Ежемесячный журнал путешествий по Уралу, приключений, истории, краеведения и научной фантастики. Издается с 1935 года.

Слава коня мореного
В середине лета 1024 года, когда северное солнце все больше обогревало угрюмые прибрежные скалы, а пора осенних штормов и бурь была еще далеко, из Нидароса, вдоль Галоголанда, шел небольшой, но прочный и стойкий на волне корабль братьев Карле и Гунстейна. Двадцать пять викингов, детей фиордов, не верящих ни во что, кроме своей храбрости и морского бога Ньярда, отправились в поход в далекую Биармию, страну лесных людей, мехов и золота.
Они идут в открытую. Их парус виден издалека, звон сигнального гонга слышен за несколько миль. Вид боевого драккара наводит страх на всех жителей побережий северных морей. Викинги не привыкли быть робкими гостями в неведомых краях. Еще не познав эти края, не увидев, они уже готовы стать в них хозяевами. Из столетия в столетие разбойные драккары родовой знати норманнов привозили в фиорды, во владения ярлов, тысячи иноземных рабов — траллсов. Рабам надевали кованые ошейники, ставили на лбы раскаленным железом клейма и заставляли их ковать железо, пахать землю, пасти скот, мастерить доспехи и оружие. А хозяева снова и снова шли в море. Богатые за славой, бедные за добычей.
На корабле — тюки с товарами, нерпичьи мешки с провиантом, дубовые бочонки с пресной водой и брагой. Каждый сын фиорда вооружен до зубов. Мечи, копья, секиры, луки, пращи, глиняные ядра, кольчуги, цельнокованые и наборные брони, поножи, наручни, устрашающие рогатые шлемы, богатырские щиты — все было под рукой. Железа на корабле столько, что, казалось, он чудом не шел ко дну.
Драккар так же, как и его хозяева, окрылен жаждой подвига заманчивого, неведомого. Он летел по волнам под прямым парусом, и парусу помогали гребцы. Они сидели на банках-румах по двое на весло и посылали судно все дальше и дальше по холодным взлохмаченным волнам.
У правила — кормчий и два рулевых в кожаных штанах и тюленьих куртках. Густую русую бороду кормчего расчесывал и холил упругий ветер.
Корабль послушен рулю и легок на ходу. Это — королевский драккар. Сам Олаф Гаральдсен дал его Карле, в избытке снабдив запасами вяленой и сушеной рыбы, муки, масла и сала. В тайнике, в носу корабля, братья прятали окованный железом сундучок с деньгами. Драгоценные шкурки черного соболя биармы продавали только на золото.
Зачем послал король в холодное море быстрый разбойный драккар? Что ищут викинги под низким северным небом, под шум и плеск обманчивых волн?
Король Олаф точил меч на владения короля датского. Предстоящая война требовала много денег. Олаф хотел, чтобы братья Карле и Гунстейн привезли в Нидарос побольше ценных мехов и моржового зуба. Все это есть у биармов, и все надо добыть хитростью и обманом на торге, а если представится случай, то и мечом в кровопролитной схватке.
Но королевский казначей был озабочен не только расходами на предстоящую войну. Олаф Гаральдсен был верен делу, начатому Хаконом Добрым. Он стремился объединить владения герсов, своенравных и строптивых князьков Норвегии, в одно целое, имя которому — государство. Звезда единовластия должна гореть над фиордами. Христианство станет единой религией. Вот к чему стремился Олаф… Но герсы были верны вековым традициям. Они привыкли к свободе и неограниченной власти в своих фиордах. Они не признавали короля и христианство. Родовая знать поклонялась древним языческим богам.
Герсы противились замыслам Олафа. Но король силен и жесток. Его воля ломает силу герсов. Олаф не останавливался ни перед чем. Часто по ночам полыхали костры, политые кровью непокорных. Сильные их тела превращались в горсти пепла. Непослушных травили псами, с высоких гор кидали в пропасть. Но герсы не сдавались.
Герсы требовали: пусть Олаф останется верен вековым традициям и ни во что не вмешивается. Пусть он не гнушается жертвоприношениями. Народный тинг в Тронхейме заявил Олафу, что он должен принести жертву богу плодородия Фрею. Олаф ответил, скривив рот в усмешке, что он принесет такую жертву: казнит и бросит к ногам Фрея представителей самых знатных родов, тех, кто не признает короля и христианскую веру.
Карле, богатый ярл с острова Ланге, был одним из приближенных Олафа. Король доверял ему. Он вошел с Карле в сделку и снарядил драккар для плавания в страну Холода, Ночи и Смерти. Королю нужны деньги. Мечом и деньгами он доконает своеволие герсов.
И вот королевский драккар режет острым форштевнем волны Норвежского моря. Карле стоит на небольшой носовой палубе, кутаясь в длинный дождевой плащ с бронзовой застежкой на груди, и Думает о тяготах начатого похода, о том, какова будет добыча, что взять себе, что поделить меж королем и Туре Хундом-Собакой.
Груз на корабле надежно закрыт воловьими шкурами и крепко увязан веревками из китовой кожи. Ближе к носу корабля, на тюках, отдыхали свободные от весел викинги. Некоторые спали, укрывшись оленьими мехами, иные слушали, как широколицый их товарищ, с длинной, как у эльфа бородой поет вису. Густой голос певца перекрывает шум моря.
Кузнецу подняться
Надо утром рано.
К пламени мехами
Ветер будет позван.
Звонко по железу
Молот мой грохочет,
А мехи, как волки,
Воя, кличут бурю…
Карле, высокий, с бледным женственным лицом и волосами, распущенными по плечам, сошел с помоста, спустился  к певцу. Тот оборвал песню и смешался под пристальным взглядом ярла. Из-за борта на викингов плеснуло волной. Корабль качнуло. Рулевые, с усилием ворочая тяжелое правило, выровняли драккар.
— Пой славу коня морского! — сказал Карле певцу.— Пусть будет нашему драккару попутный ветер. Пусть будет удача в торговом деле и счастливый обратный путь!
Певец-скальд стал слагать новую вису о том, что судно храброго Карле — дар короля Олафа, имя ему — Дракон, и потому на всех чужеземцев оно наводит страх и смятение. На парусе изображен морской орел. Честный Карле и светловолосый, умный брат его Гунстейн приведут в повиновение жалких биармов, и лесные люди сами принесут к ногам смелых викингов несметные богатства. Король будет доволен. Он щедро наградит всех, когда они вернутся в Нидарос.
Из носового шатра выбрался Гунстейн, такой же высокий, как и брат его. Гунстейн подошел к Карле, положил руку ему на плечо и тоже стал слушать певца.
Обгоняя корабль, гремели за бортами зеленовато-серые сердитые волны. Ветер туго натянул Парус. Гребцы, дружно взмахивая веслами, откидывались назад, упираясь ногами в поперечины, прибитые к настилу на днище. Драккар накренило внезапным порывом ветра. Кормчий ударил в медный гонг. По этому сигналу левые гребцы осушили весла. Рулевые побагровели от усилий. Судно выправилось.
Певец умолк. Братья пошли в нос и, склонившись, скрылись в своем шатре. Там они устроились на мехах перед низеньким походным столом. Слуга принес им еду.
— Если ветер не изменится, вечером придем в Сандвери,— заметил Карле.
— Думаю, Туре Хунд ждет нас,— отозвался Гунстейн.— Не очень надежный спутник в походе. Хитер, как лисица, и злобен, как пес.
— Недаром и прозвище носит: Собака.
— Зря ты согласился идти с ним в Бьярмаланд! — пожалел Гунстейн.
Об этом и думал Карле, угрюмо сдвинув светлые брови. Желая рассеять свои сомнения, он сказал брату:
— Если у него команда будет больше нашей, я не пойду с ним в Бьярмаланд.— А что скажет тогда король? — отозвался Гунстейн.
Карле молчал. Гунстейн, покончив с завтраком, отер губы и откинул назад мягкие волосы.
— Теперь уж поздно отказываться от похода,— добавил он.

Встреча у Сандвери
О стались позади два дня и две ночи. Впереди показались очертания острова Сандвери. Погода испортилась. С юго-запада надвигались тяжелые рваные тучи. Ветер посвежел, и волны подернулись пенной сединой. Труднее стало работать веслами. В весельные дыры летели брызги, плечи и бока гребцов стали мокрыми. Карле снова вышел на палубу. Голова дракона, вырезанная из дуба и венчавшая форштевень, то вздымалась над волной, то опускалась. Карле крепче ухватился за канат, натянутый, как струна феле.
Он высматривал среди волн парус Туре Хунда-Собаки. Этот парус, сотканный из полос красного и синего цветов, был известен всему норвежскому побережью. Он наводил страх на селения данников лапонов. Все суда, завидев его, спешили укрыться в фиордах.
Огибая остров с северо-запада, Карле неожиданно встретился с этим парусом. Корабль Хунда вынырнул из-за скал и поравнялся с драккаром Карле. Викинги убрали парус и на веслах поддерживали корабль против волн. С драккара Хунда спустили лодку. Гребцы налегли на весла. Море кидало лодку как пустй бочонок, но она упрямо пробиралась по гребням волн. Вот уже Карле рассмотрел гребцов и Туре, сидевшего на корме. Лодка развернулась и подошла с наветренной стороны к штирборту драккара. Мягкая лестница из кожаных канатов скользнула за борт, и Type-Собака вцепился в нее, оставив лодку. Быстро и ловко он взобрался на корабль. Братья приветственно подняли руки.
— Попутного ветра и большой удачи! — низким, густым голосом произнес Туре Хунд.
— Попутного . ветра и удачи! — отозвались братья.
— Один драккар — половина удачи, два драккара — целая удача. Один драккар — половина силы, два драккара — сила, которую не сломать никому! — говорил Туре Хунд.
— Но ты нарушил наше условие,— хмуро отозвался Карле.— У тебя корабль вдвое больше моего, и команды на нем наверняка не меньше сотни.
— Команды восемьдесят человек,— блеснув белками темных глаз, ответил Туре.— Меньшего драккара у меня нет, а чтобы отправиться с таким судном, двадцатью пятью, гребцами не обойдешься.
Братья повели гостя в носовой шатер. Неуклюже переваливаясь на зыбком настиле, спотыкаясь о тюки, Туре пробирался следом за братьями в нос.
В шатре было тесно, и они втроем едва разместились. Гунстейн наливал брагу в большие кубки, выточенные, из рога. Лица викингов были настороженно вежливы. Карле, подняв кубок, сдержанно сказал:
— Приветствую гостя на нашем корабле!
— Приветствую хозяев! — ответил Туре, и его бас заполнил тесный шатер.
У Туре Хунда-Собаки крупное лицо, широкий лоб, густые темные брови и прямой нос. Массивный подбородок с черной кудрявой бородой выдавался вперед. Все в этом ярле выдавало большую силу и упрямый характер. Темные глаза то сверкали огнем холодной неприязни, то становились вкрадчиво-ехидными.
Руки были могучие, волосатые, с крепкими пальцами. Кубок с напитком казался в этих ручищах хрупким: вот-вот сломается. Кожаная куртка наглухо застегнута на серебряные застежки. Под ней Карле угадал кольчугу и переглянулся с братом. Широкий с золотой пряжкой пояс туго охватывал живот Хунда. Когда он говорил или смеялся, живот колыхался вместе с массивной застежкой. На поясе Хунда — короткий меч с рукоятью из моржового клыка. На ней — чеканные золотые дубовые листья. Дуб — олицетворение стойкости и прочности, листья на рукояти — символ жизни и силы.
Узор на рукояти чеканил траллс-датчанин. Работа была сделана на совесть, и Туре Хунд сдержал слово: отпустил датчанина на волю, сняв с него железный обруч.
Туре богат и честолюбив. Неподалеку от драккара Карле его ожидал могучий корабль с восемью десятками головорезов, готовых на все. Туре набрал себе команду так, чтобы ни один чело-век не был лишним и ни один в бою не показал врагу спину.
Остров Бьярке — остров Берез — его владения. Там остались земли, скот, обширный дом с пристройками. В долине— луга и пастбища, серые от овечьих спин. Но Туре хотел приумножить богатство и стать одним из могущественных советников короля.
Гунстейн выразительно посмотрел на Карле. Тот опустил ресницы и спросил Хунда:
— Как будем делить добычу? Я предлагаю так: кто сколько получит на торге — то и его. А военную добычу, по-моему, надо делить поровну. Согласен ли Туре Хунд?
— Мы делим окорока пока еще не убитого кабана,— сказал Туре.— Дай бог, чтобы нам удалось вернуться из Бьярмаланда не с пустыми трюмами!
— Не мы первые идем туда,— сказал Карле.— Разве не привозил Отер меха куниц, соболей и белок? А Одд?
А Эйрик Кровавая Секира?
— Пусть так,— согласился Хунд.— Я надеюсь, что и нам повезет. Добычу поделим так, как ты сказал.
— Но зачем ты нарушил условие? — еще раз упрекнул его Карле.— Разве я не говорил твоему посланцу Орвару, что у тебя должно быть только двадцать пять гребцов! Ты хочешь силой навязывать нам свою волю?
Глаза Туре блеснули недобро.
— Когда медведь забавляется со щенком, он только слегка переваливает его лапой с боку на бок. Сильные великодушны к слабым. Обижать слабых— ниже достоинства сильных!
Карле вскочил на колени. Гунстейн сделал предостерегающий жест.
— Ты считаешь нас щенками? — вскричал Карле.
Туре даже не пошевелился. Он сказал примиряюще:
— У викингов не принято ссориться перед походом. Это не принесет добра. Ну, по рукам?
Карле все так же стоял на коленях, бледный от злости. Он не доверял Туре Хунду.
— По рукам? — улыбнулся Туре и протянул широкую тяжелую ладонь.
Карле посмотрел на брата. Гунстейн, не проронивший ни слова, отозвался:
— Ты старший на корабле, Карле. Тебе решать.
— Хорошо,— согласился Карле.— По рукам.
— То-то же! — повеселел Туре.— Налей-ка браги на прощанье: еду к себе на корабль. Поднимем паруса — и в путь!
— В путь! — сказали викинги, осушив кубки.

Рейе и кукушка
Теплый дождь оставил на земле следы. С берез падали тяжелые капли. Трава стала сочной и мягкой, и обувь Рейе сразу потемнела, кожа размокла. Рейе раздвигал руками ветки, и рукава его холщовой рубахи стали мокрыми. Штаны из кожи лоснились, вздулись на коленях пузырями. «Всю воду собрал на свою одежду!» — усмехнулся Рейе. Загорелое лицо охотника поблескивало на солнце, лучи которого пробивались сквозь листву.
Лес околдован тишиной. Рейе слышал, как у него в груди ровно, сильными толчками бьется сердце. Укромной, только ему известной тропинкой Рейе  шел осматривать силки, расставленные три дня тому назад.
Вверху зашуршали листья, захлопали крылья. Рейе замер. Зоркий глаз его приметил в зелени серое оперенье кукушки.
«Сейчас она подаст голос,— подумал охотник.— Скажи, кукушка, много ли птицы попадется в мои силки? Скажи, бродячая птица!»
И кукушка вдруг отозвалась: «Куку… ку-ку… ку-ку…» Голос птицы покатился над лесом. Эхо замерло далекодалеко… «Мало,— подумал Рейе.— Может, добавишь, кукушка? Что за охота — поймать трех птиц! Кукуй еще, серая бездомница!»
Кукушка молчала.
«Плохая птица. Врешь людям!» — Рейе махнул рукой, свистнул. Кукушка встрепенулась и с шумом улетела в глубь леса.
Рейе склонился к земле. Чей-то извилистый след тянулся среди помятой травы и исчезал в кустах. Это прошла лисица, совсем недавно. Охотник знал ее повадки. Рейе вынул из колчана стрелу. Долго крался по следу, а потом потерял его.
По затесам на деревьях охотник нашел силки. Они были пусты. Рейе покачал головой, посокрушался и перенес их в другое место. «Лисица распугала, видно, всю лесную птицу»,— подумал он печально.
Возвращаясь в городище Ой-Ял, Рейе увидел у лесного ручья Лунд. Она стояла по колени в воде и мыла деревянную бадейку песком, мелким, как зола, и золотистым, как чешуя благородной красной рыбы. Раздвинув ветки, Рейе тайком любовался юной девушкой. У нее были сильные смуглые руки. Черные волосы свешивались к самой воде. Серебряный налобник не давал им закрывать ясные красивые глаза. Лунд все терла бадейку мочалкой из травы-осоки. Руки ее так и мелькали. Тугая струя билась о босые ноги.
…Лет двадцать назад с далекой большой реки, что течет где-то в полуденной стороне, пришли на Вину болгары — торговцы медом, воском, выделанной юфтью, грубыми циновками, железными ножами, наконечниками стрел и копий. Они привезли для обмена на меха медные браслеты, серебряные серьги, от которых загорались глаза женщин племени биармов, и они, подталкивая мужей в бока, просили: «Купи серьги! Купи браслет! Крепче буду любить!»
На торжище на берегу Вины пришельцы обменивались товарами с биармами. Жители лесов несли меха куниц, соболей, белки, горностая. Иногда и заячий мех сходил за шкурку белого песца. В обмен получали изделия из железа, серебра и золота, арабские монеты с диковинными изображениями неведомых властелинов.
Среди гостей была девушка — темноволосая дочь болгарского купца. Биарм Вейкко, ловкий и хитрый охотник, тайком одарил ее самым дорогим мехом — черными соболями, обманом увел в лес и спрятал в охотничьей землянке. Чужеземцы долго искали девушку, но не нашли. Они думали, что девушка утонула в реке или заблудилась в лесах. Когда гости ушли в глубокой печали, Вейкко привел девушку в хижину отца и женился на ней. У них родилась дочь, которой дали имя Лунд Ясноглазая. Но на третью зиму мать Лунд заболела.  Вейкко принес в дар Иомале горсть серебра, чтобы задобрить Богиню Вод, но это не помогло. Жена его больше не поднялась, и Вейкко сам стал растить дочь. Лунд Ясноглазая забыла родные слова, которые слышала от матери, и заговорила на языке лесных людей.
Рейе тихонько ступил на мостик из сосновых жердей. Жерди прогнулись, плеснулась вода. Лунд испуганно вскрикнула и хотела бежать. Увидев Рейе, приложила руку к бьющемуся сердцу и подняла густую бровь.
— Ты, Рейе, крадешься, как лисовин!
— Твое сердце разве не чуяло, что я здесь? — спросил юноша.
Лунд взяла бадейку за ушко.
— Давай, понесу! — попросил Рейе.
Они пошли рядом. Их провожали кусты ивняка. Певчий дрозд рассыпал свои трели. Травы нашептывали лесные сказки. Солнце ласкало теплом непокрытые головы. Из-за деревьев подсматривали белки, дятел стучал по сосновой коре. Сердца юноши и девушки стучали в лад веселому стуку дятла.
Впереди открылась поляна, а за ней показались дерновые крыши землянок и приземистых бревенчатых хижин. Кое-где среди крыш торчали островерхие шатры, обтянутые берестой или звериными шкурами.
Городище Ой-Ял находилось вблизи реки, но было укрыто лесом, и с берега его не было видно. Чтобы выйти к реке, надо продраться сквозь ельник. Берег казался пустынным, хотя рядом жили люди.
Вина у обрыва глубока — не достанешь шестом. Быстрые волны разбивались о сваи причала, устроенного в прибрежных камышах. Спрятанные в зарослях камышей, стояли кожаные лодки с каркасами из ивовых прутьев.
Рейе и Лунд приблизились к хижинам.
— Рутан пришел с моря,— сказала Лунд.— Если он увидит нас вместе, рассердится и станет требовать с отца долг: сто куниц. Все равно я не пойду за Рутана замуж. Скряга и жирный — глаза как щелки.
Рейе неохотно отдал бадейку девушке.
— Скоро леса станут желтыми,— сказал он.— Мы тогда устроим свадьбу. Позовем на пир всех, кто нам люб. А до этого я должен добыть и продать побольше мехов, чтобы у нас были деньги.
— Рутан грозит отцу. Хочет увести меня к себе. Но я скорее умру! Он и ходит раскорякой, и сопит, как лось хромой!— Если будет тебе трудно, я стрелу пущу в торговца,— сказал Рейе, нахмурившись.— Кто узнает, чья стрела будет торчать у него из-под лопатки?
— О нет, не надо! Иомала покарает тебя! — воскликнула девушка.— Лучше я пойду к Богине Вэд и положу ей в чашу серебряную монетку. Иомала справедлива и мудра… Нам пора расстаться!..
Рейе бесшумно скрылся в зарослях ольшаника.
Невысокое строение из старых, почерневших от времени бревен глядело на улицу крошечным оконцем, затянутым рыбьим пузырем. Сразу за хижиной начинался лес. Внутри хижины вдоль стен — широкие скамьи из сосновых плах. На деревянных гвоздях — связки сетей. Полка с посудой, выдолбленной из дерева. Доспехи отца Лунд — новгородской поковки железный топор на длинной рукояти, колчан с луком и стрелами, кольчуга из китового уса.
Вейкко был стар, но крепок. Слух у него острый: за сотню шагов различал писк комара. Рука верная — осенью острогой с единого удара пронзал дремлющую щуку. «Быть тебе, Вейкко, главным хранителем Иомалы!» — сказали старшины на совете. Старый биарм послушно склонил голову. Ему дали в помощь шесть сторожей…
Подойдя к хижине, Лунд услышала голоса и остановилась возле неплотно прикрытой двери.

Рутан— мених
Из хижины доносился скрипучий голос Рутана:
— Когда же вернешь мне долг, почтенный Вейкко? Дважды лето сменялось зимой, на голове твоей прибавилось седин, а ты все не отдаешь мне куниц! Стар ты стал. Охотиться не под пилу. Я бы мог вместо шкурок взять у тебя деньги, но в сундуках твоих поселился ветер…
— Твои богатства не считаны! Ты бы мог и повременить,— отвечал отец.— Что значит в твоих чуланах сотня куниц? Все равно, что один муравей в муравейнике! Погоди до зимы.
— Ты бы мог вернуть долг сейчас,— понизив голос, продолжал Рутан.— Твоя красавица дочь рождена для того, чтобы меха серебристых лисиц струились в ее тонких пальцах. Мои ожерелья придутся ей впору. Мое золото сделает ее богатой! Разве я не могу сделать Лунд Ясноглазую счастливой? Отвечай, бедный старик!
— Когда ты ведешь такие речи, у меня глохнут уши. Ты хочешь украсть у меня солнце, чтобы жизнь моя пала во мрак. Но силой не взять любовь.
Лунд все стояла у двери. Руки ее дрожали, сердце кипело гневом. Она готова была ворваться в дом и вцепиться в бороду ненавистному Рутану. А тот кричал, брызжа слюной и потрясая взъерошенными нечесаными волосами;
— Дорогой шкуркой черного соболя на тебя свалилось счастье, а ты от него бежишь, как глупый олень от пастуха! Ты держишь лебедицу в клетке, а она может летать под облаками! Я подарю ей небо, солнце, ветры, луну! Я сделаю ее богатой и счастливой! Хочешь, я дам тебе огромный выкуп? Хочешь, я возьму и тебя в свой дом и буду кормить до смерти?
— Нет у меня дома, кроме своего. Нет у меня счастья, кроме дочери. Моя душа и тело принадлежат великой Иомале. Я не могу больше говорить с тобой, жадный, злой дух!
— Так ты еще бранишь меня? — закричал Рутан. Он бросился к Вейкко и хотел его ударить. Но в дом вбежала Лунд и, раскрыв дверь, показала на нее Рутану:
— Уходи вон, старый вонючий пес! Завтра я принесу тебе долг!
Рутан замолчал, озадаченно мигая белесыми ресницами. Он задом попятился к двери и, видя, как в руке Лунд блеснуло лезвие ножа, ехидно улыбнулся.
— Ого-го! Вот так характер! А где же ты, красавица, возьмешь сто куниц? Уж не ходишь ли сама на охоту? И за кем это ты охотишься?
— Уходи!— закричала Лунд, протягивая руку к его редкой встрепанной бороде.
Купец выскочил с проворством белки на улицу и пошел, отплевываясь, бранясь и осторожно оглядываясь: ему все казалось, что Лунд бежит за ним с ножом.
Вейкко, сгорбившись, сидел у очага. Лунд закрыла дверь, подошла к нему.
— Не печалься, отец. Пусть твое сердце успокоится!
Вейкко ответил гневно:
— Чтоб он издох, как рыба на сухом берегу!
В это время явился посланец старейшины Хальмара.
— Вейкко! Тебя зовет Хальмар,— сказал он.
Вейкко собрался и пошел. В сердце Лунд билась тревога: «Зачем отец понадобился старейшине? Уж не беда ли какая?»
Она думала о том, где бы ей взять сотню куниц, чтобы отвязаться от назойливого купца. Думала и не могла ничего придумать.

Вынужденная стоянка
Мыс Нордкап давно был известен скандинавам и другим мореходам северных широт как опасный поворотный пункт. Каждое судно хотело поскорее миновать его, но не всегда это удавалось. Отвратительным местом назвал Нордкап итальянец Петро Квирини. Викинг Отер ждал здесь попутного ветра несколько дней. Уже позднее англичанин, адмирал Виллоби, огибая Нордкап, растерял свои корабли в тумане. Судно адмирала восемь дней мотали по океану шквалы и бури, и только чудом удалось англичанину достигнуть Колгуева.
На пятые сутки похода драккары Карле и Туре Хунда добрались до мыса и, едва обогнули его, паруса беспомощно обвисли: не стало попутного ветра.
Дальше путь лежал на восход солнца. Викинги не могли маневрировать парусами, как это делали мореплаватели поздних времен: оснастка на драккарах была прямая.
Суда на веслах зашли в укромную бухту и отдали якоря у пустынного скалистого берега. Над утесами роились морские птицы. Белыми молниями сновали над водой чайки, высматривая добычу. Скалы бросали на бухту мрачную тень.
Идти на восток на веслах — значило измотать команду, сделаться добычей туманов, непредвиденных бурь и затеряться в открытом океане или напороться на айсберги.
Отправляясь в Бьярмаланд, викинги хорошо знали о трудностях плавания, особенностях капризной погоды и коварных морских течениях. Они шли тропой, проложенной их предками.
Став на якоря, викинги Карле и Туре Хунда отдыхали и отсыпались в ожидании благоприятного ветра. Привыкшие к нелегкому морскому труду, они коротали время за пустяшными занятиями и развлечениями: играли в ножи, в кости, рассказывали старинные истории о жизни и походах ярлов, бражничали. Руки моряков, загрубевшие от непрерывной работы веслами, скучали по делу. Заметно стали убывать запасы провианта.
Ветер упорно тянул с побережья, посвистывая в ущельях и проносясь над головами мореплавателей в холодные просторы океана. Вечерами на льдистых вершинах скал красным зловещим пламенем вспыхивали отблески заката.
На корабле Туре Хунда в средней его части был раскинут большой шатер, из тюленьих кож. Края кож прикреплялись к бортам. Шатер защищал команду от ветра и дождя. Было тесно. Викинги спали на тюках с товарами, на оленьих шкурах между румами. Ночами ветер не проникал в шатер, и под ним дышать становилось нечем. Запах пота, грязи, смолы и ворвани одурманивал головы.
В малом шатре, в носу судна, Туре Хунд пировал со своим телохранителем и советчиком Орваром. Орвар — викинг по крови. Его отец немало скитался по морям с Рагнаром Кожаные Штаны. Высокий, могучий, точно прибрежная скала, с грубым лицом и густой бородой до глаз, он был олицетворением силы и жестокости. Такие люди и после смерти веками живут в сагах, в песнях скальдов. Одним ударом меча Орвар мог в бою развалить противника от плеча до бедер.
Они лениво пили из рогов ячменную брагу, ели вяленую палтусину и кабаний окорок. Потом оделись, выбрались из шатра.
Мрак окутывал драккар. О борта его слабо плескались волны. На корме горел фонарь, и бледные отсветы играли на лицах вахтенных.
Хунд вошел в шатер для команды. Орвар большой черной тенью — за ним.
Тускло горела свеча в слюдяном фонаре. Викинги сидели на румах, на раскинутых шкурах.
— Добрый вечер, Туре!— приветствовали они ярла.
— Здравствуй, славный викинг!
— Когда пойдем дальше?
— Уж не собираешься ли ты зимовать у мыса?
— Скоро на якорных канатах приживутся ракушки…
— Что тебе обещает морской бог Ньярд?
Туре отвечал хмуро. Пропала охота шутить.
В середине шатра, под фонарем, сгрудились бородатые люди. Они слушали кормчего Саксона, который был начинен всякими историями, как бочонок соленой сельдью. Туре сел. Орвар примостился рядом с ним.
Саксон рассказывал спокойно, бесстрастно, слегка покачиваясь, как истый скальд.
— …И вот отправились они на своем корабле на восток. Экипажа у них было двадцать четыре человека. Когда приплыли в Бьярмаланд, то пристали близ пустынного леса, и назывался тот лес Винским. В лесу жили птицы и звери, но не видно было поблизости ни одного человека. Побратимы сошли с корабля и отправились путешествовать по глухим местам…
А команде велели ждать их целый месяц.
Ходили они по лесу и все искали бьярмов. Провизия кончилась, стали стрелять зверье и птиц. А когда подстрелить ничего не удавалось, ели ягоды и пили сок деревьев.
Лес был непролазно густ, и платье на них скоро изодралось в клочья.
И вот, наконец, побратимы нашли хижину. У входа в нее мужчина, одетый в шкуры, колол дрова. «Можно у тебя отдохнуть?» — спросили они. Мужчина ответил: «Если вы люди не злые — ночуйте». Они провели у него три дня. У мужчины была дочь. Молодая красивая девушка. Она выдала Босси тайну бьярмов: неподалеку есть храм Иомалы, и там много золота и серебра.
Побратимы отправились к храму. По дороге встретили человека высокого роста в сером одеянии. Он оказался пастухом и вел жрице храма Иомалы пищу— двухлетнего теленка. Жрица каждый раз съедала такого теленка…
— Ну и аппетит!— заметил Орвар.
Саксон продолжал:
— Босси взмахнул дубинкой и убил пастуха. Убил и теленка. Они содрали с теленка шкуру и набили ее мхом и вереском. Геррауд надел одежду пастуха и вошел в храм…
Кормчий грубым, хриплым голосом продолжал плести затейливый орнамент, перемежая быль и небылицы. Молчаливые норманны — воины смелые и жестокие, грубые и насмешливые, слушали его, как притихшие малые дети. Саксон говорил о кровожадной жрице, которую охраняла когтистая звероподобная тварь, о том, как побратимы-викинги победили злых духов и пробрались к истукану, которому поклонялись биармы.
При упоминании о чудовищных богатствах, попавших в руки Босси и Геррауда, глаза викингов разгорелись, и всё зашевелились. Слышалось напряженное дыхание.
— Что же дальше, Саксон? — спросил в нетерпении молодой викинг Асмунд.
— А дальше вот что. Побратимы нашли в храме потаенную комнату, закрытую железной дверью, провозились целый день, но все-таки открыли эту дверь. В комнате была красавица, а у ней длинные роскошные волосы, и за волосы она была привязана к стулу, на котором сидела. Привязала ее жрица.
Геррауд уговорил красавицу уехать с ним, и она согласилась. Тогда они подожгли храм и превратили его в пепел, а потом вернулись к кораблю и подняли парус…
Асмунд размышлял над рассказом кормчего.
— А мы не увидим такой храм? — спросил он.
— Как же увидим, если его сожгли? — сказал Орвар.
— Можешь быть уверен, Асмунд, что и красавица тебе не достанется! На нее охотников будет немало,— сказал один из викингов.
— Чужеземные красавицы меня не прельщают,— отозвался Асмунд.
— Ему каждую ночь снится невеста Грида! — заметил моряк, сидевший рядом с Саксоном.— Во сне он зовет ее, кричит во все горло.
Асмунд молчал. Если бы под шатром было светлее, все бы заметили, как краска залила его щеки.
Асмунд — сын рыбака из Торгаля, сильный и рослый. Орвар польстился на его внешность и уговорил отправиться в поход. Но Асмунд боялся крови и напоминал по характеру большого миролюбивого теленка. Невеста его Грида— светловолосая, с косами до колен, в самом деле ждала его из похода.
Туре Хунд, молчавший до сих пор, сказал:
— Все это чепуха. Выдумка болтунов, слагающих саги!
Ему не хотелось, чтобы моряки думали о возможности поживиться в храме биармов. У него были на этот счет свои планы.
— Я вижу, мои викинги скучают! — бодро загремел голос хозяина корабля.— Послушаем нашего музыканта! Где Гудмунд? Где его звонкое феле? Ставлю всем три бочонка браги. Сегодня мы веселимся во славу Ньярда!
На кораблях до поздней ночи горели огни, слышались всхлипывания феле и песни подгулявших моряков.

Хальмар тревожится
Хальмар ждал Вейкко. Жилище старейшины отличалось от хижин других биармов разве только величиной. В остальном все так же: принадлежности для охоты и рыбной ловли, очаг из камней, окна, затянутые рыбьим пузырем. В одной из внутренних комнат-пристроек хранились бронзовые и серебряные кубки арабской работы с искусной чеканкой. Они перешли Хальмару по наследству от отца, и старейшина очень дорожил ими.
Накат из грубо отесанных плах был низок, и дым от очага не успевал у ходить в трубу. Он стлался по комнате и резал глаза.
Хальмар сидел молча на чурбане перед очагом. Рукава холщовой рубахи закатаны до локтей. Хозяин только что кончил вязать сеть костяной иглой. Черные с сединами волосы его перехвачены на лбу юфтовым ремешком с кисточкой-амулетом. Амулет хранил от злых духов.
Распахнулась дверь, и вошел старый биарм Вейкко. Хальмар молча показал ему на скамью возле очага. Из боковой двери появился юный биарм с раскосыми черными глазами, в куртке из мягкой лосиной кожи, с деревянным подносом в руках. На подносе — долбленые из березы кружки с медом, собранным в лесу от диких пчел.
Вейкко с поклоном принял угощение. Хальмар отпил из своей кружки и, поставив ее, собирался с мыслями. Вейкко терпеливо ждал.
— Близится пора торга с нурманнами,— начал Хальмар.— Скоро придут они к нам на своих разбойных ладьях. Светлые ночи пошли на убыль. Птицы умолкают рано. К жилью ночами крадутся волки. Такими волками могут оказаться и чужеземцы. Торговать придут или разбойничать?
Хальмар подумал и, глядя на огонь, сам отвечал на вопрос:
— Много раз приходили они к нам. Много горя и бед привозили на своих драккарах. Помнишь, как гибли наши воины в битве у Большого оврага? У нурманнов много железа. У них кольчуги, копья и щиты, кованые на огне. В железе — их сила…
Хальмар посмотрел на Вейкко. Тот в знак согласия смежил ресницы. Старейшина продолжал:
— От утеса к утесу, от льдины к льдине, от сосны к сосне, от ручья к ручью добиралась ко мне весть на оленьих рогах, на крыльях чаек, на рыбьих плавниках… Я узнал, что Вик-Инг вышли из Сандвери пять ночей назад. Теперь они, наверное, выжидают попутный ветер у Холодного мыса. Идет к нам под полосатым парусом Туре-Собака… Мало того, что они обманывают наших людей на торге. Они оскверняют память предков и чинят надругательства над святыней. О! Придет время, Иомала разгневается и потопит их корабли в открытом море. Их железо обернется для них черной смертью…
Мудра и терпелива Богиня Вод. Надо, Вейкко, хранить ее, как всемогущий Ораул хранит для нас солнце в небе! Ее драгоценности разжигают зависть нурманнов. Лучше береги, Вейкко, наш храм! Пусть никто не жалеет жизни за Иомалу! Будь умен, зорок и смел!
Хальмар умолк. Вейкко стал на колени.
— Клянусь тебе, старейшина, отдать жизнь за Иомалу! — сказал он с горячностью.— Паду на пороге храма, но не пущу туда ни одного нурманна!
Хальмар хлопнул в ладони. Появился тот же юноша с подносом, на него они поставили пустые кружки.
Задержавшись у порога, Вейкко обернулся и сказал:
— Да хранит великая Иомала свою дочь, твою жену, бесценную Хальмиору!
Старейшина склонил голову в знак благодарности за пожелание.
Вейкко ушел. Хальмар бросил в очаг несколько поленьев и отправился в спальню.
…Хальмиора лежала на топчане, на постели из гагачьего пуха, под одеялом из белого песца. Ее большие серые глаза настороженно посмотрели на мужа. Она высунула из-под одеяла бледную тонкую руку. Бронзовый браслет отвисал на похудевшее запястье.
— Пила ли ты настой чохор-травы? — спросил муж.
Хальмиора утвердительно кивнула.
Неведомая злая хворь терзала биармийку. Ничто не помогало: ни богатые приношения Богине Вод, ни нашептывания старой Вуколы, ни бубен колдуна, ни настои лесных трав.
Хальмар посидел у изголовья жены, потом ушел.
В темной другой комнате крепко спал терфин Избол, гость старейшины. Это он принес весть о походе викингов. Хальмар прошел мимо открытой двери на цыпочках, чтобы не потревожить Избола.
Вейкко возвращался в свою хижину. За ельником спряталось солнце, пугливо пискнула птица. В кустах кто-то зашевелился. «Человек или зверь?» Сучья затрещали, и огромный лось-бык бросился напролом в сторону.

Курс— на Ган-Вин
Пять суток ждали викинги попутного ветра на вынужденной стоянке за мысом Нордкап. Нередко меж ними, как внезапные вспышки пламени в догорающем костре, возникали ссоры. Викинги хватались за мечи и ножи. Орвар— вездесущий и хитрый страж порядка — вовремя приводил спорщиков в чувство: где грозным окриком, где оплеухой. Кулак у него был налит силой. Упившиеся ячменной брагой моряки мгновенно трезвели.
Когда головы были свежими, викинги пели свои песни под заунывные звуки феле Гудмунда. Рулевой Саксон все так же рассказывал небылицы, запас которых у него был неисчерпаем.
Туре Хунд целыми днями валялся на медвежьей шкуре в своем шатре и бражничал с Орваром. Он наведывался и на корабль братьев Карле и Гунстейна и продолжал пировать у них. Не однажды вспыхивал спор и среди ярлов. Туре не ладил с Карле. Но хладнокровный и осмотрительный Гунстейн быстро мирил их.
Туре уменьшил выдачу провизии на завтрак и обед. Но никто не роптал на это: знали, что на вынужденной стоянке экономия — дело не лишнее. Лучше сейчас слегка подтянуть животы, чем голодать потом, работая веслами. Путь далек, дни идут, когда еще парус наполнится ветром?
— Скоро придем в Бьярмаланд, и все будете сыты,— говорил викингам Орвар.— У бьярмов немало припрятано в хижинах и ямах меда, вяленой оленины и лосины, сушеной и соленой рыбы. Все будет ваше, только умей считать чужой погреб своим и будешь сыт!
Он подмигивал морякам и хохотал, широко раскрыв белозубый рот, и тряс широченной бородой!
Надо же было как-нибудь подбодрить людей! Он рассказывал, как два года назад, попав в шторм и очутившись в открытом море со сломанной мачтой и пробитым днищем, он с командой корабля, снаряженного в поход ярлом Олуфом, спасся лишь чудом. Драккар выбросило на незнакомый остров. Викинги проспали ночь среди скал, утром пошли в глубь острова и наткнулись на селение лапонов. Кочевники-лапоны, не успев собрать и сложить свои чумы, разбежались. Викинги поймали оленей, забили их и развели костер. Вдоволь наелись жареного мяса, починили драккар и поплыли домой, увозя с собой пленниц — скуластых лапонских девушек в смешных оленьих одеждах…
— Если викинг смел и дерзок — удача всегда с ним! Мы умеем выходить из моря сухими! — самодовольно говорил телохранитель Туре.
На драккаре Хунда один только Асмунд держался молчаливо, в стороне от  всех. Он не находил удовольствия в опьянении, не ввязывался в споры, и товарищи над ним посмеивались. Однажды к Асмунду привязался пьяный Уланд. Он сказал, что Грида не ждет Асмунда домой, изменила ему и вышла замуж за другого — рыбака Галле. Ей наскучил рохля и тихоня Асмунд. Из него не выйдет настоящего викинга. Потом Уланд одурел совсем и бросился на Асмунда с ножом. Асмунд выбил у него нож и молча — мертвой хваткой — взял обидчика за глотку. Уланд беспомощно замахал руками, глаза у него полезли из орбит, лицо стало багрово-сизым. Моряки хохотали, потешаясь. Ноги Уланда подкосились, он стал на колени. Асмунд опомнился и брезгливо оттолкнул Уланда.
После того случая Асмунда на драккаре стали уважать.
* * *
Корабль тихо покачивался на слабой волне. Ночью, под факелами, пропитанными китовым жиром, перекликались вахтенные. Боцман часто просыпался и, кутаясь в плащ, выходил из шатра. Подолгу смотрел в звездное небо, выжидая попутный ветер. Но ветер не менялся. Он все так же тянул с берега.
Раскинув тяжелые руки на товарищей, храпел Асмунд. Во сне он видел темницу, где за железной дверью сидела красавица-биармийка, привязанная волосами к стулу. Волосы были так длинны и густы, что закрывали собой и красавицу, и стул, на котором она сидела, печальная и бледная. Асмунд сражался с чудовищами, запускал руки в груду монет. Но тут пришел Туре Хунд и отобрал у него деньги..
Эти сновидения сменялись другими. Асмунд вышел ночью из дома на прибрежную равнину. Светила луна. Тускло блестели обломки скал, камни, обрызганные морской водой.
Из-под камней, из расселин в скалах выбегали эльфы. Маленькие, загадочные, с остроконечными длинными бородками, они что-то делали, копошась у ног Асмунда. Он опустился на корточки, присмотрелся. Женщины-эльфы, одетые так, как одеваются норвежские хозяйки, сидели на камнях и пряли лен. А рядом эльфы-мужчины крошечными молотами ковали . железо. Наковальнями служили им гальки.
И вдруг исчезли и пряхи, и кузнецы, и на поляне не осталось ни души. Асмунд поднялся, все еще удивляясь. Но тут какой-то шорох привлек его внимание. Из-за валуна вышел крошечный эльф. Он поднял руку, как бы желая что-то сказать. Асмунд опять опустился на корточки, но эльф внезапно вырос, стал великаном, и теперь Асмунд в сравнении с ним казался крошечным троллем. Эльф протягивал Асмунду белый сверток, говоря: «Вот сорочка, которую моя мать белила при свете луны. Она приносит счастье. Я подарю ее тебе, но- ты должен убить Гриду, чтобы задобрить колдунью Грунхильду!»
Асмунд в ужасе попятился, а эльф рассмеялся. От смеха земля содрогнулась и со скал посыпались обломки.
«Если ты не убьешь Гриду,— говорил эльф,— погибнешь сам!». «Как же я убью? — ответил Асмунд.— Ведь я же люблю ее! Исчезни, злой эльф! Я не хочу тебя видеть!»
Эльф наклонился и похлопал Асмунда по плечу: «Я так и знал, что у тебя доброе сердце. Возьми сорочку, и вы с Гридой будете счастливы. Ты ждешь невесту? Гляди, она плывет сюда на лодке. Но ей мешает отлив. Отлив унесет ее вон к тем утесам. А там лодку подхватит сильный ветер, и она погибнет в открытом море! Спасай свою невесту, Асмунд!»
Асмунд заметался по берегу. Он хотел броситься в воду и плыть к Гриде, но эльф удержал его: «Надень сорочку, и Грида приплывет к берегу. Скорее!»
Асмунд надел сорочку, и лодка стала быстро, приближаться.. Эльф тут исчез, и на Асмунде снова оказалась его старая рубаха с заплатами на локтях.
— Грида! — крикнул Асмунд и… проснулся.
Под шатром нечем было дышать. Моряки храпели, ворочались во сне, бормотали. Иногда кто-нибудь из них вскакивал и, поглядев ошалело во тьму, валился снова.
Асмунд увидел тусклый слюдяной фонарь, успокоился и закрыл глаза. Но уснул он не сразу.

* * *
Драккары Туре Хунда и Карле, укрытые в тихой бухте, потеряли свой воинственный вид. Паруса были убраны, мачты уложены на днища. Грубые шатры из тюленьей кожи провисали на кольях, и только железная оковка на бортах,, блестевшая днем на солнце, а ночью при лунном свете, напоминала о том, что драккары все же боевые суда, а не рыбачьи ладьи. Борта их окованы железом для того, чтобы в бою можно было таранить чужое судно.
Наконец утром, на шестой день, морской бог Ньярд сжалился и послал им долгожданный северо-западный ветер. Он крепчал с каждой минутой, и на драккарах радостно закричали:
— Ветер! Ветер! Пора в путь!
Туре Хунд поспешно выбрался из шатра и стал на носу драккара, подставив ветру заспанное лицо. Посмотрел на небо, где появились темные рваные облака, обернулся к корме, и на корабле загремел его властный голос:
— Поставить мачту! Поднять парус! Весла — на воду!
Викинги всполошились. Мачта вонзила в низкое облачное небо свой шпиль, и на нем гордо затрепетал флаг Хунда. Взметнулся и тотчас наполнился ветром полосатый парус — огромный, испытанный на прочность не в одном походе. Якоря были подняты. Повеселевшие рулевые взялись за правило. Гребцы взмахнули веслами, и судно, накренясь под ударами ветра, стало выходить из бухты.
Теперь они из бездельников снова Превратились в мореплавателей, отважных и смелых, находчивых и дерзких купцов и разбойников. Снова легла перед ними на волнах вековая тропа викингов. Теперь они оправдывали свое имя, означавшее принадлежность к морскому труду: «вик» — вертеть, «инг» — весло.
Тяжелые и длинные весла, вытесанные из сухостойной мелкослойной ели, слаженно погружались в волны. Соленые брызги летели через борта на одежду и лица викингов. Сердца их снова горели отвагой и жаждой приключений.
За кормой драккара Туре Хунда шел корабль братьев Карле и Гунстейна.
Туре Хунд стал рядом с кормчим и выверил курс по деревянному кресту — компасу древних мореходов. Положив крест на возвышение, сколоченное из досок, Туре повернул его верхним концом на тускло блестевшее среди облаков солнце. Драккар взял курс на юго-восток.
Гребцы дружно поднимали и опускали весла. Шум взволновавшегося моря мешался с громом ликующих голосов, затянувших хвалебную вису Попутному Ветру:
Мы летим на крыльях ветра,
Славим мы морского бога.
Наш корабль могуч, как дракон,
Нашей силы не исчерпать!
Парус прочен, днище крепко,
Рулевой стоит на месте.
В лад веселой песне ветра
Слушай, море, нашу песню!
Ньярд — бог мореплавания, охоты и богатства — снова поселился на их корабле, устав от многодневных скитаний по океану. Ньярд принес попутный ветер, и викинги стали слагать песнь в честь древнего бога скандинавов.
Трое суток плыли они по гремящим просторам холодного моря. Гребцы сменялись на веслах каждые два часа. Ночами, чтобы корабли не утеряли друг друга из виду, викинги жгли на кормах факелы. Жир шипел и потрескивал, роняя в воду золотые капли.
Они достигли крайнего северо-восточного мыса Колы, получившего позже название Святой Нос, преодолев расстояние около трехсот пятидесяти миль. Здесь викинги снова стали на якоря, чтобы выждать ветер и затем повернуть на полдень, в горло моря Ганвик — Белого моря, к берегам Бьярмаланда — страны звероловов, лесных людей.

Серебряная ночь
Чутко спит лес. Мягкой болотистой тропой среди елей неслышно крадется охотник. У него легкая поступь, и ветки уступают ему путь. Это идет старый Вейкко.
Много ног ходило по этой тропе. Жители Ой-Ял шли к матери Богине Вод Иомале просить у нее счастья, милостей, исцеления от болезней и уродства. Девушки поверяли Богине Вод свои сердечные тайны.
Давным-давно, когда растаял снег, земля согрелась и бог солнца Ораул посеял семена деревьев и трав, Иомала создала биармов из светлой воды рек, озер и ручьев. Она населила леса птицами, чтобы было кому попадать в силки, оленями и лосями, чтобы люди получали одежду и пищу, и волками, чтобы охотники были зоркими и меткими. Она развела в реках и озерах рыб, чтобы биармы учились плавать в кожаных лодках и вязать сети.
Иомала хотела, чтобы леса не были пустынными и на земле в светлых жилах горячей кровью билась жизнь, чтобы племя биармов росло и приумножалось.
И, как знак глубокой благодарности великой Иомале, биармы надели ей на шею массивную золотую цепь-ожерелье и положили на колени чашу с дарами.
Ожерелье свешивалось на грудь статуи. Оно олицетворяло все блага, щедро отпущенные Иомалой своему народу: широким кольцом опоясавшие Ой-Ял рыбные реки и озера, дремучие боры, где водилось немало всякого зверья, высокие травы, целебные коренья и цветы и выплавленные на небесном огне тихие ласковые зори: утренние — на восходе Ораула, вечерние — на его закате.
…Вейкко тенью скользил по тропе. За поясом поблескивал топор, за спиной— тяжелый колчан с луком и стрелами. В ножнах из нерпичьей кожи — кремневый нож. Глаз охотника зорко сверлит тьму. Ухо ловит каждый шорох.
* * *
Лунд Ясноглазая надела теплую одежду из вышитого узорами оленьего меха и пошла в ночь, в тихую серебряную ночь.
Она выбралась на берег Вины и притаилась за кустами ивняка в ожидании Рейе. Богиня Ночи следила за Девушкой с ласковой и доброй усмешкой.
Река залита мерцающим лунным светом.
Вскоре послышались шаги, и сердце девушки забилось от радости. Увидев юношу, она удивилась: он тащил на плече туго набитый мешок.
— Что ты несешь, Рейе? — спросила Лунд, шагнув к нему.
Рейе бросил мешок и ответил:
— Сто куниц. Пусть Рутан не пристает к тебе и твоему отцу, как репей.
— А где ты взял шкурки?
— Я их не украл. Я заплатил за них.
— Ты такой богатый?
— Мои руки делают меня богатым. Я заплатил за шкурки кубками из моржового зуба. Зимой я на них вырезывал зверей и птиц.
— Тебе не жалко было их отдать?
— Я сделаю много красивых кубков и других украшений, лишь бы тебе не грозила беда. Смотри, какая луна! Твое лицо похоже на нее. Оно так же прекрасно и чисто! Сядь сюда, на мешок, и будем слушать ночь. Эта рухлядь для того только и годится, чтобы на ней сидеть.
— Спасибо тебе!— ответила Лунд Ясноглазая,— Завтра мы рассчитаемся с Рутаном… А что скажет отец? Он не любит брать чужое!
— Что принадлежит нам с тобой, то принадлежит и твоему отцу.
— Отец пошел к Иомале, проверить стражу,— произнесла Лунд в задумчивости.— Сегодня он сказал мне, что скоро придут нурманны.
— Нурманны жестоки и коварны. Они не боятся крови. Их руки жадны, а сердца подобны камням.
— Я не боюсь их. Наши охотники прогонят чужеземцев!
— Чужеземцы бывают разные,— говорил Рейе.— Есть и другие пришельцы на Вине. Они называют себя нувеградами. Они построили высокие хижины и живут так же, как мы: бьют зверя, ловят рыбу, ходят на моржей. Они сеют в землю семена, вырастают высокие травы. С них они опять собирают семена и едят их. Эти люди бежали от своих богачей, которые не дают спокойно жить бедным. Своих богачей они зовут Бо-Яр. Нувеграды не делают нам зла. Старый Пукан говорил, что они помогали нашему народу драться с Вик-Инг.
Лунд слушала Рейе. А он рассказывал ей о нувеградах, о том, какие у них дома, лодки, оружие. Он сказал, что девушки у них круглолицы и красивы, глаза у девушек такие же светлые, как у детей Богини Вод. Иногда их ладьи проплывают по Вине мимо этих берегов, и нувеграды поют свои грустные песни.
Рейе ласково гладил холодные мягкие волосы Лунд, рассыпанные по плечам. Волосы, черные как ночь. ,
* * *
Вейкко бесшумно приближался к храму Богини Вод. Ни одна ветка не хрустнула под его ногами, ни одна птица не выпорхнула из кустов. Он задумался и не подал условного знака. Из-за деревьев послышался окрик, и тотчас с тихим жужжанием пролетела стрела.
Старик присел и поторопился отозваться:
— О! Иомала!
Подойдя к ограде, он сказал сторожам:
— Хорошо слушаете ночь. Я принес вам еду.
В лесу заухал филин. Сторожа затихли, прислушались. Лакки — низкорослый молодой биарм в теплой оленьей куртке с кожаным щитом в руке и другой сторож — Тыгу приняли пищу и, сев на обрубок бревна, стали есть.
Вейкко поднялся по шаткой лестнице на дозорную площадку, устроенную на сосне. Сухи ли дрова, приготовленные для сигнального костра? Хворост был сухой. Под ним — ком шерсти, пропитанный тюленьим жиром, куски бересты. В берестяной коробке — трут и огниво. Тут же, на суку, висел большой бубен из туго натянутой кожи.
Вейкко обернулся к храму. За высоким частоколом из заостренных бревен высилась статуя Иомалы. Богиня Вод смотрела перед собой, на верхушки сосен и елей, на белый лик Луны. На губах ее навечно застыла таинственная усмешка. Руки Иомалы, опущенные на колени, держали серебряную чашу с дарами. С плеч до земли спускалось одеяние из драгоценных шкурок черного соболя. На шее статуи — золотая цепь. В свете луны все блестело и переливалось голубыми огоньками.
Вейкко, приложив руки к сердцу, обратился к Богине Вод. Он просил, чтобы племя биармов. жило без нужды и горя, чтобы чужеземцы не причиняли зла. Чтобы леса были полны дичи, озера и реки — рыб, море—-моржей и тюленей. Он просил, чтобы никто никогда не болел злой хворью и чтобы биармы жили до ста лет здоровыми и сильными.
Потом Вейкко спустился с площадки. Оставив одного сторожу у ворот, он с другим обошел ограду.
Тихая ночь плыла над древней тайгой…
* * *
Лунд и Рейе стояли над обрывом. Перед ними на реке стлалась серебряная дорога в неведомую даль. Чуть колыхалась под берегом трава-осока.
Лунную полосу пересекла большая тень.
Это была ладья.
На ней можно было различить головы и плечи людей. Поблескивали мокрые весла.
— Кто там плывет? — вырвалось у девушки.
— Это, наверное, нувеграды,— приглядевшись, отозвался- юноша.— Одна, две, три ладьи… На каждой — десять гребцов. Они плывут к морю…
С поморских ладей приметили парня и девушку на берегу.
На головной ладье удивленный кормщик сказал гребцам, на минуту осушившим весла:
— Глянь, братцы! На берегу стоят двое. Видать, биармины.
— Парень да девка! — заметил гребец.
— Им и ночь не в ночь!
Гребцы снова налегли на весла, и ладья стремительно соскользнула вперед, к устью реки.
Рейе и Лунд провожали поморов взглядами.
Новгородские поселенцы-ватажники шли промышлять треску. Их ладьи были нагружены сетями-«ярусами», харчом и оружием. Кормщики, тяглецы, веселыцики, наживочники только еще вечером расстались с женами и малыми детишками.
С ладей донеслась дружная песня. Она разлохматила тишину и заставила юных биармов прислушаться..
Как по морю, как по морю, морю синему
Плыла лебедь, плыла лебедь с лебедятами,
Со малыми, со малыми дитятами…
Сварог — отец новгородцев, хранитель и сеятель добра и помощи людям— сопутствовал ладьям в далеком и трудном пути к морю-океану. Ватажный староста Владимирко, кормчий последней ладьи, веером распустив по могучей груди русую бороду, громким басом поторапливал гребцов:
— Налягте, братцы, на весла! Поднатужьтесь! Дорога не близкая!

Той те ночью
Той же серебряной ночью купчишка Рутан устроил у себя пирушку. Гости сидели застолицей перед очагом и славили хозяина и желали ему удачи в торговых делах.
Посреди земляного пола ярко пылал очаг. Над раскаленными угольями на вертеле жарился олень. Виночерпий Сантери, низенький толстый человечек с хитрыми глазками на заплывшем от жира багровом лице, в лисьей безрукавке, надетой на голое тело, едва успевал наполнять деревянные кубки пахучим медом, а рога — дорогим иноземным вином. Гостями Рутана были родовые старейшины, охотники и воины. На почетном сиденье, в середине застолья, высилась могучая фигура Рагнара — военачальника дружины. Этот толстый сорокалетний муж с носатым крупным лицом и зеленоватыми глазами — мудр, опытен и хитер. На лбу его виден шрам от удара мечом в схватке с нурманнами, бывшей много лет назад.
Старейшина племени Хальмар не пришел на пир. Он недолюбливал Рутана.
Гости уже успели попить и поесть, снова проголодаться и теперь посматривали на вертел, на оленя, жарившегося над огнем. Длинный и тощий биарм в такой же безрукавке, как и Сантери, поворачивал вертел, суетливо и часто заслоняя лицо рукой от жара. С туши капал жир. Уголья шипели и потрескивали.
Жарить мясо на вертеле тощего слугу научил Сантери, побывавший десять лет назад траллсом-пленником у нурманнов. Он бежал из плена с железным ошейником. Рутан с трудом снял с него ошейник, и Сантери отковал из обруча кинжал. Он поклялся этим кинжалом отомстить викингам.
Ровно в полночь Рутан хлопнул в ладони.
Тощий и Сантери сняли оленя с очага и положили его на стол, на большое деревянное резное блюдо. Затем вытащили вертел. Гости подняли рога с напитком.
Пир продолжался. Слуги вносили новые блюда — печеных на огне глухарей, зайчатину, соленую и вяленую рыбу, приправленную кореньями.
Рутан сидел довольный. Лицо его расплылось в хитрой улыбке. Завтра старейшины и охотники пришлют ему дары — меха и моржовый зуб. Так было принято у биармов: после пира в честь того, что соплеменник прожил половину жизни,— одаривать его. Полотняная рубаха Рутана была расстегнута. Жирная грудь лоснилась от пота.
Пир продолжался до утра. Когда все было выпито и съедено, гости стали расходиться. Рутан остался один. Он сел к очагу с озабоченной полупьяной улыбкой.
Он думал о красавице Лунд и о том, как бы ее привести в свой дом. Он придумывал для этого разные пути, но все не годилось. Рутан махнул рукой и пошел спать. Сантери прикрыл его меховым одеялом.
А когда взошло солнце, к купцу явился Сантери и разбудил его.
— Чего тебе? — недовольно пробурчал купец. Глаза у него слипались, голова была тяжелой.
— Пришла дочь Вейкко — Лунд. Хочет тебя видеть,— вкрадчиво сказал Сантери.
— Лунд? — радостно воскликнул Рутан.— Давай мою одежду. Неси вина и мяса. Я приму ее достойно!
Красавица Лунд стояла у порога. В приоткрытую дверь, обитую нерпичьей шкурой, ударил солнечный свет. Рутан прищурил и без того узкие глаза-щелки. Девушка смотрела на купца насмешливо.
— Рад видеть тебя, Ясноглазая! Самой желанной гостьей будешь! Я угощу тебя всем, чего захочешь… А что это там лежит у тебя под ногами?
Лунд молча подвинула мешок к ногам Рутана.
— Вот тебе долг. Что стоишь, как сухая осина? Считай шкурки. Ждать мне некогда.
— Солнце, вижу, невысоко. Дел у тебя немного,— пробормотал Рутан.— Считать шкурки не стану. Дарю их тебе. Оставайся у меня!
— Прощай! — сказала Лунд.
Рутан не успел открыть рот, как девушка выскользнула за порог. Купец бросился следом, крича:
— Погоди, Лунд!.. Проклятая девка. Ты еще пожалеешь! — воскликнул он, видя, что Лунд не слушает его и даже не оборачивается.
Купец вздохнул, постоял у порога и вернулся в хижину. Он унес мешок в чулан, где хранил богатства, открыл ставень оконца и стал перетряхивать и пересчитывать шкурки. Потом опять сложил их в мешок и бросил его в угол.

О, Иомала!
Лунд Ясноглазая услышала плач и причитания, доносившиеся с улицы, и выбежала из хижины. Мимо шла, растянувшись по дороге, вереница мужчин и женщин. Головы у всех были непокрытые. Женщины вели за руку детей.
Впереди всех шел, опустив голову, охотник Укам. В руке он нес небольшой кожаный мешочек. Густые спутанные волосы Укама трепал ветер. Солнце светило ярко. Но вскоре Ораул, разглядев с неба, что биармы идут к Иомале, смущенно спрятался за облаками, и день померк.
Следом за Укамом шла его жена Баруга. Она плакала, размазывая по грязному лицу обильные слезы. Все, кто шел следом за Укамом, время от времени повторяли:
— О, Иомала!..
Возгласы мешались со вздохами и стенаниями. С сухой дороги поднималась пыль. Она, словно пепел, покрывала головы, одежды и лица людей. Полотняные штаны мужчин стали серыми, подзоры из цветного меха на куртках из телячьих кож стали не так ярки, как прежде. Все поблекло, померкло. Семья Укама была в горе: умер отец охотника — Ламби.
Когда Ламби предали земле, имущество его разделили на три части. Две части — хижина, лодки, сети, оружие, запасы мехов и шкур — отошли Укаму. Третья — серебро, накопленное Ламби, несли в дар Богине Вод.
Имя Иомалы не сходило с уст биармов. Их возгласы становились все громче, все исступленнее:
— О, Иомала!..
О, Иомала, мы несем тебе скудный дар старого зверолова Ламби. Восемьдесят лет хранила ты его дом от напастей. Ты сопутствовала ему на охотничьей тропе, в жаркий день ты поила его водой, прохладной и приятной, утоляя  жажду. Зимой ты кутала его в меха и помогала поддерживать огонь в очаге. Ты даровала жизнь сыну Ламби — Укаму и послала ему хорошую и трудолюбивую жену — Баругу. Ты сделала так, чтобы род Укамов продолжался: ты послала ему сына…
За все это благодарит тебя покойный. Сын его выполняет волю отца…
Процессия оставила позади Ой-Ял, миновала мелколесье и углубилась в бор. Ветки деревьев ударяли людей по лицам, по плечам, но никто, казалось, не замечал этого.
Умолкли птицы. Затаились на деревьях белки, посматривая из-за веток на людей черными глазами-бусинками.
Лунд Ясноглазая присоединилась к шествию и побрела так же тихо, как и все, и к людям присоединился ее звонкий голос:
— О, Иомала!.. О, Иомала!
Возгласы сопровождались ударами в бубны, которые были в руках мужчин. Голоса биармов становились все более высокими, напряженными, и возглас «О, Иомала!» звучал все чаще и наконец оборвался.
Укам поравнялся с высокой старой сосной, верхушку которой надломил ураган. Сосна широко распростерла свои руки-сучья, словно силилась удержать того, кто подходил к священной роще — обиталищу Богини Вод.
Из-под корней сосны выбегал светлый студеный ручей. Волшебный ручей. Из воды его Иомала сотворила людей и дала им имя — биармы.
Укам опустился на колени перед ручьем и, зачерпнув пригоршню воды, напился, а потом смочил себе голову и лицо. То же проделали все остальные.
Теперь биармы были очищены от всего, что могло помешать им войти в священную рощу. Вода ручья делает людей беспорочными. Все грехи и низменные побуждения уходят в землю вместе с ней. Человек может теперь предстать перед Богиней Вод и доверить ей самое сокровенное желание, самую большую тайну.
Укам отправился дальше, и все пошли за ним.
Никто не имел с собой оружия. Богиня Вод не терпит оружных, кроме стражи. Никто не смел думать ни о чем, кроме нее.
Чужое горе тронуло Лунд Ясноглазую, и на глазах у нее заблестели слезы. Она украдкой вытирала их и в мыслях молила Иомалу, чтобы та сделала их с Рейе счастливыми и богатыми. Но, подумав о богатстве, Лунд спохватилась и упрекнула себя в жадности. Разве счастье в богатстве? Разве не богат купец Рутан? В его сундуках немало добра. Но счастлив ли он? Нет, не счастлив.
«Не надо нам богатства! — думала девушка.— Пусть охотнику Рейе всегда будет удача. Пусть в сети попадется много серебристой рыбы. Пусть всегда у очага будет много дров». Вот и все, о чем просила Лунд Ясноглазая богиню биармов.
Вереница людей приблизилась к храму. На поляне показался частокол из заостренных, врытых в землю бревен. Близ частокола был навес из коры. Под навесом висела деревянная доска. Укам поднял с земли камень и четыре раза ударил по доске. Удары раскололи безмолвие. Из-за кустов вышел сторож Лакки в кольчуге из китового уса, в шлеме из толстой кожи. Он молча приблизился к Укаму, снял шлем и спросил:
— Что привело охотника к Иомале?
— У меня умер отец. Он завещал треть добра матери — Иомале. Я принес ей завещанное…
Укам стал на колени и передал Лакки мешочек. Все тотчас так же опустились на колени, и по лесу разнеслось пение:
О, Иомала, ты даруешь нам жизнь!
О, Иомала, ты хранишь нас от бед.
О, Иомала, мы твои верные слуги,
Твои до капельки крови,
Что течет в жилах биармов!
Лакки принял мешочек, взяв подмышку шлем, и неторопливо направился к воротам. Он распахнул их настежь, и все увидели статую богини.
Лакки подошел к ней и положил горсть серебра в чашу, которая была на коленях статуи, потом пошел к земляному кургану, высыпал туда остальное и перемешал серебро с землей.
Сторож вернулся, закрыл ворота и молча стал возле них.
Процессия возвращалась обратно в Ой-Ял. Лунд Ясноглазая оглянулась на ограду и мысленно упрекнула себя, что любопытство — нехорошее дело, и потом уже больше не оглядывалась.

Владимирко плывет обратно
Ночью нежданно пал иней. Его принес на холодных крыльях ветер, что рождается в полуночном краю льда и снега. Но скоро взошло солнце, и стало тепло, иней растаял и обернулся каплями влаги. Они, как роса, светлыми жемчугами висели на стеблях трав, на острых перьях камышей. Рейе пробрался к своей лодке, спрятанной в зарослях камыша, положил в нее заплечный берестяный кошель, весло. Он оттолкнул лодку от берега и вскочил в нее. По воде пошла зыбь, и камыши отозвались шумом. Водяная курочка испуганно побежала по зеленым листьям кувшинок. Крошечная птица — камышовка запрыгала прочь и скрылась.
Кожаные бока лодки шуршали о стебли камышей- Вода казалась красноперой от розового солнца. Всплескивала жирующая рыба. Щуки бороздили хребтинами поверхность воды, гоняясь за добычей. Где-то в глубинах, на чистых местах, гуляла стерлядь.
Рейе скоро подгреб к тому месту, где у него была поставлена сеть. Он торопился: судя по приметам и погоде, улов обещал быть богатым.
Он выдернул шест, к которому был привязан один конец сетки, и стал вынимать ее, подтягивая нижнюю бечеву и разворачивая полотно сети так, чтобы не упустить добычу. У лодки заблестели серебристые бока рыбин. Рейе скоро наполнил кошель и стал бросать рыбу на дно лодки. Длинная синяя тень от ельника скрыла лодку. Сеть сильно и упруго дернуло, и Рейе приготовил костяную острогу. Он взмахнул острогой и ударил в воду. На конце остроги затрепетала крупная рыбина. Рейе вывалил рыбину в лодку и вынул из хребта стерляди острогу. «Хорошая добыча. Подарю ее Вейкко».
И тут он увидел ладью, поднимавшуюся с низовьев. Слабый ветер чуть наполнял ее парус. Гребцы устало взмахивали веслами. Рейе направил лодку к ладье. «Кто там плывет? — думал он.— Неужели те нувеграды, что несколько дней назад отправились в море?»
Он угадал. С моря возвращалась ладья кормчего Владимирка. Но ведь ладей было три! Где же остальные? Рейе опустил весло и присмотрелся к ладье. Он заметил, что она была наспех починена: на борту белели свежие доски, а мачта связана посредине веревкой. Из десяти гребцов уцелело шесть. Раньше они сидели по двое на пару весел, а теперь — по одному. В корме, у руля,— могучий бородатый мужик с перевязанной головой. На повязке запеклась кровь.
Заслонив рукой глаза от солнца, биарм глядел на ладью. Бородатый человек замахал ему рукой с кормы:
— Здорово, парень!
Рейе поднял вверх три растопыренных пальца, потом, загнув два, выставил торчком один и крикнул на языке биармов:
— Было три ладьи — осталась одна. Где же две?
Владимирко понял его. Показав рукой назад, в низовья, он поднял два пальца. Две ладьи остались там. Гребцы осушили весла и сняли шапки. Рейе понял, что две ладьи погибли. Гребцы опять взялись за весла. Ватажный староста крикнул:
— Нурманны близко-о-о! Переда-а-ай своим!
Рейе понял только одно слово: нурманны. Он догадался, что вот-вот придут сюда нежданные гости, и, помахав поморам на прощанье, торопливо взялся за весло. Лодка птицей заскользила к берегу.
Рейе спрятал ее на прежнем месте, взял рыбу и побежал в Ой-Ял предупредить своих о том, что к берегам Вины идут нурманны-викинги.
Продолжение следует