Цап-цап-цап, так-так-так, тук-тук-тук, цоп-цоп-цоп…
Делаем чопперы. Это такие камушки с двумя сколами, врежешь таким камушком кому по черепушке, и все, аминь. Вон, машина скалывает, ползут чопперы по конвейеру, только успевай собирать.
Хочется крикнуть — поспева-а-а-й!
И не кричу.
Сам такой был, сам знаю, как это бывает, первый раз на новом месте, скажут тебе сядь, ты сидишь, скажут ляг, ты лежишь, скажут принести ведро компрессии, и полдня бегаешь по заводу, ищешь… и краску голубую в розовый горошек.
Так что ничего парняга работает, бывает хуже. Оно и к лучшему, что не торопится, вдумчивый, старательный, а то бывает, захочет свою прыть показать, быстро-быстро-быстро все делает, а назавтра переделывает все по новой… был у меня тут один…
Ладно, не о том речь.
Так что ничего парень, понимает, копья делает, наконечники для стрел, пищаль мастерит, бли-ин, я сколько над пищалью этой бился, так и не понял, как делать, а этот сразу…
Скользят, скользят по конвейеру стрелы, наконечники, копья, подковы, стремена, а еще рысьи шапки делать, бли-ин, иголку не помню, когда последний раз держал… никогда…
— Ну что? Освоился?
Смотрю на парнишку, тощий, бледный, откуда его сюда черт принес, учится где-нибудь или братья-сестры у него маленькие на шее, кормить надо… От хорошей жизни-то сюда не идут…
— Ну… немного.
— Ничего, привыкнешь… я тоже тут поначалу…
Замолкаю. Даже не знаю толком, где тут.
— А… а что мы делаем?
— То есть?
— Ну… производим что?
— Ну как что… вон, наконечники, копья, пики…
— А из всего этого что будет?
— Много будешь знать, скоро состаришься.
— Не, правда?
— Правда…
Ловлю себя на том, что не знаю. Вот так. Просто. Никогда у шефа не спрашивал, что делаем, не до того было, что-то спрашивать.
Тут вообще спрашивать некогда, поставили тебя работу работать, вот и работай работу. Вон сегодня заказ привезли, пушки, пушки, пушки, только и успеваешь к ним колеса прикручивать, ядра, ядра, ядра, порох, отсырел, с-сука, еще сколько его просушивать, а надо поскорее. А там и фрегаты изволь делать, и корабельных сосен, самых высоких, мачты, паруса ткать, километрами, километрами, бойницы для пушек прорубать…
— Поспеша-а-ай!
Вот тут можно на парнягу прикрикнуть, не первый месяц все-таки работает. Спохватился, засуетился, только его спохватывания-засуетывания минут на пять хватит, потом опять через пень-колоду работать начнет. Нет, зря его взяли, можно и порасторопнее найти…
Надо бы хозяину намекнуть…
Хозяину…
К хозяину лучше и близко не подходить, как глянет… хотя нет, я ему руки целовать готов, выручил…
Клею листовку, воровато оглядываюсь, счас налетит бабища какая-нибудь, а-а-а, на дверь не клее-е-е-ить, а-а-аа, щас мили-и-и-ицию… и почему таких бабищ без намордника выпускают, куда милиция смотрит…
Еще раз смотрю на бумажку, все при всем, Надюшка моя смотрит с фотки, Надежда моя, два хвостика, переднего зубика не хватает, недавно выпал…
Если вы дадите хотя бы десять рублей, мы будем вам безумно благодарны…
Говорят, помогает… И сколько людей, интересно, пройдет, прочитает, поохает… и пойдет дальше. Пра-ально, это же труд какой зад поднять, деньги перевести…
Отступаю. Налетаю на прохожего, ну чего ты тут встал, чего встал… вот это тоже убивает, любит наш народ про чужие болезни читать, ох, любит…
— Из-звините.
Пожимает плечами, мол, ничего страшного. Высокий, тощий, будто вообще ничего под одеждой нет. Лицо под капюшоном. Вот это не люблю, когда лицо под капюшоном, такой ножичек к горлу приставит, мало не покажется…
— Деньги нужны?
— А?
Оборачиваюсь. Вздрагиваю от этого голоса, нехороший голос, от него холодом веет.
— Деньги нужны?
— Ну… Надька у меня…
— А работаете где?
— Какое работаете… уволился к чертям, с Надькой-то кто сидеть будет… мамаша сучка умотала, а-аа-а, карьеру она, видите ли, делает, а-а-а, больной ребенок мешает… — Хочу добавить все, что думаю про мамашу, не добавляю.
— А что умеете?
— А все. На фабрике десять лет отпахал, токарем, потом на станках программным… на лазерной резке всякое там делали, на заводе все делали, ну и халтурку, кому там оградку сделать или чего…
Кивает. Смотрит на плакат, где написана страшная сумма, полтора миллиона на клинику где-то там, там, в Израиле…
— Оплачу.
— Да вы что, благоде…
— …отработаете.
Киваю. Хоть всю жизнь отрабатывать буду, за Надьку сам себя в рабство продам…
— Поспеша-а-а-й!
Парняга поспешает. Ничего, как-то освоился парень, поживее работать начал, винтовки собирает, затворы проверяет, все при всем, молодчина. Зря я на него так…
Торопимся. Хозяин сказал, поживее надо, время не ждет. Собираем самолеты, по чертежам, по чертежам, и только вякни сейчас, что в жизни никогда самолеты не собирал, — мигом за дверь вылетишь, тут таких не держат. Торопимся, добавляем в самогонный аппарат этилен, какие-то хитромудрые эс-о-сколько-то-там, никогда в химии этой ничего не понимал и не хочу. Аппарат, конечно, не самогонный, черт знает, что там варится, разливается по баллонам, и изволь тащить их туда, на тележку, и дальше…
Волоку баллон, спотыкаюсь, грохаюсь под ноги хозяину.
— Осторожнее.
— П-простите.
— Грохнет же.
— П-простите.
Чувствую, что краснею, еще не хватало, хозяево добро угробить, вычтет потом, так вычтет, мало не покажется, и так у него на копейках работаю, долг за Надьку отдаю…
— Иприт же… отравитесь…
— Ип…
Давлюсь языком.
— Вы мне живой нужны.
Первый раз в голосе хозяина слышатся живые нотки.
Земля покачивается под ногами, смотрю вслед хозяину, вон он идет, высокий, тощий, как будто под одеждой ничего нет…
— А…
— Что такое?
Оборачивается, смотрит на меян. Не вижу его глаз, но знаю — смотроит.
— А… запрещено же… иприт…
Кивает.
— Еще не запрещено.
Уходит. Возвращаюсь к баллонам, знаю, что закрыты, а все равно хочется надеть противогаз…
— А я знаю…
— Чего тебе?
Парняга стоит надо мной, теребит гранату, парень, ты тут с гранатой не очень-то…
— А я знаю, что мы делаем.
— Да ну…
— Ну.
Прямо обида берет, вот так, три года у хозяина пашу, хоть бы слово мне сказал, а тут подобрали какого-то без году неделя, и нате вам… уже все знает…
— Да не, мне не хозяин… я сам понял…
Идем в цех, работы сегодня навалом, тигерпанцер, пантерпанцер, мессершмиты стоят, ждут своего часа…
Стоп…
Оглядываю ряды танков, самолетов, машин, увенчанных свастикой, вот черт…
— Б-быть не может…
Кто это сказал… а-а, это я сказал, уже пугаюсь собственного голоса.
— Это мы на них… на них вкалываем, да?
— На кого? А-а… Да нет… не так вы поняли… смотрите.
Смотрю дальше по конвейеру. Узнаю Тэ тридцать четвертый, видел в каком-то музее боевой славы, узнаю «максим», м-мать моя, мы тут и Катюши делать будем…
— Теперь понимаете, что мы делаем?
— Н-нет.
— Да вы что? Я еще тогда в первый день задумался…
Много ты задумываешься, парень, не к добру….
— …там кольчужку делал, а на ней бирочка заводская, Пересвет…
— А с Челубеем кольчужки не было?
— Была… только не кольчужка, другое что… — глаза сверкают, обкурился, что ли… — так понимаете, что делаем? Понимаете?
— А что?
— …ну вот я ему и говорю, Кирюха, ты каким местом думаешь, тачка на ладан дышит, он загрузил по самое не могу… Один хрен зараз все не увезем, никуда она твоя дача не убежит… а Кирюху хрен переспоришь… ну вот как выехали, мимо гаишников премся, тут-то жигуль и сдох… ни раньше ни позже… и газелька сзади бах, в бампер… короче, встряли…
Смотрю на парнягу, ты чего, сдурел, или как. Почти физически чувствую за спиной хозяина, остановился, замер, прислушался, зашагал дальше…
Спохватываюсь.
Начинаю понимать, что делаем…
Начинаю понимать…
— А как вы думаете… это в каком мире все…
— Что все? — смотрю на парнягу, ты чего там бормочешь. Это бывает, вот так человек носом клевать начнет, и давай болтать во сне не пойми что. Помню, батя у меня так закимарил, начал дичь пороть, про капусту, про какой-то кочан…
Ладно, не о том речь…
— Да это… что мы делаем.
Хочу ответить. Понимаю, что не знаю, что отвечать. Что вообще ничего об этом не знаю. Как-то не задумывался. Не до того было, чтобы задумываться, заказ притащили, и пошло-поехало, станки, краны, конвейеры, цап-цап-цап, так-так-так, тук-тук-тук, цоп-цоп-цоп, отгрузили, конец смены, всем спасибо…
— То есть… в каком мире?
— Ну, не в нашем же.
Почему не в нашем?
— Ну… у нас же все это было уже… Пересвет, Челубей…
Киваю. Было. Было и быльем поросло.
— Ну знаешь… говорят, есть другие миры.
Говорят… говорят, что кур доят. Что я об этом знаю, что я тут вообще взялся судить, нашелся тоже мне Хокинг и Эйнштейн в одном флаконе местного разлива…
— Ну вот, может, это в другом каком мире все… реализуется.
Молчим. Курим. Хозяин видит, что курим, ничего не говорит. Вот, не человек, и то понимает, что человеку отдыхать надо. Наш брат бы тут варежку разинул, а-аа-а, бездельники…
— Не жалко вам их?
— Кого?
— Ну этих… в тех мирах…
Что-то взрывается в душе.
— Мне дочку свою жалко было, вот что…
— А вы?
Парняга смотрит на меня. Ждет. Все еще не верю, что он написал заявление, вот так, просто…
— Типа, вышел сам, помоги другому, да?
— Вы что… остаетесь тут?
Смотрю на него. Понимаю, что останусь. Ну не смотри на меня, не смотри так, что ты…
— А что предлагаешь, я ему по гроб жизни благодарен, понял ты? Он мою Надьку спас, я ему теперь не то, что иприт, хоть бомбу атомную сварганю! Только зажили нормально, Надюшка в пятый пошла, она у меня в модельное хочет… хоть зажили как люди…
Ну не смотри ты так на меня, не смотри…
— Мы уйдем, так еще какой дебил найдется, мало ли кретинов… Если делают… значит, надо так…
Ну не смотри на меня так…
Выхожу.
Хлопаю дверью.
Да что со мной, вот что значит, перетрудился… вроде бы сейчас и глобального ничего не делаем, ну в Югославии, ну в Ираке, ну в Афгане… Чечня там, Ливан… а и меня как будто всю кровь высосали…
Смотрю, как парняга уходит по шоссе, в сторону города, там дальше будочка с буквой А, там останавливаются юркие газельки, двадцать рублей до Краснокаменска.
Жду.
Почему-то кажется, что не дойдет он ни до какой будочки, ну не даст ему хозяин просто так уйти, не даст… ну давай же, упади замертво с сердечным приступом, ну давай, согнись пополам…
Ничего не происходит.
Останавливается убитый пазик, так и кажется, переедет парнягу.
Нет. Садится в пазик, дальше ничего не вижу, окна завешены российским флагом, полиции на них нет…
Ничего не случается.
Все еще чувствую, как парняга на меня смотрит, ну не смотри на меня так, парень, не смотри…
— Готово?
Хозяин наваливается на меня из ниоткуда, из темноты.
— Н-нет.
Развожу руками, а ты как хочешь, я тебе что, осьминог о восьми руках, разом все сварганю… не успел…
Хозяин хочет что-то сказать. Не успевает, подброшенный телефонной трелью.
— Да, слушаю… да, шеф. Нет, шеф… прошу прощения… с Сирией… н-не получается. Не успеваем… понимаете, заказов много… да… мне тоже очень жаль… обещаю… впредь не повторится…
Выключает телефон.
Пахнет порохом. Не буквально, буквально тут всегда пахнет порохом, а так… как перед грозой. Не той, которая в начале мая, а той, которая…
Ну да…
Он ничего не говорит, возвращается к своим чертежам, что он там сочиняет…
Хочется провалиться сквозь землю.
— Я… это…
— Что такое?
— П-простите… я…
— Ничего, — его рука ложится мне на плечо, — бывает… рабочая ситуация, ты как хотел… Оно и к лучшему, мы материальчик для следующей оставим…
Хочу спросить, для следующей чего. Не спрашиваю. Догадываюсь.
— Бывает… а ты ничего, дело свое знаешь… долго тут не задерживались… а ты три года уже… Как дочка?
Редкие минуты, когда в его голосе что-то человеческое. Если бы еще рука не была холоднее самого мороза…
— А-а… в Москву полетит на конкурс там на какой-то…
— Отлично…
Спрашиваю то, что хотел спросить давно. Но боялся.
Я и сейчас боюсь.
— А мы… бомбы атомные… делать будем?
— Так делали уже две…
— А еще?
— Хватит уже.
Перевожу дух. Думаю про себя, что после последнего крупного заказа спроса на атомные бомбы не было, а вроде бы на земле их в то время навалом делали. Наверное, если нет войны, то и не надо…
— Па-а, а ты че, не приедешь?
— Дочура, я работаю, если ты не в курсе вообще-то!
— Да ну-у, бросай…
Бросай… чуть не роняю телефон. Если бы она знала…
— Ну па-а, мне корону дадут, а ты не увидишь, что ли?
Корону… ёкает сердце. Если бы она знала еще, сколько заплатил за эту корону… Ничего, хозяин от щедрот деньжат отвалил…
— Ну-у… постараюсь…
— Всегда стараешься, потом ничего не бываа-а-ает!
— Ну все, все…
Выключаю телефон, на ватных ногах иду к хозяину, ни разу не отпрашивался, интересно, что будет. Вон он сидит, чертит какую-то адронноколлайдерную хрень…
— Э-э… мне бы… на пару дней в Москву махнуть…
— Да без проблем.
Говорит почти по-человечески. Или это он по принципу с кем поведешься, с тем и наберешься, с людьми поработал, очеловечился малость…
— Заказ один срочный… до пятницы сделаете, потом хоть три дня гуляйте…
— А заказ большой?
— Простенький… в квантовой механике понимаете?
— А… как-то не приходилось.
— А придется… да не волнуйтесь вы, что один человек придумал, другой понять сможет… вот если бы не человек, тогда конечно…
Сжимается сердце. Редкий случай, когда он говорит про не людей, да что редкий — единственный. Хочется спросить, про него, про других таких, как он, про…
Он разворачивается, уходит к себе, дает понять, что разговор окончен, нечего тут, работу работать надо…
Работаю работу. Не боги горшки обжигают, на сопромат тоже раньше как баран на новые ворота смотрел, думал, помру, и ничего, не помер, как-то уложилось все в голове…
Разбираю цифры и формулы, повторяю великую мантру про горшки, которые не боги обжигают…
Черт…
— Что такое?
Ага, услышал…
— Да это же… пол-Земли коту под хвост.
— Да.
Бросает в жар, гордость какая-то охватывает, нехило… Чувствую себя каким-то Зевсом-Громовержцем или я не знаю, чем…
А ведь получилось, черт возьми… все получилось…
Загружаю на отправку климатические орудия, генераторы магнитных полей и иже с ними. Хозяина нет, оно и к лучшему, что хозяина нет, можно увильнуть под шумок…
Увиливаю. Под шумок. Выхожу на трассу, к домику с буквой А. Не сразу понимаю, что что-то не так, да что не так, все не так, снег, снег, снег летит на траву, оседает на зеленых кронах, на горизонте руины незнамо чего, что было когда-то городом… глубокие трещины, уходящие в бесконечность…
Начинаю понимать.
Бегу назад. На фабрику по производству не мое дело чего. Вот тебе и не мое дело. Он стоит спиной ко мне, как всегда наклонился над чертежами, рисует адскую машину…
Что я делаю, что делаю, хватаю лом, бью, что есть силы, по капюшону, где должна быть голова, уже знаю, нет там никакой головы, ничего нет…
Падает. Вот черт, падает, с глухим стоном, как человек, даже грешным делом думаю, не человека ли я… нет, не человека, что-то открывается под капюшоном, какие-то нечеловеческие очертания…
Бью. Еще, еще, еще, да быть того не может, чтобы ему было больно, да быть того не может, чтобы помогло, тут гранатометы с атомными бомбами, а я тут с ломиком…
Действует… что-то хрустит под ломиком, так просто, хрустит, ломается, хр-ресь, хр-руп, хр-рясь…
Спохватываюсь. Наклоняюсь над тем, что было моим хозяином, шепчу туда, где у человека лицо:
— На кого… работаете?
Ну только посмей не ответить… только посмей…
2014 г.
