(Продолжение; начало в № 1и 2 за 2023)
- Генри Джим Хокинз Второй
Через три дня после легендарного улова кефали.
«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся».
Папа назвал свой трактир «Адмирал Бен Боу». В принципе, по сути это был не трактир, а так, мелкая деревенская забегаловка, чуть-чуть лучше таверны, как раз посередине между ближайшей деревушкой и городом в бухте бобо-Клёва. Папа служил под началом Адмирала, ещё тогда, когда на Феодорской Феме – то ли острове, то ли полуострове в гряде Угольных Островов, связанном тогда тонкой узкой песчаной косой с Метрополией – а вообще то с Метрополией, то с Полуостровной Олигархией: одну косу размывает, другую намывает, а потом опять наоборот – началось антинацистское восстание, позже названное «Фемской Весной». Ну и вместе с ним, тогда ещё не Адмиралом, а кавторангом Вениамином Игоревичем Лучниковым, на захваченном восставшими у Полуостровных лидер-круизере «Славный» прибыл на Остров. Поднимать «Фемскую Весну» и здесь.
Это сам Адмирал («самозваный адмирал», как злословили завистники и злопыхатели) придумал брать позывные на языках Замории, а ополчи-последователи с удовольствием расхватали имена литературных героев-пиратов. Так Вениамин Лучников стал Беном Боу, а отец Игоря, Игоря Евгеньевича Крюкова, стал Джимом Хокинзом. Говорят, вначале, когда и оружие, и оборудование у обеих воюющих сторон было одинаковое, Полуостровное, точнее, Имперское со всеми модернизациями Полуостровных, нацики, слушавшие связь ополчей, здорово трусили, услышав вместо «ура» Заморийское «аллах акбар» и имена страшных пиратов. А потом это стало традицией.
В боях за Мэриленд, неудачных для ополчей, Игорь Васильевич Крюков потерял обе ноги. Команда «Славного» (тогда уже лидер-круизера «Чернославье») главного своего торпедиста не забыла, скинулись деньгами на лечение даже в самой Метрополии, а потом, когда Игорь Васильевич уже на протезах, но с костылями, прибыл домой, на Остров, помогли деньгами и на трактир. В боях за Лутугинские острова «Чернославье» был изрешечен и выбросился на мель, выживший экипаж спасся, но снимать с мели груды металлолома, оставшиеся от «Чернославья», посчитали ненужным. Да и Вениамин Лучников к тому моменту перестал пользоваться авторитетом и как военный специалист (что ни говори, но стратегический предел Бена Боу оказался совсем не адмиральским, тактик – да, замечательный, а стратег явно на уровне кавторанга), и как политический лидер. А после вскрывшихся злоупотреблений был отозван в Метрополию на суд офицерской чести, и разрешения на покинуть территорию Метрополии, прибыть на Острова пока не получал. Теперь во флоте Суверенной Республики Остров есть другой круизер с именем «Чернославье», но это уже обычный круизер, не лидер. И скорость, и огневая мощь заметно меньше, правда, сильнее бронирование. А папа свою таверну всё же назвал «Адмирал Бен Боу».
Выстроил папа таверну на фундаменте чего-то очень древнего, чуть ли не времён Предтеч или первопредков. От старого фундамента неподалёку от вершины горы Ак-Комор к бухте бобо-Клёва тянулась почти на километр циклопическая лестница с уже полуобвалившимися ступенями, от окрестных деревушек виноградарей и табаководов к этому месту вились достаточно широкие каменистые тропинки: это окрестная деревенщина, вырываясь на подённую работу в город, принципиально игнорировала движушийся удобными, но длинными дорогами общественный транспорт («что? деньги платить? деньги зарабатывать надо, а платить всегда дорого!»), и вместо десятка километров в комфортном салоне предпочитала отмотать два-три-четыре километра пешком сначала вверх, на гору, а потом вниз, по ступеням лестницы.
За подённую работу платили хорошо: и в рыбачьем порту, и в торговом, и в пассажирском услуги грузчиков ценились дорого. Не так дорого, как услуги золотарей в самом городе, но на эту работу деревенским ещё нужно было суметь попасть, а грузчик «бери побольше, неси подальше», особенно там, где техникой не подъехать, были нарасхват. Вот и выкраивали местные деревенские денёк-другой в неделю из своего вечного сельскохозяйственного цикла, чтобы смотаться в город, чтобы заработать за один день столько же, сколько удавалось заработать за долгий зимний месяц.
Ну и на обратном пути никто из них, уже с деньгами, на общественный транспорт не тратился – ты что, это же барство и безумная трата денег! – очень многие останавливались возле «Адмирала» чтобы пропустить кружечку холодного пивка, да с копчёным красным окунем, да с орешками, а потом всё отполировать джином… Многие умудрялись спустить всю дневную получку, и назавтра бежали вниз по ступеням вприпрыжку, чтоб было хоть что-то домой принести. Но большинство чётко делило «треть Адмиралу, две трети семье». Со временем «пополам Адмиралу и семье».
Евгений Васильевич, видя, как в его таверне народ спивается, нервничал и переживал, поднимал цены на спиртное почти до небес, опуская цены на еду и закуску, готовил прямо-таки гурманское меню, пытался говорить, объяснять, убеждать и агитировать, но без толку. Возможно, это и ускорило папину болезнь, и вот уже месяц папа медленно угасал наверху, в хозяйской спальне, а за стойкой бара стоял Игорь Евгеньевич, пятнадцатилетний угловатый крепыш со сросшимися в нитку густыми бровями, быстрый, как пантера, ловкий, как макака, с только-только намечающимся пушком на верхней губе, прыщеватых щеках, ломающимся голосом, громадных кулаках и бычьей шее. Мама разве что помогала программировать кухонный комбайн на купленные сыном продукты, все дела таверны Игорь Евгеньевич вёл сам. И налоги сам платил, и даже честно. Не говоря о том, что выставить потерявшую берега деревенщину из трактира хоть словом, хоть насмешкой, хоть физической силой у юного Гарри Хокинза проблем не вызывало. В отличие от школы, где Игорь хронически «неуспевал».
Даже будучи хроническим двоечником, героически сражающимся за очередную «удовлетворительно» сам с собой, Игорь папу боготворил. Воспоминания семилетнего сопляка, только-только перевалившего первый в своей жизни школьный семестр, когда вечером папа, в тот момент инженер-теплотехник на хорошем счету, о чём-то долго секретничал с мамой, потом собрал небольшой рюкзачок, чмокнул усыпающего сына в макушку, надел пилотку торпедиста и ушёл в ночь. Много позже узнал Игорёк, что торпедисты, мотористы и акустики всегда носят чёрные пилотки, артиллеристы и ракетчики – кепи, офицеры – фуражки, абордажники и десантники – береты, а все остальные моряки – бескозырки. Но сначала через два дня полыхнула «Фемская Весна», и Метрополия, признав голосование жителей Автономии Феодоро, включила её в свой состав и ввела войска. Тогда папа стал для Игоря героем.
А потом были страшные события в Полуостровной Олигархии, и на Остров повезли останки павших полицейских, сгоревших активистов, раненых, больных, увечных. А потом Адмирал Бен Боу на «Славном» вошёл в бобо-Клёва, и папка вернулся домой на побывку, на целых три дня. Он был горд, он сиял не хуже новенького, только-только что вручённого за морской бой с эскадрой Полуостровных «Креста Копейщика», ему, при спуске по трапу со «Славного», повесили на шею венок из весенних цветов и надарили букетов, и всеми этими букетами он осыпал маму, а потом сверху надел венок, схватил её на руки и, смеясь, долго-долго кружил по квартире. А потом были бои, долгие и трудные, и если с эскадрами противника, стремящимися на полном ходу обстрелять, расстрелять ракетами и снарядами Угольные Острова, было всё понятно что делать, встречать и бить, то что делать с отдельными нацистскими лидерами и линкорами, выныривающими из ничего, из глубины моря в самых непредсказуемых местах, за залп выпускающих огромное количество снарядов и ракет, дающих два, три, реже четыре залпа и опять ныряющих в пучины моря, не знал поначалу никто.
И папка пошёл в «Чёрный Флот». Как и вся их тогдашняя эскадра. Почему чёрный? Да потому что месть имеет только один цвет – чёрный.
Через полгода после «Фемской Весны» враги вдруг напали на Мэриленд, неожиданно ночью всплыли очень большой флотилией, и под прикрытием обстрела ныряющих и всплывающих лидеров огромная флотилия рейдеров нагло влетела в бухту Мариполиса, высадила десант и захватила город. Город на острове был главным и самым большим, но не единственным. Папа пошёл в десант, как и больше половины матросов и офицеров «Чернославья». И других судов «Чёрного Флота». Битва была долгой, упорной, кровавой и неудачной. Папку привезли домой без обеих ног…
Игорь Евгеньевич смахнул рукавом нахлынувшие от воспоминаний слёзы и попытался переключиться на день текущий. Вот три дня назад Валерий Вениаминович Кидушкин, хозяин трактира-конкурента «Принцесса», притянул на мелком своём и непонятном «Суверенитете» целый невод, полный огромного улова кефали – говорят, эта рыбка ещё с прародины Предтеч, и там она не была такой громадной и жирной, как на Поляризе. Вот часть этого улова – совсем немного, килограммов пятьдесят – удалось перехватить прямо на выходе из коптильни. И теперь у него есть идеальная пища, и даже закуска для гурманов: стейки из кефали. Её бы продать подороже, ведь это редкость и раритет…
Но что сказал бы папа? Нет, наверное, нужно так: если это еда, то с гарниром, с пюре из перетёртых каш или с картофелем, тогда и её разогревать-разжаривать, в общем, готовить. Вот на ту, которую будем готовить, установим минимальную наценку, как папа делал «за еду». А вот на ту, которую как закуска, к пиву…
Нет, целый стейк к пиву – это много. Его нужно нарезать соломкой, а потом замачивать в маринаде… Нет, лучше присыпать пряностями, перцами и тмином! Вот! Тогда тоже будет готовка, за которую можно будет брать наценку! И, так как к пиву, то в порции рыбы будет очень мало! Пусть будет рыба, копчёный сыр и брынза, тоже ломтиками: местная деревенщина делает прекрасную козью брынзу, и обходится недорого! И пусть эти порции будут по той же цене, что и кефаль «на еду», мы эту наценку возьмём не прямо, но косвенно!
Такая прибыльная мысль грела душу начинающего трактирщика, правда, в совести ковырялся червячок сомнения: а что сказал бы папа? А его боевые товарищи, тоже, по определению, герои? А сам Адмирал? С этими мыслями юный Гарри Хокинз поднял глаза и увидел Адмирала…
***
Вениамин Игоревич Лучников наконец-то получил разрешение прибыть на Остров. В командировку, по служебной надобности, только для проверки: его опыт использовали, он служил экспертом в вопросах военного снабжения в военной прокуратуре. Какая-то левая, очень молодая, есть подозрение, что подставная фирмочка заказала строительное оборудование явно двойного назначения: с ним лучше воевать, чем строить. А местная Островная таможня это дело прощёлкала, пропустила. И вот теперь, через много лет, Вениамин Игоревич мог ступить на землю Острова. Хотя бы ненадолго.
Стоит признаться, что он сам не мог разобраться в себе, что больше тянуло его в эту командировку: стремление ступить на землю Острова, хоть на чуть-чуть вернуться в восьмилетнее славное прошлое, назад, в молодость и славу; желание вычислить и покарать ту подлую нацистскую тварь, которая просочилась на Остров и сейчас готовилась к так страшившим всю Метрополию терактам и вооружённым бунтам; или честолюбие, банальное желание выслужиться, в очередной раз доказать свою полезность, необходимость, нынешними успехами замаскировать тень прошлых неудач. Наверное, всё это вместе и сразу, но в каких долях – он не знал. Как не знает себя самого большинство из живущих людей.
Недолгое, всего два дня на транзитном Загорийском экраноплане, путешествие далось Лучникову тяжело. Нет, в первую ночь, сразу после посадки, он спал, и спал хорошо, но потом… Потом воспоминания о прошлом нахлынули со всех сторон. Нет, экраноплан, конечно, не лидер, он не умеет нырнуть на глубину и двигаться в режиме подводной лодки, но вот эти постоянные прыжки «Прыгунца-17» то вверх, то вниз – чем не аналог погружений лидера? А громадные иллюминаторы в ресторане на верхней палубе экраноплана так напоминали большие окна кают-компании «Славного», а взлетающая вверх водяная взвесь, морской туман, а потом падающее вниз небо хотя бы зрительно напоминали бортовую качку, которой так не хватало для полноты ощущения реальности Беном Боу.
И сразу вспомнилось, вот, они стоят в бухте бобо-Клёва, капитан собирает старших офицеров, предупреждает о скором прибытии срочного и совершенно секретного приказа, который «Славному» нужно исполнить быстро, без задержки, не обращая внимания ни на что, даже на отсутствие капитана. И тут же покидает круизёр. И коммуникатор выключает. А вернувшийся через час начальник связи доложил, что видел капитана в цивильном, садящимся на рейсовый автобус вглубь острова.
К тому моменту, как прибыл приказ, Вениамин Игоревич уже был хоть чуть-чуть, но в курсе: инфосеть гудела от сообщений с восставшего Феодорского, как всегда, любой гран истинной информации сопровождали тонны лжи, искажающей реальные факты. У Лучникова были собственные источники, и, хотя гражданская связь с Фемой отсутствовала напрочь, сослуживец-связист по закрытому флотскому каналу рассказал, что город Феодоро, порт и флот восстали. Флот восстал против нацистских по сути приказов: в Олигархии захотели создать собственную нацию, отличную от населения Метрополии и других остатков четверть века назад канувшей Империи. Даже название придумали, переиначили прежнюю обидную кличку обитателей Меотидских болот, «болотников»; теперь они стали «уводяными», «живущими у воды». И вот по национальному признаку – признанию своими Полуостровных, а Метропольцев и прочих Имперцев не просто чужими, но врагами – подвергнуть флот чистке. А потом открыть огонь по местам скопления недовольных гражданских на берегу: по местам проведения митингов и демонстраций. Гражданские, конечно, восстали против законов, лишавших равноправия представителей нетитульной нации – ведь четверть века слишком мало, чтобы перестать себя мыслить прежними мерками. В результате восставшие корабли флота остались возле причальных стенок, а верные присяге и исполнившие приказ Олигархии вышли на рейд и приготовились к обстрелу берега. После чего стоящие у причала приготовились топить суда на рейде. А на берегу гремели митинги, демонстрации и даже побоища между сторонниками захватившей в Полуостровной Олигархии власть нацистской хунты и свергнутого, хоть вороватого, беспомощного и беззубого, но не нацистского правительства.
Вениамин догадывался, что будет в этом совершенно секретном приказе. Именно поэтому он, тогда третий помощник капитана, заранее распустил слух по нижним палубам и выписал всем, не желающим принимать участие в вооружённой разборке между наци и имперцами, увольнительные. И тут же набрал на берегу «волонтёров» на должности, покинутые «увольняшками». Так что через пять часов, когда приказ прибыл и был вскрыт, большинство в команде уже составляли его сторонники.
Как и ожидал Лучников, лидер-круизёр был нужен нацистам лишь для того, чтобы дойти до Феодорского, поднырнуть, пройти всю Северную бухту и, всплыв возле причальной стенки, торпедировать корабли флота, отказавшиеся подчиняться приказу нацистов. Как и предполагал кавторанг, кают-компания отнеслась к этому приказу весьма неоднозначно: престарелый старпом и каперанг взорвался матерной тирадой на тему «мне полгода до пенсии, у меня дочка в Столице в университете учится, всех видал и всех крутил, идите нахрен, у меня здоровье» – и тут же вызвал гичку, чтоб его доставили в госпиталь на берегу. Второй помощник только беспомощно плямкал губами и посматривал на двух своих друзей-собутыльников: командира БЧ минёров и командира БЧ ракетчиков, первый был из явных наци, второй из семьи олигарха-имперца, но собутыльники давние, уверенные, спитые, упорные и запойные. Вениамин только пододвинул ногой заранее приготовленный полуящик с шестью бутылками коньяку, второй помощник заглянул под стол, радостно оскалился и с криком «мне нужно устроить мозговой штурм, командиры боевых частей минёров и ракетчиков за мной!» схватил ящик и был таков.
После этого Лучников остался старшим офицером в кают-компании, да и всё-таки третьим помощником капитана. И говорил речь. Он уже не очень точно помнил все те слова, которые говорил, на море начиналось волнение, три-пять баллов, а потому за окнами кают-компании было всё точно так же, как сейчас в ресторане. И Бэн Боу опять заказывал «ещё стописят коньяку, лимон в сахаре, шоколадку, сёмгу и сыр».
К вечеру он, так и не выйдя из ресторана после завтрака, накачался, надрался ещё не вдрызг, но, как говорят, «клюзы намокли и промокли». И мысли с воспоминаний героических как-то незаметно перепрыгнули к воспоминаниям трагическим, к воспоминаниям о том, как его убрали с Острова.
Сначала ведь было как? Помимо пограничников на своих небольших, но быстрых катерах, каждый из островов Угольного Архипелага имел приписанный к нему вымпел. Ну как «приписанный», вот его лидер-круизер считался приписанным к Славному, главному острову в гряде десятка Славных островов, где и угля-то, если по большому счёту, уже почти что не было, но – песчаные берега, мелкое море вокруг – большое количество солеварен, химических заводов, даже машиностроительный комбинат тут был. То есть «Славный» к пристани Славного и подойти-то не должен был мочь (хотя Бен Боу умудрился это сделать). И главной базой «Славного» был Остров, а на Славном была главная база «Косатки», рейдера Зоркого Пью. Вот по этим-то судам «островного флота» в основном и распространилась пропаганда Бена Боу. Часть кораблей, ту же «Жемчужину», он увёл из Фемы (те, которые стояли на рейде и не смогли уйти в Олигархию, как правило, из-за того, что команды под угрозой обстрела «Славным» их покинула), часть судов тупо отжал у пограничников, флот получился небольшим, но зубастым. И вот этим-то флотом он и встречал набеги Полуостровных.
Сначала Полуостровные действовали нагло, нахрапом: подходили к островам большими силами, входили в бухты, обстреливали берег с воды, а потом высаживали десант. И пока местные силы самообороны успевали собраться и прибыть к месту высадки, как правило, города и посёлки были сожжены дотла, местные жители вырезаны, а их имущество разграблено. Местные, конечно, защищались как могли, выстраивали рыбацкие скорлупки длинными рядами, сцепившись нос к корме, против лидеров натягивали поперёк бухт сети, но… Но рейдеры проскакивали над сетями, рыбацкие скорлупки даже не расстреливали, давили и топили просто форштевнями, а жителей Угольных Островов уже просто за людей не считали.
И вот тут появлялись эскадры Бена Боу, собранные по размеру судов и их системам вооружения: самые защищённые и вооружённые встречали вражеские суда грудью на дальних подходах, самые быстрые и зубастые наскакивали с боков и рвали строй врага, уничтожая те суда, которые могли, самые грузоподъёмные несли не только запас боекомплекта, но ещё и ракетные, и торпедные пусковые, а кое-кто и артиллерию, и издалека заливали вражеские корабли, нацелившиеся на берег, морем огня и смерти. И в результате, когда потери Полуостровных превысили половину имеющегося тоннажа флота, главной целью их стали уже не острова с мирными жителями, а именно Чёрный Флот, обеспечивший совсем уж неприличные цифры соотношения потерь сторон.
К тому времени на Славном уже стоял мощный гарнизон, которым руководил заместитель Бена Боу, артиллерист по фамилии Царёв с позывным Конан и прозвищем Конан-Варвар, не очень высокого роста, но очень уж гориллоподобной фигурой. Он правильно расставил сектора огня и в нужных местах выставил манки-мишени, и Чёрный Флот пополнял свои потери в судах теми, которые, погнавшись за манками, но избегая обстрелов Конана, тупо с разбегу садились на мели. Тут-то вступала в действие вторая хитрость, уже Бена Боу: он возродил абордажные команды. И абордажники лавовым потоком врывались на палубы врага, сея огонь и смерть.
Вообще со знаниями на Поляризе было всё хорошо, но вот с технологиями очень по-разному. Ведь мало знать, что сделать, ещё нужно знать, как сделать из имеющегося сырья и с наименьшими затратами. В результате… В результате паровые двигатели, хоть и оставались одними из самых востребованных в экономике планеты, практически сразу пролетели мимо контуров двойного расширения, рванув в тройное. А тут уже работал пиролиз, и лучшим применением для пиролиза – и всего парового хозяйства – оказался сплав паровика с дизелем: паровик выполнял функции топливного насоса и турбины, разогревал солярку до эффективных температур, распылял через форсунки уже не воздухом, а горячей дизель-пиролизной смесью. В результате и обороты, и мощность вторичного дизельного двигателя возрастали многократно, а значит, уменьшались и размеры, и металлоёмкость двигателя, а значит, и вес. И платить за все эти «вкусняшки» необходимостью тройного питания (дешёвым углём, дистиллированной водой и пока ещё дорогущей соляркой) и необходимостью перед запуском дизеля запустить паровик, а значит, перед началом движения держать его под парами, оказалось экономически более эффективно. Тем более, что железа на Поляризе оказалось не в пример меньше, чем на легендарной никому не известной Земле, а цветных металлов много больше. И вот этих цветных металлов очень много было с другой стороны от Славного в Архипелаге, на Мэриленде, втором по размеру, после Острова. Что, естественно, не могло не влиять на всю экономику как Полуостровной Олигархии, так и всего Северного континента.
Бен Боу усиливал подготовку бойцов и кораблей, укреплял вертикаль власти, добиваясь максимально быстрого и абсолютно точного исполнения приказов, и до определённого времени это приносило успех. Даже надежды на помощь Метрополии в какой-то момент стали вроде как и не нужны: Чёрный Флот, мстя за уничтоженные поселения, за погибших мирных жителей, за павших боевых товарищей и погибшие суда, достаточно успешно уполовинил весь военно-морской флот Олигархии. Но потом случился Мэриленд: враг напал оттуда, откуда не ждали, напал без предварительного обстрела, высадил огромнейший, никогда до этого невиданный десант ночью, вышел из бухты и расстреливал огневые точки и центры сопротивления просто с моря, по прямой наводке десанта. И сразу же в захваченной местности укреплялся, даже грабёж и казни мирных жителей отодвинули на потом. Бен Боу рванулся на помощь, освобождать Мэриленд – и попал в ловушку, в мясорубку. Потери были страшными, и в людях, и в кораблях. Остров остался за Олигархией.
И после этого он мотался со своим флотом между островами из конца в конец Угольного архипелага, но почти никогда не успевал. Враги поменяли тактику: пока «Чёрный Флот» бодался за Мэриленд, нацисты захватили Доброземье на совсем другом краю Архипелага. Ополченцы сражались стойко и мужественно, даже погибая, забирали с собой от десятка жизней и кораблей противника, но ресурсы Олигархии казались неистощимыми. Любая попытка собрать кулак, обеспечить хоть где-то себе перевес сил заканчивалась тем, что враг бил в совсем противоположном месте, и Адмирал опять не успевал. Он понадеялся на людей, на их стойкость и отвагу, отвёл кулак флота для пополнения и ремонта, и в этот момент прекрасно укреплённую и вооружённую Артемиду практически без боя сдали противнику, сдали, мотивируя тем, что из-за страшной засухи пересохли родники. Воды им, мать их за ногу, видишь, не хватило! Посреди моря – и вдруг этим трусам не хватило воды! Бэн Боу терял веру в суда, в людей, в самого себя. И, самое страшное, он терял последнюю надежду, ту самую веру в Метрополию, в то, что она придёт на выручку, как пришла тогда на Фему, просто прогнав после референдума по пескам намываемой косы огромный контингент войск.
А тем временем после долгой, продолжительной осады пал остров Славный. Конан-Варвар с неполными тремя тысячами ополченцев сумел отступить, эвакуироваться на рыбацких лодках, на плотах или даже просто вплавь, но Адмирал даже разбираться не стал. Ему нужен был виноватый, он искал козла отпущения. Он опять чувствовал, что не успевает, и всюду подозревал измену. Он перестал снимать одежду, а потом и бронежилет, когда ложился спать, он спал в разных каютах, забираясь то под стол, то на багажную полку, он подозревал в предательстве всех и каждого, и в какой-то момент отдал приказ казнить Конана и покинуть Архипелаг, отводить флот в порты Метрополии. Хотя от Метрополии подтверждения – и даже надежды на то, что их в портах встретят не ракетами с торпедами, хотя бы пустят на рейд, – не было. И тогда ему просто набили морду.
Били его долго и жестоко, и первым, кто ударил, был Гарри Бес, капитан «Чёрного Пса». И рассыпался флот на несколько разных флотилий, и каждая флотилия начала действовать по собственному усмотрению, координируясь и объединяясь время от времени, ради общих целей, в флотские группы. И только так, рассредотачиваясь и собираясь заново, действуя по собственной инициативе, а не по общему приказу Адмирала, смогли тогда, восемь лет назад, победить.
Но Бена Боу с ними тогда уже не было. Двое суток в «ящике», пока не дошли до берега, потом неделю в карцере гарнизонной гауптвахты, а потом – как ему и посейчас казалось, с позором – на экраноплан и в Метрополию. И суд офицерской чести…
Всю ночь сидел Вениамин Лучников в ресторане на верхней палубе, пил, курил, иногда что-то ел, и только к рассвету, вспомнив, что экраноплан швартуется около восьми, спустился в свою каюту. Но не уснул, просто лежал, глядя в никуда, опять вспоминая прошлое. Потом встряхнулся, принял душ, надел парадный мундир – мундир кавторанга, а не адмирала, опять щелчок по самолюбию! – собрал вещи, спрыснул мундир лавандовым одеколоном, себя мятным освежителем полости рта и потопал на выход, благо судно уже шло на брюхе и явно под управлением автоматики, то есть к пирсу.
И застрял в огромном месиве пассажиров, толпящихся возле выхода на верхнюю палубу. И вместе со всеми увидел бравурное лихачество штурмана, и, вдруг показалось, узнал. Или это только примерещилось, что вот этот лощёный весельчак и балагур когда-то штурманил на кораблях его флота?
А потом пирс, и спустили трап. И Лучников, как настоящий офицер, выйдя на палубу, остановился, пропуская вперёд себя женщин, детей и стариков. Потому всего, что происходило между Билли Бонсом и Пятым не слышал, точнее, услышал какие-то отдельные визгливо выкрикиваемые слова только после того, как Билли убили. И опять «Чёрный Пёс», и опять перед глазами Гарри Бес, и кровь, много крови – в бою на флоте так много крови сразу, как правило, не видишь. И утомлённый бессонницей, алкоголем и переживаниями организм Бена Боу не выдержал, вывернул всё содержимое желудка прямо на новый мундир.
Он, конечно, попытался привести себя в порядок, благо, палуба загруженного экраноплана находилась совсем недалеко от воды, но появившаяся на ровном киле у пирса бортовая качка, которой так не хватало вчера, только усугубляли страдания уже престарелого флотоводца, и его выворачивало снова и снова, сначала соками, а потом пеной и желчью.
Тем временем корабль разгрузился, палуба поднялась над водой больше, чем на метр, и достать воду, даже лёжа на палубе, стало невозможно. Кавторанг, пошатываясь, встал, попробовал собрать всего себя в кулак, ступил на трап – и опять не прозвучало привычно ожидаемое «смирно! на караул!» – ступил на берег и вот в таком непрезентабельном виде был встречен Ларисой Валерьевной Кидушкиной, той самой таможенницей, которую, собственно, проверять он и приехал. Лучникова неприятно поразило то, что такая молодая, но уже старший таможенник третьего ранга, то есть, переводя на флотский, каплей, всего на две ступеньки младше его кавторанга.
Лариса Валерьевна состоянием и внешним видом проверяющего лица, мягко говоря, не вдохновилась. Да и сам Вениамин Игоревич прекрасно понимал почему: пьян и похмелен он был, как мичман после берега при первой получке, а мундир выглядел, мягко говоря, как у гардемарина наутро после обмывания выпускного в училище, впору содержимым трусов интересоваться. Да и запах от него был, мягко говоря, не амбре лаванды с мятой. Потому на смятый и мямлящий спич кавторанга Лучникова Лариса Валерьевна отреагировала поджатыми губами и прячущейся в глазах брезгливой улыбкой, на требование передать все материалы по делу для проверки тут же вручила достаточно пухлую папку, а за фигурантами, по её словам, предстояло ехать из ах-Тиары в бобо-Клёва.
Вениамин Игоревич тут же попытался засунуть переданную папку в походный защитный автокофр на радиоповодке, но кофр тут же радостно замяукал, мол, ты, хозяин, алкаш и лох, оставил меня в каюте включённым, но не заряжал, а сам весь день и ночь пьянствовал, вот мои аккумуляторы жрать и хотят! Может, выключиться, может, ну его ехать-защищать-работать, или покорми?
Тут уж Лариса Валерьевна не смогла сдержать ехидной улыбки, и эта улыбка взбеленила Бэна Боу окончательно. И, вместо того, чтобы пойти вслед за приглашавшей на стоянку и остановку автобусов Кидушкиной, скомандовал «следуйте за мной, это приказ!», решительно направился на пристань пригородных катеров. Ума хватило выбрать «Стрелу» на антикрыле, не килевой катер с бортовой качкой. Заплатил за два билета до бобо-Клёва и удалился в мужскую комнату, где смог, наконец-то, снять мундир и привести его хоть в какое-то непозорное состояние, хотя бы просто холодной водой. А потом весь путь до бухты стоял на верхней палубе, на балконе позади мостика, дышал свежим морским воздухом и водяной пылью. Самому Бену Боу от этого действительно полегчало, но вот мундиру и вообще всему внешнему виду – явно нет. Потому через полтора часа Лучников ступил на берег в виде жёваного бомжа: вполне пристойный по качеству ткани мундир производил впечатление, как будто в нём ели, спали, дрались и купались минимум пару недель.
После того, как они ступили с трапа на берег, Лариса Валерьевна не выдержала:
– Господин капитан второго ранга, разрешите обратиться?
Удивлённый Лучников только брови приподнял:
– Обращайтесь, Лариса Валерьевна, но зачем так официально?
– Главный фигурант нашего дела, Кидушкин Валерий Венедиктович, владеет трактиром «Принцесса»; если следовать по проспекту Свободы, это второй поворот направо, на улицу Писателей, и вверх, трактир видно даже отсюда. Вот он – и острый тонкий пальчик указал прямо на гору над головой Лучникова.
– Как Вы сказали, Валерий Венедиктович? И тоже Кидушкин?
– Так точно, это мой отец!
– Отец!!! – от возмущения у Лучникова аж дыхание перехватило. Он ведь такого и предположить не мог! Запахло заговором! Заговором против Острова! Подумать только, не просто семейственность, но ещё и сговор, ещё и служебный подлог, да тут явное использование служебного положения в преступных целях.
– Так точно. Разрешите мне отправиться обратно, в ах-Тиару, где у меня служебный автомобиль на платной стоянке?
И тут Лучникову стало стыдно. Ведь неизвестно точно, из каких побуждений эта девчонка, Лариса Валерьевна, совершила то, что совершила; но он-то, он сам – какое он право имел отдавать приказ, не зная всех обстоятельств? Зачем он шёл сюда на катере, даже на «Стреле», тратил целых полтора часа, если на автомобиле они успели бы максимум за час, а то и вообще минут за тридцать-сорок? Он опять исходил из совсем неверных посылок, которые, не стоит врать самому себе, он просто выдумал, неверно представил исходя из очень неполного набора данных, и в результате просто задавил малолетнюю таможенницу своим авторитетом. Как и тогда, восемь лет назад, опять совершил всё ту же ошибку, переоценивая себя и преступно недооценивая окружающих. Что, самый умный тут, да?
– Благодарю за службу! Можете быть свободны, я сам найду Вас, когда Ваши услуги потребуются! – отдал честь, развернулся и пошёл чуть ли не строевым. За ним споро побежал автокофр, но тут же заквакал-заплакал, громко, на всю пристань жалуясь на разряженный аккумулятор: пришлось убавить шаг до простого прогулочного.
На конфликт кавторанга и его автокофра заоборачивались-заозирались зеваки, у Вениамина Игоревича даже уши покраснели. Старший таможенник третьего ранга ещё раз, в спину смерила взглядом смущённого Адмирала, ухмыльнулась с каким-то извиняющим превосходством, щелчком сбросила с мундира невидимую пылинку и пошагала обратно к «Стреле», пока та не успела убрать сходни.
А Лучников уже тащился в гору по улице Писателей. На полпути кваканье автокофра стало непереносимым, и кавторангу пришлось разбираться с управлением капризного гаджета, чтоб заткнуть ему громкость. А за сто метров до трактира – он уже различал через высокую кованую заборную решётку между кирпичными колоннами кусты китайской акации и фигуры людей между ними – аккумулятор окончательно сдох, и Бен Боу был вынужден на самом крутом подъёме схватить растрепроклятый железный чемодан в охапку и волочь его руками, прижав к себе, не зная, как выпустить из его механизма ручки для переноски.
До самой решётки он добрался уже сипя, как загнанная лошадь. С раскрасневшегося лица ручьём тёк пот, руки от веса предательского девайса дрожали, ноги подгибались, потому он выронил разряженную железяку на газон, и схватился за прутья решётки руками, стараясь хоть чуть-чуть унять сердцебиение, успокоить дыхание, привести своё многострадальное тело в чувство.
И увидел. Первого, которого он увидел, он опознал практически сразу, но очень долго вспоминал, как же его зовут. Это был тот невероятный, непонятный гражданский, мудрёный засушенный букварь, умница и головастый учёный, которого все так хотели видеть штурманом флотилии, но он упорно просился в абордажники. Его худое, нескладное тело с длинными руками и маленькими ладошками, не державшими в руках ничего тяжелее ручки и мела, запомнилось Бену Боу ещё тогда, восемь лет назад. И то, как он горбился, сутуля совсем неширокие плечи, выпячивая длинный кадык, и прятал свои нескладные ладони между колен, но на все доводы отвечал лишь одно: «нет, только в абордажную команду». И как он, рассвирепев, отдал его в команду «Испаньолы», к Мэри Ред, Кровавой Мэри, такой же помешанной на мести: если у этого букваря семью расстреляли градами, то над Мэри надругались на капоте их семейного автомобиля, за рулём которого сидел труп её мужа, а потом на её же глазах зарезали их детей. А саму Мэри недострелили.
Он ещё прикидывался хромым: вместо костыля носил снайперскую винтовку с удлинённым стволом, а согнутую ногу опирал на многоствольный пулемёт с ленточной подачей патронов…
«Он – Кидушкин? Эта Лариса Валерьевна – его дочь? Выжившая? Тогда же трупы из развалин доставали сотнями и тысячами! Она не может быть новой дочерью, ей явно больше двадцати, восемь лет назад ведь дело было!…» – так лихорадочно думал Бен Боу, уже понимая, что даже если это сговор, служебный подлог и использование служебного положения в личных целях, против такого сговора лично он ничего не сделает! Хотя бы потому, что мотивы ясны, понятны и даже, не скрипя ни душой, ни совестью, благородны: ради мести он бы и сам бы чего-нибудь «двойного назначения» у той же Метрополии отжал с удовольствием! Даже сейчас, хоть она этого и не позволяет, хоть он сам должен это контролировать. Потому что на благо Острова, другого от букваря он не ждал.
И тут бывший абордажник «Испаньолы» шагнул в сторону, и Лучников увидел ряд людей в одинаковой форме цвета тёмной оливы. Помимо явно рядового состава в количестве штатного отделения спецназа, семи человек, стояли трое офицеров. И одного из них, с шевроном каплея, он не далее месяца назад видел в адмиралтействе Метрополии в чёрном мундире флотского контр-адмирала, а другого, старлея – в тёмно-синем мундире жандармского полковника. И у Лучникова пересохло и запершило в горле: в такие игры с разведкой и контрразведкой не решалось играть даже его начальство, всесильная войсковая прокуратура. Если здесь запахло этими, то любое вмешательство вполне может сорвать годами готовящиеся планы операций, а людей, рискующих жизнью, в том числе находящихся по ту сторону линии фронта, погибнуть могут многие тысячи…
А старлей, полковник контрразведки, лысый, краснолицый, с синюшными венами на лице и руках, как раз говорил:
– … для исполнения полученного задания ваше отделение поступает в команду Ивана Евгеньевича, вы поработаете грузчиками на погрузке угля и уйдёте с ним в Олигархию, где Иван Евгеньевич высадит всех вас по тем координатам, которые вы ему сообщите. За успех этой части операции Иван Евгеньевич отвечает лично, а за него головой ручается наш хозяин, правда, Валерий Венедиктович? – и сбоку, из-за куста, царственно выкатился большой такой хромой шарик…
И этому человеку Бен Боу точно ничего не мог бы ни сказать, ни сделать. Он – да и не только он один, вся его команда – были обязаны этому человеку жизнью. Билли Кид, он же Бен Ганн, он же Беня Пушкин, бессменный капитан «Чёрного Принца», шкипер рыболовного траулера, расстрелянного фрегатом Полуостровных «Принц», взявшим в плен всю команду рыбака. А ночью рыбаки выбрались из камеры и вырезали весь экипаж фрегата, и справились с управлением, и пришли на нём в порт Острова, и даже по пути умудрились отправить на дно ещё три посудины Олигархии размером поменьше. Он тогда, на Лутугинских, когда Бен Боу посадил решето «Чернославии» на мель и всем своим экипажем высадился на длинную и узкую песчаную косу, зарываясь в песок от кинжального огня из бетонированных укреплений, он ведь единственный тогда рискнул подойти на дистанцию залпа прямой наводкой, большую часть из укреплений Полуостровных смешал с песком, а оставшееся заставил замолчать, и за те краткие минуты, пока нацисты не опомнились, не спохватились, высадил на ту же косу десант, и сам его возглавил, и лично тащил израненного Лучникова, и прикрывал своим телом, и остался без ноги, без глаза и без пальцев руки…
Да, победителей не судят, а он, вопреки здравому смыслу, доводам рассудка и прямому приказу Адмирала, это сделал: высадился и спас. И, как оказалось, до сих пор не вышел в тираж, а в игре; не погиб и не закис на берегу, но даже сейчас, хоть и владелец таверны, но дерзко и нахально «дела варит»: вон какие метропольские акулы вокруг него вьются, вон в каких делах он помогает, за что головой своей ручается – подумать страшно. И так же, как тогда, на косе Лутугинских, гордо вздёрнутый подбородок, царственный взгляд из-под бровей прямо в душу, он ведь ещё тогда понял, почувствовал: это не Билли Кид капитан «Чёрного Принца», это Беня Пушкин и есть тот самый Принц, а фрегат, команда, весь флот, да и он сам, Адмирал Бен Боу – они все как бы антураж, свита, дополнение к этому Принцу войны, Чёрному Принцу мести…
«Так кто настоящий герой и достойный адмиральских почестей, ты, выскочивший на гребне давних событий, первым рискнувший, решившийся, бывший третий помощник капитана «Славного», а потом сдавшийся, сдувшийся под грузом суеты текучки событий; или вот этот такой незаметный, но такой незаменимый бывший рыбак, капитан погибшего паро-дизельного фрегата, и посейчас нужный для асов разведки и контрразведки? Кто из нас двоих настоящий адмирал? Признайся честно, ведь явно не ты, верно?» – и, плача, Лучников уселся на свой осточертевший кофр, и прохрипел через ещё не восстановившееся дыхание:
– Вот… тебе… и адмирал… Бен Боу…
– Что, служивый, здоровье поправить надо? В трактир «Адмирал Бен Боу» надо? Так это не сюда, это «Принцесса», она не для простого люда с похмелья! Хочешь, за соточку горькой проведу?
Перед ним яростно ухмылялся явный прощелыга отчасти деревенского вида, но с давно заметными следами хронического алкоголизма, а это уже городская, а не деревенская черта. Лучников оценил габариты говорившего и понял, что в нынешнем своём состоянии он этому прощелыге не соперник. Нет, руки у алкаша явно трясутся, но ведь и он не в лучшей форме, а значит, нужно как-то договариваться.
– Да у меня, видишь, железный дурак разрядился. А деньги в нём, и без зарядки я и сам заплатить не смогу.
– А, автокофр? Ух ты, модель-то новая! Ничего, Игорь Евгеньич в долг зарядиться даст, он, хоть и пацан, но уже голова, своего не упустит! Помочь тебе дотащиться с ним до «Адмирала Бен Боу»?
И «настоящий» Адмирал, поражённый тем фактом, что ему до «Адмирала Бен Боу», то есть до себя самого, ещё нужно куда-то «тащиться», только кивнул головой.
А прощелыга как-то очень ловко тут прижал, там потянул, и из кофра выдвинулась такая удобная длинная ручка. А потом что-то где-то придавил, потом одно колесо провернул, и тажелющий железный дурак стал вполне себе удобной тележкой, которую можно тащить или толкать, даже особо не напрягаясь. И потянулся помочь Лучникову встать.
Лучников встал сам, но сразу пошатнулся, и прощелыга взял его под локоть. Так они и потащились по тропинке, по бездорожью, вдоль по гребню от одной невысокой, но обрывистой горы, до другой, потом до третьей, и уже за перегибом после вершины третьей открылся вид на приземистый дом с колоннами и островерхой крышей, стоящий в самом конце поднимающейся от порта лестницы из гигантских каменных плит, но вначале разбегающихся во все стороны горных тропинок. Над дверью трактира полукругом располагалась надпись «Адмирал Бен Боу», а ниже, над притолокой и под вывеской, был нарисован поблеклый портрет, в котором с некоторым удивлением Лучников узнал самого себя, правда, на себя не очень похожего. Уж очень его вид был геройским, да и подзорной трубой он никогда в жизни не пользовался, предпочитал бинокли и стереотрубу.
А потом он вошёл вслед за неожиданным чичероне в дверь и остолбенел. Потому что напротив него, вытаращив глаза и открыв от удивления рот, стоял один-в-один его детский дружок из соседнего двора, Женька Крюков. Только было этому Женьке от силы шестнадцать, а Вениамину Игоревичу уже хорошо за сорок…
***
И в этот момент в верхней хозяйской спальне умер папа, Евгений Васильевич Крюков…
И сразу всем стало не до всего: наверху заголосили мама и обе тётки-приживалки, часть посетителей таверны кинулись наверх, помочь, а больше поглазеть, другая, более бомжеватая, сразу кинулась из дверей таверны, причём многие старались под шумок утащить посуду; прощелыга, привёвший Лучникова в таверну, кинулся по столам допивать брошенные рюмки и чарки (но автокофр воткнуть на зарядку таки не забыл), Игорь Евгеньевич только дёргался, не зная куда бежать и что делать. Пришлось Лучникову брать дело в свои руки.
Окрик, команды, распоряжения, чувствительный толчок в лоб, чтоб выбить истерику – в десять секунд порядок был наведён. Повар, вёрткий, но немаленький детина, стал на дверях в качестве вышибалы, две немолодых уже официантки собирали посуду и получали оплату, Игорь Крюков, чтоб успокоился и взял себя в руки, был отправлен завешивать зеркала по всему дому. Тут и прибыли вызванные браслетом здоровья покойного коронёры, полиция и парамедики. Быстрая проверка документов, освидетельствование места смерти, неотложная помощь потерявшей сознание вдове, документы на подпись главному наследнику, Игорю Евгеньевичу – всё проходило штатно и гладко, пока не появился внештатный, но обязательный в коронёрской службе персонаж, представитель ритуального агентства. И после первых его слов про похороны, ведь по религиозным традициям всех народов Поляриза, покойника нужно было отпеть и похоронить до захода Светила, весь кошмар случившегося нахлынул снова и разом: маме опять кололи уколы и давали нюхать нашатырь, а Игорь просто сполз спиной по барной стойке на пол и расплакался. И опять только незнакомый кавторанг, так сильно похожий на портрет Адмирала, справлялся с проблемами и разруливал ситуации.
Он откуда-то знал, что папа – верующий Загорийской ветви Православия, самой близкой к мусульманству, а потому сумел выбрать нужного попа из предложенного списка, нужный гроб, нужные венки, всё это заказал и внёс предоплату. Он же направлял всех нотариусов и адвокатов, тут же, как вороньё на поживу, затрезвонивших на коммуникаторы Игоря и мамы, по одному ему известным адресам, но с такими формулировками, что звонившие внимали с уважением и придыханием, но потом не перезванивали. А потом он позвонил куда-то, долго представлялся и искал кого-то, и через полчаса после звонка вдруг появился флотский почётный караул, и медики, и интенданты; и все занялись и подготовкой папиного тела, и уборкой в трактире, и организацией такого непростого и хлопотного дела, как тризна…
А потом, на закате дня, два священника – один от ритуального агентства, другой от флота – двигались впереди процессии, оглашая вечерний штиль церковными песнопениями, вслед за ними по узкой тропинке к ближайшей деревенской церкви Загорийского Православия шестеро дюжих гардемаринов на цепях несли гроб с папой – гроб был велик для папиного безногого тела, а протезы почему-то не хотели держаться на культях трупа, соскакивали, потому тело сползало и его приходилось время от времени поправлять. Вслед за крышкой гроба кавторанг вёл всё ещё рыдающую маму, потом две тётки-приживалки, а след в след за ними взвод почётного караула с приспущенными знамёнами Острова, Флота и почему-то Метрополии, и только потом толпа друзей, поминальщиков и просто зевак.
И похоронили папу не просто на погосте, а в приделе церкви, и говорили очень неожиданные и пафосные, героические речи, и вручили – уже Игорю, а не папе – как оказалось, уже восемь лет причитающиеся ему ордена, целых два высших: Пурпурную Звезду и Бриллиантовое Сердце. И были три залпа, и гроб накрыли знамёнами, и была мраморная стела, и слова, слова, слова… И непонятный кавторанг говорил – Игорь услышал, как распорядитель от флота спрашивал, как его представлять, адмиралом или кавторангом, и этот непонятный ответил «кавторангом Лучниковым», – и, говоря, не смог сдержать рыданий, не смог закончить свою речь. Почему – непонятно, ведь Игорь и мама видели его в первый раз.
А потом, на поминальной тризне, кавторанг сидел рядом с Игорем, сам смешивал ему напитки, сам подливал, сам вёл всю тризну. И под утро, когда поднабравшиеся гости уже расходились, уснувший под вонючей мышкой этого непонятного дядьки Игорь вдруг проснулся, то он услышал, как кавторанг, салютуя неразбавленным джином неизвестно кому, приговаривал «Всё прошло… Всё прошло и только начинается! Джим Хокинз умер! Да здравствует Генри Джим Хокинз Второй! Спи сынок, спи, родной, всё будет хорошо, Адмирал об этом побеспокоится…»
***
Так военная прокуратура потеряла лучшего за всю её историю эксперта в вопросах военного снабжения, дело о незаконном приобретении оборудования двойного назначения рассыпалось, Адмирал Бен Боу канул в историческую лету, куда-то между былинными героями и персонажами исторических анекдотов, а неприкаянный кавторанг Вениамин Игоревич Лучников обрёл-таки настоящую, человеческую цель собственной жизни, а со временем, женившись на вдове Евгения Крюкова, и семью, и сына, и трактир собственного имени. Да и весь Поляриз обрёл первого своего космонавта, хулигана-пилота, того, кто на новом сверхдальнем истребителе-разведчике смог набрать первую космическую, одолеть оковы планетарного притяжения и выйти на орбиту, в открытый космос, и совершил первый полный оборот вокруг Поляриза – Генри Джима Хокинза Второго с позывным «Юнга». Но до этого ещё лет и лет…
(Продолжение следует)
