Зайчик нелинючий.
Какой-то нервный неуверенный ветерок пробегал по верхушкам пикоти. Он раскачивал голые ветви попеременно в разные стороны, как будто прикасался случайно, то к той, то к другой. Бригада расходилась на номера. Это был тот момент, когда ещё слышны затихающие по лесу скрипы снега, и тёмными пятнами сквозь мелколесье ещё видны спины охотников, но на самом деле ты уже один. Нужно обустраиваться на этом временном месте. Обустраиваться с тем, чтоб избежать случайной помехи верному выстрелу. Чтобы не корить себя за вдруг неверно поставленную ногу или появившуюся в самый неподходящий момент в прицеле ветку.
Артём всё это знал, привычно подтаптывал на номере снег, обламывал сухие ветки. Несколько раз поворачивался из стороны в сторону, поднимая карабин к плечу. Сегодня промаха быть не должно.
Чувство непременной удачи пришло ещё утром, в избушке. Из сна в полудрёму Артёма вынул глухой стук брошенных у печки поленьев – Арсентич в сумерках избы растапливал печь, ставил чайник. В этот сезон в избушке завёлась несвойственная лесному быту обнова — блестящий чайник со свистком. Кто его привёз, так и не выяснилось – кто-то из охотников «темнил». Охотники пробуждались, готовясь к очередному загону. На общих дощатых нарах, занимающих больше половины избушки, просыпающиеся охотники сейчас выглядели как одна большая общая куча трепья. Вперемешку грудились разномастные одеяла, спальные мешки, подушки всех величин – всё это в пёстром клубке, запутавшемся за ночь. Кто-то ещё кутался в одеяло, пытаясь оттянуть время подъема, а кто-то уже перебрасывался вялыми вчерашними шутками. В бригаде было уже давно всё перешучено – заканчивалась вторая неделя охоты, а лося ещё не добыли.
Артём приоткрыл полусонные глаза. На темной бревенчатой стене избы ярким пятном красовался солнечный зайчик. Цвета прям такого хорошего сливочного масла. Вроде бы зайчик как зайчик, но этот, тёплый и задорный, приплясывал рядом с лицом охотника, явно давая понять – чья будет сегодня удача. Вот уж действительно единственный заяц в лесу, который не линяет. Утро сразу стало ярче, другим незаметно, а Артём уже знал. И заползающий под ватное одеяло утренний морозец уже не беспокоил, а даже веселил, радовал чистой лесной свежестью. Но говорить про это никому нельзя, Артём и не стал.
Бригада наряжалась в теплые суконки и белые маскхалаты. Охотники поочерёдно, чтоб не толпиться, подходили к маленькому столику, притулившемуся у маленького («чтоб голова медведя не пролезла») окошка, брали кружки с горячим крепким чаем. Кто-то выуживал из пакета пряник, кто-то делал бутерброд с холодной тушёнкой большим охотничьим ножом, не потрудившись искать в утренней суете кухонного ножа. Уже не заботясь о сохранении тепла, выходили за порог, то хлопая дверью, то вообще еле прикрывая её. Осматривали оружие – далеко по лесу разносились металлические щелчки затворов и запорных крюков. Чуждые утреннему лесу, эти звуки раскалывали морозный воздух и смущали своей неуместностью. Лес, отгораживаясь от людской суеты и звуков, щедро сыпанул искрящейся изморозью с ближайших сосен. Летучими разноцветными кристалликами колкая изморозь обдавала лица и прохладно таяла на щеках и веках, освежала как ещё одно утреннее умывание. А уж когда заводили машины, лес совсем отступил, оставляя людей самих забавляться своим убогим индустриальным бытом.
И вот только теперь, на номере, лес снова обступал Артёма, растворяя в своём величии. Зимняя горная тайга действительно величава. Изломанная отрогами горного хребта местность покрыта очень густым смешанным лесом, непролазным таёжным чащёбником, двигаться напролом в котором очень трудно и часто вообще невозможно. Под ногами может оказаться укрытый снегом голый камень, или замёрзшее болото, или незамерзающий ручеёк, или вдруг мягкий мох. Но хозяйничают здесь конечно вековые сосны, если, пихты, кедры, лиственницы. Их обилие даже зимний лес делает уютным и живым. Голые берёзки и осины как бы прячутся среди тёплых шуб ёлок и пихт, и весь лес согревается своим убранством. Лес самодостаточен. Даже когда в феврале снега завалят здесь все дороги, и люди сюда приезжать не смогут, под елью будет тепло и уютно. Пронизывающий февральский ветер не потревожит укрывшегося под еловой юбкой зверя. А лось будет легко пробираться в чаще, перешагивая валежник своими длиннющими ногами. Правда глубокий снег и ему не в радость, но человеку в это время здесь вообще не пройти. Даже в декабре, по малоснежью, со многими бывало: остановишься на привал, сойдешь с лыж вроде бы на землю и провалишься в снег по грудь, и барахтаешься в этом снегу как ребёнок, с трудом добираясь до собственных лыж.
А весной, когда весь этот снег будет таять и собираться в ручьи-реки-потоки, и зацепившаяся за вершину тысячеметровой горы тяжёлая туча будет всё поливать и поливать лес весенним дождём, под еловой юбкой будет всё равно уютно и почти сухо, главное – дождик сверху не намочит.
Но сейчас начало декабря и снега ещё мало. Артём стоял на лесной дороге, проложенной лет двадцать-тридцать назад лесозаготовителями. Такие дороги называют «лесовозными», и они являются единственными проезжими дорогами в лесу. Брошенные после окончания вырубки они из года в год затягиваются лесом, сначала сужаются, из-за нависающих веток, потом внутри колеи начинает вырастать пикотник – тонкие деревца, похожие на древние пики, и дорога становится почти непроезжей. Если деревца не вырубать, то совсем скоро дороги здесь уже не будет. Выбор такого места не случаен. На прямом участке дороги лес просматривается далеко в обе стороны, в то время как в самом лесу дальность прицельного выстрела очень мала. Одним концом дорога спускалась под горку и просматривалась до поворота, за которым сейчас так же прислушивался к лесу опытный Арсентич. Другим концом дорога поднималась в гору, на старый выруб. Там сквозь верхушки деревьев проглядывала безлесая гранитная вершина Казанского камня. В утреннем солнце две остроконечные вершины горы казались нарисованными на небе чёткими контрастными гранями: розовыми — на солнце и сиреневыми — в тени.
Артём ждал. Ждал чутко, не шевелясь. Слушал. Ветра не было. Не очень это хорошо. У лося великолепный, почти лучший, лесной слух, но ветер мог бы скрыть лесными шумами случайное шевеление охотника. Артём вообще перестал двигаться, от этого сделалось холоднее, хотя это, только, кажется. Ветра не было. Это и не плохо. Наносимый ветром запах человека лось может учуять на очень большом расстоянии. Где-то двигался невидимый загон. Загонщики особо не шумели – лось их всё равно слышит, а при излишнем шуме может, испугавшись, сорваться и пойти «на махах», не разбирая дороги, что сделает верный выстрел почти невозможным.
От большого облака на небе ветер отделил маленький кусочек. Вероятно тот же ветер, что в вышине разделил облака, через секунду замёл по дороге позёмкой. В это время что-то неуловимо изменилось. По-над замёрзшей землей из лесу выплеснулся короткий и гулкий древесный треск, за ним ещё один, более резкий и сухой. И хотя тёмная стена леса у дороги стояла недвижно и спокойно, в мыслях Артёма уже нарисовалась чёткая картина стремительного лосиного прорыва сквозь чащёбник. Загон шёл не по плану, лось ломился сквозь бурелом напролом, не разбирая дороги и звук этого, ещё скрытого лесом ломового бега, приближался к Артёму.
Вот когда играть свои злые шутки начинает зимний лес. Многократно отражаемый от стволов звук лосиного бега рассыпан по всей стене леса. Это вам не степь, где стрелять можно хоть на звук. Здесь весь лес звенит шумом и треском приближающегося зверя, и нельзя даже предположить, откуда вылетит сейчас стремительный и стройный лесной бык.
Картина зимнего леса за мгновенье стала для охотника более чёткой и контрастной – это дозированным вбросом адреналина разгонялось сердце, не скачками, а постепенным напором, чтобы только увеличить восприимчивость и реакцию охотника. Дыханье – контролировать, иначе ствол начнёт прыгать вверх-вниз. Уже близко. Вот оно!
Окутанный по самую холку изморозью, снегом, паром, с гордо поднятой головой, высоко и виртуозно ступая своими длиннющими ногами (как он их не ломает?) на дорогу выметнулся красавец лось. Недалеко – под выстрел – лишь подправить вскинутый в прицеле карабин
… Вы думаете много или мало у охотника время на верный выстрел? Очень-очень много. По молодости и горячности все «срывают» первый выстрел. Стреляют торопясь, без достаточного прицела, дёргают спусковой крючок, да мало ли чего. Некоторые охотники, чтобы научиться хладнокровному выстрелу даже переходят с двустволок на одностволки – и такое бывает. Только через три-четыре года приходит тот твой единственный ритм, в котором твой выстрел верен. Не дышать…
Артём мягко потянул спуск. Выстрел. Толчок отдачи – та микросекунда, когда теряешь всю «картинку» из вида. Есть! – Лось летел кубарем, переваливаясь через голову, на спину, … и встал на ноги, сразу на все четыре, как это делает внезапно испуганный кот. Замер, и пустился наутёк в лес, моментально скрывшись из вида.
Промах! Не может быть! Заранил наверняка! Расстояние-то плёвое. Охотник сорвался с места. Добежал до места падения зверя. Крови нет, даже маленькой высечки. Зато есть бревно на вышине артёмовской груди прямо на выходе из леса. Лось запнулся?! Это ещё менее вероятно, чем промах. Жар снова охватил Артёма, теперь одним удушливым хватом. На самом деле лось споткнулся, причём в самый момент выстрела. Не может быть. Как же так?..
Обо всём этом охотник думал, возвращаясь на номер ждать. Ждать не долго…. Сейчас из леса выберется загон. Со сдержанной надеждой в глазах, украдкой, будут осматривать дорогу и лес, чтоб первыми увидеть размеры поверженного зверя. Поняв, что случился промах, виду конечно не подадут. Но у каждого глубоко-глубоко в душе и еле-еле слышно мелькнёт детское, далеко запрятанное, злорадство, вызванное надеждой на то, что завтра именно твой выстрел будет главным. Каждый в бригаде хочет сделать главный выстрел, хоть никогда и не признается.
Потом потянутся охотники, снятые бригадиром с номеров. Загон кончился, а организовать второй за короткий зимний день – не успеть. Все будут собираться к месту выстрела… Никто конечно за промах не осудит, у всех их было – несчесть, но вот разбор выстрела обязательно будет – непременная традиция. Тут главное молчать, стиснув зубы. Разбор будет в избе, за ужином. Главное не огрызаться и держаться – через полчаса выговорятся и начнут вспоминать свои промахи, а за этими воспоминаниями мирно наступит ночь и новое утро.
К машинам шли молча. Только у самой машины Артёма придержал другой охотник, из старых – Николаич, и поверх воротника суконки очень тихо напомнил:
— Будут «учить стрелять» – молчи.
Молча, ехали до избы. Разряжали оружие, разбредались по обычным делам. Нужно заново растапливать печь, готовит ужин, наколоть дров на утро, принести воды с измельчавшего, но ещё не перемёрзшего родника. Нужно стаскивать с себя проснеженные и заскорузлые на морозе вещи, раскладывать и развешивать их для сушки – всё это с учётом малых размеров избы. Нужно как-то не мешать друг другу. И нет необходимости попусту суетиться, но меж деревьев уже синеет снег тем особым сиренево-синим оттенком, который бывает лишь в вечернем лесу. Многие думают, что это вечернее небо так матово отражается от снега. Только давно замечено, что если даже небо заволочено серыми неприятными тучами, в какой-то момент вечера снег всё равно синеет, потом цвет густеет до фиолетового, а вот в чёрный никогда не переходит. Ночью снег немножко светится, даже если нет ни луны, ни звёзд и, вообще, ни капельки света.
Ужинали горячим гороховым супом с копчёностями и тушенкой. До этого суп долго варили. Все его по нескольку раз мешали большой дюралевой поварёшкой на деревянной ручке — это чтоб картошка и горох превратились в однородное пюре. Каждый брал поварёшку с важным видом единственного понимающего в походной кухне кулинара, заглядывал придирчиво в ведёрную кастрюлю, хмурился, мол, суп плохо промешан, и несколько раз проворачивал содержимое. На самом деле проведшая весь день на свежем зимнем воздухе бригада очень проголодалась, и им казалось, что процесс перемешивания ускоряет приготовление ужина. Нарезали много лука, бросали его прямо в миски с супом, кто – сколько захочет – по вкусу, обильно перчили смесью перцев. Выпили водки, сначала для аппетита, потом ещё разливали раза два. Стало жарко и умиротворённо.
— Ты целился-то как?.. – буднично спросил Артёма отец.
Отец Артёма был бессменным бригадиром. Можно было и не отвечать, отмолчаться, делая вид, что занят едой.
— Нормально целился… — тихо, но уверенно ответил Артём. Все слышали.
— Конечно «нормально». Там расстояние-то было метров сорок, а ты смазал. Зверь прямо на тебя вышел – все загонщики видели.
Это не было правдой. Загонщики редко вообще чего видят, а уж тем более «все загонщики». Артём молчал.
— Две недели бригада в избе ночует, уже спина вся в пролежнях, а ты опять крючок рванул или поторопился, по-молодости…
— Да всегда горяч был. – Вступил Арсентьич, обиженный тем, что лось вышел не на него – Сколько молодым объясняли, что не надо торопиться с выстрелом.
Артём молчал. Всё это ритуал. Он охотился полтора десятка лет, на его счету были не только лоси, а всякая дичь, которая водится в тайге. Ему доводилось нос к носу встречаться с голодным весенним медведем на бурлящей паводком реке, но сейчас он, конечно, был «молодым неопытным охотником», которого «учили стрелять».
— Выбрать место нужно было правильней, чтоб обзор был поболее… – Это подал голос из своего угла охотник по прозвищу Тетёра. Сказал, чтоб что-нибудь сказать, так как по возрасту должен был принять участие в «обучении», хотя бывало, что и за неделю слова не скажет, жестами общался очень доходчиво. Да и сейчас из поворота его плеча было понятно, что он, в общем-то, это всё не одобряет, ну, мол, надо так надо.
Вроде бы все формальности были соблюдены, и уже повисла небольшая пауза, предвещающая смену темы. Артём посмотрел на то место, где утром был ободряющий солнечный зайчик, но там зло попрыгивал огненный отблеск от печи. Артём был удачливым охотником, и много раз бригадный куш прирастал его добычей. Сейчас он снова был «молодым». Напротив него, через стол, сидел его старший брат, не принимающий участия в этом разговоре. Они с братом там, в большом миру и вне охотничьего сезона, были успешными лесопереработчиками, лихо ведущими своё дело. Ездили на больших иностранных машинах, крыто вели торг и переговоры, но в лесу свои обычаи.
— … Все ведь видели по следам, что лось споткнулся! – прозвучал на всю избушку усиленный общей паузой голос Артёма.
Пауза тут же сменила оттенок. На печи тихо и удивлённо присвистнул закипающий чайник. (Кто догадался привести в избушку чайник со свистком?). Его успели снять до того, как он засвистит вовсю.
— Глазки твои мелкие споткнулись… Ручки подвернулись!
— Ты чё несёшь-то? Когда это лось спотыкался?
— Ой.. дурак… — Это Николаич: тихо, в сторону.
Брат откровенно повертел у виска пальцем. Из угла донёсся неодобрительный скрип нар под Тетёрой, на свет высунулся его ещё более неодобрительный кривой палец и покачался в воздухе из стороны в сторону.
— Да чё притворяться-то? – зашумел и Артём. – Все видели и след падения, и берёзу сломанную. Все подходили к месту, шары выпучивали, или склероз старческий замучил?
Это было правдой, но она не вмещалась в рамки традиции.
— Ты врать заканчивай! Лось у него споткнулся. Плохому танцору всегда яйца мешают. Порох у тебя не просыпался?
— Во-во, замёрзли на морозе, звенят и мешают! – Как-то непоследовательно подхватил Тетёра, сам смутился и замолчал, наверное, уже до конца охотничьего сезона.
— Сам ты — мудозвон! – Не зло огрызнулся Артём
— Ты старшим-то не груби, раз мажешь как сопляк! И вообще, ты, ещё когда только первый раз ружьё в руки взял…
Далее Артёму припомнили все его грехи и огрехи, с самого начала совместных охот. Вспоминать было что. При этом каждый его промах рассматривался заново, со всех сторон, особенно тщательно, с издёвкой и поучениями, которые преподносились как незыблемое подтверждение его сегодняшнего промаха, а также в ознаменование вящей моральной неправоты злейшего нарушителя традиций. К этому присовокупили его природную лень (которой не было), прошлое «долгое» холостяковство («Да за тебя бабы-то замуж выходить не хотели!»), нерадивость («Брат весь бизнес на себе тащит, а ты сиднем сидишь» — что тоже было неправдой), излишнюю матерность и ещё гору всяких нелепых, но обидных обвинений. Артём в обсуждении уже не участвовал, взял сигареты, спички и вышел из избы в ночной лес – да, в общем-то, он для дальнейшего разговора и нужен-то уже не был.
На лес давно и уютно опустилась зимняя ночь. Тёмно-фиолетовая мирная и тихая она свободно разливалась по всей округе. На десятки километров ничто не мешало её безраздельному владению. Она мела позёмки, выравнивая и без того ровные сугробы, раскачивала вековые кедры, не по одному, а сразу всей рощей. То прятала луну за лёгкой тучкой, то наоборот выставляла её во все красе, нервируя этим местных волков. Волки переступали своими большими шерстяными лапами, подымали свои чуткие морды в тяжкой задумчивости – выть или не выть? А выть сейчас или не сейчас? А зло и громко или протяжно и тоскливо нужно выть? Много о чём нужно думать волку, глядя ну луну.
А ещё смущало волков далёкое непонятное движение. К охотничьей избушке, дыму печной трубы, тусклому оконному огоньку, прятавшемуся среди деревьев, они давно привыкли. Соседствовали с охотниками давно и так же давно враждовали, деля не общую добычу. Иногда теряли своих боевых товарищей, попавших под охотничьи картечь и пули, иногда воровали охотничьих собак, пожирали их всей стаей, поддерживая вековые традиции непримиримости вольных волков и перешедших на сторону людей перебежчиков. Всё это было понятно и правильно. Но по темному лесу, в сторону избы двигался совсем иной человек. От него лесной ветер не доносил до волков той извечной смеси запахов пироксилина и оружейного масла, которая облаком летает за охотниками, сколько бы они не мыли своим не менее вонючим мылом руки, и не стирали своими чихательными порошками одежду. Да и одежда на нём была какая-то уж совсем чудная. Она облегала его со всех сторон, подчёркивая стройную высокую фигуру, но вероятно согревала его совсем мало. За плечами высился страшно неудобный и скрипучий на весь лес рюкзак, а на ногах у него были никогда не виданные волками тонкие и звонкие лыжи, которые скорее мешали ему в глубоком снегу, чем помогали идти. Еще более странный человеческий дух исходил от существа. Что-то похожее на страх и отчаянье (как пахнут окончательно заблудившиеся в лесу люди) вперемешку с неистовым упорством и самоотверженностью (как пахнут люди в азартной смертельной схватке). Волки волновались. Явно уставший и безоружный человек, даже при его росте и наличии в руках железных палок (такие палки охотники никогда не носили, даже если шли на своих огромных широких лыжах), — этот Нелесной человек был для полной стаи очень лёгкой добычей. Вмешаются ли в быструю схватку поганые охотники? Скорее всего, вмешаются: по своей природной поганости они всегда и во всём мешают волкам. И всегда пытаются убить волка, как только его видят – это по своей природной необузданной жестокости. Да вот только они ничего не знают о чужаке, и чуять его не могут. И чужак про них ничего не знает, так как идёт не прямо к избе, а по касательной. И скорее всего вообще пройдёт избу мимо, так как ветер дует от него в сторону избы и запаха дыма Нелесной человек не почует, и устал он, чтобы быть внимательным по-лесному.
Между тем человек выбрался на покрытую смёрзшимся снегом лесовозную дорогу и остановился в задумчивости. Он переступал своими лыжами, шлёпал ими по дороге, совершенно не представляя в какую сторону двинуться дальше.
Вожак не трогался с места, казалось, в глубокой задумчивости. Но, повинуясь незримой команде, на большой круг за спину человеку уже ушли три молодых гончака, а на малый круг в особенно тёмный ельник на небольшом холме на человеческом пути начал подниматься матёрый резак. Подниматься совсем беззвучно, как это могут делать только резаки. Он и нападёт также совершенно беззвучно. Темным пятном молниеносно перескочит свои короткие метры, принимая погоню от гончаков, как делал это много раз. А человек, как и любой зверь, озираясь на мелькающих отдалённо за спиной волков, даже и не поймёт, откуда на него обрушится вдруг горячий лохматый жилистый ком. И рук поднять не успеет — и это самое главное, ведь резак не будет бороться с человеком или зверем, его дело одним движением перерезать сонную артерию на шее и отскочить в сторону. Он все силы вложит в свой бросок — добивать добычу будет стая.
Артём курил вторую сигарету, краем уха слушая, как потешается над ним бригада внутри избы. До него доносились отголоски интонаций и периодический смех, впрочем, сквозь плотно закрытую дверь всё это слышалось глухим фоном к ночной тишине. Пора было ложиться спать, но в избу идти не хотелось – бригада не утихомирилась и продолжит глумиться. Пока курил, мороз был не заметен, но когда выбросил докуренную сигарету и немного постоял – стало понятно, что в лесу настойчиво холодает. Температура здесь – на границе Среднего и Северного Урала, да ещё и в горах, могла за ночь упасть градусов на двадцать, превращая вполне комфортный зимний холод в жестокий мороз, такой, что и днём носа из избушки не высунуть. Ещё такой мороз называют трескучим, потому что промерзающая кора деревьев часто издаёт характерный треск.
Треск. Артём ушам своим не поверил. Звук был такой, как будто кто-то шлёпал спортивными (?) пластиковыми (?!) лыжами по лесной дороге. Правда далеко – метров двести, могло и показаться, но звук уж совсем нелесной. Артём ещё прислушался, но тут по ушам ударил волчий вой. Короткий, двойной, мерзким хищным тритоном. «Мать моя – женщина, — пронеслось в голове охотника – Это ж загон! Прямо у избушки. Совсем оборзели». Он рванул на себя тяжелую дверь избы, схватил карабин (патроны лежали в кармане суконки, в которой он курил). Бригада тупо уставилась на это явление.
— …За волчком решил сбегать? – ехидненько поинтересовался отец. По избе поскакал дружный разномастный смех.
— Значит и мозги отморозил вместе с яйцами. – Непонятно кто подал ещё более весёлую фразу.
— Идите на хер, там волки какого-то лыжника жрут! – огрызнулся Артём и выскочил из избы.
Вторым рванулся брат, отреагировав скорее на слова «волки жрут», не разбирая фразы до конца. Легко прихватил свой тяжёлый профессиональный «Тигр», легко (спортсмен и не пьющий) выскользнул из избы. Громыхнул первый выстрел – Артём грозил волкам. Веселье враз закончилось. Бригада вооружалась, молча, и совсем не так как на охоту. Просто брали ружья-карабины и несколько патронов. Главное – быстро. Что-нибудь накинуть сверху, чтоб не сразу мороз достал. Застёгиваться необязательно. Бурки-валенки без тёплых носок или вообще на босу ногу – вперёд!
Ориентировались на память и по звуку. Фонари сейчас не включали, они не могут помочь ночью в тайге при быстром передвижении. Свет фонаря упирается в ближайшие деревья и ослепляет самого фонарщика. Лучше без фонаря. Лунный отблеск давал немного света, но человеку с его цветным зрением этого хватало. Чего не видели глаза – дополняла память охотника и слух. Все знали эти места как собственную квартиру, только никто не знал, в каком направлении скрылись братья. По лесу двигались быстрые тени. Ага! Второй выстрел, звонкий и хлёсткий – карабин Артёма, третий – более мягкий и сильный – «Тигр». Сразу четвёртый – опять «тигриный». Вероятно уже прицельная стрельба «по теням». Бригада бежала в сторону выстрелов. Никто из бригады даже не пытался стрелять. Опасно. Они сейчас не видели той картины, что видят братья. Легко можно спутать тени и подстрелить человека. Общей толпой вывалились на дорогу и застали почти театральную мизансцену. На самой середине освещённой луной дороги в ровном ледовом блеске, широко расставив тонкие лыжи, как-то неудобно сидел незнакомый «спортсмен» в чёрной спортивной лыжной форме с туристическим объёмным рюкзаком за спиной. Он методично качал головой как китайский болванчик, и периодически пытался заглянуть себе за спину. Над ним высился Артём с закинутым за спину карабином и смотрел вдоль дороги. Дальше по дороге в нескольких десятках шагов стоял его брат, спиной к Артёму, с карабином наизготовку — стволом в лес. Там, в лесу, смутно угадывалась уходящая трусцой стая. Или так её рисовало воображение.
— То есть, мирно разошлись… — резюмировал картину бригадир.
— Без потерь с обеих сторон. – В том ему через ледяной отблеск дороги ответил брат Артёма.
— Ну, Этот-то, понятно, — бригадир кивнул в сторону Артёма — и в лося с пяти метров не попадёт. А ты чё, то же что ли промахнулся? – растянул в победоносной улыбке рот бригадир. Бригада ахнула единым хохотом, снимая предельное нервное напряжение ночной погони.
Артем плюнул на дорогу и витиевато с изяществом выматерился.
Оставшийся «на дневальстве» в избе Николаич чуть за ружьё не схватился, когда весь дверной проём загородила огромная чёрная тень в два метра ростом (рост добавлял вертикальный рюкзак). Охотники пропускали спортсмена вперёд, торопясь согреть замерзающего. Спортсмен упорно проявлял самостоятельность, отказываясь от сторонней помощи. Сам снял рюкзак, поставил его между ног и начал шарить в нём плохо слушающимися руками. Нащупав что-то, поволок из недр рюкзака, поднял голову:
— Можно у вас кипятка попросить?
Ему автоматически начали подавать самодовольный чайник, когда на свет из рюкзака появилась яркая упаковка «китайской» лапши. Охотники обалдели. Не то чтоб они никогда не ели этой полу-еды, но такая пища используется в самых крайних случаях и чаще является вообще своеобразным НЗ. Ну, чтоб в избе такое есть – это уже кощунство.
Чайник водрузили на место. Посадили спортсмена к столу, предварительно отобрав рюкзак, а смёрзшуюся спортивную куртку заменив чьей-то овчиной телогрейкой. Налили ещё не остывшего горохового супа полную миску, кто-то уже покрошил в неё репчатый лук, и подали две трети стакана водки, от которой он сразу же отказался, но его согласия никто не спрашивал. Водку выпить заставили (был и такой талант у бригадира) и сразу налили горячего чаю.
Звали его спортивным именем Виктор, что стало известно из истории, рассказанной за чаем. «Спортсмен» оказался действительным спортсменом. Даже КМС-ом и руководителем спортивно-туристического клуба. Он пробивал лыжню между двумя далёкими отсюда населёнными пунктами для однодневного лыжного похода своего клуба. Сбившись с пути в зимней тайге, долгое время размашисто шёл, не веря в то, что заблудился. Когда понял, что находится в совершенно незнакомых местах, уже вечерело. Понимая, что назад по лыжне в сумерках ему не вернуться, продолжал идти, боясь замёрзнуть, и всё надеялся увидеть знакомые места. За этим его и застала ночь, а с ней и жгучий холод. До начала волчьей атаки он про волков и не думал. Тем страшнее оказался близкий волчий вой – прямо за спиной. Избы охотников он тоже не заметил, и выстрелы оглушили и ошарашили его. Таким и нашли его охотники.
Заглушенный народно-лесным методом стресс давал о себе знать непреодолимой тягой ко сну. Виктор начал «клевать носом» на полуслове и его тут же определили на ночлег, заставив потесниться полностью поражённого в бытовых правах Артёма. Артём не сопротивлялся, радуясь избавлению от нравоучительных бесед. Уже при погашенном свете коротко определились с дальнейшей судьбой нежданного гостя. Решили поутру вывозить его к посту линейного обходчика на Газопроводе. Завтра-послезавтра там сменяется вахта, что даст Виктору возможность попасть в ближайший город с вахтенной машиной. Жребий по поводу кандидата в извозчики не кидали, так как имелся провинившийся, который единогласно был отряжен везти Виктора на пост, а значит, участия в завтрашней охоте Артём принимать не будет.
— Да и не очень-то и хотелось. Спите — давайте… – на этом и догнала охотников ночь. Ещё одна ночь на жёстких и неудобных дощатых нарах среди бескрайней, суровой, холодной, но такой родной и уютной тайги.
Утренний сбор проходил в обычном порядке. Также хлопала входная дверь в избе, и тарахтели прогреваемые машины. Артём участия в утренней суете не принимал, Чинно курил в сторонке, наблюдая за тем, как собирается очередной загон. Настроение было – хуже некуда. Ночной гость спал, и проспит, скорее всего, до позднего обеда – так сказывалась накопленная усталость, ночные страхи и выпитая с непривычки водка. Подошёл брат, спросил:
— Чё хмурной такой? Сколько ещё этих загонов будет…
— Да знаешь, — невольно признался Артём – вчера утром прям под носом зайца солнечного видел. Ну, прям, такого!.. А толку – промах дурацкий.
Брат приметку эту охотничью знал.
— Сам ты, Тёма, «дурацкий». Ты из-за зайца этого «такого!..» и выкабениваться в избе взялся со стариками, и курить потом убежал…
Брат Артёма подождал, пока тот сам достроит вывод. Не дождался и продолжил:
— А иначе мы бы «спортсмена» от волков не спасли. А ты на зайца пеняешь…
Лобва. 2012г.
