Я держу в руках почти невесомый черный пластмассовый кружок. На конверте, в который он вложен, по-английски: «Послание из Нью- Йорка. Фонограф фирмы «Рекорд». 60 Брод-стрит». И я представляю на этой Брод-стрит, среди небоскребов и деловой суеты американской столицы, застенчивого мастерового с окраинной деревянной улочки Свердловска. Он в шляпе, черном костюме с жилетом, но к его голубоглазому лицу, ко всей его фигуре так и просится косоворотка, какие носили русские мастеровые.
Представляю его робость перед звукозаписывающим аппаратом — и сейчас люди теряются у микрофона, а в 30-е годы механическая запись голоса была еще редкостью. Но, видимо, имел человек большое самообладание, иначе не звучал бы его голос так уверенно, весомо, с таким достоинством.
Тридцать лет пластинке. Двадцать пять — как нет этого человека. Он умер в 1942 году. Но мне хочется рассказать о нем, потому что на его долю выпала удивительная судьба.
Представьте себе Екатеринбург конца XIX века. Императорская гранильная фабрика возле плотины городского пруда. Здесь в .грязи, в полутьме, в подвале и началась трудовая жизнь одиннадцатилетнего мальчонки Володи Семенова. На гроши, которые ему платили, он должен «был кормить себя и пятерых братьев. А каждая вещь, выходившая из рук его, стоила сотни, тысячи рублей. Камнерезы полировали великолепные вазы, гранили изумруды. К каждой пасхе выполняли праздничный заказ царя — делали тысячу каменных яиц из порфира, яшмы..Их царь дарил приближенным.
Мальчонка часто думал о царе, для которого точил и полировал красивые уральские камни: знает ли он, как живет Володька Семенов? Знает ли, что фабрика загубила его отца? Что нет у Володьки детства?
…Прошли годы. Как-то в тридцатых Семенову, как лучшему мастеру фабрики, дали путевку в Крым. Бывший гранильщик «его императорского величества» спал в царских покоях. И случилось, что в одной из комнат он увидел чудесную розовую вазу. Он сразу узнал ее по певучим линиям, по нежной розовости орлеца. Шесть месяцев полировал ее когда-то Семенов.
С этого дня, куда бы он ни шел, всякий раз проходил через комнату, где стояла ваза, и вспоминал прошлое. Удивительное дело: он, бывший царский гранильщик, получал теперь обратно свои сокровища.
Обо всем этом мне рассказала жена Владимира Александровича — Евдокия Павловна, сама 25 лет проработавшая на заводе «Русские самоцветы».
— Помню, как пришла я впервые на завод. Не понравилось мне там. Работа грязная, камень держать в руках не умею. Посадили меня на шлифовку брошей. Я к Владимиру Александровичу в смену попала. И вот он стал объяснять: «Это надо вот так делать, а это — так…» Ну, я и камень весь источила, и руки источила, а понять не могла. Он говорит: «Ну. не порти себя». Посадил меня на разрезку камня. Вот тогда я начала понимать камень. И стала работать… Он камень очень любил. Один раз, помню, нашел кусочек яшмы, принес его в цех, разрезал пополам, отшлифовал и показывает: «Вот посмотри: как есть человек на камне — во весь рост. И этот человек похож на Льва Толстого». И потом, какой бы камень он ни разрезал, обязательно найдет рисунок. У него камень в руках играл.
Да, Семенов хорошо знал силу и красоту яшмы.
В 1937 году большой группе уральских и петергофских мастеров камня поручили изготовить для Всемирной выставки в Париже необычную карту Советской страны. Бескрайние просторы Родины, горы и реки, заводы, фабрики, города — все это было сделано из камня.
«Это было лучшее из того, что я когда-нибудь создавал из сверкающих камней Урала,— писал Владимир Александрович Семенов в газете «Уральский рабочий»,— Словно наглядную книгу прочитал я о Своей стране. Я увидел необозримую могучую мою’ Родину. И я думал, работая над этой картой,— это все мое, моя страна, мои богатства — мои заводы, мои леса, города, села, я хозяин этой страны».
А в 1939 году ему предложили поехать в Нью-Йорк, чтобы смонтировать эту самоцветную карту для новой Всемирной выставки.
И вот уральский мастер в Нью-Йорке. До открытия выставки оставалось несколько дней. Комиссар советского павильона предложил закончить монтаж карты за восемь дней. Американские инженеры качают головами: «Нет, нет, полмесяца — реальный срок». Русские прикидывают по-своему. И вот, на удивление всем, карта готова через два дня. А дальше — торжественное открытие советского павильона, необычный интерес американцев к советским экспонатам и восторженное изумление у мозаичной карты.
Вот тогда-то и была сделана запись, о которой говорилось вначале. Владимир Александрович решил поделиться своими впечатлениями с товарищами по работе, земляками-уральцами. Пластинку эту, как говорит Евдокия Павловна, слушали всем цехом, заводом.
«Наш советский павильон — самый красивый. В первом зале первым экспонатом является карта Советского Союза из самоцветов… Я счастлив, что мне оказано такое большое доверие—монтировать экспонаты на выставке в Нью- Йорке. Эти экспонаты будут рассказывать о мощи, расцвете и счастливой жизни нашей великой Родины. Порученную работу я выполнил и с радостью возвращаюсь на нашу родную землю».
Много еще удивительных творений создал .Семенов. Он участвовал в изготовлении гигантского герба для Сельскохозяйственной выставки, делал шкатулки в подарок отважным летчицам — Расковой, Осипенко, Гризодубовой.
Евдокия Павловна вспоминает: «Однажды потеряла я Владимира Александровича. Всю ночь ждала. Утром раным-ранехонько — на завод: «Где мой Семенов?» «А он,— говорят,— в цехе. Выполняем срочный заказ — в подарок челюскинцам. Решили выточить белого медведя на льдине». Пошла я в цех, а у моего Семенова ни глаз, ни носа не видно, весь в грязи—там с наждаком работали. Висит перед ним на ремнях большой белый камень—мрамор, а он другой камень обрабатывает… Это он льдину делал. А Татауровы — медведя. Потом преподнесли свой подарок челюскинцам».
Однажды Павел Петрович Бажов рассказал такую историю: «Встретил я как- то на Кавказе старика одного. Лет за сто ему было. «Как же достиг ты такого долголетия?» — спрашиваю. «А я,— говорит,— всю жизнь в горах провел да брынзу ел».
Так стоило ли жить сто лет, если только и было, что горы да брынза, да только для себя?»
Давно уже нет мастера Семенова. Но живет его талант в каменных цветах, в причудливых рисунках яшм, в незакатной родонитовой заре…
И мне вспоминаются другие слова Бажова: «Работа — она штука долговечнкая. Человек умрет, а дело его останется».
