоте водопадиков, а также снежников.

Западный ручей является правым притоком реки Хозьи. На современных географических картах этот перевал называется – урочище Поритайтсори. Об этом топониме в течение полутора столетий писал ряд исследователей

Вероятно, впервые такой топоним записал на карте венгерский исследователь Антал Регули, который в 1843 – 1845 годах совершил путешествие вдоль Уральского хребта в поисках Прародины венгров. В 1844 году во Всеволодоблагодатске, со слов манси Алексея Касимова, он составил карту «Область верхней Лозьвы». На этой карте он записал топоним «Porritottne särri». После возвращения из своего уральского путешествия Регули в 1846 году составил «Этнографо-географическую карту Северного Урала…», на которой отмечен топоним «Poritottne ssäri».

В Венгрии, в Будапеште, в отделе рукописей библиотеки Венгерской Академии Наук хранится архив Антала Регули. Там мне удалось отыскать следующую запись на отдельном листочке: «Porritottne särri. Wogul. Sanka ne jevo krivo idjot, er ist steil…». Большая часть фразы на русском языке, но на латинской графике, а последняя – на немецком языке.

Эту фразу можно перевести следующим образом: «Поритотне сори. Вогульское. Возвышение [въезд] на него криво идёт, он крутой…».

Таким образом, Регули трижды топоним «Поритотне сори» записал без топоформанта, характеризующего гору, а фиксирующего элемент «сори» – «седловина между двумя горами (перевал)». При этом, Регули не раскрыл смысл потамонима «Поритотне».

Исследования и объяснения топонимов

В 1847 – 1850 годах Русское Географическое общество провело исследование Северного Урала. В различных трудах с материалами, полученными в экспедиции, упоминается рассматриваемый топоним. Топограф Дмитрий Юрьев составил «Отчётную карту астрономических определений и маршрутной глазомерной съёмки Северного Урала, произведённых в Уральской экспедиции в 1847 и 1848 годах». На этой отчётной карте рассматриваемый топоним отсутствует. Одновременно, Дмитрий Юрьев издал книгу «Топографическое описание Северного Урала, исследованного Уральскою экспедициею в 1847 и 1848 годах». В этой книге рассматриваемый топоним упоминается в следующем тексте: «…примыкает на севере к горам Холе-Чахль и Гордгангъ-Чахль; в долине их разделяющей находится главный исток реки Большой Уньи, в которую вёрст через 10, обойдя мыс Суомъях-Нёль, впадает река Малая Унья. Далее, от Горгангъ-Чахля, линия разделения вод делает колено около 8 вёрст к северо-западу, и следует хребтами Поритотне-Чахль и Мань-Лундхусепъ-Урръ к главному истоку реки Лозьвы, текущей на восток из озера, заключённого в глубоком обрывистом каменистом ущелье хребта Яны-Лундхусепъ-Урръ».

Здесь Дмитрий Юрьев потамоним «Поритотне» связывает с понятием оронима «Чахль». Однако, другой участник этой же экспедиции М. Ковальский в отчётном томе с результатами экспедиции «Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой. Географические определения мест и магнитные наблюдения» записал следующее: «Река Малая Лозьва, соединение всех источников Малой Лозьвы в долине Поритотнэ-Сори».

То есть, Ковальский потамоним «Поритотнэ» не связывал с оронимом «Чахль», а использовал топоформант «Сори» – «долина [седловина]». На карте «Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой», составленной топографами этой экспедиции Д. Юрьевым и В. Брагиным в 1856 готу, отмечены потамонимы: «Поритотне», «Горганг-Чахль», «Холе-Чахль». То есть, потамоним «Поритотне» не является названием горы.

В 80 – 90-е годы XIX века на Северном Урале геологические исследования проводил Е. Федоров. По результатам своих наблюдений он составил в 1894 году «Гипсометрическую карту Вологодского Урала и бассейна р. Сосьвы», на которой он указал ороним г. Пори—Тотенъ, вероятно вслед за Юрьевым., где «Пори—Тотенъ» — гора.

В 20-е годы ХХ века на Северном Урале проводила исследования геолог В.  Варсанофьева в своей статье «Географический очерк бассейна Уньи», опубликованной в 1929 году, она упоминает две вершины – Большая и Малая Порри-Тотне-Сори-Сяхль. Вероятно, ей, как и Е.Федорову, была хорошо известна книга Д. Юрьева, где записан ороним «Поритотне-Чахль». А детальная информация, имеющаяся у Антала Регули, им обоим была недоступна.

А. Матвеев в нескольких своих топонимических словарях «Географические названия Урала» приводит две формы рассматриваемого топонима: «Порыгтотнэсори» – «Седловина, на которую носят борщевик»; «Порыгтотнэсорисяхыл» – «Гора седловины, на которую носят борщевик». Первая из них соотносится с данными Регули, а вторая частично использует запись Д. Юрьева. При этом, в обоих случаях А. Матвеев произвольно добавил согласную фонему «Г», переведя «Порыг» – «борщевик» (съедобное растение).

Т. Слинкина в своей монографии «Мансийские оронимы Урала» приводит три формы записи рассматриваемого топонима. В первой из них она фиксирует вслед за А. Матвеевым: «Порыг-Тотнэ-Сори» – «Седловина, [по которой] возят борщевик», где «порыг» – «борщевик»  + «тотнэ» – «нести, носить» + «сори» – «седловина».

В другом случае, вслед за Д. Юрьевым, она частично использует форму «Порыг-Тотнэ-Сори-Сяхл» – «[Высокая] гора у перехода, [где] возят борщевик».

В третьем варианте она приводит оригинальную форму: «Пōри-Тāйт-Сори».  Именно такая форма топонима записана на современных географических картах. Используя такую форму, Т. Слинкина даёт её перевод: «Пōри-Тāйт-Сори» – «Урочище на переходе поперечного отрога», где «пōри» – «поперёк, поперечный» + «тāйт» – «рукав», множественное число от «тагт» – «ветви», в переносном смысле «ответвления, отрасли» + «сори» – «урочище».

В первом варианте Т. Слинкина, вслед за А. Матвеевым, без каких-либо обоснований добавила согласную фонему «Г» («порыг» вместо «пори»). А в третьем варианте странно выглядит замена «тотне» на «тайт» с непонятной логикой перевода (непонятно, о каком поперечном отроге на седловине идёт речь, поперёк которого имеет место переход).

Варианты перевода

Из вышеизложенного видно, что впервые полный перевод топонима попытались дать только в советское время. А. Матвеев А. и Т. Слинкина к «пори», без какого-либо обоснования, добавили согласную фонему «Г» и получили «порыг» – «Борщевик». С такой интерпретацией первой части топонима трудно согласиться. Для перевода второй части топонима «тот-нэ» и Матвеев а. и Слинкина используют основу глагола «тотуꜧкве» – «нести, везти». Третья часть топонима: «сори» – «седловина» – представляет собою более надёжный смысл. Замечу только, что «седловина» относится к горным элементам. В мансийском языке, в основном, в названии горы отражаются какие-то географические её особенности. С этой точки зрения переводы «порыг» – «борщевик» и «тот-нэ» – «нести, везти», как не географические элементы, следует считать неубедительными.

Вариант «Пōри-Тāйт-Сори», предложенный Т.Слинкиной, с заменой «тотнэ» на «тāйт», представляется неестественным, из-за значительной замены состава букв топонима. Поэтому следует поискать какой-то более убедительный перевод рассматриваемого топонима.

Рассмотрим следующий возможный вариант: «Порат-Тытнэ-Сори». Здесь порат «сугробы», где «Т» – показатель множественного числа. «Тынтэ» – глагольная основа от «тытлтаꜧкве» – «намочить» с заменой гласного «О» на гласный звук «Ы», а «сори» – «седловина (перевал)». В итоге получаем: «Порат-Тытнэ-Сори» – «седловина, намокающая [от] сугробов [снега]». Такой перевод соответствует реальной местности перевала, урочища Порат-Тытнэ-Сори. Во-первых, в районе этого урочища всегда можно найти воду, что отличает его от других соседних перевалов. Во-вторых, в районе этого перевала, особенно на его восточных склонах, практически весь летний период сохраняются снежники, питающие водой всё урочище, которое намокает и сохраняет воду.

Рассмотрим ещё одно название горы, склоны которой на север опускаются к седловине «Порат-Тытнэ-Сори». Д Юрьев рассматривает гору Гордганг-Чахль, расположенную севернее вершины Хола-Чахль. Скорее всего, гора Гордганг-Чахль соответствует вершине, которая на современных географических картах имеет высотную отметку 996,9 метров. Т Слинкина записала название этой горы в форме «Хōртхан-Сяхл» и даёт перевод – «[Высокая гора] с гнездовьями коршуна», где «хōртхан» – «коршун, ястреб».

Однако, такой перевод на убедителен: почему же коршуны облюбовали эту гору и устраивали гнездовья на ней, а не на другой горе? Возможен другой перевод. Разделим «гордганг» на два компонента: «Гордганг» = «горд» + «ганг». В мансийском языке согласные «Г», «К» могут заменяться на согласную фонему «Х», а звонкие («Д») заменяются на глухие («Т»). Тогда получаем: «горд-ганг» = «хорт-ханг».

В итоге имеем: «Харт» – «Волок» (с заменой гласной «О» на гласную «А» на базе диалектов) + «хāꜧ» (отглагольная основа от «хāꜧхуꜧкве» – «влезть, подняться») + «сяхл» «гора». Тогда получаем: «Харт-Хāꜧ-Сяхл» – «Гора, [около которой] взбираются [на] волок (на перевал)». Таким образом, вершина Харт-Хāꜧ-Сяхл является своеобразным указателем, передающим информацию о возможности волока, перевала через главный Уральский водораздел в районе урочища Порат-Тытнэ-Сори.

Фото Юрия и Анны Ильенко

Вернуться в Содержание журнала

Именно здесь, на восточной окраине Русской равнины, развилась уникальная культура изготовления «водогрейного сосуда для чая», как определял самовар Владимир Даль. Недаром этот предмет домашнего обихода красуется  на гербе Суксунского городского округа, а в центральном парке поселка даже стоит памятник самовару, олицетворяющий   гостеприимство, достаток и крепкие семейные отношения.

Суксунский  медеплавильный завод, основанный известным промышленником Акинфием Никитичем Демидовым в 1729 году,  славился разнообразием медной продукции. Здесь делали и медную посуду, и церковные колокола.  Позднее, когда завод стал ещё и железоделательным, его рабочие производили пушки, ядра и картечь, что сыграло немаловажную роль в годы Первой мировой войны и оказало помощь русской армии.

Однако вскоре успешность предприятия была омрачена экономическими трудностями. После отмены крепостного права в 1861-м году и истощения запасов меди предприятие временно перестало работать. Позднее, после перезапуска, последовало сокращение рабочих. Многие в поисках заработка уехали в более крупные города – в Пермь, Кунгур, Екатеринбург, но оставшиеся, самые смелые и  предприимчивые местные жители смогли положить  начало  новому этапу самоварного ремесла и организовали кустарные фабрики.

Претендентов на новые рабочие места было хоть отбавляй, к концу века число предприятий достигло внушительных масштабов: официально, это было порядка пятидесяти шести фабрик, среди которых выделялись крупнейшие мануфактуры с собственными складами и домами. И хоть эти заведения не выглядели так, как в современном представлении есть заводы и фабрики – огромные  промышленные зоны с закрытой территорией, а были это скорее  просторные деревянные дома, рабочие всё же называли себя фабрикантами.   Интересный момент – особенность производства заключалась в семейной преемственности мастерства: каждое поколение передавало знания следующему, развивая собственное дело.

Самоварное дело стало  символом семейного бизнеса. Мастера организовывали домашние мастерские, привлекая детей к труду. Каждый член семьи выполнял свою роль: например, одни хорошо делали носики для самоваров, другие – крышки, а третьи занимались сборкой. Такой метод создавал некоторую систему на производстве и делал работу более  слаженной и эффективной относительно того, если бы все сразу делали самовары «от и до». Во-первых, тогда на производстве был бы беспорядок, а во-вторых, работа проходила  бы не столь оперативно. Этот процесс способствовал сохранению традиций и развитию уникальных технологий.

Детей учили профессии с раннего возраста, позволяя наблюдать за работой взрослых. Не случайно именно многодетные семьи считались самыми удачливыми: больше рабочих рук означало рост доходов и укрепление семейных устоев

Тогда мастера видели в своей деятельности лишь средство выживания, не осознавая будущей значимости произведённых ими шедевров. Они работали исключительно для того, чтобы заработать денег,  одеть и прокормить семью. Со временем изделия превратились из предметов повседневности в ценные экспонаты музеев.

Сегодня уникальные экземпляры можно увидеть в Музее Суксунского самоварного промысла.  Основатель музея, реставратор и коллекционер Александр Викторович  Попов, посвятил свою жизнь восстановлению старых образцов.

Около четверти века он занимается восстановлением и коллекционированием самоваров, став уникальным специалистом. Из разных уголков страны люди присылают к нему самовары.  На сегодняшний день  «официально» известно о пятидесяти шести фабриках, где производили самовары в Суксуне.  На самом деле, по словам Александра Викторовича, их было значительно больше, при этом большая часть из них работала ежедневно. А доказательства этому – клейма фамилий производителей на самоварах, запечатлевшие местных самоварных мастеров – Кругловых, Утемовых, Шарламовых, Семковых и многих других.

Посетители могут увидеть, как восстанавливаются самовары, посетив  мастерскую музея. В этом помещении полно самодельных инструментов, здесь хозяин занимается ремонтом и реставрацией самоваров. Посещение его  мастерской позволяет  прикоснуться к настоящему  искусству ручной работы, ощутить атмосферу давно ушедших времен…

Вернуться в Содержание журнала

Француз Пьер-Мартин де Ламартиньер служил в датской Северной торговой компании. Он принял участие в экспедиции 1653 года к северным берегам Европы в качестве судового врача. Целью экспедиции была закупка мехов. Через двадцать лет «врач Королевского двора» издал свои «путевые записки», полные невероятных «открытий» и фактов. Интерес к новому в эпоху Великих географический открытий был  велик.  Ламартиньер успел побывать в Азии и Африки, что определило манеру  изложения его путевых заметок.

Экспедиция отплыла из Копенгагена в феврале, её маршрут проходил вдоль берегов Гренландии, Исландии, Норвегии, Лапландии и северных берегов  Московского государства – вплоть до Новой Земли. Полна загадок та часть экспедиции, которая была посвящена плаванию на Печору, в «Борандаю» и на Новую Землю, а также сухопутный маршрут вдоль Печоры и Щугора через Урал в некий «Папиногород».

Таинственная «Борандая»

Первой точкой в Запечорье, где бывали датчане, занимаясь меновой торговлей, стал «Борандай» – «обширный полуостров, лежащий против теперешнего острова Борандая», часть обширной страны «Борандаи». Её населяли «борандайцы». Высадившись на берег, датчане за табак и водку у местных жителей приобретали меха. Это был край «людей диких и скотоподобных». Аборигены всячески пытались избегать встреч с чужеземцами, убегали от них.

Однажды датчане «пошли к горе, на расстоянии 2–3 мушкетных выстрелов увидели в кустах пять или шесть человек, которые направились в нашу сторону; увидев нас свернули с дороги и убежали». Отправившись по их следам, при спуске с «горы» европейцы разглядели несколько хижин и 20 или 30 вооружённых копьями и луками человек, которые встретили их в боевом порядке.

Переговорщик завязал с аборигенами беседу. Ламартиньер описал местных жителей так: «ниже лапландцев, такие же глаза, но белок желтовато-красный, лицо плоское и широкое, голова большая, нос очень курносый, смуглы лицом до невозможности, большие ноги». Платье – «очень узкие штаны и камзол, чулки и шапки из шкур белых медведей, шерстью вверх, башмаки из древесины (лапти)». Различия между мужчинами и женщинами на первый взгляд минимальны. Врач-француз отметил, что и те, и другие безобразны. Заслуживали внимания и их жилища: они «выстроены из рыбьих костей и костями же покрыты сверху, очень низкие, овальной формы, свет проникает только через входное отверстие».

Жители загадочной страны «живут только рыбной ловлей и охотой, едят всякое мясо без соли, с сухой рыбой, пьют простую воду, наливая её из кадушки из можжевелового дерева и настоенную на можжевеловых ягодах». В «Борандайском городке» на водку и табак европейцы выменяли весь имеющийся у жителей «меховой запас». Здесь же «за две кипы табаку и за 4 пинты водки» датчане договорились с «борандайским господином», что тот организует им обменную «экспедицию» в Сибирь.

Нагрузив на двое оленьих саней «табаку, водки, золота, серебра и меди, на сумму 6000 ливров», по половине всего на каждую повозку, двинулись в путь. Судя по описанию Ламартиньера, они ехали к устью Печоры, «8 часов по полям, горам и долинам, не встретив ни одной души, ни жилища». Затем наткнулись на стойбище аборигенов, где отдыхали 6 или 7 часов. Тут датчане выменяли несколько шкур волков, лисиц (песцов) и шесть пар соболей,  заплатив только табаком (здешние жители водку не пили). Эта остановка позволила Ламартиньеру подробно рассмотреть аборигенов тундры.

Дальше был городок «Вичора», где они остановились у «важного господина», видимо, местного князька. И выменяли у него много разных шкур. Он отдал все, кроме медвежьих и соболиных шкур. Ведь «важный московитский князь» (царь) запретил аборигенам сбывать кому-либо ценные меха, которые они обязаны сдавать только ему, ибо в ином случае будут жестоко наказаны. Видя такой выгодный обмен, и другие жители Вичоры, обрадовавшись, променяли датчанам все свои меха. Европейцы ещё недалеко отъехали от своих кораблей, поэтому отправили туда добычу в сопровождении матроса.

Из «Вичоры» заготовительная экспедиция промчалась по тундре без остановки 15 часов, встретив лишь трёх охотников, один из которых был в платье «московитского покроя» из волчьего меха, белого как снег, шерстью наружу, отороченном чёрными, «как уголь», лисьими полосками. Выменяли у них дюжину шкур медведей, шкуры волков, белых лисиц (зимних песцов), нескольких горностаев и даже соболей очень хорошего качества, вдобавок ещё – дюжину белых вóронов да ещё семь соболей. Один из этих охотников в течение часа с лишним сопроводил европейцев до большой горы, поднявшись на которую Ламартиньер и его спутники увидели море и внизу много жилищ. Отсюда их путь лежал в «Почору», куда попали через 15 часов.

В «Почоре» европейцы отправились в замок (острожек) к местному воеводе, где находилось «управление» по сбору соболей для царя. Приезжие были встречены торжественно: в их честь устроили пир, наловили рыбы и забили молодую важенку, среди угощений было «хорошее московское печенье». В «Почоре» датчане выменяли много мехов белок, а также горностаев, песцов,  волков и куниц. Все меха отправили с сопровождающим на корабль.

От «Борандаи» через Урал в Сибирь

В своём фрагментарном повествовании Ламартиньер не указывает, каков был их точный маршрут к Уралу. Из его описаний можно лишь понять, что часть пути в Сибирь проходила вдоль «Почоры», а затем – вверх, к «Рифейским горам» по «Папиногородской реке». Европейцы двигались по мало населённой местности, встречая очень редкие чумы, где «отоваривались» мехами, набор их был стандартный у всех северных аборигенов.

На пути им встретились пятеро европейцев, среди которых оказались саксонец и «лотарингский дворянин, полковник московитского царя», ранее состоявшие на царской службе, но заподозренные в измене и сосланные сюда. По словам саксонца, отбывающие наказание оставались тут от 3 до 10 и больше лет, занимаясь охотой на пушных зверей.

Но вот и «Рифейские горы», отделяющие «Борандаю» от Сибири. Предгорья кишели «белыми медведями» и волками, которых европейцы очень боялись. Переход через горы оказался очень трудным, датчане затратили на него «10 или 12 часов». В Зауралье путешественники-заготовители встретили на пути сибирскую деревню. Её жители носили одежды из медвежьего меха шерстью вверх, бельё и сапоги с подковами, из чего датчане сделали вывод, что они «более образованные, чем в Борандае». Выменяв тут меха, они отправились к «Папиногороду», куда прибыли через 20 часов и сразу направились к тамошнему воеводе.  Благодаря содействию правителя, европейцы выменяли меха, заплатив сибирякам бóльшую часть остававшихся у них обменных активов, табака и водки.

Обратный путь лежал по пограничной с Уралом земле, которую датчане называли «Самоессией». Он занял более двадцати часов. Маршрут проходил мимо «горы Столпохен», откуда течёт «река Борсагач». Встречая по пути редкие чумы, они продолжали свои обменные операции, приобретая меха. В одном из стойбищ Ламартиньер наблюдал странный ритуал: аборигены стояли на коленях за чумами и поклонялись солнцу. Внимательный врач-француз сумел разглядеть жителей «Самоессии». Они были «ещё более коренастые, чем лапландцы и борандайцы, имеют довольно большие головы, лицо плоское, нос шире и курносый, они не имеют почти никакой растительности и землистого цвета лицо». Интересна их одежда: по  Ламартиньеру, – это «круглые курчавые шапки, штаны  верхнее платье из шкур белого медведя доходят до колен, подпоясываемые ниже живота поясом в 4 пальца ширины; чулки и башмаки той же кожи, шерстью вверх; на башмаки надевают они род коньков из коры (лыжи), длиной в 2 фута, наподобие гондолы; на них быстро ходят по снегу».

На загадочной Новой Земле

После «сибирского вояжа» датчане отплыли к Новой Земле, куда «прибыли через 20 часов. У одной местности увидели толпу человек в 30 с луками на спинах». Спустив на воду две лодки по 10 человек в каждой, европейцы отправились к ним.  Но те, завидев приближение чужеземцев, выпрямились, принялись кричать и стрелять из луков, а затем убежали. Датчанам не удалось поймать их, но зато они заметили на «пригорке срубленные деревья, обтёсанные в виде человеческих фигур, а перед одной из этих статуй, примерно на лье вперёд, мы увидели двух дикарей на коленях и с оружием на земле». Но и они убежали, скрывшись в сосновом лесу.

У Новой Земли датчане охотились на огромных рыб, называемых ими «морская лошадь». Увидев в море «двух огромных рыб, из которых одна имела рог изрядной длины, подплыли и стали кидать гарпуны». Добыв одну из них, подтянули к кораблю. «…за этой рыбой только и охотятся ради её клыков, которые служат для всевозможных поделок, как слоновая кость». Морские промыслы продолжались несколько дней с переменным успехом, и   европейцам удалось добыть несколько «рогатых рыб» и «валрусов».

На Вайгаче датчан поразило обилие «горных медведей», которые спускались с вершин и преследовали их. А ещё они «на берегу увидели птиц, очень жирных, с трудом летающих. Человек 40 отправились на охоту, часть убили из ружья, часть убили палками». Всего добыли примерно 60 штук. Капитан называл их «пингвинами». Одежда аборигенов была «сшита из шкур пингвинов перьями наружу… Шапки были в форме сахарной головы, а сапоги из шкур морской коровы».

«География» Ламартиньера

Датчане побывали на Русском Севере через 50 с лишним лет после знаменитой эпопеи Виллема Баренца. Без сомнения, они знали и карту, и что тут много ценных мехов, пользующихся огромным спросом в Европе, и богатых морских промыслов.

Остановимся подробнее на описанных Ламартиньером географических объектах. Островом «Борандай», вслед за голландцами, которые именовали эту область «Барандеей», датчане называли низменный и малооформленный участок суши (высота над уровнем моря не более 7 м), сложенный аккумулятивными песками и покрытый заболоченной тундрой с обилием озёр. Он мало изолирован от материка и отделён узкими протокой и заливом от участка суши, который современные геоморфологи называют о. Варандей.

В повествовании датчан фигурирует «Борандайский городок», за который, видимо, было принято крупное поселение аборигенов. Европейцы называли аборигенов «борандайцами», хотя «первооткрыватели» этих мест, голландцы, именовали их иначе, «барандейцами». Описания аборигенов у тех и других очень схожи. Страна «Борандая» Ламартиньера – часть материка между Печорой и Хайпудырской губой.

У посетивших низовья Печоры голландцев датчане позаимствовали и другое название, чуть изменив его на свой лад – «Почора». Есть у них и «Городок Вичора» (Vitzora), хотя точно установить, где расположен этот географический пункт, нереально. Возможно, за такой «городок» датчане приняли большое стойбище «борандайцев» из рода «Вичей», живущих где-то в материковой тундре, поблизости от «о. Борандая» – о. Варандея.

Географический рубеж – «Рифейские горы», был заимствован из греческой мифологии. По их представлениям здесь находилось жилище северного ветра Борея. В средние века на картах так обозначали Уральские горы.

«Папиногород» или «Папинов Город» – переделанное на иностранный манер название  остяцкого селения Ляпин (Ляпин-городок), стоящее на берегу одноимённой реки (она же – Сыгва) на восточном склоне Урала. А «Папиногородская река» – река Щугор, приток Печоры, вдоль которой проходил старинный торговый тракт в Зауралье. В названии реки – ориентир, по которому можно пересечь Урал и попасть в Сибирь. Возможно, им и воспользовались датчане.

«Гора Столпохен» – современное название этого географического объекта гора Тельпосиз, самая высокая точка на Северном Урале. «Самоессия» (видимо, страна самоедов, тогда правильно – Самоедия), пещеры и сосны в «Борандае» и на Новой Земле, как и охотники – «аборигены на каноэ» последней, – совершенно невероятные выдумки Ламартиньера. Откуда им было взяться на безлюдном арктическом архипелаге. Каноэ – типично эскимосская лодка, которую Ламартиньер мог видеть в Гренландии. Видимо, путешественник сам «перенёс» её на Южный остров архипелага Новая Земля.

Чудо-юдо рыба-кит

В средние века при описании заморских стран было принято «пугать» читателя всякими небылицами, богато украшать свои творения загадочного вида животными, наделяя их невероятной силой и т.д.

Вот, и Ламартиньер «нашёл» таких удивительных животных в водах Северного Ледовитого океана. Среди них – «рыба с рогом на голове». А это – не что иное, как нарвал (Monodon monoceros), или единорог, редкое китообразное.

Но зачем его было «наделять» ещё клыками, как у моржа. Такими клыкастыми «рыбами»-химерами пестрели все тогдашние саги и трактаты. Не менее загадочными выглядели «пингвины». Внешне на этих обитателей седьмого континента, Антарктиды, похожи гагарки (Alca torda).

Гагарки широко распространены на островах и побережье Баренцева моря, селятся на скалах и устраивают вместе с другими видами морских водоплавающих птиц – кайрами, моевками и др., своеобразные гнездовые колонии, птичьи базары. Этих «сидячих» птиц ростом от 38 до 43 см действительно можно было принять за пингвинов. Видимо, аборигены «Борандаи» снимали с добытых гагарок шкурки и шили из них одежду.

Спорно утверждение Ламартиньера о том, что северные аборигены, в том числе и живущие вдалеке от ледовитого моря, шили одежду из шкур белых медведей. Не исключено, что за шкуры белых медведей были приняты зимние шкуры других зверей.

«Валрус» у Ламартиньера – это атлантический морж, вид в те времена очень многочисленный, объект морских промыслов. Гравюры с этими зверями выглядят чудовищно угрожающими.  Средневековые путешественники и, с их слов, авторы гравюр даже «снабдили» этих морских млекопитающих рядом угрожающих зубов, не говоря уже о клыках.

А ведь зубы у моржей небольшие, всего несколько сантиметров. «Рыбьи кости» – другое биологическое «открытие» Ламартиньера. Морских млекопитающих в средние века считали рыбами. Возможно, аборигены использовали рёбра добытых моржей, китов и т. д. как каркасы для жилищ, а «рыбьими шкурами» покрывали их сверху. Из многих описанных Ламартиньеров объектов часть осталась «не расшифрованными». Не удалось установить, кем же были «белые вóроны», возможно, так они называли кречетов.

Вызывают удивление страницы с описанием странствий европейцев по предуральской тайге с картинами увиденных ими таёжных лесов, буквально «набитых» массой страшных медведей, волков и прочих диких зверей. К  этому времени в Европе почти не осталось лесных массивов, и крупные дикие звери были в диковинку. Становится понятным тяга к тем «страшным картинкам» и вымыслам,  которыми были наполнены все «книги» путешественников того времени.  Будем надеяться, что имя Ламартиньера займёт своё достойное  место в ряду известной «компании баронов Мюнгхаузенов».

Вернуться в Содержание журнала

Кто такой Денисов-Уральский? Во-первых, талантливый русский художник, необычайную энергетику картин которого отмечали буквально все, кто их видел. Репродукция самой известной его работы «Лесной пожар» выходила в открытках гигантскими тиражами и имеется практически во всех музеях нашей страны, в частности, и в Выборгском объединенном музее-заповеднике.

Во-вторых, это мастер камнерезного и рельефного дела, изготовлявший из уральских самоцветов и драгоценных камней уникальные иконы и картины, а также предметы прикладного искусства, как указывалось в рекламе, «оригинальные ювелирные вещи»: горки, письменные приборы, звонки, шкатулки, рамки для фотографий, фигурки людей и животных, украшения.

В-третьих, Денисов-Уральский – успешный предприниматель, составлявший достойную конкуренцию Карлу Фаберже (1846-1920). Он владел «копями» на Урале, а оба его столичных магазина последовательно размещались по престижным адресам: дом на Мойке, 42 принадлежал семейству Нобелей, а дом на Большой Морской, 27 – чуть наискосок напротив фирменного магазина Фаберже – семейству Лидвалей, известным петербургским портным, поставщикам Императорского двора, отшивавшим одежду к событиям государственного значения (коронациям, например). Дом на Большой Морской, 27 и строил тоже Лидваль, Федор Иванович (1870-1945), архитектор, сын заказчицы, ставший впоследствии одним из самых известных представителей эпохи модерна.

И, наконец, четвертая ипостась Денисова-Уральского: неутомимый просветитель и пропагандист отечественной промышленности. Его выставки «Урал и его богатства» посещались и простым народом, и членами императорской фамилии – на всех производили неизгладимое впечатление! Настолько, что, например, советский ученый и писатель Иван Антонович Ефремов (1908-1972), много лет спустя, начинает с рассказа об этой выставке свой роман «Лезвие бритвы», опираясь на свои яркие детские впечатления. Приставку «Уральский» к фамилии Денисов Алексей Козьмич взял в 1900 году, следуя примеру своего большого друга, известного писателя Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка (1852-1912) и обозначив таким образом магистральное направление своей земной миссии.

Несмотря на огромное уважение к нему и его памяти среди земляков-уральцев, в биографии этого человека скрыто еще много тайн. Авторский коллектив данной статьи убедился в этом в полной мере. Поиск ответов на простые, казалось бы, вопросы: где конкретно жил, когда и по какой причине умер и где похоронен Денисов-Уральский, оказался на деле крайне сложным.   Начнём уточнения по порядку.

Когда родился?

В первых исследованиях, посвящённых Денисову-Уральскому, а также в большинстве справочников называются две даты рождения с разницей в год: либо 6 февраля 1863 года, либо 6 февраля 1864 года, либо и то, и другое вместе со знаком вопроса (см. библиографический список). Сам Денисов-Уральский и большинство авторов указывали 1863 год. В частности, в приглашении на обед по случаю дня рождения, обращенном к ближайшим друзьям Дмитрию Наркисовичу Мамину-Сибиряку (1852-1912) и его жене, Денисов-Уральский пишет: «На Руси лишь пали цепи / Появился я на свет / В память этих двух событий / Друзей прошу я на обед/ 1863-6/II-1909». В последних книгах о мастере авторы Светлана Валентиновна Семенова (1933-2019) и Людмила Алексеевна Будрина (р.1977) указывают в качестве даты рождения 6 февраля 1864 года, опираясь на запись в метрической книге. Вывод? Прежде, чем подытожить, введем в оборот еще один документ, к которому нам не один раз придется обратиться и здесь, и в будущем. Речь идет о Кarjala-tietokanta – электронной базе данных Национального архива Финляндии, содержащей информацию о жителях Карелии, проживавших ранее на территориях, уступленных СССР по итогам II Мировой войны и умерших до 1945 года. Здесь в качестве даты рождения полного тезки нашего героя (будем пока называть его так) указывается 1863 год,

Когда женился?

Этот сюжет личной жизни Денисова-Уральского, казалось бы, не имеет прямого отношения к конечной цели данного исследования, но он важен по причине открывшихся новых документов, только сейчас вводимых в научный оборот. И эти документы сообщают нам интереснейшие обстоятельства. Во-первых, дату свадьбы мы теперь знаем не «предположительно», а совершенно точно – 15 мая 1896 года.

И супруга «екатеринбургского мещанина Денисова Алексея Космича», Александра Николаевна Березовская, оказалась вовсе не его «землячкой», а уроженкой «Великого княжества Финляндского, Выборгской губернии, прихода Куолемоярви, домашняя учительница, православного вероисповедания». Жениху было 32 года, невесте 23, бракосочетание состоялось в церкви Гребневской иконы Божией Матери на Лубянке (в Москве). Поручителями со стороны жениха выступили чиновник особых поручений при государственном контроле, титулярный советник Михаил Павлович Алмазов и потомственный почетный гражданин Филарет Александрович Милославин. За невесту «поручались» почетный гражданин Антон Николаевич Березовский и «финляндский гражданин Николай Николаевич Березовский». Оба брата Александры Николаевны проживали в столице (Санкт-Петербурге), были горными инженерами, то есть соратниками Денисова-Уральского по интересам, что и стало, вероятно, причиной знакомства. Волею судьбы Николай Николаевич остался после 1918 года по одну сторону границы, был репрессирован и расстрелян в 1937 году, а Антон Николаевич – по другую сторону, о нем мы еще вспомним. Информация о бракосочетании важна для нас еще и тем, что в упомянутой выше базе данных Финского национального архива есть графа «семейное положение», в которой у полного тезки нашего героя (как мы условились его называть при обращении к данному документу) указана дата 15.05.1906 – два совпадения (день, месяц) из трех позиций. Разница только в годе, которая объясняется – как показывает наш богатый опыт работы с архивными документами – влиянием «человеческого фактора». Подлинник документа, с которого данные вносились в общую электронную таблицу, хранится в Провинциальном архиве в городе Миккели (Финляндия). В настоящий момент авторы не могут взять его в руки и внимательно с лупой рассмотреть. Когда смогут, тогда вопросы отпадут сами собой.

Где была дача?

Как и все вполне состоятельные петербургские предприниматели Алексей Козьмич Денисов-Уральский в начале ХХ века приобрел на Карельском перешейке землю и построил себе дачу. Когда случилось это судьбоносное событие, нам точно неизвестно. И авторы данного исследования не стали тратить время на уточнение этого момента – известно, что к 1908 году дача уже была. Нам гораздо важнее разобраться с местоположением дачных угодий Денисова-Уральского и развеять миф о его имущественной скромности.

На основании многочисленных свидетельств установлено, что усадьба Денисова-Уральского называлась Нötömäki – Хётёмяки .  Это был самый большой и самый высокий холм во всей округе (118 метров), находился он на лесистой западной окраине довольно ровной деревни, которая называлась Kanneljärvi (Kantjärvi)..Усадьба Денисова-Уральского Хётёмяки располагалась примерно в двух километрах от станции Каннельярви, рядом с шоссе. Поселок Уусикиркко находился значительно дальше (8,5 км). После войны, в 1948 году, Уусикиркко переименовали в Поляны, а Каннельярви в Победу. Но железнодорожная станция Каннельярви осталась не только на своем прежнем месте, но и сохранила прежнее название.

«Кошку за хвост развернуть негде»?

Посмотрим, опираясь на имеющиеся в нашем распоряжении документы, насколько «скромный дом Денисова даже отдаленно не был похож на усадьбы его знаменитых соседей-художников». Самым знаменитым из «соседей- художников» можно считать Илью Ефимовича Репина (1844-1930), усадьба «Пенаты» которого находилась в 48 км от Хётёмяки, она восстановлена и в современных границах имеет площадь около 4 га. На территории один усадебный дом и несколько построек хозяйственно-развлекательного назначения. Учтем, что в момент владения земельная площадь могла быть больше. Владения Денисова-Уральского в Каннельярви были весьма обширны, недвижимость добротна и многочисленна. И прежде, чем превратиться в «пожизненный острог», как сгоряча высказалась Светлана Валентиновна Семенова, дача стала для Денисовых источником средств к существованию и в преодолении жизненных невзгод. (фото 5-9 Аллегории воюющих держав. Работы Денисова-Уральского)

После 1918 года

Трагические события личной жизни (смерть матери и гибель сына), изменение политической ситуации (отделение Финляндии от России и обретение ею независимости), установление новых пограничных правил – все это, случившееся одно за другим и вместе взятое, сильно повлияло на здоровье Алексея Козьмича Денисова-Уральского. Вот как он сам пишет в письме племяннику своего друга Мамина-Сибиряка Борису Дмитриеву Удинцеву (1891-1973) в сентябре 1922 года: «…я жив, сыт, но не совсем здоров… потрясена нервная система, вместе с сердцем пострадала память…». С годами состояние усугубляется: «… здесь, в глухом лесу, без людей, без знания местного языка мы (в особенности А.К.) стали дичать, утрачивать дар речи и даже память…» – сообщает Александра Николаевна Денисова, жена Алексея Козьмича, в письме академику Ферсману в 1924 году. Сообщает деликатно, потому что у Алексея Козьмича медленно и неотвратимо началось погружение в «сон разума». Будучи по натуре сильным и активным человеком, Денисов-Уральский делает попытки вырваться из всепоглощающей тьмы. Именно в это время – с 1918 по 1925 – он активно переписывается с финляндскими чиновниками и новоиспеченными советскими бюрократами, с друзьями и другими людьми из Советской России по поводу перемещения на родину своих обширных коллекций минералов, картин, документов. Об этом с большим душевным чувством рассказывает в своих книгах Светлана Валентиновна Семенова. Также Алексей Козьмич пытается наладить коммуникации с местным сообществом, приглашает на свои выставки.

1920-1930-е годы в Финляндии – время крайних противоречий и неизбежных перегибов. Для большинства русских жителей безмятежному благоденствию на лоне природы и надежным источникам дохода пришел конец. Жизнь стала превращаться в борьбу за существование. Денисовы же, в силу возраста и расстроившегося здоровья, а также от невозможности выехать в Россию по каким-то невнятным для них причинам, начинают распродавать имущество. Психическое заболевание Алексея Козьмича развивается, и для лечения, а потом и содержания его в лечебнице, нужны средства. Карпинский рассказывает, что «последние годы жизни Денисов-Уральский страдал психическим заболеванием и находился на излечении в Выборгской психиатрической больнице».  В электронной базе данных Национального архива Финляндии, о которой мы уже упоминали выше, местом смерти Денисова Алексея Козьмича указывается поселение Huumola, которое было частью Säiniö. Сяйниё было самой большой и динамично развивающейся деревней в окрестностях Выборга.

Последний период

Никакими подробностями жизни семьи Денисовых в период с 1926 по 1930 годы мы не располагаем. Можем только догадываться о том, как было тяжело. В 1930 году в двух русских эмигрантских газетах появляется информация о смерти А.К. Денисова-Уральского. Алексей Козьмич Денисов, данные о котором внесены в мемориум Кarjala-tietokanta, скончался 6 июня 1930 года. Это еще одно свидетельство в пользу того, что полный тезка нашего героя, как мы условились его называть, данные о котором занесены в Кarjala-tietokanta, и есть сам Денисов-Уральский. Имеющиеся частичные несовпадения объясняются и человеческим фактором, и социально-политическим фоном, на котором происходили все упоминаемые нами события. Косвенно смерть Денисова-Уральского в 1930 году подтверждают также документы выборгского архива ЛОГАВ – это запрос и очень краткая переписка советского консульства в Выборге с Церковным управлением и властями города о высылке свидетельства о смерти Денисова-Уральского, которая датируется 1931 и 1932 годами.

Благодарим за содействие С.Л. Гонобоблеву.

Что касается жены Денисова-Уральского, Александры Николаевны, то уже c 1929 года она точно живет в Выборге, сначала на улице Metsäk[atu], 3 – Метсякату, 3 (сейчас Лесной переулок), снимая комнату у конторского служащего Андреаса Хинтце, затем переезжает в другую часть города, в собственную квартиру. Работает учительницей. После 1939 года о ней известно только со слов И.М. Карпинского: «умерла в русском убежище для престарелых в Борго, ее имущество унаследовала художница Немилова..»

Несмотря на то, что часть вопросов так и не получила ответов, цель наших исследования была достигнута. Изготовлена мемориальная доска и начались согласования о размещении её на станции Каннельярви:

ДЕНИСОВ-УРАЛЬСКИЙ Алексей Козьмич
1863-1930)
Русский художник 
Мастер камнерезного и ювелирного дела
Общественный деятель
Родился в Екатеринбурге
С 1918 года жил в Каннельярви
Умер в Выборге

Вернуться в Содержание журнала