Возвращение «Чёрного Принца»

(Продолжение; начало в № 1, 2 и 4 за 2023

VI. Продолжение

Зря думали Первый, Пятый и Шестой, что Второй и Четвёртый казнены на электрическом стуле. Нет, Второй погиб в бою, а Четвёртый оказался везу­чим: если Второй умудрился нарваться на пулю ещё на земле Метрополии, то Четвёртый, хоть и раненый, но перешёл-таки границу. Где его и взяли Загорийцы. И тут же, по горячим следам, но под протокол, вернули Метропольцам. Начальник погранзаставы, подписывая протокол передачи-получения, так и сказал ему, зажимающему ладонью кровоточащую дыру в боку:

– Везучий ты, падла! Так бы я бы тебя просто добил, чтоб не мучился. А теперь что остаётся? Ну, будешь мучиться и нас всех собой мучить! – и вызвал к нему медиков.

Медики были вовсе не коновалами и дело своё хорошо знали. Но также хорошо знали, с кем имеют дело, потому на лишние сантименты, обезболивающие и укрепляющие вообще не тратили времени. И если Четвёртый сначала боялся, что среди медиков будет Метропольская спецура, то в конце лечения он уже сам попросился к спецуре, сам захотел давать показа­ния.

И рассказал, всё рассказал: и про свои бандит­ские похождения, и про то, что и как они творили, выходя из Полуостровной Олигархии, и в сопредель­ных странах, и всех своих подельников сдал, и бандит­ских, и выживших «Чёрных Псов». И как будто испытал облегчение. А потом уже спецура Метрополии ломала голову, в какую же из сопредельных стран его экстрадировать: по совокуп­ности состава преступлений ему в Метрополии явный кирдык, высшая мера без права смягчения, но ведь такое редкое ныне полное и чистосердечное сотруд­ничество со следствием! И оказалось, что меньше всего за ним числится именно в Острове, всего-навсего измена Родине, но и при смягчающих. Тут и признание Суверенитета подоспело, и Четвёртый был успешно экстрадирован в Суверенную Республику Остров.

Здесь ему тут же приговорили четвертак, но учитывая полное и чистосердечное раскаяние и глуби­ну сотрудничества со следствием, скостили срок до пятерика плюс десятка условно. Червонец строгача плюс пять на поселении, плюс червонец условно. И отправили на Мэриленд. Поближе к тем, кому лично он насолил больше всех – к Полуостровным нацистам.

Мэриленд ещё только освобождался. В Мари­полисе ещё кипели бои, ещё гибли ополченцы и око­павшиеся на Литейном нацисты, по заминированным подвалам ещё сидели и умирали от голода и жажды местные жители, по ночам снайперы и пулемётчики просачивались через подземелья и шахтные штреки в город, вили себе гнёзда на верхних этажах зданий, но обогатительные комбинаты и порт были уже наши – и прекратилось восьмилетнее разграбление природных недр Острова Олигархией, уже никто не мог вывезти богатые руды прямо к Уводяным, а средние и бедные переплавить тут же на месте.

И началось под непрекращающуся канонаду восстановление города и острова. А восстановление всегда начинается с разборки завалов. Тут-то Семён Белянин, Сэм Беллами, Четвёртый Чёрный Пёс, и начинал отбывать своё заключение.

Дело было трудное и опасное: не всегда руины были полностью разминированы, очень часто в под­валах скрывались мирные жители, да и сами руины так и норовили опрокинуться на голову разбирающих их по кирпичику зека. Но учётчики строго следили за количеством и качеством извлечённого строймате­риала, и для того, чтобы заработать на дневную усиленную пайку (чай! пюре! рыба! а если повезёт, то ещё и сахар, и масло, и варёное сало! а не только жид­кий крупяной супчик, тарелку клейкой перловки и четвертушку хлеба), приходилось достаточно тщатель­но и бережно извлекать каждый кирпичик, каждый шлакоблок, каждую балку или – вот это уж точно считай повезло! – каждую целую плиту перекрытия.

Но такое нудное ковырянье было вовсе не по нраву абордажника в прошлом, и Семён решил это дело взять на абордаж. Долго думал, представлял, а если вот эту стену вот прямо сюда, да с размаху, да чем-нибудь тяжеленным, как кувалда или тяжелее, то что с ней будет? Долго подбирал материалы и инстру­менты, ещё дольше сговаривался с подельниками. И однажды решился.

Конвой, как всегда, огородил очередной разби­раемый квартал, по периметру подогнали грузовики учётчиков, и внутрь периметра выпустили зека. И часу не прошло, как в центре квартала, возле чудом стояв­шей стены многоэтажки раздались непривычные вопли «Бо-о-ойся!», а потом эта стена рухнула, осы­паясь, вниз. И тут же, не успела пыль осесть, весело застучали маленькие молоточки, отбивающие с кирпи­чей остатки цемента и штукатурки.

Так уж случилось, что как раз в это время возле этого квартала находилась Мэри Ред, Кровавая Мэри, начальница колонии и организатор первоначального этапа восстано­вительных работ. Немедленно был сформирован конвой, и лагерное начальство выдвину­лось в глубь квартала, к обрушившейся стене. Лицо Кровавой Мэри, и так исковерканное шрамом режу­щего удара тесака поперёк носа, плюс шрамом от пули, скользнувшей от глазницы поперёк лба, тут покрылось красно-белыми пятнами, что всем, хоть чуть-чуть знающим эту полковницу, не предвещало ничего хорошего.

А из кучи оседающей пыли навстречу разры­вающемуся звуками сирен конвою выскочили пятеро зеков в серых от пыли, а не как положено, полосатых коричнево-оранжевых, робах. Выскочили и построи­лись, и правофланговый, сделав два уставных шага вперёд, поднёс руку в отдании чести к шапке-бескозырке, а потом опомнился, сорвал шапку и застыл по команде «смирно».

– Какая сволочь тут такую хрень творит? – выпрыгнувшая из не успевшего остановиться автомобиля разъярённая полковница в громкости и выражениях не стеснялась.

– Разрешите доложить, мы! – стоявший без головного убора спереди строя воспользовался тем, что Кровавой Мэри просто не хватило дыхания на ор. – Обрушена стена по предварительным расчётам тысяч на сто пятьдесят кирпичей. Впятером отбивать от раствора и штукатурки будем очень долго. Требу­ется помощь!

– Ты, урод, кто такой? Кто такой, я тебя спра­шиваю? – полковница уже даже не краснела, а малино­вела всем лицом, без пятен.

– Разрешите доложить, зека Ща восемь, пять, четыре! В прошлом Сэм Беллами, абордажная команда «Чёрного Пса»!

– У-у-у-хххх… – Мэри Ред вдруг как будто вся сдулась, и лицо её начало как-то очень быстро блед­неть. – «Чёрный Пёс»? Абордажник? А-а-а… Впрочем, не важно! – и тут же, требовательно руку за спину, в сторону выскочившей охраны и свиты. – Дело зека Щ-854 сюда, немедленно!

Ну и пока там за спиной быстро шуршали, чего-то где-то запрашивали, выводили на экран планшета, уже более спокойным голосом, но ещё со скандальным надрывом:

– Докладывайте подробно!

– Докладываю. Неустойчивое состояние стены, простите за тавтологию, просто просило её обрушить. Был сооружён журавль, – кивок головой на неуклю­жую конструкцию из трёх ног, перекладины, с одной стороны на длинной верёвке привязанной железке перекрученного тяжеленного швеллера, с другой сто­роны. – Ящики, полные камней. Место удара рассчи­тано исходя из размеров стены и факторов неустой­чивого состояния, на глазок. Общее время подгото­вительных работ назвать трудно, собрали сегодня эту конструкцию минут за пятнадцать.

– Значит, просто раскачали и ударили, и оно всё бум, и осыпалось, да? – сарказм начальницы возрастал по мере того, как она углублялась в чтение дела заклю­чённого. – А если бы там, в подвале, были мирные жители?

– Докладываю. Извлечены, вынесены все, в том числе и мёртвые. Сложены вон там, под стеночкой второго дома справа. Выносили все. Путь в подвал разведан заключённым Ка три один пять, Ваня у нас в прошлом форточник, куда угодно пролезет.

Быстрый взгляд на сложенные в ряд тела в явно цивильной одежде, кивок назад – двое медиков сорва­лись и побежали к лежащим.

– А если бы вход в подвал заминировали?

– Докладываю. Минирование в виде растяжек гранат и страхующих противопехотных мин присут­ствовало, проходы разминированы заключённым Эф четыре семь девять, Гера в прошлом медвежатник-домушник, ему и сейфы, и мины, всё знакомо. Мины и гранаты извлечены, сложены в канализационном колодце у следующего дома слева. – Тут уж без кивка начальницы сразу семеро с оружием наперевес сорва­лись и побежали в указанном направлении.

– И кто это всё придумал?

– Докладываю. Я. Заключённый Ща восемь пять четыре, Сэм Беллами.

Повисла пауза. Мэри Ред читала дело зека.

– Разрешите обратиться!

– Мнн-да? – задумчивая Мэри Ред опять чесала рассекающий нос шрам.

– Вы бы придержали этих орлов, там ещё в стене схроны найдены.

– Схроны?

– Ну или закладухи, не знаю, как правильно назвать. Со стрелковым оружием и боеприпасами. На батальон не знаю, но на роту точно хватит.

– … Где?!

– Да вон там, как раз на стыке обрушившейся стенки и той, что стоит!

Тут уж началось вовсе странное и для обычных заключённых непривычное. Их заштатный и ничем не примечательный седьмой отряд тут же вывели из квар­тала и расположили – прямо в начале рабочего дня! – на отдых, на соседнем, не так давно очищенном участ­ке. А мимо отдыхающего отряда внутрь нового квар­тала так и полетели автомобили с начальством: и своим, лагерным, и армейским, и гражданским, и инженерным, и даже особисты с секретчиками. А потом – и часу не прошло! – вдруг пополз слух, что им всем – всем! – наряд «за сегодня» закрыли с полным выполнением плана, ну прямо так и сказал армейский «ну и нарисуйте всем в этом отряде сколько там по максимуму положено, восемь плюс пять!».

А Четвёртый и четверо его помощников всего этого не видели. Они сидели в тёплых кунгах, пили чай, много чаю, сколько хочешь, столько и пей, да ещё с сахаром, и писали. Писали подробно и тщательно то, что делали, как делали, что при этом думали, и что говорили в это время другие, почему делали так, а не иначе, и что в результате получилось.

А потом прямо на место отдыха седьмого отряда привезли обед, да ещё в армейском полевом кухонном модуле. И, вправду, каждый зек получил вместо суп­чика наваристый борщ, и «богатую» рисовую кашу, да не просто так, а с сосисками, и даже салат из кваше­ных водорослей, и хлеба сразу по четвертушке, и чай, и к чаю – невиданная роскошь! – галеты. И сидели зеки, разомлевшие, осоловевшие от нежданной сыт­ной еды, и тихо-тихо, с восхищением, думали, что же там такого сотворил этот шебутной и полубезумный Щ-854, что на весь их отряд свалилось такое счастье, и как и чем теперь весь отряд перед отсутствующими будет оправдываться.

А виновники этакой везухи в это время навора­чивали по второй порции пюре с жареным мясом и прислушивались, как за стенкой кухонного кунга Кровавая Мэри собачилась с каким-то гражданским инженерным начальником, точнее, только ответы гражданского:

– Ну и ничего странного, вполне нормальный инженерный подход, называется «малая механизация»! Конструкция, конечно, дендрофекальная, но, как ни странно, вполне рабочая! А дальше – по вполне стан­дартному разделению труда: инженеры создают и применяют оборудование, обслуживающий персонал обеспечивает работоспособность установки, специа­листы по очистке камня отбивают раствор и штукату­рку, специалисты-транспортники обеспечивают раз­грузочно-погрузочные и обеспечивают вывоз готового продукта. На всю вашу колонию потребуется десяток инженеров, пять-шесть десятков обслуживающего персонала, с десяток инженерных машин и пару-тройку десятков грузовиков. Ну, шофёры и автомеха­ники, конечно, склады для топлива и запчастей, скла­ды для готовой продукции, общий бюджет не более трёх-пяти миллионов…

– Как «дорого»? … Как «неоткуда взять специ­алистов», а эти? … А самим готовить кадры? … Подо­жди, ты хочешь сказать… Да у вас что, даже баналь­ной специализации по разделению труда нету? … Да что ж вы, в самом деле, живёте в этом архаичном предтеченском легендарно-Земельном времени, при­митивных пещерных копателей пирамид?

Помощников Четвёртого мурыжили ещё день, а самого Четвёртого целую неделю. Приезжали холё­ные-лощёные из Столицы Острова, задавали вопросы про всё, и про детство с юностью, и про работу сле­сарем-механиком до войны, и про боевой путь, и про гибель «Чёрного Пса», и про «художества» после. И, рассказывая одно и то же, Четвёртый как будто каждый раз немножко, но очищался от сотворённого. Но каждый следователь, уходя, бубнил протяжно «да… наворотил ты дел…».

Но больше всего достал Семёна тот самый гражданский инженер, с которым Кровавая Мэри собачилась. Сначала то вспомни, то сообрази, куда ты смотрел, о чём ты думал, когда у тебя «в голове щёлк­нуло» и ты придумал; а потом вообще отдельные задачки «А вот длинный коридор, с одной стороны кухня, там тепло, потому что еду варят, с другой сто­роны охрана, там тепло, потому что по уставу топить положено, а посередине во все стороны от коридора камеры с зеками; как сделать, чтобы у них тоже было тепло?». Или «ты в тылу врага, у тебя трое карауль­ных: слепой, глухой и хромой; кого ты поставишь караулить ночью? кого в сумерки? кого днём? поче­му?». Замучил окончательно, но возмутиться мешало то, что однажды он услышал, как Кровавая Мэри гово­рила инженеру «товарищ Изя», а он ей «Машенька». А Кровавую Мэри после случившегося Семён сильно зауважал.

А потом было утро седьмого дня, и инженер признался:

– Разворошили вы с товарищами той стенкой сонное царство. Там сейчас на базе вашей колонии особо тяжких без военноплен­ных формируется что-то типа штрафных отрядов МЧС, но в опасных районах. Конечно, будет специализация, и минёры, и пожарные, и медики-спасатели, и сапёры-строители. Всем будет идти год за два, и в случае получения травмы на производстве – полная амнистия. Ну и учёба по специ­альности. К слову, Ваши подельники, все четверо, уже там, и, как его, скокарь? … короче, Ваня, уже препо­даёт. Да, ещё. Мэри Ред подала на вас на всех пятерых наградные, или как это правильно называется. На сокращение срока. Вашим подельникам по два года скинуть, Вам три. Утвердят, скорее всего, половину, по году им, полтора Вам. Нет, не мне спасибо, ей, потом, сами. Пойдёте в штрафники? Кем? Спасателем или строителем? Ну тогда у меня к Вам другое предложение.

Инженер встал и неспешно зашагал по корот­кому кабинету от окна к двери: три шага туда, три обратно. И рубил слова и мысли сообразно шагам.

– Вы показали себя тогда командиром. Коман­диром, отбирающим кадры. И изобретательным к тому же. Психоло­гические тесты пройдены тоже успешно. А в дальнейшем, даже в штрафных МЧС, растёт опас­ность конфликта интересов. Вам дадут много возмож­ностей и свободы, но командовать никто не даст точно. Дисциплина будет железная, как на Чёрном Флоте. А Вы уже попробовали этого хлеба – власти над людьми. Вот чтоб избежать даже возможности кон­фликта в будущем. Предлагаю Вам перевестись в дру­гой лагерь. Лагерь военных преступников и военно­пленных. Формально Вы можете находиться и тут, и там, в любом. Там тоже год за два, только они работают в таких условиях, что выживают редко. Шахты. Без всякой автоматики и механизации. И без техники безопас­ности. А уже оттуда я смогу забрать Вас к себе.

– Чем мы будем заниматься? Да всё тем же, что Вы сделали здесь один раз. Решать задачи, решения не имеющие. Дендро­фекальным методом и подбором кадров создавать малую механизацию на очень острый и горячий случай. На каждый случай свою. И запу­стить процесс. Для того, чтобы сказку сделать былью. И в тылу, и на фронте. Легко не будет, а опасно будет точно. Но вот того, чего никак не смогут гарантиро­вать в том, новом лагере – опасности травмы или ране­ния при исполнении, – я Вам гарантирую полной ме­рой буквально с первых минут работы со мной. Так что придётся стать героем. Подробности – потом, если согласитесь. Согласны стать героем?

И Четвёртый согласился. И если и жалел, то только те три дня, которые провёл в шахте, сидя на лавке («лаве») в забое и выбивая кайлом из пласта уголь в мешок, закреплённый между его лодыжек. Дневная выработка измерялась в мешках, пока мешок не наполнил, с лавки не встать, а роста и длины рук, по сравнению с сидящими на той же лавке бугаями, военнопленными нациками, ему не хватало. Да и отношения между заключёнными в отряде были очень далеки от коллективных: как будто весь накал и всю ярость уже закончившейся для них войны эти люди принесли, притащили за уши даже сюда, на зону, в отряд зека, в шахту с доисторическими условиями добычи угля.

А потом на утреннем разводе рядом с началь­ством появился этот инженер, и Сэм Беллами, точно по уговору с Изей, попросился для разговора с Израэ­лем Хендсом. И началась жизнь рисковая, неспокой­ная, опасная, взбалмошная, но страшно интересная. Их в команде, не считая Израэля Хендса, было всего семеро, и Сэм опять оказался Четвёртым. И не удивил­ся, когда оказалось, что Первый от рождения слепой в огромном ультразвуковом шлеме; Второй – глухоне­мой с тонкими музыкальными пальцами и непрео­долимой страстью что-то взорвать или, наоборот, разминировать; Третий – хромой, точнее, безногий с огромным технологичным протезом, на котором он умел застывать абсолютно неподвижно и беззвучно. Пятый, Шестой и Седьмой были такими же унику­мами «на все случаи жизни», как и Семён, оторви-головы с чем-то умнее соломы под черепом, но абсо­лютно мутным и неприглядным прошлым. Впрочем, прошлым делиться или хвастаться тут было не приня­то: вместо имён личные позывные, на операции цифровые позывные, и только. И Сэма это устраивало, наверное, так же, как и остальных.

И с умной, редкой, тонкой и точной электро­никой он познакомился, научился работать и полюбил её, и за линией фронта в тылу врага побывал, и даже взлететь в небо на аэростате с гелием и подвешенной бомбой пришлось, всего хватало. Так хватало, что, вернувшись во временную располагу команды и, упав спать без сил, зачастую просыпался, трясясь и стуча зубами от ужаса, и отпускало это хорошо если через день, а не через неделю.

И героем он стал, как и все в команде. За каждое успешное дело Изе «капала» то медаль, то звёздочка нового звания, а ему и другим подчинённым «косили срока». Не только «червонец строгача», но и «плюс пять поселения» закрыл полностью ещё до осенних холо­дов. Тогда, когда, пробравшись через стоки и канали­зацию в подземный бункер, сумел-таки освободить двести тридцать человек заложников, стариков, жен­щин и детей, до того, как нацики взорвали плотину, ГЭС и завод, под которыми этих заложников держали.

Да, пришлось изобретать на ходу, опять дендро­фекальным методом; да, заранее приготовленная труба из плёнки в конце концов не выдержала обратного пути через канализацию и стоки, разорвалась и потек­ла, но, во-первых, это было уже не в зоне взрыва, а во-вторых, Сэм к этому моменту стал таким же запасли­вым и прозорливым, как и Изя, и тут же, под льющи­мися на голову нечистотами, вытягивал по одному гражданскому из утопающей старой трубы и запихивал в новую. А за спиной в рюкзаке оставалась третья, последняя, и он так до конца и не знал, выдержит ли вторая, хватит ли в ней людям воздуху ещё на кило­метр пути…

Погиб Сэм Беллами уже в декабре. Задачка была не новой, просто в очередной раз убрать неудачно «зависший» боеприпас с пути эвакуации и подхода атакующих войск. Неприятной в этой задаче была срочность: эвакуация уже шла, и колонны граждан­ских, медленно чавкая, брели по притопленным сла­ням в густом ледяном болоте. А по берегам болота дожидалась очереди войти в прорыв целая мотострел­ковая бригада.

А ракета зависла на обрывистом берегу ущелья, как раз посередине между началом русла заболотив­шейся речушки и её устьем, где, собственно, и проис­ходило развёртывание насту­пающих войск. И опасно раскачивалась при порывах ветра, демонстрируя маркировку химической опасности. Семён взял с собой надувной аэростат, баллон сжиженного гелия, надел скальные туфли и полез. И только забравшись на гребень, уже сверху самой ракеты, убедился, что с другой стороны ущелья, тоже в глубокой низине, враг оборудует миномётную площадку, да не для батареи, а для целой бригады, и уже даже мины завозит. И сама ракета оказалась с секретом: мало того, что у неё пер­вая боеголовка была химическая, у неё ещё был и кассетный снаряд с мелкими поражающими элемен­тами. И взрыватель был, естественно, взведён.

Но совсем нехорошо Семёну стало, когда он увидел, что ракета не просто так зависла, что при пуске просто не убрали предохранительную заслонку между первой и второй ступенью, потому первая выго­рела, а вторая не стартовала, зато теперь, после удара о скальную гряду, заслонка выпала и стартовый запал был в долях миллиметра от контактов стартового разрядника. А гадать, есть ли ещё в аккумуляторах заряд, и хватит ли его для розжига второй ступени, можно было долго и безрезультатно.

Ракета опасно раскачивалась от шагов Четвёр­того по её корпусу, но повернуть и сбросить её на головы вражеских миномётчиков Сэм бы не смог: стартовый вес ракеты чуть-чуть не доставал до трёх тонн. Конечно, первая ступень выгорела и отошла, но… И тогда Семён принял то решение, которое стоило ему жизни, но спасло от смерти десятки тысяч наших.

Семён прицепил тело аэростата снизу под самым носом боевой части ракеты, так, чтобы аэро­стат, наполняясь, приподнял и перевернул ракету в другую сторону. А потом проколол оболочку аэро­стата, и удерживал точку прокола зажатой в кулак в течение всего времени, пока гелий выходил из баллона. И когда аэростат поднял ракету, ему при­шлось, удерживаясь другой рукой и ногами за сетевую оплётку аэростата, тоже подниматься в небо. Тут и сработал стартовый запал, рывком Сема Бэллами оторвало от оболочки, он, падая вниз, попал под факел стартующей второй ступени, сгорел, а тело рухнуло вниз, на камни. Но тут же газ из аэростата стал выхо­дить, махина аэростата сработала как плавучий якорь, ракета развернулась вокруг быстро опадающей обо­лочки и ухнула вниз, точно на позиции миномётной бригады.

Наверху, за камнем, Изя нашёл радиошлем Сэма. Внутри маркером было написано то же, что сказал сразу перед наполнением газом Четвёртый без кода в эфир вслух: «Жаль, что я так и не узнаю, правильно ли я рассчитал». И, хоть Изю сначала поко­робило это «рассчитал», тут невозможно было рассчи­тать, только угадать, но целую неделю после этого он напивался вечерами вдрызг, и, глядя внутрь шлема, повторял «правильно, Сёмочка! Ты всё правильно сде­лал, мальчик!».

Как водится, на павшего геройской смертью гра­дом просыпались награды «за всё хорошее»: и за геройскую гибель «Чёрного Принца», и потопление «Немезие» тоже. И даже вопрос с тем, что Четвёртый был сурово осуждён в Метрополии сумели обойти стороной: в Метрополии осудили кого? Семёна Беля­нина, который, к тому же, честно отбыл, кровью, доблестным трудом и подвигом оправдал и искупил. А мы ставим памятник и награждаем орденами кого? Да ополченца первой волны, абордажника с позывным Сэм Беллами, и это ещё нужно доказать, что это одно и то же лицо! Но Метрополия, как всегда, что-то кому-то доказывать и не собиралась, тем более по такому поводу…

 

VII. Слепой Пью

Через пять недель после удачного улова кефали

Санычу Ерёменко, Степанычу Мельничуку, Захару Емельянову, Владу Ульянову, Ольге Дмитрук, другим парусным капитанам степного донецкого края.

«Через тернии» не всегда к звёздам, но всегда к Победе. А если ещё не Победа, значит, это всё ещё тернии. И что там братец Кролик рассказывал про терновые кусты?

 

«Косатка», в отличие от остальных судов будущего «Чёрного Флота», была оснащена дорогущими бензиновыми двигателями с самого начала. Очень скоростной и низкосидящий моторно-парусный три­маран с самого начала планировался Полуостровной Олигархией даже не столько как рейдер (хотя всё необходимое для перевозки десанта было устроено в центральном корпусе), сколько как флотский пакетбот, конкурирующий по скорости с коммерческими экранопланами, но гораздо дешевле и надёжнее в обслуживании и эксплуатации. В боковых корпусах, аутригерах, размещались двигательные установки, балки между ними были оформлены как несущие плоскости экранопланов, под центральным корпусом выдвигалось гидравлическое антикрыло, в самих плоскостях – привет от пакетботов! – располагались турбины двигателей, способных создать эффект воздушной подушки, потому непроходимых глубин для «Косатки» не существовало хотя бы теоретически. А Павло Дальнозорченко служил на «Косатке» заме­стителем командира по тыловому обеспечению, зампотылу.

Служил Павло на «Косатке» долго, с самого училища, и капитанов «Косатки» на своём веку пере­видал немало. И у каждого пытался чему-нибудь научиться в управлении судном. Даже прекрасно понимая, что не с его зрением и здоровьем, не с его медлительностью и вдумчивостью мечтать когда-нибудь подняться на мостик хотя бы третьим помощ­ником, но любил Петро это дело – учиться. Не всё он понимал, а из того, что понимал, ещё меньше мог повторить, но бесконечные восхищение, почёт и уважение не только мастерскому, но и просто умелому управлению громадным по своим размерам и сложнейшим по устройству судном – это в нём подкупало каждого из капитанов «Косатки». И каждый хотел перед ним чем-нибудь шикануть, выпендриться, сделать небывалое. Как ни странно, оценка этого тыловика для многих значила больше, чем оценка экспертной комиссии при переаттестации на долж­ность, звание, право управления и капитанский чин.

А когда случился госпереворот и к власти пришла хунта, оказалось, что по национальному признаку из всей кают-компании «Косатки» новому правительству Олигархии подходит только он один, действительный и полноценный «уводяный». И на него пришёл рестрикт «экзаменовать и допустить на капитанский мостик». Почему-то этот рестрикт нового правительства вызвал такое же оскорбительное отно­шение, как плевок в лицо, и большинство офицеров «Косатки» в знак протеста покинули судно. А Дально­зорченко, хоть его и не экзаменовали, остался.

Служба тыловика, если вдуматься, это собачья служба: с одной стороны, в его подотчёте и распоря­жении огромная куча ценного имущества, с другой стороны, в действительности экипаж и офицеров из этого имущества интересует весьма ограниченный круг вещей. И все эти вещи необходимо держать на особом учёте, то есть не выдавать. Не давать не только младшим офицерам и матросам («а вдруг капитану и помощникам понадобится»), но и не выдавать даже в случае реальной служебной необходимости, как мини­мум, до тех пор, пока не окажется, что без этого дело совсем швах. Потому как объекты особого учёта очень трудно списать, но ещё труднее выбить на складах вместо выданных и списанных. А собачиться ни с командой, ни с кают-компанией Павло не любил.

Именно тогда, в самом начале службы тылови­ком на «Косатке», прибег Павло к нехитрой стратегии: он закрывал глаза. Ненадолго, изредка, но тем, кто нёс свою службу достойно и не напрягал службу тыла, вдруг допускались некоторые неуставные поблажки: то, например, при регулярной смене белья вместо нового, которое неделю назад выдано и уже в стирку, выдавалось опять новое, а предыдущее забрать «забы­вали», то в котелок кубрика службы вместо восьми котлет кок «обсчитывался» и накладывал десять, а то и, посерьёзнее, на стрельбах вдруг откуда ни возьмись расписывались за десяток выстрелов, а получали на складе целую дюжину.

Зная за своим зампотыла такую полезную «забывчивость», экипаж и кают-компания старались по мелочам и пустякам Павла не напрягать, не расстра­ивать. И если уж обращались за «особым учётом», то только тогда, когда, действительно, дело было швах.

А Дальнозорченко только того и было надо. Его тыловая отчётность считалась образцом, а служба тыла «Косатки» для всего флота примером, лично каплей Дальнозорченко всегда поощрялся за исполни­тельность и сообразительность, а когда после плано­вой замены двигателей в аутригерах на новые, более мощные и более экономичные, образовалось свобод­ное место, то его заказ на герметичные ёмкости с доступом к ним из-под воды исполнялся и контроли­ровался на уровне штаба флота и аппарата коман­дующего: о пользе контрабанды, перевозимой самым быстрым и никакой гражданской службе не подотчётным военным кораблём, тайно мечтали на всех уровнях флотской иерархии.

Но тут грянул кризис, потом военный переворот и нацистская хунта. И Павло с самого начала понял, что не только свои, местные, Полуостровные тут воду мутят. И со всеми своими соображениями и мутными мыслями как раз перед рестриктом обратился к куму, офицеру разведки флота с Феодорского. Павло давно подозревал, что кум, выдавший своих дочек замуж за флотских Метрополии, имел к Метропольцам протоп­танную тягу.

«Это не местные лохи Полуостровные тут воду мутят, Гена, это их в спину явно Заморийцы пинают, ведь глянь, откуда у нациков всё снабжение. Да и самим Заморийцам, я думаю, не настолько это всё нужно, не такой уж и аппетитный кусок Полуостров­ная, чтобы за него в войну влезать. Попомни слова мои, у Заморийцев и своих земель полно, а тут кто-то очень хочет сделать анклав. А лучше военно-промыш­ленную базу. Тот, кому эта земля нужна пустая. Лучше вообще без населения. А кому – я пока не знаю». И кум, вздохнув, обнял Павло и шепнул прямо в ухо: «Сатанисты!».

Мысль о Сатанистах, обитающих где-то на дру­гом континенте, с которыми у нынешних стран Север­ного и Южного материков контактов не было лет триста, а то и больше, ввергла Дальнозорченко в сту­пор и оторопь. Но команду кума Гены он выполнил точно, дословно и в срок: ничему не удивлялся, всё воспринимал, как должное, места службы не покидал, и, когда пришло время, с управлением «Косатки» разо­брался. Ну как разобрался: выход в море и швартовка, постановка и уборка парусов, запуск и остановка двигателей, переход в аквапланирующий режим и обратно, без удара о воду брюхом, то есть освоил «курс очень молодого и глупого судоводителя» на посредственно.

Естественно, сам бы он с этим со всем не спра­вился, нужна была помощь команды. А команду – младший офицерский, мичманский и матросский состав – он давно уже задобрил. И не забывал после каждого учебного выхода в море за свои личные деньги закупать бензин и выставлять оставшейся команде «походную чарку» высококлассного пойла.

А тем временем жизнь в Республике Остров, да и во всей Полуостровной Олигархии стремительно менялась, и в понимании ценностей службы тыла тоже. Во-первых, кардинально изменился «особый список»: полностью пропали редкости, яства и роско­шества, прежде всего всем требовалось то, на что прежде особо и внимания не обращали, чего было на военном флоте в избытке: еда, вода и боеприпасы. И в мирной жизни промышленного и добывающего реги­она Угольного Архипелага теперь тоже этого не хвата­ло: раньше всё это с избытком обменивалось на про­дукцию Острова, а теперь… И с этим Дальнозорченко помочь не мог уже никак, ни как зампотыла, ни как капитан «Косатки», всё стало на жёсткий учёт и ещё более жёсткий подотчёт. Вторым номером в списке стало то, что раньше никогда не требовалось, чего всегда было в избытке, что списывалось, как израсхо­дованное, просто нераспакованными, по всем доку­ментам выданными и невостребованными пачками: совсем не модная, но прочная, практичная и неброская форма и крепкая, хоть и абсолютно некрасивая обувь. И тут уж Павло имел все возможности возрадоваться собственной запасливости, проявить чудеса заботли­вости о состоянии собственного экипажа, но…

Но ведь не с флотскими же ботинками-навозо­давами (причём сейчас именно в понимании добро­вольцев-нацистов «Навоз», и именно с пожеланием «задавить») на кривой козе к адмиралам подъезжать? Третьим в списке было то, что вызывало зубную и головную боль одновременно с изжогой и недержа­нием матерных выражений у каплея Дальнозорченко: топливо. А топливо для эксклюзивных двигателей «Косатки» нужно тоже эксклюзивное, бензин. Экипаж «Косатки» устраивал прямо разведывательно-диверси­онные рейды по топливохранилищам флота на остро­вах, выкачивал бензин насухо, строил ректификаци­онные колонны, перегонял уголь в газолин и совер­шенно пиратским образом на гражданских бензоко­лонках заменял бензин газолином, зверствовал, как мог. И на самой «Косатке» уважаемый двигателист старшина первой статьи заработал срывание лычки и сорок линьков за то, что промыл форсунки не выдан­ным для этого, но выпитым спиртом, а бензином, извёл целых два литра драгоценного топлива.

Но всё равно, моральный дух команды нужно было повышать, а как его повысишь без побед? А как победить, если бронирование «Косатки» противопуль­ное, а вооружение – десять тридцатимиллиметровых скорострелок в пилонах, двадцать четыре крупнокали­берных двенадцати­миллимет­ровых пулемётов и лёгкая стрелковка? Им что, на бакланов охотиться или от акул отбиваться? Но хитрый ум зампотыла и тут нашёл выход, и даже пользу для общего дела.

В самом западном углу длинной цепи безжиз­ненных и бесплодных микроостровов, Майорских Скал, начинающихся от Артемиды, ещё при Империи, лет пятьдесят назад построена Промбаза, или база снабжения промышленных предприятий Угольных Островов. Поднявшись на скалах, самых низких и самых многочисленных в гряде, как на колоннах, боль­шие площадки со складскими ангарами, с ветряками генераторов, с вышками охраны и орудийными баш­нями прежде использовались как перевалочная база снабжения разных промышленных и добывающих предприятий Угольного Архипелага: сюда завозили добытое или произведённое, отсюда получали сырье и оборудование.

Конечно, при развале Империи Промбаза здо­рово пострадала, и грабили её неоднократно, и рейде­рили, и разбирали, как только не издевались. Но с установлением относительного спокойствия прежде бойкое место вызвало неподдельный интерес корпо­раций, уже даже не столько как склады, сколько как точка торгового товарообмена между разными участ­никами производственных процессов, удобное место для координации цепочек последовательных действий, пункт набора и отдыха наёмного персонала, и только потом перевалочный пункт следования запасных час­тей и оборудования.

Удобное место компенсировалось полной зави­симостью Промбазы от поставок: ни еды, ни воды, даже топлива своего нету. Что, при бойкости его посе­щения, привело к росту здесь всевозможнейших торговых площадок и сервисов; по большому счёту, Промбаза стала каким-то полуузаконенным средним между базой разнообразных наёмников, притоном всевозможнейшего уголовного сброда, контрабандистов, любителей лихих и тёмных дел и шалманом ресторанного, игор­ного, любого другого запретного бизнеса и проституции.

Самопровозглашённую Республику Остров это гнездо разврата не интересовало вовсе, Промбазу было легче разрушить, чем захватить, и совершенно невозможно было защищать; нациков Полуостровной Олигархии, напротив, перевалочная база и точка рэкета интересовали в полной мере, потому практиче­ски сразу здесь установилось ультранацистское управ­ление. И вот сюда-то «Косатка» и повадилась захажи­вать регулярно.

Высшим шиком было появиться неожиданно и незаметно: на Промбазе было достаточно много противокорабельной безоткатной ракетной артилле­рии, и такую слабозащищённую красавицу, как «Косатка», утопить не представляло труда. Но зато, когда вдруг бац – и вот уже она на расстоянии вытя­нутой руки, и её многочисленные скорострелки и пулемёты целят просто в лоб, то спорить с правом сильного ни у кого рука не поднималась.

Как в любом гнезде уголовного отребья, на Промбазе всегда водились деньги, и немаленькие, а заодно и другие материальные ценности, интересовав­шие «Косатку»; прежде всего бензин, да и вообще любое жидкое топливо. Но Павло не брезговал и едой, и водой, и боеприпасами, и техникой, и запчастями, и вообще всем, что могло хоть где-нибудь на Островах пригодиться. А для того, чтобы держать команду в тонусе, заодно грабил и весь личсостав Промбазы, и даже контингент публичных домов, в том числе и на одежду: плохо было в Архипелаге с товарами народ­ного потреб­ления. Зато, если никто не сопротивлялся, никого не убивали, не били и не насиловали, держа­лись предельно вежливо, корректно, и, оставив очередную шлюху с её клиентом нагишом на голых пружинах огромной кровати, сгибаясь под весом и объёмом одежды, светильников, посуды, белья, поду­шек, одеял и матрасов, уходящие матросы неизменно желали крепкого здоровья, хорошего настроения, успехов и радостных встреч в будущем. И хорошего дня сейчас!

В конце концов Дальнозорченко обозвали Мордой Жадобской или Моржом (корабль команда тут же переименовала в «Чёрный Морж») и приспосо­бились: как только видели, что «Морж» уже тут, тут же сами чехлили оружие, выщёлкивали боекомплект и раздевались. И пытались шире улыбаться и энергич­ней махать радостно спешащим пиратам. Если полу­чалось – им разрешали оставить нижнее бельё, если было холодно – головные уборы и обувь, иногда про­сили помочь укомплектовать и донести награб­ленное, в качестве оплаты услуг возвращали одежду и личные вещи. То есть к набегам «Моржа» стали относиться даже не как к стихийному бедствию, а как к явлению природы, чему-то среднему между просто ветром с дождём и штормом.

На это ушли месяца два с половиной, и тут вдруг всё изменилось. Бэн Боу, формирование Флота Республики Остров, происходит вообще невозможное: на Славный, где в то время базировалась «Косатка», приходит «Славный», и даже не выбрасывается на мель. И выразить почтение и уважение искусству судовождения – что было давно известно за Павлом по всему флоту (а на самом деле сказать пару секретных слов от кума Гены), – к капитану «Славного» прибыл исполняющий обязанности капитана «Косатки».

Они быстро поладили, причём в сложности тыловика по практике навигации такой непростой посудиной, как «Косатка», Бен Боу въехал сразу, слёту. И сразу же предложил решение: помощниками к Павлу отправились старые морские волки, пенсио­неры, в прошлом даже преподаватели военно-морско­го училища в Феодоро на Феме: увешанным орденами и регалиями дедам было в радость оказаться на мости­ке такого удивительного корабля, как «Косатка».

Старпом – преподаватель тактики и стратегии морского боя, артиллерист и ракетчик, контр-адмирал в отставке восьмидесяти семи лет, сразу раскрити­ковал систему вооружения: по его расчётам и навод­кам все тридцати-миллиметровые скорострелки обзаве­лись очень высокими углами возвышения, что авто­матически сделало их прекрасными противоракет­ными орудиями. А носовой и кормовой пилоны полу­чили безоткатные орудия, способные стрелять ракет­ным управляемым снарядом на очень большую дистанцию. В связи с тем, что до этого «Косатка» была птичкой очень быстрой, но плохо защищённой и плохо вооружённой, теперь становилась хоть чуть-чуть, но зубастой хищницей.

Второй помощник, тоже контр-адмирал, но семидесяти девяти, в прошлом завкафедры навигации и теории управления судном, просто влюбился в парусное вооружение и обводы тримарана. По конструкции «Косатка» несла две мачты с косым парусным вооружением (передняя более высокая, грот, задняя пониже, бизань), плюс стакселя, кливера и лиселя. Дед долго крутился, нюхал, измерял и рассчи­тывал, и в конце концов приказал сделать к существу­ющим парусам латы с латкарманами, а вдобавок огромный спинакер и вместо лиселей два генакера. Теперь «Косатка» под его управлением вставала на антикрыло сразу по выходу из бухты почти что в полный штиль. Правда, подвахтенным и свободной смене время от времени приходилось всё бросать и лететь откренивать на наветренный аутригер: разница между гоночным парусником и боевым кораблём становилась весьма относительной.

 

Третий помощник был помоложе, всего-навсего семидесяти двух, и каперанг, а не адмирал, специалист по связи и технической разведке, но инвалид-колясоч­ник. По его советам и расчётам между грот-мачтой и бушпритом была выстроена низкая, но широкая конструкция, радиомачта, вся увешанная радиолока­торами, дально­мерами, эхолотами и прочей системой наблюдения и предупреж­дения. Теперь зубастая птич­ка стала ещё и зрячей, очень далеко и хорошо зрячей. Отсюда же и позывной Павла «Зоркий Пью», Бен Боу зачастую использовал её как средство дальнего и раннего предупреждения всего флота.

А потом Зоркий Пью рассказал Адмиралу про те самые секретные герметичные ёмкости, и на этом спокойная жизнь судна закончилась: «Косатка» носи­лась, как ужаленная, между всеми островами Угольного Архипелага и Феодорской Фемой, возя в своих аутри­герах и золото с Мэриленда, и жемчуг с Артемиды, и алмазы с Доброземья. А в ответ самопровозглашённая республика Остров получала всё то, чего ей так крити­чески не хватало для выживания: еду, питьё, топливо, оружие, боеприпасы, технику, инструменты. Да, всё это приходилось покупать и перевозить именно как контрабанду, но и контрабандистов сюда в Метро­полии вдруг стали как-то слишком плохо видеть, и цены на военные товары в Метрополии вдруг стали как-то более ласковыми, гораздо дешевле, чем миро­вые. Да, Метропольцы избавлялись от откровенного старья, такого, которое переделать в современное было гораздо дороже, чем произвести новое, но! Но ведь и такое старьё имело устойчивую цену на между­народном оружейном рынке! А тут по мировой цене одной артустановки удавалось приобрести пять таких же, да ещё и с боекомплектом к ним! Да, с истекаю­щим или истекшим сроком хранения, но всё же.

Естественно, такая бурная активность «Косатки» не могла не вызвать пристального и враждебного интереса нацистов, и «Косатке» пришлось повоевать, сначала просто отбиваться, а потом и побеждать. Три помощника капитана совместно разработали тактику борьбы даже с «прыгающими» ракетными торпедами, просто ставили поперёк курса этой гадости несколько облаков разрывов осколочных снарядов, если не в первое, то во второе или третье она обязательно влетала – и взрывалась. Когда пришлось очень-очень быстро доставлять сверхсрочный секретный груз, в штормовую погоду «Косатка» поставила мировой рекорд скорости движения под парусами, целых сто двадцать узлов, правда, и сам поход, и рекорд были такими секретными, что об этом не должен был знать никто. И награды за этот переход получили все моряки «Косатки», причём боевые. И Павло Дальнозорченко у всех своих помощников учился, сутками не уходя с мостика, пытаясь на каждой вахте урвать чего-то нового, услышать, попробовать, применить.

К осени Павло стал уже не тыловой крысой, а вполне себе опытным и зрелым капитаном. И в конце сентября случился первый бой тримарана с двумя бое­выми кораблями нацистов: фрегатом и круизером. И круизером был тот самый корабль, на котором когда-то ходил капитаном сам старпом. А капитаном на нём был лучший ученик старпома, к сожалению, отъявлен­ный нацист и убийца. И мощность залпа у каждого из врагов превосходил мощность залпа тогда уже «Чёр­ного Моржа» больше, чем вдвое, а совокупная мощ­ность – почти вшестеро.

И «Морж» с честью выдержал это испытание, ни разу не подставился под вражеский залп, умело мане­врируя парусами и двигателями, подрезал курсы, обгонял, уходил, возвращался, кружил и бил, и бил, и бил врага, издалека и вблизи, мелочными комариными укусами и очень мощными точными попаданиями безоткаток. И через восемнадцать с половиной часов добил обоих. Все восемнадцать с половиной часов Зоркий Пью простоял за штурвалом, руководя боем и прислушиваясь к советам своих помощников. И был указом Адмирала повышен в звании до кавторанга, и награждён Серебряным Сердцем за личное мужество.

Старпом был так счастлив от этой победы, победы над бывшим своим любимым кораблём под командованием ставшего нациком лучшего своего ученика, что ночью после боя умер. Не выдержало сердце. А Зоркий Пью всерьёз хотел переименовать корабль ещё раз, в его честь. Но Адмирал Бен Боу не позволил. Потому что «Чёрный Морж» уже становился легендарным. Звания и награды получили все участ­ники того славного боя, а покойный старпом был пред­ставлен к Алой Звезде Героя посмертно. Его именем были названы улица в родном ему Феодоро, кафедра, которой он заведовал и площадь в Столице Острова.

Второй помощник стал первым, третий – вто­рым, на должность третьего помощника Зоркий Пью взял Яшу Ракова, в прошлом оружейника, одного из правильных старых офицеров «Косатки». Тот сперва крутил носом и бурчал команде, мол, что хорошего может выйти из тыловой крысы, но после первого же боевого похода, когда «Морж» прорывался в Феодор­скую Фему через строй из десятка вражеских корветов – и прорвался, попутно отправив на дно один и здорово потрепав ещё пару, – сменил мнение на прямо противоположное. И теперь Джек Рэкхем, впрочем, как и прототип его позывного, весьма неравнодушный к женскому полу, прославлял «Моржа» и Зоркого Пью по всем борделям, балам, и театральным гостиным Архипелага.

А Зоркий Пью продолжал общаться как с Адмиралом и командованием «Чёрного Флота», так и с кумом Геной. Так нашлось применение и Промбазе: большое количество сторонников Острова и Метро­полии в Олигархии напрямую выступать не решались, но помогать старались. А услуги, даже идейных сторонников, всё же принято оплачивать – вот и напа­дали на Зоркого Пью по старой зампотыловской привычке приступы благородной слепоты: то «не заме­тит», как кто-то здорово отличившийся из своей команды на Промбазе накосячит, то вдруг напрочь забудет ограбить какой-нибудь склад, а то и, вдруг, из разных складов что-то ценное перетаскает в один, и, как на грех, забудет забрать!

Случались и накладки. Так, например, ту самую злосчастную полковую казну с жалованьем он, конеч­но, прихватизировал, и расколов секретный код с помощью дешифратора, тут же ограбил, а потом… Уж очень ему сам ящичек понравился! Вот и сложил он в бронекейс причитающееся подпольщикам, и притопил его, как и уговаривались, в одном из сортиров. И код к ящичку тут же передал кому надо.

Но… Но первым после ухода «Моржа» с Промбазы именно в этот сортир зашёл не дежурный сантехник, связной подполья, а тот самый казначей, у которого, собственно, этот бронекейс и товокнули. Радости у казначейской крысы были полные отсут­ствующие штаны, трубил он о своей находке так громко и часто, что даже дохлые рыбы слышали, но вот только кода от кейса он не знал. И когда заинтере­сованные лица на Промбазу прибыли, казначея, конеч­но, судили за растрату из закрытого бронекейса, но Зоркому Пью от этого всего радости было мало.

Во-первых, про него теперь на всех углах кричали «Слепой Пью», а это всё же ближе литера­турному прообразу, но очень уж ведь обидно. Во-вто­рых, посылка-то до адресата не дошла, нужно визит повторять! Но из повторения визита бывший зампотыла устроил показательную порку. Да и само прозвище «Слепой Пью», поразмыслив, решил исполь­зовать врагам на страх, себе на потеху.

«Морж» поднял паруса из утреннего морского тумана при первых лучах солнца и последних порывах ночного бриза меньше чем в пятидесяти метрах от артиллерии Промбазы, и одним рывком оказался уже прямо под орудийными башнями: штурман «Моржа», Сашка Щедровицкий, Искандер Дампир, опять воспользовался большим макеевым течением. Но в этот раз Пью не пошёл к пристани. Резко хлопнули пневмоприводы абордажных кошек, многочисленные крючья впились в палубы, в профилированный алюминий ангаров, обмотались вокруг стволов орудий, и вслед за ними на позиции вояк абсолютно беззвучно хлынула волна серьёзных и злых, а не радостных, абордажников. Хорошо, кто-то из перепуганных артиллеристов узнал тримаран и громко прокричал «Это Морж!»: стрельбы и сопротивления не случилось, дрессированные нацики начали тут же споро раздеваться.

Но Пью не высадился, а только оставил абордажную команду, поверх абордажных шлемов которых на уровне глаз была повязка из чёрной марли: видно всё как через солнцезащитные очки, но издалека кажется повязкой слепого; дождался сигнала, что все орудия разряжены и боекомплект изъят, и тут же ушёл. Ушёл, чтобы возникнуть так же неожиданно, как привидение, в ордере кораблей снабжения, тради­ционно везущих пятинедельный запас провизии, бое­припасов, всего того, что потребляла Промбаза: ведь «Морж» грабил Промбазу в среднем раз в три-четыре недели, а на долю Зоркого Пью торгаши считали правильным хоть что-то, но оставить.

И тут действия злющего бывшего зампотыла были абсолютно неожиданными: все команды всех кораблей раздели донага, сковали наручниками и в таком состоянии загнали внутрь «Моржа», а на корабли снабжения высадили призовые команды, и тоже с завязанными чёрной марлей глазами: «Чёрный Флот» пополнился сразу восемью транспортниками, а грузы выгружались уже в порту Республики Остров.

И вот теперь Пью вернулся на Промбазу. И сошёл с борта «Моржа» на платформу, завязав глаза себе такой же марлевой чёрной повязкой. И впервые за всё время очень жёстко выпорол всех нацистских вояк: те, кто после не попал в госпиталь, спали только стоя целую неделю. И ограбил то, что можно было на Промбазе ограбить, очень специфическим образом: самое ценное, конечно, отбирал, а остальное заставлял самих хозяев вещей портить, ломать, резать, и топить, выливать, поджигать. Так же были сняты все затворы со всего вооружения, а стволы залиты свинцом, сами вояки топили свинец и в стволы заливали. Заставлял Пью всё это делать под страхом порки: вояк пороли прилюдно, показательно и очень долго, не спеша. И ожидание удара плети для истязуемых было страшнее самого удара. Это была жуткая в своей непонятности и бессмысленности месть, абсолютно никак не объяс­нённая Слепым Пью, но местные, свидетели предыду­щего налёта и того, что за ним последовало, дога­дались. Догадались и сделали правильные выводы.

А, уходя, Слепой Пью «передал приветы» вместе с посылкой. Изымая боезапас, самые крупнокалибер­ные снаряды и бомбы он забил во все важные полости, ёмкости и трубы Промбазы: в водоводы, воздуховоды, опорные и несущие конструкции, и в канализацию. И поставил на боевой взвод. И только в центральном стволе канализации в стопятидесятидвухмиллиметро­вом снаряде вместо взрывателя была ввёрнута та самая «посылка» связному подполья. Естественно, с много большей суммой, так сказать, с процентами за беспокойство.

Посылка дошла, но жизнь Промбазы была парализована полностью на целый месяц. И тогда с «многоуважаемым Пью» попытались договориться, мол, чем так рисковать, не лучше ли платить ему рэкетирскую крышу. Тут и Пью, и Бен Боу, и кум Гена поняли, насколько Полуостровные приняли «Моржа» всерьёз, ведь ни с одним из кораблей «Чёрного Флота», ни с одним из капитанов, да даже с Адмиралом как командором Флота никто никогда не пытался догова­риваться, а вот с Пью…

И тогда Пью, посоветовавшись с кумом и Адмиралом, поставил условия, после которых и стрельба, и война загрохотали с новой, удвоенной силой. Условий было три. Первое – никаких нациков на Промбазе и никаких флагов Полуостровных над ней. Второе – высокие договаривающиеся стороны находятся в равных экономических и юридических условиях. То есть основные капиталы тех, кто хочет использовать Промбазу, должны храниться в банке Республики Остров. Третье – юридическая чистота. То есть зарабатывай ты как хочешь, но налоги, прежде всего с оборота капитала, плати. И плати Республике Остров. По большому счёту, не мешая зарабатывать на грабеже экономики Полуостровной Олигархии, Пью потребовал от бандюков Промбазы не только признать Республику Остров, но стать составной частью её экономики.

И тогда на «Моржа» напали. Мол, довыпендри­вался. Напали только на «Моржа», за ним охотились и его зажали всё у тех же Майорских Скал, двумя десят­ками пограничных быстроходных катеров, лидер-фрегатом и тремя корветами. С прижимным ветром, мешавшим паруснику выполнять манёвры уклонения, уйти от этой своры.

Дело было уже в конце сезона осенних штор­мов, когда штормы редкие, но особенно долгие и злые. Хорошо, у «Моржа» не было на борту десанта и был полный запас топлива и боекомплекта; бой продол­жался больше тридцати часов, и в этот раз «Моржу» не удалось так легко отделаться. Были и пробоины, были и потери. И тяжело ранило осколком старпома. Пере­лом боя произошёл, когда «Морж» поймал-таки выхо­дящего из нырка лидера и бронебойными из скоро­стрелок вскрыл рубку, лишил его возможности нырять под воду. И, не давая тому встать на аквапла­нирующий, сам рванулся на форсаже двигателей вперёд, и положил в открывшуюся внутрикора­бельную полость рубки сразу три ракеты: из кормо­вого орудия два выстрела и из носового один. Фрегат загорелся, а потом взорвался и быстро затонул, тут и корветы с катерами отвалили.

В порт постоянной дислокации, в тот момент при монастыре Святого Макея Флотоводца на Макеев­ских островах, «Морж» полз под парусами почти сут­ки: мачты были пробиты в нескольких местах, и Пью боялся, что полной нагрузки парусов они не вынесут, а бензина почти что вовсе не было. И всё это время Пью не отходил от раненого старпома в лазарете: тому то становилось лучше, то он опять терял сознание. Один осколок пробил лёгкое и застрял в грудине, второй контузил позвоночник и пробил плевру. Деду со дня на день должен был пойти девятый десяток, потому за здоровье контр-адмирала переживала вся команда. Заранее предупреждённые по шифроканалу монахи приготовили медицин­скую капсулу, вызвали реанима­торов и хирургов с Острова, по запросу от Адмирала к монастырю на всех парах спешил медицинский спаса­тель аж из Феодоро.

Успели. Почти что в последний момент. В мед­капсуле старик даже пришёл в себя, порывался всё что-то сказать, но тут прибыли медики сначала с Острова, а вслед за ними с Феодорской Фемы, долго осматривали, долго шёл консилиум, потом больной был введён в медикаментозную кому и капсула со свежепроизведённым вице-адмиралом (Адмирал уже произвёл его в следующее звание, как и всех участ­ников этого трагичного похода) пошла даже не на Фему, а сразу в Метрополию.

Забегая вперёд, дед тогда выжил, медики вытя­нули, но строго-настрого запретили больше выходить в море иначе, чем в качестве почётного и строго охраняемого пассажира. Но советы и консультации по своей, навигаторской и судоводительской части, Пью получал от него всегда сразу, охотно и подробно.

Второй помощник, как ни странно, становиться старшим не захотел: и инвалид, и примета плохая, и вообще «дорогу молодым». Да и вообще по команде и по берегу поползли слухи, мол, и на «Косатке» слиш­ком часто менялись старпомы, так что это должность проклятая. В любом случае, «Морж» ушёл на очень серьёзный ремонт, а на море вовсю свирепствовали зимние шторма. И тут подошёл праздник, день упоко­ения Святого Макея, Макей Зимний. Причём трёхсотлетие.

Макей – «новый» Святой, уже православных Поляриза, а не Предтеч или Первопредков. Он и Исследователь, и Открыватель, и Кормитель, и Пропо­ведник, и Страстотерпец, а не только Флотоводец. Вообще личность незаурядная и сложная, как любой фанатично верующий. Больше трёхсот лет назад, как раз когда начинались Войны за Веру, а Сатанисты окончательно переселялись с Южного на Западный Материк, Макей, тогда ещё просто проповедник, собрал охочих людей, построил первый свой флот и ринулся исследовать и осваивать побережье Средин­ного Моря. Карты, конечно, были, ещё в информа­тории, сделанные Предтечами с орбиты, но тут пра­вильные слова «Предтечами» и «с орбиты». С одной стороны, времени сколько прошло? С другой стороны, что там с орбиты рассмотришь? Паровые двигатели тех времён работали на дровах и древесном угле, потому основной движущей силой первого флота Макея были паруса да вёсла, и уйти далеко в море было смертельно опасно. Но Макей рискнул, и, воспользовавшись утихающим штормом, под паруса­ми на взятых с собой запасах еды и воды достиг Майорских скал. Он и дал им название Майорских, в честь большой и малоподвижной разновидности цела­канта, названного им майор. До сих пор там часто ловят майоров, редкую вкуснятину, а в особенности собирают изысканный деликатес, икру майора.

Каждая икринка – как голова ребёнка, если аккуратно прорезать толстую и твёрдую шкуру икринки да посолить – вкуснота необычайная. В принципе, Макею приписывают и следующие два рецепта: если икринку полить уксусом и высушить на солнце, она сжимается и становится размером с ябло­ко, и этим майорским яблоком можно питаться целый день. И третий рецепт: если икринку проколоть, полить мёдом или посыпать сахаром и оставить на ярком солнце на сутки, получится очень пряное, очень вкусное, сытное и быстро пьянящее вино, Макеев Кагор. А если икринку с вином полить уксусом, а потом высушить на солнце, получится майорат, сла­бый курительный наркотик, очень популярный у Заморийцев.

Но на Майорских Скалах нет пресной воды, и первая флотилия, пользуясь утихающим штормом, двинулась вдоль гряды, к Артемиде. Этот остров был назван ещё Предтечами, возможно, из-за обширного животного мира и буйной растительности, как запо­ведник для охоты (хотя как рассмотреть и оценить обширность животного мира с орбиты?), возможно, по имени одной из женщин экипажей Предтеч, никто тол­ком не знает. По ходу похода начался полный штиль, и Макей рискнул второй раз: они сожгли вёсла в топках паровиков, но до Артемиды дошли. И нашли и горы, и животный, и растительный мир, и рыб, и моллюсков, и жемчуг. И воду. А еду, опять же с подачи Святого Макея, использовали местную.

Поход первого флота Макея практически открыл только ещё создающейся Империи Угольные Острова, то есть ископаемое топливо для развивающейся про­мышленности и судоходства. При переходе от острова к острову корабли тонули и ломались, люди гибли, первый поход занял по времени около года, потому для возвращения назад Макей был вынужден строить новый корабль. Один, но большой, на всех выживших моряков первого флота. Частично из остатков кораб­лей первого флота, частично из прямо здесь, на островах добытого леса. И, естественно, в качестве топлива ориентировался уже на каменный уголь, а не на дрова.

Корабль вернулся, и привёз диковинную еду: диковинную рыбу, диковинных животных, диковин­ные овощи и фрукты. А ещё привёз каменный уголь, четыре прогоревших насквозь от островного каменно­го угля старых паровика и один, полуживой, на кото­ром, собственно, и дошли. И твёрдое убеждение, что уголь «очень ядрёный» и для парового двигателя непригодный.

Но вслед за Макеем двинулись колонисты, за ними коммерсанты и технари, именно потому букваль­но после самых первых паровиков появились паровые двигатели тройного расширения со смешанными контурами водяного охлаждения. И это дало толчок как всей экономике будущей Империи, так и развитию флота: уже второй флот Макея был оснащён техни­чески на несколько порядков лучше, чем первый. Хотя, на сегодняшний взгляд, состоял всё так же из маломерных и тихоходных деревянных парусно-паровых лоханок, берущих не своими возможностями, а своим количеством.

В первом флоте Макея было двадцать пять судов (и вернулось одно), во втором полторы сотни. И тут Макей столкнулся с тем, за что его ценят и поныне во всём научном мире Поляриза: его суда начали бороть­ся с течениями. Вот описаниями морских течений, зависимости их силы и направления от атмосферных условий и времени года, а так же от плотности и направления ветра Макей заслужил научную славу. «Чем выше плотность, тем выше волны» – это каждый ребёнок на Поляризе со школы знает, «правило Макея». Так что хоть и было трудно, но и второй флот Макея со своей задачей справился: достиг Феодорской Фемы, Острова и почти вплотную, глазами разборчиво видны, примыкающих к Острову ныне Макеевских остовов. Их четыре, и проливы между ними узкие и глубокие, если бы не морская вода в них, это был бы один остров, и размерами больше Острова. И на Восточном Макеевском, Феме и Мэриленде встретился с населе­нием полузаброшенных поселений мусульман, и обра­тил их в Православие. Им, конечно, скорее всего про­сто хотелось выжить, а вдобавок, наладить хоть какую-нибудь торговлишку, но если «только для православных», то почему бы и нет? А Макей после этого стал Проповедником и Крестителем.

Третий флот Макея собирался уже сразу как военный: шла агрессия Южных на Северный Материк, и западные, католики, не справлялись. Именно Макею приписывается идея и первое воплощение не сухого, а жидкого взрывчатого вещества для огнестрела, именно при нём не нитратный порох в каждом патроне, а жидкость в баллоне, магазины пуль и самовзвод замы­кающим камеру сгорания поршнем характеризует личное лёгкое стрелковое оружие, хотя, возможно, ему это только приписывают. И он же доказал научно, почему жидкое взрывчатое теряет эффективность и повышает опасность детонации с увеличением калиб­ра пушки.

В третьем флоте было больше двухсот пяти­десяти кораблей, каждый был вооружён несколькими пушками, каждый моряк был вооружён огнестрелом, но битву третий флот Макея и соединённый флот католиков проиграл: мусульмане высадились на Северном Материке и постепенно отгрызли примерно четверть от западной части континента.

В битве Макей был ранен, мусульманский дротик из метательной машины пронзил его насквозь, и ещё три недели с дротиком в теле Макей терпел, пока не достиг своей морской базы на Восточном Макеевском. Где и умер Страстотерпцем. На месте захоронения Святого Макея сейчас находится мона­стырь, а Макеев­ские острова – очень богатое соедине­ние залежей руд редкозе­мельных и цветных металлов, а ещё богатая железная руда и уголь. Настоящая производственная кладовая, которая сейчас полностью в руках монахов. Но монахи патриоты Республики Остров и противники безбожного нацизма уводяных. Здесь «Морж» и ремонтировался.

И вот в день трёхсотлетия упокоения Святого, во время Крестного хода и поклонения нетленным мощам Святого в его раке, прямо в забитой разной посудой богомольцев бухте монастыря всплыл лидер-линкор заморийцев «Немезие». Первым же залпом накрыл монастырь и крестный ход, вторым поджёг судёнышки в бухте и порт, а третий дать не успел, заработала прибрежная артиллерия. «Немезие» нырнул и был таков, а второй помощник в инвалидном кресле был в числе молящихся в крестном ходе.

Награждённый контр-адмиралом за сражение у Майорских Скал, второй помощник пострадал силь­ней других: шрапнель летела низко, но всё равно выше упавших на землю богомольцев, инвалиду-колясоч­нику падать было некуда. Да, в конце концов тоже спасли, но связист остался без глаза и кисти левой руки. И тоже уже просто физически не мог исполнять свои обязанности.

Пришлось пополнять команду. А на должности помощников капитана брать, используя карьерный рост. Старпомом стал бывший оружейник Джек Рэк­хэм, вторым помощником бывший штурман Искандер Дампир, третьим помощником двигателист Эдик Учи­тель, упорно отказывающийся от позывного Эдвард Тич под предлогом, что Тич – Чёрная Борода, а у него волосы рыжие. Так на «Морже» появился Эдвард Барбаросса.

Ремонт продолжался долго, без «Моржа» отбили у Полуостровных Птичьи острова, две громадных длинных, узких и полностью плоских полоски суши, покрытых буйным тропическим лесом, населённым реликтовыми то ли нелетающими птицами, то ли оперёнными динозаврами, прожорливыми и всеяд­ными; вытянувшихся южнее Острова в сторону Фео­дорской Фемы. Под их прикрытием собирались флоти­лии нацистов, угрожающих Феме и нападающих на Остров. И только к следующему военному кризису, к Де Бали, ремонт был закончен.

Слепому Пью ремонт не понравился. Да, выхо­дившие все положенные регламентные сроки двигате­ли нужно было менять, но зачем ставить двигатели и хуже, и больше, чем те, что были? С секретными ёмко­стями в аутригерах пришлось попрощаться. И броне­вые плиты взамен пробитых были того же класса противо­пульного бронирования, но тяжелее почти что вполовину, и мачты тяжелее, а паруса не только тяжелее, но ещё и хуже сделанными. И уж совсем никуда, по его мнению, оказались автоматы подачи выстрелов к безоткаткам: да, их раньше не было, да, раньше все выстрелы вручную вытаскивали и склади­ровали на палубе центральной секции под сетями перед боем, да, это было опасно, но… Но забрать почти что четверть объёма десантного отделения под крюйт-камеры и автоматы? И, самое главное, их вес, совокупно с потяжелевшей бронёй, двигателями, мачтами и парусами грузоподъёмность «Моржа» уменьшилась почти на треть. А следовательно, должна была упасть и скорость, насколько – можно проверить только в боевых условиях. Стоил ли выигрыш в безо­пасности и скорострельности безоткаток таких затрат – это был для Зоркого Пью вопрос.

Тут начался февральский кризис. Христианский шах Замории, католик де Бали, решил вмешаться в дела необъявленной войны между Полуостровной Олигархией и Республикой Остров как в сугубо-внутреннее дело Олигархии, то есть помочь единовер­цам подавить бунт, естественно, небесплатно. На оплату его услуг «скинулся» совет безопасности и обороны союза правоверных мусульман (есть в Замо­рии такая общественная организация, в этот совет и Загория входит, и даже отдельные родо-племенные государства-кланы буддистов), и отправил в помощь Полуостовным своего монстра. А монстр был знатным.

Ну, для Заморийцев это традиционно: если нельзя решить вопрос качественно, технологически, они решают его количественно. Так и де Бали создал флото-корабль или корабль-монстр: это была почти сотня бортов, которые могли и действовать самостоя­тельно, но могли и сцепляться вместе воедино, образуя один громадный корабле-остров. Что было очень полезно в случае жёстких зимних штормов Срединного моря, в случае отражения атаки многочис­ленного противника и так далее. Естественно, за такую универсальность приходилось платить, то есть каждый отдельный корабль-модуль этого монстра отличался низкой мореходностью и слабостью брони­рования, но вместе… И вот этот монстр под уникаль­нейшим, ни разу не догадаетесь, названием «Де Бали» выполз из штормящего Срединного в штормящее Меотидское море и медленно двигался в глубь Угольного Архипелага; уже находился чуть-чуть южнее Промбазы, в самом начале россыпи Майорских Скал.

И «Моржу» пришлось исполнять роль рейдера, то есть ту, к которой его готовили изначально. И в десант набирали всех, в том числе и экипажи судов, оказавшихся по тем или иным причинам без борта. Так и встретилась в ту бурную штормовую ночь на «Морже» старая гвардия: Кровавая Мэри с Израэлем Хендсом, Бен Ганн с Джоном Сильвером, Конан-Варвар, Фёдор Кэвендиш, Жан Лафит и многие ещё из самой первой обоймы…

В Срединноморьи шторм начинал утихать, а в Меотидском море, наоборот, разрастался. И гнал «Де Бали» к Острову, да он и сам двигателями подраба­тывал. Основные силы «Чёрного Флота» встречали наваливающегося монстра спереди, в лоб, а «Морж» вместе с ещё парой быстроходных рейдеров зашли со стороны Майорских Скал, сзади. Синхронизи­ровались, дружным рывком достигли бортов сцепки, ошвартовались и единой лавой высадили десант. И заработали скорострелками и пулемётами, его поддерживая. А команда «Де Бали» в этот момент дружным артиллерийским огнём отражала нападение противника с другого борта.

Перевес сил сразу и резко изменился, большая половина стволов северной стороны монстра в одно­часье замолчала, и нападающие с юга обрадовались и рванулись вперёд; прямо под борта «Де Бали» выпрыг­нули лидеры и выстрелили отсеки с абордажными командами, бой сразу пошёл на очень близкой дистан­ции. Казалось, ещё чуть-чуть, и победа будет за опол­чением, ан нет: внутри «Де Бали» оказалось огромное количество десантной команды, причём и Заморийцы, и нацисты, и просто морская пехота Полуостровной Олигархии. И вначале забравшиеся достаточно далеко вглубь, но именно потому и рассредоточившиеся, абордажники и десантники ополчения стали гибнуть, отступать. И тогда кто-то по общему каналу ополчения заорал: «Топи их! Открывай кингстоны!» И для испол­нения этой команды рассредоточенность и немного­численность ополченцев на судах врага стала досто­инством, а не недостатком.

Пока огромные толпы десантников врага, путаясь в незнакомых дебрях переходов, лестниц и коридоров нижних отсеков и трюмов, носилась за опытными в корабельном устройстве и шустрыми ополчами, обнаглевшие ополчи вовсю пускали в ход гранаты с гранатомётами, пластид, резаки и зачастую не прорывались, а прорезали себе проходы в соседние трюмы, прямо к кингстонам. Центральная часть «Де Бали», самые большие по тоннажу и водоизмещению суда, оставалась ещё в руках врага, зато пристёгнутая к бортам мелочь уже начинала набирать забортную воду. Вдобавок Олег Лужин, Оливье Левассёр на «Молнии» и Эдик Таганский, Эдвард Лоу на «Колоколе», зашли своими лидер-корветами с борта и вовсю расстреливали торпедами и «попрыгуньями» те лоханки, до которых ополчи добраться ещё не успевали. А ответить им, отогнать нахалов возле палубной артиллерии «Де Бали» народу уже не хватало.

Слепой Пью не мог позволить, чтобы такое веселье прошло мимо него, потому оставил за себя старпома, собрал с собой десяток добровольцев и присоединился к десантникам. Джек Рэкхэм тоже на месте не усидел, собрал два десятка добровольцев и рванул вдогонку, типа, «подстраховать старика, чтоб никуда не встрял». Второй помощник, Искандер Дампир, узнав, что он старший офицер на судне, возмутился «я что, рыжий?» и со всей штурманской, мотористской и рулевой командой рванул уже целена­правленно «топить гадов». Эдвард Барбаросса, услы­шав про «рыжих», разошёлся такой яростной и непри­личной речью, что заразил азартом почти что всю оставшуюся команду. В результате на борту «Моржа» остались кок, юнга, вахтенный рулевой, вахтенный вперёдсмотрящий, и старшим над ними недолеченный раненый Бен Ганн, и впятером спасти намертво занай­товленный к «Де Бали» катамаран они не смогли бы в любом случае.

«Де Бали» тонул медленно, и шторм из Меотиды только усугублял дело. Не успели отойти от умирающего монстра семь судов, «Морж» был одним из них. Под конец боя вокруг мачт и надстроек сцеп­ленных лоханок «Де Бали» собралось такое количество людей, что каждая волна смывала и сбрасывала их уже десятками, невзирая на политические взгляды, нацио­нальность, веру и предпочтения. Как всегда, природа всех победила, только вдруг оказалось, что ополчи все как один умеют плавать и, смытые, почти всегда доплывают до окруживших место трагедии островных судов, а вот десантники Замории, Полуостровных и нацики…

Потери были страшными. Республика Остров выдала для поминания и отпевания список из шести тысяч имён и позывных, из самых первых капитанов «злой февраль» забрал Джека Спэрроу, Эдварда Лоу и Фёдора Кэвендиша. Полуостровная Олигархия только официально признала гибель ста тысяч человек, всей флотилии, десанта де Бали и всего корпуса морской пехоты. А ведь были ещё и нацики, и наёмники, и даже, говорят, тероборона…

***

Павло Дальнозорченко то ли отвлёкся от своих воспоми­наний, то ли вынырнул из старческой дремо­ты и обвёл взглядом высокий скалистый берег, шумя­щий в крупной гальке какой-то гуашной синевы прибой, пяток наглых розовых белоклювых и оранже­волапых чаек – или как их, реликтовых местных зуба­стых нелетающих, правильно называть – нарезающих круги вокруг полубака «Косатки» и громко требующих у кока, Лиды Пенкиной, Линды Фоум, как раз в нару­шение экологических норм марины вывалившей за борт лохань с отходами, ещё подачки, и медовой густоты жаркое солнце, заливающее всё вокруг безвет­рием и жарой.

Полубака «Косатки»! Он таки поднял её! Он её восстановил, при затоплении «Де Бали» на любимую девочку-красотку навали­лись, как насильники, эти ржавые Заморийские лоханки, и пять лет под водой на пользу любимой лодочке Слепого Пью не пошли, но он это сделал! Аутригеры почти не пострадали, но центральный корпус переломился пополам, пришлось заказывать и изготавливать новый. Да, никакого бронирования и вооружения, да, полностью граждан­ская пластиковая модель, многослойные мономоле­кулярные плёнки и застывающий кевларогранит между ними, причём и бимсы, и внутренние перебор­ки все такие же пластиковые, и весь пятидесяти­метровый центральный корпус весит меньше, чем малый погранкатер на трёх бойцов с пулемётом. Но зато мосты поперечных балок с тяговыми экрано­планными двигателями и аутригеры сохранились полностью целыми, старыми. И это теперь не корабль Флота, не государственный рейдер, а целиком и полностью его собственность, только его лодка.

Хотя бы по документам: в действительности без Управле­ния Народного Флота Республики и кума Гены, без отставных вице-адмирала и контр-адмирала на Феодорской Феме хрен бы он допуск и к подъёмно-спасательным, и кредит на производство корпуса, и даже тело и проценты по кредиту платит не он. Но всё равно, пусть и фиктивно, но «моё – душу греет». Слепой Пью радостно улыбнулся.

 

Да, вояджер. Богатых бездельников и пижонов катает. Да, никакого бронирования и вооружения, ни скорострелок, ни пулемётов, даже личное стрелковое только у старших офицеров, и то в сейфах в каютах. Но зато новый профиль подводного антикрыла! Но зато монокевларовая мачта и плёночные паруса! Но зато в каждой каюте душ и сортир, и кондиционер, а не один на коридор, как прежде! И инфосеть, и связь из каждой каюты с диспетчерским центром, и комму­татор в кабины экипажа и на мостик, и даже у каждого боцмана мачты своя каюта! И, самое главное и секрет­ное, сколько микрофонов и камер в каждой каюте, и всё это автоматически пишется, распознаётся и в файлы сохраняется, в том же диспетчерском центре, сколько важных новостей каждый день Слепой Пью узнаёт!

Ведь кто заподозрит в этом брюзжащем, вечно подпитом и недовольном старом кашляющем обрубке (да, две пули в лёгкие и минус ступня) не просто вышедшего в тираж морского волка, не одинокого пьющего контр-адмирала Военного Флота Республики в отставке, но и действующего кавторанга разведки флота Метрополии, да к тому же с экономическим образованием и серьёзным опытом явных и тайных операций и махинаций как зампотыла «Косатки», так и снабжения всего Флота в самые крутые и стрёмные времена!?

Как всегда, лишь только задумался он о своей важности и нужности, тут же зачесались и отсут­ствующая ступня, и сгоревшие корни волос на глад­кой, как бильярдный шар, черепушке. И Слепой Пью себя одёрнул, и поправил круглые солнцезащитные очки на теперь уже подслеповатых глазах. Шестой десяток разменян, пора понять, что важность – ни о чём без нужности, а нужность только до тех пор, пока от него есть польза, пока он выполняет явно и неявно поставленные задачи.

Ведь и дыра в безопасности для супербогатых лохов оставлена не зря: пусть они и почти без контро­ля, но за день выкладывают денег столько, сколько бригада высококлассных инженерных кадров зарабо­тает за месяц. Да и немного их, почти на каждого есть досье, и каждый-любой новенький в этой «спитой обойме» вызовет непривычную, неоднозначную реак­цию давно друг другу обрыдших окружающих бога­тых бездельников. Тут-то и спецура возьмёт «кадра» на карандашик.

А сколько интересного, нужного и нового появляется, если прослушку по фигурантам сравни­вать между собой! Вот и сейчас у Павла «на контроле» целых пять дел, и одно – самое потенциально доход­ное! – уже подходит к своему финалу. Уже три дня на международной фондовой Поляриза усиленно продают все акции алмазопроизводящих, то есть сырья для производства процессоров оптокомпьютеров. Рынок бурлит и падает, государства задейство­вали все свои стабилизационные фонды, но только зачинатель всего этого бурления, престарелый Юсуф Гримспен-хан, сейчас числится его пассажиром. И каждый день общается со своими подчинён­ными. И даже контроль­ные слова уже знаем: «хочется» – продол­жаем прода­вать, «неможется» – скупаем самые жирные куски по списку. И вот список-то этот сегодня Слепому Пью в руки и достался, просматривал Юсуф список на закрытом хранилище, корректировал его. А кэш программы-редактора Юсуфа копировал­ся уже «Косаткой».

 

Ну и помимо: два шпиона, Загорийский и Чжо­усских деспотий с Восточного, ведь неслучайно заинтере­совались ловлей съедобных медуз, кормлением адаптировавшихся земных дельфинов и посещением исторических памятников и достопримечательностей Суверенной Республики Остров, явно им о чём-то важном перетереть надо. А вот о чём – будет ясно из их поведения и сигналов после. Плюс явная шпионка с Западного, от Сатанистов, хотя усиленно пытается казаться Заморийкой, что-то вынюхивает, но у этой интерес, судя по всему, именно к Острову. Плюс похо­ронно-мрачный дедуля, по документам Джек Смит-ага из Замории, но по всем замашкам скорее Яматори с Восточного континента, с него прямо портрет предте­ченского якудзы рисовать. И всюду с макетом ритуаль­ного ножика ходит, да, по всем правилам для ино­странцев, не признавших суверенитет Острова, ника­ких гражданских прав, и лезвие – пластик, но всё же…

И тут вызов от тургруппы. Они сегодня подни­мались на вершину Северного Горнила, это группа из двух гористых островов с очень узким и бурным проливом между ними, а вершины изрезаны такими причудливыми высокими скалами, что Светило всегда как будто просвечивается между обломками, как огонь в горниле кузнеца. Не откажешь Святому Макею в фантазии так остров назвать…

Там – интерактивный музей, который скоро может стать поминальным храмом. Музей детей, пав­ших от агрессии Полуостровных. С фотографиями, голосами, записями, видео. До и после. И списки повинных в гибели. Очень очищающее душу зрелище, особенно если долго подниматься вверх, к Светилу, а потом вдруг нырнуть в пещеру, в которой воссоздано всё то, что творилось, чувствовалось и переживалось восемь лет назад. У Предтеч было даже какое-то слов­цо, которое характеризует происходящее со зрителями там… Ах, да, катарсис. Именно, катарсис, очищающее страдание…

***

Неспешно достал коммуникатор, глянул на индикатор вызова, как будто хотел увидеть что-то другое, встал и прошёл на балкон верхней палубы, прямо над мостами поперечных балок, как раз туда, куда планировал, если будет нужно, поставить скоро­стрелки и безоткатки – ведь не только разрешённое он тогда со дна поднимал. Связь тут очень не очень, да и сама «Косатка» теперь тоже стала подслеповата, без той самой славной радиомачты.

Ответил, принял видеовызов – и задохнулся от ужаса.

 

Дед, конечно, оказался совсем не Джек Смит, а именно Яматори: царского рода из многочисленных и хорошо сбитых джапов. Сын его, наёмник у Замо­рийцев и военный советник Полуостровных, оказы­вается, тут погиб. Именно тут, на Горниле. В том са­мом десанте, который, укрываясь от огня ополченцев, сумел через пролом ворваться в пещерный городок, в убежище сирот-инвалидов. И исполнил приказ «выжечь всех».

Дед нашёл псевдоним сына как виновника смерти у семидесяти детей. И прямо из музея отказал жене и потомству сына в наследстве. И себя зарезал. Тем самым ритуальным тупым ножиком – это ж какая должна быть силища, чтобы тупой пластмасской самому себе живот крест-накрест разрезать? И крови… И блюющие экскурсанты… И потерявший сознание Юсуф на носилках. И вдруг волками друг на друга глядящие Загориец и Буддист. И всё это абсо­лютно авральным порядком катится вниз: в полицей­ский автомобиль с трупом самоубийцы набилось ещё трое, в скорую помощь с Юсуфом – семеро, остальные ломятся вниз по тропам и ступеням, теряя шляпы, обувь, сумки, килограммы и чувство собственного достоинства. Срочно готовиться принимать клиентов!

Десяток команд по внутреннему коммутатору: побольше спиртного и совсем небольшие порции на ужин, музыку по всем каналам томную, мягкую, обволакивающую, и в контраст к ней трагичную, героическую, пафосную – подготовим психологиче­скую почву к завтрашней охоте на мегалодонов: и мегалодонов сохранить удастся, и от страсти к убий­ствам отучим. И – детские фотографии из музея в галопроекторы, пусть «подложкой» под любое видео выплывают и пропадают полупрозрачные детские лица: пусть никаких развлечений, только укоры сове­сти, вдруг ещё какого заказчика бойни выловим.

И врача быстро к трапу, скорая помощь в любом случае неотложно поможет, а вот в остальном – граж­дане другой страны, в медстраховке указан самый недешёвый медцентр неслучайно: срочно стартовать и на Остров, даже под двигателями за час должны успеть. В машинное отделение, пнуть, чтоб не зевали, что выход в море скоро.

Так и есть, едут. И следом бегут. Первыми успели полицейские, коронёры освидетельствовали, в чёрный герметичный мешок упаковали, антибактери­цидным гелем залили, и даже таможенные пломбы наложили, можно в холодильник (холодиль­ник! На «Косатке» теперь есть холодильник! Даже не один, целых три: для продуктов питания, для улова клиентов и для чрезвычайных обстоятельств), вот доктор Ливси (Генка Левашов, хороший парень, на фронте спину повредил, долго стоя не может, но медик из редких!) документы по всей форме примет, подпишет, даст на подпись мне, и можно грузить.

Подписал. Следом прилетела скорая с Юсуфом, но болезного из машины не на носилках, он своим хо­дом, только шатается. А-а-а, плачет! А его клевреты под руки поддерживают. Доктор к ним на полусог­нутых, и вдруг как-то успокоился, рукой мне облег­чающе машет, мол, отбой воздушной тревоги. Взды­хаю с облегчением и чуть-чуть презрением: финан­совая акула и гроза всех рынков на поверку оказался слабаком, сознание теряет от вида чужой крови! Добро бы своей, так бывает, а чужой… Нет, не боец! И радостно улыбаюсь клиенту:

– Как Вы себя чувствуете, уважаемый Юсуф-эфенди? Поплохело? Ай-яй-яй, как я Вас понимаю, и подниматься высоко, и жара, и зрелище душещипа­тельное, ещё и вот это вот… – и замолкаю, потому что первые беглецы уже рядом, вдруг что-то услышат. И руку подаю хватающемуся за леера трапа воротиле. А на том лица нет:

– Ох, почтенный Пауль-бей, сначала было так интересно, потом так страшно, а потом я уже и не помню… Ох, как же мне теперь неможется… – и за спиной Юсуфа напряглись четверо из шести клевретов.

– Неможется? Решительно и бесповоротно? – и взял его двумя руками за руки, и потянул к себе.

И взъерошенная рыдающая туша прислонилась к моей капитанской груди, как к материнской титьке, и, уже засыпая от успокаивающего, которым его в ско­рой накачали, забормотала:

– Нет, ещё не так решительно, как завтра на бирже, просто неможется, как будто жить не хочется… – и подслушивающие клевреты отпрянули назад с облегчением.

– Пауль-бей, у Вас на корабле так хорошо, так светло, так мирно и уютно… Дайте приказ отнести ме­ня в каюту, я, наверное, посплю… До завтра…

Я успокаивающе гладил неприятную мне финан­совую свинью по голове и одними взглядами раздавал приказы: палубные матросы сняли из креплений рубки носилки, разложили, приподняли на самые высокие ножки, клевреты подхватили уже чуть-чуть похрапы­вающую тушу на руки, я держал своими руками его руки и пять шагов сопроводил шествие до ближай­шего спуска на пассажирскую палубу: у усыпающего клиента осталось впечатление, что это я, лично я относил его в каюту.

***

Завтра он, совершенно неожиданно, подарит мне платиновый перстень с огромным алмазом, акции завода мономолекулярно-плёночных парусов в Заго­рийском Олбанистане (там горы, там экологию гробят безнадзорно) и кредитку вип-клиента с бюджетом в пятьсот тысяч Загорийских кредов. Общая стоимость больше миллиона, да и доходность одних акций не меньше пяти-десяти тысяч в год.

И мне станет немножко стыдно за то, что я таки успел, что этой ночью одна подставная Полуостровная фирмочка выкусила-таки акции пяти предприятий из его списка, и тут же перепродала с минимальной наценкой через цепь посредников куда-то в Метропо­лию: а что, нам одним с Полуостровной Олигархией сраться, а все Заморийцы с ней должны быть вась-вась?

Но только немножко, потому что о другом голо­ва болит. Не уследил, не разобрался, поспешил, вино­ват: ждал, судя по шифровкам Загорийца и Буддиста, обострения международного на восточной границе Загории, но началась межклановая война на Восточ­ном, между Чжоусским и Ханъанским союзами деспотий. А Ханъанцев мы могли и не успеть поддержать…

 

(Окончание следует)

Вернуться в Содержание журнала

---

---