Однажды в библиотеке Свердловского областного краеведческого музея мне случайно попалась видавшая виды книжица: «История 262-го стр. Красноуфимского полка 30-й Иркутской им. В. Ц. И. К. дивизии. 1918— 1922».
Открыл. На первых двух страничках — краткая биография почетного стрелка этого полка, его организатора и первого командира Ивана Кенсориновича Грязнова.
Фамилия показалась знакомой. Южный город. Я когда-то служил там в части, располагавшейся в городке, который старожилы почему-то звали «Уральскими казармами». От городка к трамвайной остановке и дальше к берегу Днепра вела улица имени Грязнова. Мы, военнослужащие, пытались узнать, кто он, этот Грязное, чем был знаменит. Но горожане в ответ пожимали плечами: «Не знаем. Сколько лет живем тут, все так зовется…»
Неужели это тот самый Грязнов? Заглядываю в конец книжки. Так и есть: боевые действия и полка, и его первого командира на завершающем этапе гражданской войны были связаны с запорожским Приднепровьем.
Начиналось жизнеописание Грязнова довольно сухо. Но вдруг неожиданное: «Возвратившись по окончании войны (первой мировой. — Примеч.- автора) в свое родное село, ведет здесь усиленную агитацию и пропаганду в пользу Совета, за что кулачеством села и прилегающего к нему района избивается до полусмерти и без признаков жизни выбрасывается в чащу леса».
Это произошло на Урале, в бывшем Красноуфимском уезде.
Чуда не было
В июньский ведреный день у видной избы села Поташки остановился конвой.
— Принимай, начальник! — выкрикнул старший конвоя.— В Березовке словили…
Начальник сошел с крутого крыльца волостной управы, оглядел арестованных. Их было двое: один — в гимнастерке без ремня, другой — в матросской тельняшке. Руки связаны, на шеях — удавки, концы их пока на весу, но только рванись — вмиг схватят намертво.
— Та-ак! — выдохнул начальник сивушным перегаром, остановясь перед тем, который был в гимнастерке.— Отговорился председательский выкормыш. Что ж… Кончай,ребята!
Засвистали плетки. Под их ожогами арестованные выстояли. Тогда в ход пошли батоги, удавки перехватили дыханье. Горячая дорожная пыль забила глаза…
А жизнь только начиналась. Давно ль и сюда, в уральскую глухомань, заглянула большая весна? Вчерашние батраки Поташек и Березовки, Ногушей и Амеровки стали хозяевами земли. И семена, и кони у них теперь тоже были свои. Никогда так не верилось в скорую сытую жизнь. Отсеялись дружно. После майских дождей солнце быстро согрело землю. Пошли в рост хлеба. В ту пору деревенская беднота, как доброго вестника, встречала молодого агитатора за новую власть, тянулась к нему за советами, делилась нуждами. На народе все величали его по имени-отчеству. Дома — не то. Сестры, как увидели без погон, опять за старое, опять Ванюшкой принялись звать…
А может, и не было муштры в школе прапорщиков? Может, не он, кто-то другой прижимался к земле под осколочным градом, а после первым вскакивал и кричал, не слыша собственного голоса:
— Рота, за мной! В атаку-у!
А сейчас… Били лежачего…
— Амба. Тащи их,— донеслось до угасающего сознания, и все…
Кулаки поднялись сразу чуть не по всей округе. Были сорваны красные флаги в Емашах и Ногушах. Бабий плач, начавшийся в Малых Устиках и Поташках, докатился и до Амеровки. Затворы клацали редко: патроны бандиты берегли про запас. Кололи активистов штыками, били прикладами, бросали живых в могилы и, трамбуя сапогами, кричали:
— Вот вам земля! Вот вам воля!
Первым 14 июня 1918 года против мятежников выступил коммунистический отряд рабочего поселка Арти. Командовал им фронтовик, член РКП (б), Трифон Иванович Шевалдин.
Вслед за артинцами в села, охваченные восстанием, направился Красноуфимский рабочий отряд под командованием Якова Семеновича Анфалова. Тогда же в уездном центре был создан военно-революционный комитет. Во главе его стал председатель Красноуфимского уисполкома Кенсорин Назарович Грязное, отец Ивана…
Первые донесения от Шевалдина и Анфалова были обнадеживающими. Красногвардейцы за четверо суток выбили бандитов из семи деревень и сел. Но председатель ходил мрачный, ссутулился. «Не сберегли мы, отец, Ванюшу»,— слышался старику причитающий голос жены.
Принимая новые донесения из отрядов, предревкома ждал, что вот-вот услышит: «Отбили, Назарыч, Поташки…» Но такого донесения все не было…
Необходимые распоряжения на очередной боевой день отданы. Ревком опустел. Председатель отослал отдыхать и дежурного. Сам остался у телефона. Огня не зажигал, сумерничал. Думы и в эту бессонную ночь шли все о нем, о Ванюше: «Боевым командиром вернулся с войны сын. Уцелел под германскими пулями, а здесь, дома, свои же и порешили…»
Под окнами заржал осаженный с хода конь. Председатель ревкома поспешил на крыльцо. Прибыл связной от Шевалдина. Пакета не протянул. Доложил, с чем ехал, на словах:
— Разбили нас в Ильчигулово. Войско ихнее прет,— ткнул плеткой в сторону юга.— Зарубили Бочкарева, Лобанова, Нефедова. И других товарищей тоже нету. Пособляйте, не то всему делу конец…
По небу гуляли зарницы. Рождали их не далекие грозы, а сполохи близких пожарищ. 25 июля белочехи ворвались в Екатеринбург. Неделю спустя красные оставили Арти. Фронт вплотную приблизился к Красноуфимску.
Члены военно-революционного комитета торопились завершить формирование двух регулярных полков РККА. В первый сводились отряды, действовавшие до этого под общим руководством А. Л. Борчанинова. Намечалось, что он займет и пост командира. Но Уралобком распорядился по-иному: утвердил Борчанинова комиссаром вновь создаваемой 4-й Уральской дивизии.
И тогда-то по городу и окрестным селам разнеслась удивительная новость: живым объявился сын Кенсорина Грязнова и теперь командует Первым Красноуфимским полком!
…Когда схватили в Березовке Ивана, его старшая сестра Анастасия кинулась к бандитам, умоляя пощадить безоружного.
— И ты подоспела, краля! А этого не хошь! — осклабился Пашка Домрачев и плетью полоснул ее по лицу.
Девушка покачнулась, но тут кто-то сильно рванул ее за руку и протолкнул к городьбе:
— Беги, пока цела!
Вслед за Настей с малым Витюшкой на руках выбежала на улицу Пелагея Ефимовна. Иван и матрос Сергеев, избитые в кровь, были уже связаны. Домрачев процедил с коня:
— Не блажи, старая. Вишь, не трогаем боле. На суд в Поташки поведем.
Мать хотела идти за сыном, но ее остановила Настина подруга, Ася Кузнецова:
— Ох, не надо, тетя Поля! — И потянула Настю: — Лучше мы с нею!
Мать сдернула с головы платок, уткнулась в него и тихо запричитала.
По задворкам пробрались за околицу и дальше бежали не дорогой, а лесными тропами. В пути девушек застала гроза. Ливню только обрадовались: легче проскочить мимо бандитского патруля.
И в Поташках никому из чужих на глаза не попались. Притаившись, постояли под окнами больницы.
Когда стемнело, девушки прокрались к тому месту, где лежали Иван и Сергеев. Подле замученных суетились какие-то люди. Было их четверо, и все низкорослые. По голосу Настя узнала шестнадцатилетнего Максимку Пономарева. Подбежала к нему:
— Куда? Зачем?
— Фельдшер велел. Может, говорит, выживут. Чуете?
— Выживут? Правда?.. Ася, сюда, скорее!
Взялись за носилки, понесли. Максимка повел к бараку, что стоял на отшибе больничных построек.
— Там же тифозные! — испугалась Настя.
— И хорошо! — ответил на ходу Максимка.— К ним бандиты не больно-то сунутся.
Встретив носилки, фельдшер Михайлов распорядился спустить новых «больных» в подполье. Он осматривал их в первый раз по приказу Домрачева еще там, на месте расправы. Тогда заключение сделал быстро:
— Не дышат. Мне, лекарю, тут делать нечего…
— Нечего? Врешь! Бери, кого знаешь, и могилу готовь. К утру, чтоб тут чисто было. Понял?
Схитрил, однако, старый фельдшер: в битых смертным боем еще теплилась жизнь. Но то было часов пять назад. А как сейчас? Хорошо, хоть ливень прошел— умыл, освежил… Фельдшер склонился над телами замученных. Долго не произносил ни слова. Но вот распрямился, смахнул со лба испарину и отрывисто приказал:
— Йод. Камфору. Быстро!..
Три недели действовал в Поташках подпольный лазарет, пока бойцы из отряда Чесалина не выбили бандитов из села.
Той же ночью Настю с братом Чесалин переправил в поселок Михайловского завода, к Пелагее Ефимовне. Настя, передав матери брата, сразу кинулась в заводскую контору, позвонила по телефону в Красноуфимск.
— Спасибо, дочка. Спасибо, родная. Ване, Ване приветы,— только и сказал отец.
Вскоре из города прискакал нарочный с запиской от предревкома. И на этот раз Кенсорин Назарович был немногословен. «Рад за тебя. Если на ногах, приезжай ко мне. Ты здесь очень нужен. Жму руку…»
И вот Кенсорин Назарович представил сына членам ревкома.
— Не рано провожаешь, Назарыч? Погляди, и лица на парне нет…
— Не рано,— ответил за отца Иван.— У меня с белыми особые счеты.
— Коли так, помогай нам,— ответили члены ревкома.
Получив мандат, Иван Грязнов выехал в Манчаж, где формировался 1-й Красноуфимский полк РККА. Встретили своего командира земляки, глянули на его бинты, на серое, в желтых пятнах йода лицо, и едва узнали.
Во второй половине сентября 1918 года из Белорецка в район Кунгура пробились сквозь вражеские заслоны легендарные полки партизанской армии В. К. Блюхера. В 4-ю Уральскую дивизию влились три новые полнокровные бригады. Тогда же была создана и 1-я Красноуфимская бригада, командиром которой стал И. К. Грязнов. В ту пору ему шел двадцать второй год.
На посту комбрига Иван Кенсоринович находился до марта 1920 года. Девять из этих восемнадцати месяцев прошли в напряженнейших оборонительных боях.
Из событий того периода краткая биография героя особо выделяла следующее: «В начале 1919 г. принимает на себя всю тяжесть удара белого командования…»
А где и как это было?
Первые сведения я получил из Центрального государственного архива Советской Армии: «В начале 1919 г. на соседнем с 1-м Красноуфимским полком участке… на стыке 3-й и 2-й армий в районе г. Осы образовался разрыв, в который устремился противник. Героическими усилиями красноуфимцам удалось за крыть брешь и отразить превосходящего противника».
Тогда же в моих руках оказалась и копия текста поздравительной телеграммы, присланной начдиву Тридцатой членами партийно-следственной комиссии ЦК РКП (б ) и Совета Обороны. Ну, а подробности тех памятных боев помогли восстановить ветераны дивизии. Особенно я благодарен за помощь бывшему командиру пулеметного расчета Кузьме Лаврентьевичу Щербакову, о подвиге которого при наступлении на село Дворецкое рассказано в специальной экспозиции Красноуфимского краеведческого музея.
На штурмовые батальоны
Шел первый день нового, 1919 года.
В лесу тишина. Стужа и ветрам прихватила крылья. Дремали под белыми шапками мохнатые ели. Бойцы тяжело шагали переметенным Осинским трактом. Ни полушубков, ни телогреек. Одни шинелишки. Редко на ком валенки, все больше сапоги да ботинки с обмотками…
Отступала 1-я Красноуфимская бригада, спешила к Каме. Своего коня, впряженного в легкие санки, комбриг отдал раненым и, как и все, грелся ходьбой. Думалось разное. Пришла на память слышанная еще от деда Назара примета: как встретишь Новый год, так и проживешь его до конца.
Силясь побороть леденящую дрожь, Иван Кенсоринович вышел из колонны, свернул на обочину. Утоптал под ногами крепкую площадку, расправил под ремнем складки шинели, как на смотру. Бойцы увидели живое, открытое лицо комбрига, который, как всегда, был энергичен и бодр.
— Подтянись, подтянись, ребята! — звонко выкрикнул он.— Иль не вас командарм величал орлами Урала? Выше головы, земляки!
Подтянулись командиры. Подтянулись и красноармейцы. Зашагали веселее.
Смотрел комбриг на бойцов и думал, сколько же в них силы, бодрости духа. Полгода в боях. И в каких!
…Колчак наступал. В середине декабря 30-я стрелковая (так теперь именовалась бывшая 4-я Уральская дивизия) сдала Кунгур. Начдив В. К. Блюхер издал строжайший приказ: «Отступать медленно, задерживаясь на каждом рубеже и селении». Так и отходили бойцы Грязнова. Под селом Орда они вновь встретились с Иркутской дивизией полковника Гривина. Битая,ими еще в сентябрьских боях, она только теперь сумела вернуться на фронт.
24 декабря колчаковцы цепями пошли на снежные окопы бригады. Отбивались с восьми утра и дотемна, а ночью контратаковали сами и навязали противнику рукопашную на улицах Орды. И в этот раз красноуфимцы одолели старых врагов и вынудили их уйти на вторичное переформирование.
Но праздновать победу не пришлось. В ту ночь на севере части 29-й дивизии оставили Пермь и отступили за Каму. На левом берегу остались только полки Тридцатой.
В ночь под Новый год Блюхер приказал Грязнову спешно перебросить бригаду в район Осы и закрепиться, чтобы противник не смог с ходу форсировать Каму и вклиниться в стык между частями 2-й и 3-й армий.
Полки в назначенный срок вышли к Каме и стали готовиться к встрече белых. Не опоздала и артиллерия. А сколько хлопот было с ней на марше! Легкие орудия поставили на полозья. Гаубицы после первого перехода разобрали. Стволы приспособились везти на дровнях. Для лафетов мастерили и сани и лыжи всяких конструкций, но они не выдерживали, рассыпались. Гаубичники каждое утро поднимались раньше всех и, подпрягаясь к лошадям, тянули орудия все тем же колесным ходом.
Что и говорить, артиллеристы в бригаде — особый народ. Каждый второй — коммунист. Опытны, бывалы. Тут и ветераны партизанских боев, тут и канониры кронштадтской береговой во главе с комбатом Аркадием Сивковым…
На Осу наступала только что прибывшая на фронт дивизия горных егерей князя Голицына. В ее состав входил и Екатеринбургский полк, шефом которого был сам «Верховный правитель».
«На всем участке 1-го Красноуфимского полка идет жаркий бой. Со стороны противника введены в дело три полка и несколько сотен кавалерии. Все атаки противника отбиты… Перед нашим расположением валяется масса трупов»,— доносил Грязнов начдиву на третьи сутки боев.
Иван Кенсоринович вместе с начштаба Георгием Микушевым и начальником оперчасти Федором Бочкаревым безотлучно находился на переднем крае. Не покидал сражающиеся роты и комиссар бригады Мяги.
Отношения с ним поначалу у комбрига не ладились.
Комиссар прибыл в бригаду в октябре восемнадцатого. В армии до этого никогда не служил, был сугубо штатским питерцем. К тому же и в годах, в отцы ему, командиру, годился.
Только в боях под Осой и сблизился окончательно Грязнов со своим комиссаром. Пулям Мяги не кланялся, всегда был там, где в первую очередь требовалось призывное слово и личный пример старого партийца.
Утром 8 января над полком Артемьевского нависла угроза полного истребления.
— Сам поведу в контратаку. Иного выхода нет,— решил комбриг.
— Я с тобой,— коротко сказал комиссар.
И вот рядом, впереди всех рванулись навстречу егерским пулям седовласый комиссар и комбриг, ведя за собой бойцов 2-го Красноуфимского. Рядом были они и в гуще штыковой схватки.
…Десять суток не стихали жестокие бои. Но горным егерям Голицына так и не удалось прорваться за Каму и вбить клин в стыки двух армий.
Лишь 12 января подтянулись запоздалые резервы 2-й армии, и только тогда бригада Ивана Грязнова получила долгожданный и заслуженный отдых. Похоронили убитых, переправили в тылы раненых.
Настало время и о себе, о живых-невредимых подумать. Тепла — ничего
другого так не желалось.
В деревнях за Камой, куда отошли полки, закурились дымки над банными избушками. Потом самоварничали, отсыпались, снимали трехнедельную щетину.
И вдруг:
— Поднимайсь! Трево-ога! — понеслось от избы к избе.
Бригада получила приказ: «В кратчайший срок, любыми силами, в любом составе выйти в район Очерского завода». Чем вызвана такая спешка — не объяснялось.
И снова двинулись по морозу, по заснеженным узким проселкам.
На ночлег как в первую, так и во вторую ночь в деревни не заходили. Ложились в снег при кострах, при них и поднимались. Сборы под звездной крышей проходили куда быстрей. Комбриг опять торопил и торопил полки.
К вечеру 18 января 1-я Красноуфимская бригада достигла места назначения. Старший квартирьерского разъезда на ходу доложил, что Блюхер уже здесь, в Очерском заводе, и что полки могут нынче заночевать в поселке и окрестных
деревнях.
Грязнов немедленно направился к начдиву.
— Молодец, комбриг! Молодец, что и говорить! — по-братски просто встретил Блюхер.— За Осу спасибо, а еще больше за то, что к нам в Очер в самое время подоспели.
Расспросил о потерях, о настроениях бойцов. Прошелся по горенке раз, другой и остановился.
— Активных штыков не густо. Знаю, досталось вам,— начдив положил на плечо Грязнову руку.— А теперь садись, Иван Кенсоринович, и слушай… Наши разведчики перехватили приказ Пепеляева. Генерал грозится разбить дивизию. Части 1-го Сибирского корпуса с рассветом пойдут на Павловский и Очерский заводы. Главный удар будут наносить штурмовые батальоны.
— Это те, которых Колчак своей гвардией называет?
— Они. Ударная бригада полковника Рубановского сосредоточилась здесь, в Дворецком,— придвинув карту-десятиверстку, указал Блюхер.— Наша задача — перехватить, разбить ее батальоны на пути до Очера и взять Дворецкое. Нужен сильный упреждающий удар. Будет он — будут спутаны все планы Пепеляева…
В 3.30 19 января полки были уже подняты. Бойцам 2-го Красноуфимского предстояло следовать к Дворецкому по короткому, прямому пути.
— Везет тебе, Семеныч. Топать много не придется, — перед расставанием Артемьевский поддел Анфалова.— Должно быть, опять пожалел комбриг одноногого.
— Говори! — отшутился Анфалов.— Просто побоялся, как бы ты пятки не смазал, без деревяшки-то…
Задачи у каждого полка были не из легких: одному принимать на себя лобовой удар штурмовиков, другому — после маневра по лесам, по снегам завершать дело контратаки с фланга и тыла.
Прошло несколько часов. Поздний зимний рассвет только-только высветил белую колокольню церкви на западном краю Дворецкого, как от села донесся звенящий хруст снега.
— Приготовиться! — пролетело по цепи первого батальона. Анфаловцы взялись за винтовки
Наступающих пока никто не видел, но печатный ритм их шагов нарастал и нарастал.
Красноармейцы поспешили открыть огонь. Далекие залпы не нанесли штурмовикам урона, скорее даже помогли им заранее, без суеты, словно на показном учении перестроиться в цепи и так же ловко начать сближение.
Да, то были отборные головорезы Колчака. Они дрались до конца и пока еще не знали поражений. У них была особая тактика — никогда не ложиться в атаке, наступать, расстреливать и опрокидывать противника, шагая в полный рост.
Первый батальон не выдержал натиска, и марширующая лава штурмовиков перекатилась через его наспех вырытые снежные окопы. Два других оказались более стойкими, панике не поддались и встретили врагов дружным и метким огнем. Но штурмовики и тут не пригнулись. В снег зарывались только сбитые пулями. Остальные шли и шли в рост, перекатами, цепь за цепью, держа равнение и заполняя места убитых.
Заговорили орудия артиллеристов Аркадия Сивкова. Красноармейцы почувствовали себя увереннее. Но и снаряды не остановили штурмовиков: как заведенные, они шли и шли напропалую.
Анфалов нетерпеливо глядел на часы: вот-вот уже с тыла и фланга должен был ударить Артемьевский.
Комбриг не ошибся в расчете времени общей атаки. Полк Артемьевского успел выйти во фланг и в тыл колчаковцам. Заслышав отзвуки боя у себя в тылу, штурмовые батальоны замедлили шаг, пришли в замешательство на какое-то мгновение, и этого мгновения оказалось достаточно. Анфалов ударил с фронта, и штурмовые батальоны впервые залегли. Стрелки часов показывали девять утра. Это еще не была победа, но это уже было начало разгрома штурмовых батальонов.
О самой победе Анфалов смог доложить комбригу лишь около двенадцати дня. Сильно припадая на протез, он прошел улицами только что освобожденного Дворецкого. А у бойцов еще было по горло дел: тушили пожары, подбирали убитых и раненых, вылавливали и разоружали разбежавшихся колчаковцев…
Немалой ценой заплатили бойцы 1-й Красноуфимской бригады за победу под Дворецким, но сила примера была огромна.
Перешла в наступление 3-я бригада Ивана Павлищева. К исходу суток ее 1-й Уральский полк вернул обратно Нытву.
За ним ударили в штыки красноармейцы бригад Каширина и Томина и прорвали белогвардейский фронт на правом фланге и в центре.
А там и красные конники Галунова, Карташева и Фандеева дали волю застоявшимся коням…
«Братский привет славным бойцам вашей дивизии, разгромившим штурмовые батальоны врагов родной России. Сталин. Дзержинский» — так отметили геройский порыв Тридцатой члены комиссии ЦК РКП(б) и Совета Обороны.
«Привет тебе, Красный Урал»
Газеты звали, звали вперед. «Товарищи, все на Урал! Уральский хребет ныне— главная баррикада Рабоче-Крестьянской России! Весь Урал к зиме должен быть наш! Солдаты Красной Армии, на Урал, на баррикаду!..»
Иван Грязнов не видел еще, чтобы люди так жадно тянулись к газетам. И «Правда», и «Красный набат», и дивизионный «Красноармеец» переходили из рук в руки.
Когда в предрассветные сумерки 5 июня 1919 года комбаты и ротные властным «Даешь Урал!» подняли бойцов из окопов, все были уверены в победе.
Тридцатая пошла безудержно вперед. К исходу вторых суток наступления 1-я Красноуфимская бригада, выбив колчаковцев из Нового и Старого Колесура, из Селт и Сектыря, сосредоточилась в районе деревни Шадринка. Около полуночи Иван Кенсоринович Грязнов открыл совет командиров. Решали, как вернее брать опорный пункт Узи, как развивать наступление завтра и в последующие дни.
Под чистым июньским небом о том же толковали и бойцы.
Колчаковцы еще сопротивлялись. Узи, как и Селты, по нескольку раз за день переходили из рук в руки. На стороне врага оставался перевес в силах. Но наступающие были неизмеримо сильней морально. На самые тяжелые участки боя по-прежнему шли коммунисты. На пулеметах их было уже по девять из десяти. Партийцы первыми ударяли в штыки, увлекая за собой остальных.
Пять долгих месяцев понадобилось колчаковцам на то, чтобы пробиться от Камы к берегам Вятки. Обратный путь под ударами частей 3-й армии они проделали куда быстрее. Уже 21 июня 1919 года в журнале боевых действий 30-й дивизии появилась запись: «Части 1-й бригады вышли на линию правого берега реки Камы от деревни Казанка до деревни Родинка».
Зимой бойцам Грязнова Кама как-то не приглянулась. Замерзшая, переметенная снегами… Да и до любований ли было? Теперь — не то. Стояло лето, и не отступали, а шли с победою.
— Так вот ты какая! И впрямь красавица!— долго смотрел на Каму комбриг.
Началась ускоренная подготовка к форсированию. Надо было подтянуть тылы, разыскать мастеров по ремонту катеров, отбитых у белых, наладить связку плотов и доставку лодок из окрестных деревень, а главное — тренировать и тренировать группы десанта.
Вечером 30 июня комбриг пришел к землякам. Начать форсирование Камы он решил силами родного 262-го Красноуфимского полка. Бойцы отдыхали на полянах, под разлапистыми елями. В каждой группке шумно, в каждой толковали про свое, но увидя комбрига, все потянулись к нему. Потом, не сговариваясь, затянули песню. Сложили ее артинцы 3-й роты, сложили о себе, о родном заводе, но песня всем пришлась по душе, незаметно стала любимой во всем полку.
Запели поначалу тихо, а потом все громче и громче.
За Камой, там, в предгориях Урала,
Где черный бор к забвению ведет,
Где тишина траву заколдовала,
Стоит старинный Артинский завод…
Песня была долгой: с каждым памятным боем к ней добавлялись новые и новые строки.
«А что-то сложат песенники после Камы?— думалось Грязнову.— И как все будет там, на уральском, нашем берегу?»
Разведка приносила обнадеживающие сведения. Боеспособность полков армии генерала Гайды катастрофически падала. Некоторые части ждали красных уже не для борьбы, а для скорейшего перехода на их сторону. Вот и вчера разведчики доставили любопытный документ.
«Товарищи! — обращались солдаты одного из закамских полков.— Как можно скорее гоните белую шантрапу. Но очень не стреляйте. Мы офицеров сами перестреляем, добровольцев и штурмовиков тоже. А мобилизованных не троньте, потому что они насильно из деревень выгнаты с пулеметами. Так вот, товарищи, в добрый час! Забирай Пермь!»
«В добрый так в добрый! Меньше крови, меньше смертей. Быстрее Урал вернем, быстрее до своих дошагаем,— подумал комбриг.— Но с кем-то свидеться удастся?»’Опустил руку на полевую сумку. Хотел было достать «Красный набат» с короткой заметкой «Герои нашей борьбы», но передумал: что в ней писалось, знал уже на память.
«27-го июня в Вятской губернской больнице от тяжелой болезни скончался заведующий губернским пленбежем Кенсорин Назарович Грязнов… Он всей душой рвался на Урал, где осталась его семья, с которой он потерял всякую связь еще в мае 1918 года… Спи спокойно, старый товарищ! А завтра вершинам Урала и твоей дорогой семье мы скажем:
— Привет тебе, Красный Урал!»
Комбриг вынул старинные отцовские часы. Время.
— Теперь, ребята, самое главное — быстрота и смелость. Как только форсируем, не волнуйся, не кланяйся пулям. Выскакивай на берег, бей, коли…
Десантники сели в лодки, оттолкнулись от берега и поплыли, загребая неслышно, без всплесков. Прошли фарватерные знаки. Отчетливо обозначился вражеский берег. Взвилась ракета. Артиллеристы приняли сигнал и послали за реку первые снаряды.
Гребцы налегли на весла. Еще минута, другая, и лодки разом шаркнули по песку днищем. Красноуфимцы ринулись на штурм неприятельских окопов. Впереди — комбриг, все в той же старой шинели, в потертой кожаной фуражке.
Форсировав Каму одновременно у села Туродачий, у Оханска и у Усть-Нытвы, бригады Тридцатой устремились к Юговскому заводу, а затем вышли на линию железной дороги у станции Мулянка и 52-го разъезда. Пути отступления колчаковцам из Перми на Кунгур были отрезаны.
Тогда-то близ села Болгари частям 1-й бригады и сдались без единого выстрела два белогвардейских полка. Мобилизованные сдержали свое слово.
1-го июля 1919 года 29-я стрелковая дивизия освободила Пермь, а передовые батальоны 21-й вступили на улицы Кунгура.
— Наши идут!— летела по городам и поселкам Урала радостная молва.
Кратчайшим путем через Красноуфимск на Екатеринбург наступала 28-я стрелковая дивизия под командованием Владимира Азина. Дороги Тридцатой к столице Урала оказались более долгими, но и ее полки успели стать участниками парада войск победителей, который проходил на Верх-Исетской площади только что освобожденного Екатеринбурга.
Там и разыскал Грязнова порученец Азина.
— А вас уже ждут, товарищ комбриг, сестры. Справлялись в штабе. Вот и адрес. Спешите проведать.
— Визовская больница? Знаю, найду. Спасибо, друг.
Больничный адрес не смутил Ивана Кенсориновича: Настенька ведь медичка, а Аня, видать, в помощницах при ней. Но как попали сюда?
И вот встреча. Нелегкой оказалась она. Старшая сестра не врачевала больных: тиф подкосил и ее. Исхудавшая, с отметинами рваных ран на лице, Настя только дотронулась до алой ленточки на груди брата, залилась слезами и, ничего не сказав, снова впала в беспамятство.
Такой была встреча со старшими сестрами. А каким-то окажется свидание с матерью?.. Поездка разрешена. Сам начдив выхлопотал для Грязнова разрешение на отпуск.
К проводам отпускника готовилась вся бригада. В каждой роте строчили и строчили письма. Впервые после почти годичной безвестности бойцы и командиры получили возможность дать знать о себе родным и близким.
Перед отъездом комбригу вручили объемистый мешок почты. Но он не казался таким тяжелым, как полевая сумка. Ее везти было куда труднее. Там, рядом с сообщением о кончине отца, лежал и обширнейший список всех тех земляков, которые сами уже ничего и никому не могли сказать о себе ни словом, ни письмом…
За стремительным броском красноуфимцев Грязнова от Урала к Тоболу и от Тобола к берегам Байкала следить было уже легче. Работая над документами в ЦГАСА (Центральный государственный архив Советской Армии), я встретил немало актов о боевых подвигах бойцов и командиров, подписанных в те месяцы комбригом 1-й и его комиссарами.
В числе первых был представлен к награждению орденом Красного Знамени командир кавалерийского дивизиона бригады, нынешний маршал и дважды Герой Советского Союза К. К. Рокоссовский. На дальних подступах к Омску отличился и помкомандира 262-го стрелкового полка Т. И. Шевалдин, а в январских боях 1920 года проявили себя героями командиры, двух других полков бригады — И. К. Смирнов и В. И. Кузнецов (все они впоследствии стали генералами Советской Армии и с честью прошли через сражения Великой Отечественной войны).
А чем прославился сам Иван Кенсоринович в ту победную пору? В начале января 1920 года, рассказывают строки краткой биографии, он «стремительным ударом занимает г. Ачинск и по захваченному здесь телеграфу командует белыми генералами, направляя их армии в сеть красных частей, благодаря чему пленит целиком 3-ю армию противника и вынуждает на капитуляцию гарнизон г. Красноярска во главе с генералом Зиневичем».
Записи этих переговоров красного комбрига с сановитым генералом я нашел в Свердловской государственной публичной библиотеке. Для истории их сохранил сборник документов «Последние дни колчаковщины», изданный Госиздатом еще в 1926 году. Но, конечно, опять захотелось большего, потянуло узнать, как был захвачен телеграф, как держался сам Грязнов, «командуя белыми генералами…»
Увы, шли годы, а поиски непосредственных участников столь примечательного эпизода не давали никаких результатов. И вдруг — бывает же такое! — вскрываю письмо, пробегаю начальные строки: «Из истории гражданской войны на Урале и в Сибири припоминаю следующий случай…» Да, именно ачинский, телеграфный!
Терять времени не стал. При первой же возможности наведался в Златоуст к бывшему помощнику начальника штаба 1-й Красноуфимсксй бригады Николаю Васильевичу Воскресенскому. Тогда же, в декабре 1965 года, мой архив обогатился и другой редчайшей находкой — подлинником письма И. К. Грязнова к матери.
У аппарата «генерал Пепеляев»
Полки Ивана Грязнова в броске на Томск не участвовали, и к вокзалу Тайги подкатили словно пассажиры. Бригада находилась в дивизионном резерве.
Иван Кенсоринович теперь квартировал один. Со своим комиссаром-питерцем Мяги распрощался еще до Оби. «Старика» отозвали на работу в центр.
Как-то вечером комбриг засиделся за книгой. В дверь постучали. Перед Грязновым появился высокий военный в малахае, барчатке, синеокий, улыбающийся. Представился:
— Сергей Кожевников. К вам комиссаром.
Разговорились. Оказалось, они погодки и почти земляки, по Екатеринбургу… Кожевников приехал поступать в институт, да студент из него не получился: захлестнула политика, молодой учитель стал большевиком и с головой ушел в партийную работу.
Дни Октября встретил депутатом Совета, разоружал контрреволюционеров, ведал финансами, а когда вспыхнул мятеж белочехов, вместе с И. М. Малышевым выехал на фронт под Златоуст. Вернувшись в Екатеринбург, нес охрану особняка, в котором содержался под стражей низложенный Николай Романов.
— Да, не биография у тебя — романтика !— заметил Грязнов и тут же напрямую спросил: — А не заскучаешь у нас? Работы почти никакой. Плетемся в хвостах, с пленными да тифозными только и возимся.
— Не бойся, пошагаем и первыми. Сибирь, она вон какая! — кивнув на карту, успокоил Кожевников.
Не ошибся комиссар. Прямо со станции Тайга 1-я Красноуфимская бригада была выдвинута в авангард наступающих войск Восточного фронта. 28 декабря бойцы Грязнова выбили колчаковцев из Мариинска, а в первый день нового, 1920 года достигли окраин Ачинска. К ночи сопротивление противника было сломлено. Семитысячный Ачинский гарнизон капитулировал. Бои не утихли лишь в районе вокзала.
Там и отыскал Ивана Кенсориновича помначштаба Николай Воскресенский.
— Товарищ комбриг! — доложил Воскресенский.— Нами занят телеграф. Пепеляев утек, а из частей все еще запросы к нему идут. А как отвечать, не знаем.
— Показывай дорогу! — приказал Грязнов.
У почты спешились. Воскресенский распахнул дверь в большую комнату. Донесся стрекот работающих аппаратов. Телеграфисты разом поднялись.
— Не отстукали еще, что Ачинск наш? — строго спросил Грязнов.
— Не велено было,— отчеканил долговязый, покосившись на помначштаба по разведке Онегина.
— Добро!
С помощью Онегина Иван Кенсоринович разобрался, из каких частей идут депеши, внимательно перечитал их.
— Начинайте так: «У аппарата генерал Пепеляев…»
Телеграфисты послушно застучали ключами.
— Ваши доклады изучил,— твердым голосом диктовал комбриг.— Обстановка усложняется. Приказываю немедленно выйти из тайги и сосредоточиться под Ачинском в следующих пунктах…
Провода унесли приказ. В телеграфной несколько минут было тихо. Но вот включился один аппарат, за ним — другой, третий. Командиры белогвардейских частей, как сговорившись, просили разъяснить, чем вызвана столь неожиданная передислокация.
Тон новой депеши «генерала» был гневным:
— Вы знаете, я не люблю рассуждений, когда дело идет о выполнении моих приказов. Организуйте движение частей в указанных направлениях, а самим по прибытии немедленно явиться ко мне. Пепеляев.
Ранним утром разведка донесла, что части противника в точности выполняют приказ и уже сосредоточиваются в назначенных местах. Оцепив весь этот огромный район, красноармейские батальоны поднялись в атаку. Опешившие колчаковцы не сопротивлялись. Пленных оказалось около двенадцати тысяч.
А телеграф все работал. Теперь на проводе был лежавший по ту сторону Красноярск. Первым в переговоры с эсером Колосовым вступил комиссар бригады Сергей Кожевников. Представитель «Комитета общественной безопасности» взмолился:
— Ваше слишком быстрое продвижение сюда, по дороге, сплошь занятой остатками отступающей армии, принесет мирному населению много лишних испытаний.
Советский военком ответил:
— Наше быстрое продвижение вперед — облегчение, а не испытания крестьянству, поголовно выпоротому и ограбленному белой армией.
За Колосовым к аппарату подошел начальник Красноярского гарнизона генерал Зиневич. Грязнов предупредил, что ни в коем случае не оставит в покое полки и дивизии отступающей колчаковской армии, а генералу — если он надеется еще сохранить свою жизнь — предложил разоружить войска гарнизона и подготовить их к безоговорочной капитуляции.
Зиневич принял условия. Это был, пожалуй, единственный в истории гражданской войны случай, когда неприятель сдавал такой крупный город… по телеграфу. В последнюю минуту генерал спохватился:
— Позвольте узнать ваш чин и фамилию.
— Чинов у нас нет,— ответил комбриг.— Фамилия моя — Грязнов.
4 января полки Тридцатой встретили уже в Красноярске. Колчаковская армия прекратила свое существование. Только жалкие остатки каппелевцев сумели уйти тайгою на восток.
Близ Красноярска бойцы Грязнова пленили и самых заклятых своих врагов — Красноуфимскую добровольческую бригаду Рычагова. Среди пленных отыскался и Пашка Домрачев. Советский военный трибунал воздал ему по заслугам…
14 марта 1920 года Иван Кенсоринович Грязнов вступает в командование 30-й стрелковой дивизией и в Иркутске «захватывает своими частями весь золотой запас Колчака и передает его государству».
А вот и заключительные строки биографии. Они переносят нас в места, с упоминания которых начался этот рассказ: «К исходу 1920 г. бросается со своей дивизией на Южный фронт, творит с ней чудеса храбрости и геройства в районе Мелитополь — Чонгар…» .
Снова поездки, розыски редких документов, встречи с ветеранами и новые письма от них. С особым вниманием храню воспоминания умершего в позапрошлом году в г. Осе генерал-лейтенанта в отставке Степана Николаевича Богомягкова. Будучи начальником штаба 30-й стрелковой дивизии, он вместе с И. К. Г рязновым был на приеме у М. В. Фрунзе перед атакой Чонгара.
«Республика смотрит на вас!»
9 ноября М. В. Фрунзе, совершив объезд войск фронта, созвал в штабе 4-й армии военный совет. Начдив Грязнов и начальник штаба Богомягков выехали на станцию Рыково. По дороге ломали голову, как доложить командующему о трудностях атаки Чонгара, как добиться получения понтонов, тяжелой артиллерии и многого другого, но, прибыв на место, забыли про все свои нехватки: поразили вести из армии Корка.
Наступательные действия на Перекопском направлении, оказывается, развернулись еще вечером 7 ноября. Три часа на пятнадцатиградусном морозе полки и бригады месили непролазную грязь Сивашей, чтобы затем внезапно ударить в штыки на кубанцев генерала Фостикова и к 8.00 8 ноября очистить от противника почти весь Литовский полуостров.
Днем 51-я дивизия Василия Блюхера пошла на штурм Турецкого вала. Три дневные атаки захлебнулись. Четвертая, ночная, принесла победу.
Свалилась с плеч гора — Перекоп взят! Но Фрунзе хмурился. Ворота в Крым и теперь не открылись. Войска остановились перед сильно укрепленными Ишуньскими позициями. Прорвать их с ходу не удалось. Сюда уже переброшен конный корпус Барбовича. Агентурная разведка сообщает, что и Донской корпус готовится перейти от Чонгара к Ишуню.
— Надо немедленно и одновременно атаковать Крым и со стороны Перекопа, и со стороны Чонгара,— сказал Михаил Васильевич, открывая военный совет.— Иначе еще одна зима военных действий в обстановке хозяйственной разрухи…
Командующий сделал паузу, обвел взглядом присутствующих и, отыскав примостившегося в дальнем конце стола Грязнова, задержал взгляд на нем. Фрунзе знал, что между уральцами 30-й и 51-й и на Восточном фронте было здоровое соперничество. Каждая из дивизий стремилась превзойти другую в воинской доблести, но в то же время меж ними всегда был силен дух дружбы и боевого товарищества. И сейчас, когда бойцам Блюхера неимоверно трудно, кому как не тридцатникам прийти на выручку. Но сумеют ли? Больно уж молод их новый командир. Не дашь ему и настоящие его двадцать три года. Худоба, кожа да кости, и ростом не вышел: совсем парнишка.
— Вся Республика смотрит на вас,— медленно и с какой-то особо подкупающей теплотой проговорил Фрунзе.
Молодой начдив пружинисто поднялся, выдержал прищуренно-испытующий взгляд командующего: «Ишь ты, словно вырос на глазах»,— отметил Михаил Васильевич и со всей прямотой и строгостью спросил:
— Можете ли вы выполнить стоящую перед нами задачу?
— Вверенная мне дивизия состоит из лучших революционных пролетариев Урала, из закаленных сибирских партизан. Тридцатая выполнит задачу,— ответил Грязнов.
— Верю,— кивнул Фрунзе и, словно угадав мысли начдива, добавил: — Из тыловых дивизий передаю вам на усиление гаубичную и тяжелую артиллерию. Богаче станете, но… смотрите, как бы 51-я не опередила вас.
В штабе Грязнов оставаться больше не мог. Поручив начальнику штаба получить все обещанное, выехал в дивизию и вместе с военкомом Романовым тотчас же направился в бригады.
Как ни любил Иван Кенсоринович части своей кровной Красноуфимской бригады, как ни гордился ими, но не забывал, что они только младшие братья в семье полков дивизии. Бойцы 268-го стрелкового — первоуральцы. С марта восемнадцатого под ружьем. От них и пошли на Урале все другие регулярные полки РККА. А ветераны 266-го? Они еще красногвардейцами бились с Дутовым. В рядах Коммунистического батальона Начальник Военно-Воздушных сил РККА Я. И, Алкснис и заместитель начальника управления механизации и моторизации РККА И. К. Грязнов Екатеринбурга поднялись на борьбу с белочехами и в первых же схватках с ними за служили право носить имя уральского большевика Ивана Михайловича Малышева…
Пришпорили коней и через час с небольшим добрались до 3-го батальона 268-го стрелкового полка. Вчерашнюю свою стоянку он сменил, передислоцировавшись в полуразрушенную кошару невдалеке от Сивашского моста. Среди бойцов был и комбриг Окулич.
— Что за передислокация, Александр Константинович?— напустился Грязнов.— Там и обогреться люди могли,а здесь?
— Здесь теплее, здесь к Крыму ближе, товарищ начдив,— ответил за комбрига рыжебровый веснушчатый боец, державший лопату над огнем само дельного камелька.
— Я вас спрашиваю, Окулич?
— Ругал уж их, но заслышали гул орудий с Перекопа, заспешили сюда. От новой печи, что сами сложили, отказались, и маются вот с лопатами…
— Сегодня — праздник, — вступился опять рыжебровый.— Муку вот по фунту с четвертью на брата получили, а то все ячменем перебивались. Бог с ним, с варевом. Лепехи быстрей получаются…
— О чем тут спрашивать, начдив? — проговорил за спиной военком.
— Вижу,— ответил тихо и, возвысив голос, обратился уже ко всем:
— Верно действуете, первоуральцы! Пора вперед, пора в последние атаки!.. Фрунзе говорит, вся страна, сам Ленин смотрят на нас!
От Окулича начдив с военкомом поехали в бригаду Калмыкова.
266-й Малышевский полк уже второй день стоял на отдыхе в развалинах хутора Васильевского. Высокий, худой, со следами оспин на костистом лице комполка Аронет встретил начальников неприветливо.
— Ты что не в себе, Владимир Андреевич?
— Да так,— положив руку на эфес неизменной спутницы-шашки, ответил Аронет.— Вез дела мерзнем, без хлеба сырую конину зубами рвем.
— А за пролив не хочешь больше?
— За пролив? — переспросил Аронет.— Хоть сейчас!
— Вот теперь человек-человеком, а то как ворон…
Все светлое время следующих суток Иван Кенсоринович провел в разъездах от переправ в полки второго эшелона и обратно. Наведывался также в тылы, куда уже стали подтягиваться гаубицы и дальнобойные орудия. Фрунзе не поскупился, передал на усиление дивизии 12 тяжелых орудий и 8 легких. Двадцать стволов, да плюс своих двенадцать — это сила!
К 24.00 10 ноября части прорыва сосредоточились в исходных пунктах.
Ночь выдалась на редкость темная. С моря надвинулся густой туман. Прожекторы врангелевцев тщетно пытались пробиться сквозь его толщу. Лютый холод пронизывал до костей, закоченевшие руки слушались плохо, а надо работать и работать, набирать побольше патронов, подгонять амуницию и оружие, подвязывать надежнее котелки, чтобы не было лишнего шума.
На Тюп-Джанкойском направлении первым к форсированию пролива приступил 226-й рабочий имени Малышева стрелковый полк. Один за другим, балансируя по скользкому и уходящему из-под ног в воду мостику, бесшумно шли и шли малышевцы, таща на себе ручные и станковые пулеметы. Многие срывались и падали. Спасти их не успевали.
В 5.10 дивизионная артиллерия открыла огонь по первой линии Тюп-Джанкойских укреплений врага. Продолжительность обработки переднего края была значительно сокращена. Орудия пробили лишь в нескольких местах проходы в проволочных заграждениях и перенесли огонь в глубь врангелевской обороны.
О резке проволоки не могло быть и речи. Времени оставалось в обрез, да и ножниц со всей дивизии было собрано и передано в полк тринадцать пар. Бойцы топорами, прикладами и штыками рвали «колючку», кидали на нее шинели и налегке уже бежали к окопам врага. За все это время они не произвели ни единого выстрела, не услышали ни одной громкой команды.
За атакующим полком проворно поспевали телефонисты. По дну пролива они проложили три нитки проводов и обеспечили надежную и устойчивую связь.
В 6 часов 20 минут В. А. Аронет доложил на северный берег:
— Коротким штыковым ударом без единого выстрела противник выбит из первой линии укреплений. На его плечах ворвались и во вторую…
Теперь уже тишины не было. С крымской стороны донеслось могучее красноармейское «ура». Комбриг Калмыков немедленно пустил на переправу 267-й Горный полк, а 265-й Уральский сосредоточил в укрытиях у моста. Саперы к этому времени успели навести вторую нитку бревен, что ускорило переброску пехоты.
В 7 часов 20 минут последовал новый телефонный доклад командира малышевцев:
— Полк занял деревню Тюп-Джанкой и с боем продвигается дальше. Каждую пядь земли отвоевываем с громадными жертвами…
На участке 90-й бригады дела сложились хуже. Ночные атаки Таганашских укреплений врага закончились почти безрезультатно, а днем наступать по насквозь простреливаемым мосту и дамбе —бессмысленно.
Убедившись, что Тюп-Джанкойское направление становится решающим, начдив Грязнов приказал комбригу Окуличу оставить у Сивашского железнодорожного моста батальон первоуральцев, а всеми остальными силами поддержать боевые действия полков Калмыкова.
Погода наконец-то смилостивилась. Свинцовые тучи перестали давить землю, ушли куда-то. Стихли ветры. Небо засияло удивительной синью и ярким, до рези в глазах солнцем.
По залегшим на голой равнине уральцам из Джандавлета ударили полевые пушки, с Таганаша забили тяжелые. Едва улеглось снарядное уханье, на равнину высыпали офицерские эскадроны Донского корпуса, за ними со штыками наперевес повалила пехота Корниловского и Марковского полков.
В этот момент перед горсткой уцелевших бойцов вырос Аронет. Широко расставив ноги, держа наготове и маузер, и шашку, он скомандовал:
— Стрелять только прицельно! Храните гранаты для ближнего боя!
Рослый, в длиннополой распахнутой шинели, в фуражке, заломленной на затылок, командир удивлял и вдохновлял бойцов тем, что не берут его ни осколки, ни пули. Пропала оторопь, каждый старался стрелять расчетливо. Но патронов все меньше и меньше. Дальше-то чем драться?
— Не паниковать! Боеприпасы будут! — властно прогремел Аронет.
Глянули назад бойцы и глазам не поверили. От Авуз-Кирка к передовой катила запряженная парой гнедых бричка. Упряжкой правила девушка. Вот она резко осадила лошадей, повернула влево и принялась раскидывать цинки с патронами:
— Кому нужны? Разбирай!
Свистели пули, близко рвались снаряды, но девушка, не обращая на них внимания, раскидывала и раскидывала цинки.
Кто, откуда она? По чьему приказу кинулась в самое пекло? В горячке боя расспрашивать было некогда, а потом она бесследно исчезла. Искали, но не нашли. Так ничего о ней и не узнали…
А к вечеру вступил в действие мост через Чонгар. Саперы сразу же пропустили по нему патронные двуколки. Затем прогромыхала артиллерия, стремительно пронесся конный полк дивизии. Прочность положения 30-й на Тюп-Джанкойском полуострове стала бесспорной.
К исходу суток противник полностью утратил боевую активность. Грязнов отдал приказ частям передовой линии возобновить наступление и, нанеся удары с востока и юга, выйти в тыл Сивашской группе.
На рассвете полки 30-й дивизии двинулись свободным маршем по крымской земле на юг, к морю. Перед новой дорогой начальник штаба Богомягков доложил начдиву, что части 51-й дивизии имени Московского пролетариата «прорвали последние Ишуньские позиции белых и твердой ногой вступили в чистое поле Крыма».
Иван Кенсоринович улыбнулся радостно и сказал Богомягкову:
— Степан Николаевич, передайте Блюхеру: 30-я Иркутская дивизия, форсировав Чонгарский пролив, преследует противника в направлении на Джанкой.
…После всего пережитого казалось бы должна прийти и усталость, но бойцы и командиры были бодры, веселы. Они выполнили приказ Фрунзе. Республика могла смотреть на них с любовью и гордостью.
Молодость Ивана Грязнова прошла в боях и походах. Было ему тогда чуть за двадцать. По нынешним временам возраст самый комсомольский. А после гражданской войны ученик В. К. Блюхера, М. В. Фрунзе и других замечательных пролетарских полководцев Иван Грязнов стал крупным советским военачальником. Он был заместителем начальника Управления механизации и моторизации РККА, командовал войсками Забайкальского и Среднеазиатского военных округов, входил в состав Военного Совета Народного Комиссариата Обороны СССР.
Ну, а «Уральские казармы», а улица Грязнова в городе на Днепре? Какое отношение они имеют к 30-й стрелковой дивизии и ее командиру?
Самое прямое: в тех казармах после гражданской войны и разгрома махновщины расквартировали воинов одной из бригад дивизии, и тогда-то горожане назвали казармы «Уральскими». А комкор И. К. Грязнов — командующий Забайкальским военным округом. 1935 г. И. К. Грязнов, заслуживший «за великие труды и подвиги много высших наград от рабочих, крестьян и их правительства», долгие годы берег скромную выписку из постановления Запорожского губисполкома от 6 ноября 1922 года о переименовании в честь 5-й годовщины Великого Октября одной из улиц города Запорожья в улицу имени Грязнова.
Название это, по чистой случайности, не было упразднено даже после того, как герой-командир пал жертвой необоснованных репрессий. Одна из больших улиц индустриального Запорожья зовется так и ныне, когда доброе имя и честь коммуниста-комкора И. К. Г рязнова полностью восстановлены и вновь нераздельно связаны с боевой славой Советской Армии и ее легендарной уральской 30-й стрелковой дивизией.
