Возрастники
— Ну, как, подсчитали?
— Вот, пожалуйста.— Девушка в белом халате протягивает профессору листок бумаги.— Миллиард восемьсот десять миллионов лет.
— Н-да, пожилой товарищ, — произносит профессор, пробегая глазами расчетные формулы.— А как вчерашний образец?
— Оказался совсем еще зеленым юнцом,— улыбается девушка.— Всего-навсего сто восемьдесят миллионов…
Нет, он не выдуман, этот странный диалог, сильно смахивающий на сценку из фантастического романа. Это обычный, будничный разговор, какой часто можно услышать в небольшой комнате четырехэтажного дома, что стоит в одном из тихих свердловских переулков. «Возрастники» — так называют в Горногеологическом институте Уральского филиала Академии наук людей, работающих в этой лаборатории. И это непривычно звучащее слово, еще не получившее права гражданства в словарях и энциклопедиях, очень точно выражает суть работы, которую ведет коллектив исследователей, руководимый профессором Львом Николаевичем Овчивниковым. С помощью сложнейшей аппаратуры здесь определяют абсолютный возраст горных пород, страницу за страницей воссоздавая историю формирования Урала и его подземных богатств.
Абсолютный возраст… Сколько поколений геологов пыталось раскрыть эту сокровенную тайну природы! Чтобы заглянуть в геологическое прошлое Земли, ученые долгими десятилетиями изучали наслоения осадочных пород, ископаемые остатки животных и растений. Сравнивая, сопоставляя, строя сотни самых различных гипотез, они постепенно научились отличать более молодые пласты от более древних, разработали целую шкалу относительного геологического времени. Увы, только относительного! Выяснив последовательность геологических эр и периодов, наука так и не знала их истинной длительности. Казалось, нет в природе часов, которые могли бы отсчитывать миллионолетия истории недр.
Но такие часы нашлись. Их вручила геологии физика двадцатого века. Вечная и неизменная скорость радиоактивного распада — вот безотказная пружина удивительных «атомных хронометров», которыми могут служить сегодня не только ураносодержащие минералы, но и изотопы целого ряда элементов. И из всех существующих методов определения возраста пород самый важный сейчас — калий-аргоновый. Именно им главным образом пользуются в своих исследованиях «возрастники» Горногеологического института.
О чем поведал дедушка гнейс
Но почему именно калий-аргоновый? — наверно, полюбопытствуют некоторые.— Что это за метод и чем он заслужил такое предпочтение? Признаюсь, это и был первый вопрос, который я задал профессору Овчинникову, когда, выйдя из лаборатории, мы поднялись в его рабочий кабинет.
Вместо ответа Лев Николаевич подошел к своему письменному столу, на котором было больше камней, чем бумаг, и, поискав глазами, взял небольшой кусок плотной сероватой породы.
— Вот полюбуйтесь: дедушка Уральских гор. Обнаружен недавно возле Уфалея. Этот гнейс образовался из расплавленной магмы два миллиарда четыреста миллионов лет назад. И узнали мы это благодаря содержащемуся в нем калию, точнее одному из трех его изотопов,— радиоактивному калию-40. Вам, конечно, известно, что калий — один из самых распространенных в природе элементов. В земной коре его больше двух с половиной процентов. Вот почему и стал он сейчас для геологов, образно говоря, самой популярной маркой «атомных часов». «Стрелка» этих часов — газ аргон, образующийся при распаде радиоактивного изотопа калия. Зная период его полураспада,— а он составляет около полутора миллиардов лет,— и подсчитав, какая часть калия-40 превратилась в аргон, накопившийся в камне, мы и определяем абсолютный возраст минерала. А знание возраста всегда наталкивает на очень важные выводы. Так было и с этим серым камешком из-под Уфалея…
Профессор подходит к огромной, занимающей чуть ли не всю стену, геологической карте страны.
— Видите вот эти ярко-красные прожилки в излучине Днепра? Это древнейшие породы, с которыми связано знаменитое Криворожское месторождение железной руды. У нас на Урале прежде не было известно пород такого возраста, а отсюда многие геологи заключали, что и руд Криворожского типа в наших краях быть не может. Но теперь вот оказалось, что уфалейские гнейсы образовались примерно в одно время с рудосодержащими породами Кривого Рога и вообще очень на них похожи. Значит, район этот перспективный, и надо здесь хорошенько поискать. Очень хорошенько!.. Ведь на счастливые находки под ногами нам больше рассчитывать не приходится. Все, что у природы было плохо припрятано, в основном уже найдено. Во всяком случае у нас, в освоенных промышленных областях Урала. Теперь на очереди — глубокие тайники, «слепые» руды, не выходящие на поверхность. Там-то и скрыты главные богатства! Но старыми методами их не обнаружить. Вот почему в геологии сейчас особенно возрастает роль теоретических исследований «дальнего прицела». В том числе и наших, по определению возраста…
Рассказывая, Лев Николаевич то и дело принимается ходить по кабинету. Чувствуется, что он вообще не любитель подолгу сидеть за письменным столом. Черта вполне понятная у человека, который добрую треть из своих сорока семи лет провел в горах и тайге. Именно там, в горах, в глухих северных урманах и начинался его путь в науку.
Воспоминание в Кируне
…Тысяча девятьсот тридцатый год — заря индустриальных пятилеток. Еще только закладываются фундаменты первых промышленных гигантов, а уральских геологов торопят уже со всех сторон. Страна не может ждать, она требует в кратчайшие сроки создать прочную сырьевую базу для будущей индустрии. Но чтобы вести поиски широким фронтом, нужны кадры,— а их катастрофически не хватает. И тогда геологи идут прямо в школы. Множество ускоренных геологических курсов для старшеклассников открывается повсюду.
Вот на таких двухмесячных курсах и получил путевку в жизнь выпускник одной из свердловских школ Лев Овчинников. Никогда не думал он раньше, что так ошеломляюще быстро станет явью то, о чем мечталось в детстве. Юноше не исполнилось еще и семнадцати, когда летом тридцатого года он прямо со школьной скамьи отправился в свою первую экспедицию на Северный Урал.
— Береги эту штуку, как зеницу ока,— напутствовал его начальник партии, вручая тяжелый громоздкий магнитометр в деревянном ящике.— Помни, прибор этот импортный. Золотом за него шведам уплачено.
Собственно, он мог бы и не говорить этого. Юный геофизик и сам почти благоговейно относился к удивительному прибору, способному учуять в глубине железную руду. Неуклюжий и еще очень несовершенный шведский магнитометр казался ему чуть ли не чудом техники. Да и не ему одному… Ведь в те годы наше отечественное приборостроение только зарождалось. Мог ли знать тогда безусый геологоразведчик, что тридцать лет спустя он совсем с иным чувством вспомнит тяжелый ящик, с которым бродил когда-то по непролазной североуральской тайге.
…Это было позапрошлым летом, когда группа участников только что закончившегося Всемирного геологического конгресса совершала ознакомительную поездку по Швеции. В Кируне, у знаменитой железной горы, ныне уже основательно срытой горняками, Лев Николаевич разговорился с пожилым шведским геологом. Узнав, что советский профессор — специалист по определению абсолютного возраста горных пород, швед не без горечи сказал, что в его стране этими важными исследованиями, к сожалению, почти не занимаются.
— Почему же? — спросил Овчинников.
— Причин много,— ответил его собеседник.— Видите ли, у наших горнорудных компаний не так-то легко добиться денег на исследовательские работы, не сулящие быстрой прибыли. Ну, а кроме того… Вот вы говорите, что в вашей лаборатории стоят новые ленинградские масс-спектрометры. А у нас, в Швеции, такая электронная аппаратура не производится. Ее надо покупать у вас или в Америке, а это требует средств и немалых…
Вот тогда и встал перед глазами Овчинникова старый начальник партии, с тысячами предосторожностей вручавший ему дорогой импортный прибор. И сама собой мелькнула мысль: «Итак, роли переменились»… Нет, это было чувство далекое от злорадства. Это была гордость, большая радостная гордость человека, который сам прошел с советской геологией долгий и нелегкий путь от первых разрозненных и плохо снаряженных экспедиций до сегодняшнего генерального наступления на тайны недр, ведущегося во всеоружии новейшей отечественной техники.
Месторождение, уехавшее в телеге
Но вернемся в первую пятилетку. В 1931 году восемнадцатилетний Овчинников работал коллектором в геологической партии, искавшей хромовую руду возле города Миасса. И здесь произошло не такое уж значительное на первый взгляд событие, которое во многом повлияло на его дальнейший жизненный путь.
Поиски вели стародавним дедовским методом, метко окрещенным геологами «глазо-ножным». Действительно, острый глаз да крепкие, не знающие устали ноги — вот и все «оборудование», которым располагали разведчики. День за днем, с утра и до позднего вечера бродили они с геологическими молотками по горам и ложбинам, заглядывая и в случайные высыпки и в кротовые норы, в надежде найти где-нибудь выходы хромитов. Но все было тщетно. И нетрудно себе представить, как загорелись глаза геологов, когда однажды вечером в лагере послышался радостный крик: «Руда! Есть руда!». Запыленный, счастливый Лев Овчинников выложил перед товарищами кучку долгожданных буро-черных камней.
А наутро его ждало горькое разочарование. Едва начали рыть шурф, как сразу же стало ясно, что Овчинников нашел не месторождение, а всего лишь небольшое гнездо хромитов. Правда, труды его все-таки не пропали даром. Хромовый голод был таким острым, что найденную руду тут же на нескольких подводах увезли на обогатительную фабрику.
Но это было слабое утешение. Долго еще у молодого геологоразведчика не выходило из головы его «несостоявшееся открытие». Мучительно обидным было ощущение своего бессилия. И постепенно из этих невеселых мыслей родилось твердое решение: учиться. Учиться, чтобы знать!
Зимой тридцать первого года Лев Овчинников поступает на геологический факультет Уральского Государственного университета.
Старший лейтенант пишет диссертацию
Быстро промелькнули студенческие годы. Для Овчинникова они были знаменательны не только учебой. Так остра была нехватка инженерных кадров, что во время летних экспедиций энергичному и уже имевшему некоторый практический опыт студенту смело поручали такие участки работы, которые сегодня доверила бы, пожалуй, не всякому дипломированному специалисту. Приходилось работать и прорабом съемочной партии, и руководителем буровых работ, а одно лето даже начальником поисково-съемочного отряда. Трудная это была школа, но она научила Овчинникова главному: самостоятельности в работе. И когда в 1937 году университет был закончен, молодой инженер без колебаний принял предложение возглавить крупную поисковую партию в Вишневых горах.
Снова началась для него нелегкая кочевая жизнь геолога-поисковика. Она стала более или менее оседлой лишь через два года, когда Овчинников поступил в аспирантуру. Более или менее потому, что, учась в аспирантуре в Москве, он большую часть времени по-прежнему проводил на Урале. «Вопросы комплексного использования туринских медных руд» — так была сформулирована тема его будущей диссертации.
Но когда весь материал для нее был уже собран и Овчинников собирался засесть за письменный стол,— грянула война.
Аспирант стал курсантом пехотного училища, а затем, совершенно неожиданно для себя,— преподавателем минометного дела. Здесь, в училище, он вступил в Коммунистическую партию. Потом — фронт. Яростные бои в Восточной Пруссии — Лев Николаевич и сегодня не может говорить о них без волнения. Были дни, когда в батальоне оставалось всего несколько офицеров, и старшему лейтенанту Овчинникову пришлось взять на себя обязанности комбата. Но в каких бы переделках ни приходилось бывать, Лев Николаевич всегда помнил о незавершенном труде, в который вложил столько сил. И, когда в последние месяцы его снова отозвали на преподавательскую работу в Военное училище, он при первой же возможности взялся за свою диссертацию.
Писал ночами, урывая часы у сна, временами и сам не веря, что у него что-нибудь получится в такой обстановке. Но настойчивость победила. В декабре сорок пятого года Овчинникова демобилизовали, а уже через пару месяцев, в феврале сорок шестого, он с успехом защитил в Москве кандидатскую диссертацию. И сразу же по возвращении в Свердловск с головой окунулся в любимую работу, возглавив лабораторию минералогии и геохимии горно-геологического института Уральского филиала Академии наук.
У «индикатора вечности»
Много важных и интересных исследований проведено в лаборатории за эти шестнадцать лет. И прежде всего по изучению железорудных богатств Уральских гор. Профессору Овчинникову и его сотрудникам удалось не только установить важные закономерности формирования рудных тел,— для этого, например, в лаборатории проводились, да и сейчас проводятся, интереснейшие опыты по искусственному рудообразованию,— но и дать геологам обоснованные прогнозы для поисков новых железорудных месторождений. И уже сегодня можно сказать, что поиски, которые ведутся в районах, рекомендованных учеными, — небезрезультатны.
Да, сделано немало. Но, чем больше занимался Овчинников вопросами рудообразования, тем сильнее чувствовал настоятельную необходимость глубже осмыслить всю геологическую историю Урала, точнее уяснить время и характер тех грандиозных геологических процессов, в горниле которых рождались полезные ископаемые. И, когда несколько лет назад в Академии наук было принято решение широко развернуть на местах геохронологические исследования,— и прежде всего с помощью калий-аргонового метода, разработанного ленинградскими учеными Полкановым и Герлингом,— Лев Николаевич был одним из тех, кто горячо и увлеченно взялся за новое многообещающее дело.
…Бесчисленные пробирки, колбы, частью наполненные ртутью, объемистые баллоны, причудливые переплетения прозрачных трубок на стене — так выглядит смонтированная в лаборатории вакуумная установка, которую иногда шутливо называют «индикатором вечности». Тонкие стеклянные артерии кажутся абсолютно пустыми. Но это обманчивая пустота. Установка работает, и там, за прозрачными герметическими стенками, в полнейшем вакууме носятся атомы газов, выделяющихся из тщательно измельченных крупиц минерала, помещенных в специальную кварцевую трубку, нагреваемую в электропечи. Это проба. Ее плавят, чтобы полностью «отсосать» все газы, содержащиеся в камне. Газы, из которых надо затем выделить главный счетчик времени — аргон.
Но как ничтожно мало удается его извлечь! Во многих минералах содержание калия-40 столь незначительно, что даже за сотни миллионов лет радиоактивного распада в камне накапливаются лишь самые микроскопические количества аргона — часто всего около одной миллиардной грамма. И эту невообразимо крохотную капельку газа работникам лаборатории приходится еще «рассортировывать по атомам». Дело в том, что к радиогенному аргону-40, образовавшемуся при распаде калия, нередко примешиваются атомы аргона, попавшего в минерал из воздуха. Чтобы учесть эту примесь при определении возраста, изотопный состав газа исследуют на сложнейшем электронном приборе масс-спектрометре — том самом ленинградском масс-спектрометре, который так хотели бы сегодня иметь многие лаборатории Европы.
А дальше все очень просто. Полученные данные проставляются в готовые формулы,— и вот она, наконец, прочитана, так хитро зашифрованная природой «метрика» минерала, часто образовавшегося еще задолго до появления первых клеточек жизни в древних океанах планеты. Миллиардные доли грамма и миллиарды лет,— как не восхищаться тонкостью и точностью, с которой современная геология оперирует столь неощутимо малыми и сказочно огромными величинами!
Впрочем, это уже дело рук не только геологии. У следопытов камня есть теперь мощные союзники. Недаром среди сотрудников профессора Овчинникова рядом со старым геологом Александром Николаевичем Игумновым мы видим и физика Фарида Шангареева, и химика Майю Панову, и геофизика Артура Краснобаева, и опытнейшего физико-химика Ария Самойловича Шура. Вот они, рудознатцы века атома и автоматики! Физика — химия — геология,— таков победоносный триумвират наук, в едином строю пробивающихся сегодня к заповедным тайникам Земли.
Камни на допросе
Но как ни искусны методы исследования, как ни точны и совершенны приборы, добытые ими цифры и данные — это еще сырой полуфабрикат науки. Лишь профильтрованные через разум ученого обретают они подлинную ценность и значимость.
Эта истина, применимая к любой отрасли знания, вдвойне справедлива для ядерной геологии, еще только начинающей распахивать вековую нетронутую целину загадок истории камня. Не сразу и не без боя открывают минералы тайну своего рождения. Многие из них хитрят, изворачиваются, упорно скрывая свой истинный возраст.
Самыми «откровенными» оказались слюды. Они лучше всех минералов сохраняют радиогенный аргон, и возраст их определяется наиболее точно. Но на одних слюдах далеко не уедешь: они не вездесущи. Приходится брать для анализов и полевые шпаты, и нефелин, и глауконит, и роговую обманку.
И тут начинаются неприятности.
Полевой шпат, например, как выяснилось, ужасно любит «молодиться». Неизменно теряя за долгие миллионолетия жизни часть накопленного аргона, он, как правило, показывает при анализах заниженный возраст. Много положили трудов работники лаборатории, пока удалось установить, что для уральских горных пород абсолютный возраст по шпату в среднем на пятнадцать процентов меньше, чем по слюде,— надежному эталону «возрастников». Закономерность, из которой, к сожалению, бывает немало исключений…
Нельзя до конца полагаться и на глауконит: его способность сохранять аргон все еще недостаточно изучена. А что касается эффузивов — вулканических пород, образовавшихся при застывании древней лавы,— то они порой вообще ставят ученых в тупик, давая самые разноречивые сведения о времени своего рождения.
— Вот и приходится уподобляться следователям,— шутит Лев Николаевич.— Когда показания обвиняемых явно не вызывают доверия, остается прибегнуть к перекрестному допросу.
«Перекрестный допрос»… Это значит, что возраст породы определяют уже не одним только калий-аргоновым, а сразу двумя или даже несколькими взаимоконтролирующими методами — рубидий-стронциевьш, гелиевым, альфа-свинцовым,— внедрению которых в лаборатории уделяют сейчас особое внимание.
Но и на этом «следствие» не заканчивается. Прежде чем сделать окончательное заключение о возрасте камня, консультируются с палеонтологами, выясняют, каким временем датируются содержащиеся в породе окаменелости, вновь и вновь сверяя, сопоставляя, высчитывая… Часто, очень часто осмысление результатов лабораторного опыта оказывается во много раз более трудоемким, чем сам опыт.
Родословная наших гор
Да, трудное и кропотливое это дело — восстанавливать стертые временем страницы геологического календаря Етмли. И тем весомей выглядят итоги пятилетней работы коллектива «возраетников», возглавляемого профессором Овчинниковым. Многие сотни измерений абсолютного возраста уральских горных пород и минералов сделаны в лаборатории за это время. И дело, конечно, не просто в том, что мы, скажем, знаем теперь время рождения шарташских Каменных Палаток, которым оказалось ни мало ни много 340 миллионов лет, или миньярских песчаников, отложившихся на дне древнего моря почти миллиард лет назад. Нет, в с я геологическая история Уральских гор предстала в новом свете в результате этих исследований.
Он оказался и древнее и в то же время моложе, чем думали, наш родной Урал. Древнее, потому что, как выяснилось, отдельные его породы возникли еще в протерозойскую и даже в архейскую эру. А моложе потому, что в последнее время во многих пунктах на восточном склоне найдены базальты и липариты, излившиеся из жерл вулканов «всего» 165 миллионов лет назад, в меловой период, когда по равнинам уже бродили гигантские ящеры. А отсюда ученые сделали важный вывод: Урал возник не единым актом горообразования в палеозойскую эру, как полагали раньше, а формировался по этапам многие сотни миллионов лет.
Кстати, и сами границы геологических эр и периодов пришлось основательно передвинуть. Считалось, например, что девонский период истории Земли, в котором появились первые насекомые и земноводные, окончился 270 миллионов лет назад. А профессор Овчинников и его сотрудники, определяя возраст глинистых сланцев из Султановского колчеданного месторождения, содержащих отчетливо выраженные остатки верхнедевонской фауны, получили совсем другую цифру: 350 миллионов лет.
Неправда ли, существенная поправка: почти 80 миллионов лет!
Эти данные, вместе с материалами других геохронологических лабораторий страны, были использованы при разработке новой советской шкалы абсолютного геологического времени, заменившей устаревшую шкалу английского ученого Холмса.
Родословная древних гор, скрупулезная хронология давно минувших эпох— возможно, кое-кому это покажется далеким от сегодняшней жизни, имеющим чисто теоретический интерес. Но именно эти исследования впервые по-настоящему осветили историю образования полезных ископаемых Урала, именно с ними связано развитие металлогении — молодой, впервые зародившейся у нас, в Советском Союзе, науки о закономерностях происхождения и размещения рудных месторождений. Сейчас у нас на Урале создаются металлогеническйе карты по многим полезным ископаемым. И в составлении этих «карт-предсказателей», которые явятся для уральских геологов верными путеводными нитями, самое активное участие принимает лаборатория профессора Овчинникова.
Масштабы работы свердловских «возрастников» расширяются год от года. Все больше образцов присылают им с разных концов Урала геологоразведчики и горняки, буровики и научные работники.
Встречаются в этой разноликой компании и камни-иностранцы. Не так давно лаборатория сделала серию анализов для Венгерской Народной Республики. А сейчас в числе других ждут своей очереди камни, присланные шведскими геологами, с которыми Лев Николаевич познакомился во время своей поездки по Скандинавии.
Но еще чаще, чем посылки с камнями, приходят письма. Из Берна и из Оксфорда, из Вашингтона и далекой канадской провинции Альберта. Разное в этих письмах: сообщения о новых исследованиях, предложения обмениваться оттисками научных статей, а нередко и просьбы помочь советом в новом деле.
Что ж, те, кто обращается с такими просьбами, не ошибаются адресом. Лаборатория Уральского горногеологического института сегодня — один из многих центров советской ядерной геологии. А лидерство наших ученых в разработке важнейших проблем геохронологии и металлогении ныне уже общепризнано.
Это особенно убедительно показал 21-й Международный геологический конгресс, проходивший в августе 1960 года в Копенгагене.
«Урал-Аппалачи!»…
Конгресс… Двойственное чувство испытал Овчинников, впервые войдя в огромный зал, где собралось около трех тысяч делегатов из ста стран мира. Сто стран! По-настоящему радостно было сознавать, что ему выпала честь участвовать в таком великом научном форуме геологов всех континентов.
Впрочем, всех ли? Этот невольный вопрос возник при первом же взгляде в зал. Огромная аудитория выглядела так, словно мир населен главным образом европейцами и американцами. Особенно странно было смотреть на делегации стран Африки. На креслах с табличками Конго, Габона, Анголы, Родезии сидели бельгийцы, французы, португальцы, англичане — служащие и эксперты капиталистических горнорудных компаний. Лишь изредка встречались среди них темнокожие лица африканцев.
Первый раз в жизни Овчинников видел колониализм в таком наглядном виде. Нет, он, конечно, понимал, что эти белые геологи — лишь простые исполнители воли всесильных монополий. Но невольно думалось о тех, кто по праву должен был бы представлять в этом зале Африку, о людях, которым империализм, мертвой хваткой вцепившийся в богатства черного материка, все еще преграждает путь к науке…
На одном из перертявов к Льву Николаевичу подошел высокий темноволосый человек в синем костюме.
— Хэлло, мистер Овчинников, здравствуйте,— улыбаясь, произнес он. И, пожимая руку, добавил: — Урал — Аппалачи!
И этих двух слов оказалось достаточно, чтобы Лев Николаевич сразу узнал одного из своих давнишних заочных знакомых — Генри Фаула.
«Урал — Аппалачи»— для каждого из них в этом сопоставлении был заложен глубокий смысл. Теперь уже твердо установлено, что Аппалачские горы на востоке США и по возрасту и ко условиям образования имеют много общего с нашим Уралом. Не удивительно, что материалы геохронологических исследований, которыми уже несколько лет обмениваются свердловский профессор и геолог из Вашингтона, очень помогают обоим в их работе. Было о чем поговорить двум «возрастникам» и в этот раз.
— Будем надеяться, что когда-нибудь еще встретимся,— сказал американец на прощанье.
Но Овчинников, конечно, никогда не думал, что новая встреча произойдет так скоро. Ровно через год, минувшим летом, приехав в Киев, на очередную научную сессию Всесоюзной комиссии по определению абсолютного возраста геологических формаций, он неожиданно увидел в зале… Генри Фаула.
— Положительно мир становится тесен,— пошутил Лев Николаевич, здороваясь.— Какими это вы судьбами?
— Приехал туристом, посмотреть Россию,— объяснил гость.— Но вот услышал о вашей сессии и специально изменил свой маршрут, чтобы присутствовать.
И все пять дней, не пропуская ни одного заседания, он внимательно слушал докладчиков, все время делая записи в своем блокноте.
— Неужели вы все понимаете? — как-то полюбопытствовал Овчинников, зная, что Фаул владеет русским языком не в совершенстве.
— О, нет, к сожалению, всего процентов тридцать,— признался американец., И, помолчав, заключил:— Но и ради этого вполне стоило приехать. У вас есть чему поучиться…
Льву Николаевичу часто вспоминается этот разговор. Вспоминается именно потому, что это сказал человек, приехавший из страны, правители которой еще совсем недавно бахвалились своим научным и техническим превосходством чуть ли не во всех отраслях знания. А сегодня их ученые уже непрочь у нас кое-что позаимствовать…
Что ж, мы ни для кого не делаем секрета из нашей мирной науки, и сами рады познакомиться с опытом других. Только давайте вместе бороться за то, чтобы и на Урале и в Аппалачах грохотали лишь мирные взрывы, вскрывающие новые подземные клады, чтобы никогда не падали бомбы на наши дома и лаборатории!..
Вот о чем думает профессор Овчинников, когда на его письменный стол ложится очередное письмо с вашингтонским штемпелем.
Дорога сквозь неведомое
Письменный стол геолога — его безошибочно узнаешь из тысячи. Камни, камни… Они словно ведут немой рассказ о путях-дорогах своего хозяина. Черный кристалл биотита из Вишневых гор, расцвеченная фантастическим узором плитка орской яшмы, зеленоватый апатит из-под Тагила — маленькие памятки больших экспедиций. Нет, пожалуй, на Урале такого места, где не побывал бы профессор Овчинников за эти тридцать лет. И сейчас, едва кончится весенняя распутица, вы не застанете Льва Николаевича в городе. Каждое лето отправляется он со своими помощниками в горы, в тайгу — собирать образцы пород для новых исследований, изучать только что открытые месторождения, вновь и вновь вчитываться в еще не разгаданные каменные письмена уральских недр. И в жару и в ненастье неутомимо колесит по тряским лесным дорогам, а то и просто по бездорожью видавшая виды двухтонка с обтянутым брезентом кузовом, который служит ученым и кают-компанией, и складом, и походной лабораторией, а случается, и жильем…
Есть у свердловского писателя Олега Корякова небольшой рассказ «Рождение дороги». В нем повествуется о том, как, свернув с размытого ливнями проселка, пробивался прямиком сквозь тайгу на стареньком «газике» маленький отряд геологов-исследователей, стремясь любой ценой уложиться в свой железный экспедиционный график. Как, выбиваясь из сил, врубались в вековые заросли, чуть не на себе таща машину на крутых каменистых подъемах, и в конце концов пробились-таки, точно в срок прибыв в назначенное место. А за ними по только что проложенной через тайгу трудной, еще не наезженной, но зато прямой и короткой дороге одна за одной пошли другие машины.
Это невыдуманный рассказ. Писатель, участвовавший в одной из летних экспедиций профессора Овчинникова, изобразил подлинный эпизод, изменив только фамилии. Но, когда думаешь о работе, которую изо дня в день ведут наши геологи — «возрастники»,— этот маленький эпизод кажется почти символическим. Да, именно вот так же, упорно проникая мыслью все глубже, в самые сокровенные тайны геологической истории Урала, эти люди помогают прокладывать прямую и верную дорогу к сказочным, не изведанным еще сокровищам подземной уральской целины. Дорогу, по которой завтра пойдут сотни поисковых партий.
