«Раньше ступенек казалось меньше», – думал граф фон Цеппелин, шагая вдоль очередного мрачного коридора.
Лестничный пролёт, оставшийся за спиной, отзывался шумом крови в висках и тяжёлым дыханием. Жаловаться здесь было некому, только самому себе. Стены прохода пропитались запахом сырости. Светильники дёргали за ниточки тени. Иногда попадались массивные двери из ржавого железа, за которыми жалобно стонали и истошно кричали. Дыхание графа сбилось.
От дикой мысли – постучать в одну из дверей и пожаловаться на трудности спуска экзекуторам – стало не по себе. Словно кто-то поворошил внутренности ледяной кочергой.
«Кто эти кричащие бедолаги? Кем были при жизни? Что натворили, чтобы заслужить такое? Воровали? Изменяли жёнам? Или… тоже заключили сделку?»
Каждый раз, проходя мимо безмолвной двери, граф думал: «Может, за ней ждут меня? Когда-нибудь эта камера станет моей тюрьмой?» Безмолвные двери пугали сильнее стонущих.
Фердинанд фон Цеппелин отмахнулся от гнетущих размышлений, даже машинально дёрнул рукой с тростью. Железная набойка звонко ударила в дверь. Сердце графа остановилось.
Стон оборвался. Послышались какие-то клацающие шаги, словно за грязной стеной перемещалась лошадь.
– Случайно… Тысячу извинений, – забормотал граф. – Не стоит открывать…
Он поковылял дальше, молясь, не услышать звук отворяемого засова. Хотя молитва – не лучшая затея в этом месте. Особенно там, куда он спускался.
Он стал думать о Аделинде, и тяжёлый осадок ушёл. Перестали трястись колени.
Его мысли прервала лестница. Снова вниз. В полутьму.
Граф фон Цеппелин перевёл дыхание, постучал тростью по первой ступеньке и стал спускаться.
«Кажется, последний пролёт, – подбодрился он. – Если я ничего не напутал. Память уже не та… Сколько всего этих треклятых ступеней? Шестьсот шестьдесят шесть? Оригинально, как седобородый анекдот…»
Гладкий камень под ногами был истёрт по правому краю, возле перил. В нишах сидели летучие мыши, похожие на сгоревшую бумагу, и таращились на графа. Во всяком случае, так ему казалось.
Он едва не упал за пару ступенек до цели. Испуганно вскрикнул, выронив трость и схватившись двумя руками за перила…
Тех, кто создавал эту лестницу (если, конечно они были людьми), следовало бы оставить здесь навеки. За одной из ржавых дверей!
– Граф фон Цеппелин, вот так сюрприз! – Мужчина в чёрном дамастовом костюме оторвал взгляд от книжных стеллажей. – Не думал увидеть вас так скоро. При жизни, так сказать, извините за прямолинейность.
– Ничего. Я стучал, но никто… и я решил…
Мужчина поправил узел галстука, который тёмной полоской почти не выделялся на атласной рубашке. Улыбнулся, не обнажая зубов.
– Проходите, Фердинанд. Не тушуйтесь. Когда я занят книгами, выпадаю из реальности. Могу пушечный выстрел не услышать.
Граф оглянулся на просторный круглый каменный зал без единого окна, – какие окна глубоко под землёй? – на первые (или последние) ступени треклятой лестницы, которую он всё-таки одолел, и вошёл.
Дверь закрылась.
Мужчина в чёрном провёл рукой по книжному ряду. Переплёты отозвались тихим шелестом, шёпотом старых знакомых. Остановился на толстом томе с красным корешком, постучал длинным ногтем.
Граф фон Цеппелин попытался прочитать имя автора, но зрение подвело. Он подошёл поближе и стал рыться в карманах в поисках пенсне.
– Не утруждайтесь, граф. Это я сам с собой. Категоричный упрямец Платон. Мудрый философ, но неприятный. Не рассуждает, а вещает. Никаких возражений, представляете? – Ноготь перепрыгнул на книгу справа. – А Гегель? Этого сложно назвать мудрецом. А дураком легко. И очковтирателем. Что может родиться из ложных и противоречивых предпосылок? Только – оригинальная глупость.
– Я предпочитаю Шопенгауэра, – сказал граф.
– Отличный вкус. Хотя мне больше близок Кант. Присядем? Прошу к столу.
Граф рухнул в мягкое кресло. Ужасно болела шея, ныла поясница. Ног он почти не чувствовал.
– Нелёгкая дорога, да? – спросил хозяин кабинета. – Не то, что пятьдесят лет назад?
– Зато меньше путаешься в коридорах.
Мужчина в чёрном кивнул, устраиваясь в кресле напротив. Собеседников разделял круглый стол из какого-то странного материала, похожего на застывшую лаву. Толстая бугристая ножка, отшлифованная до блеска столешница. В центре стояла пепельница, открытая коробка сигар и полный графин с рюмками на металлической стойке.
– Почему вы их не выкинете? – спросил граф фон Цеппелин. Он не знал, как начать, и поэтому сказал первое, что пришло на ум. – Если уж так не любите…
Безволосая бровь поднялась вверх.
– Выкинуть книги?! Право, вы шутите, Фердинанд!
Граф пожал плечами. Хозяин и его просторный кабинет не располагал к шуткам. Он буквально чувствовал, как сотни метров земли давят сверху, а сырость забивает лёгкие.
Мужчина в чёрном сложил руки на коленях. Граф помнил эти длинные кисти и каплю крови на остром когте указательного пальца, подхваченную с его запястья и брошенную на лист договора, под которым он поставил подпись пятьдесят лет назад.
Тогда он был молод и амбициозен. Тогда он был дураком, как и Гегель в этих иссиня-чёрных глазах напротив.
Теперь он был стар и безрассудно влюблён. Такой же глупец, но глупец романтичный.
Граф устало вздохнул:
– У меня к вам предложение…
Мужчина рассмеялся. Во весь рот, полный острых акульих зубов.
– Уж думаю. Вряд ли вы стали бы снова спускаться ко мне, чтобы пожелать доброй ночи или рассказать историю своей интересной жизни.
– Она и так вам известна…
– Некоторые её аспекты – да. Вы многого добились, Фердинанд. Ваши дирижабли почти совершенны. Вы богаты и известны, как и просили когда-то, после возвращения из Америки, где вам впервые довелось подняться в воздух на воздушном шаре. На это потребовалось время, не обошлось без известных трудностей, но я не обещал скорых чудес. Но, тем не менее… следить за каждым шагом тех, кто продал мне душу? Увольте! Замочные скважины не по мне, спина не казённая, ха-ха! Предпочитаю знакомиться с полным досье после… ну, вы понимаете.
Граф нервно трепал белоснежные усы.
– Или у вас какие-то претензии к исполнению моей части договора?
– Что вы! Уверяю вас, никаких!
– Вот и я так думаю. – Хозяин кабинета откинулся с сигарой во рту. – А главное ведь не слава и деньги, а то, что вы по-прежнему живы, так? Не многие, прошедшие прусско-австрийскую и франко-прусскую войны, могут похвастаться этим. Как и званием адъютанта короля Вюртембергского.
Фердинанд фон Цеппелин достал шёлковый платок и протёр внезапно вспотевшую лысину.
– Это всё в прошлом, – сказал он.
– Которого могло и не быть, заметьте! О бессмертии мы не договаривались, но с долгой жизнью я не подвёл, всё согласно пунктам договора. Так, генерал-лейтенант в отставке?
– Всё так, – поспешил заверить гость.
Граф взял предложенную рюмку коньяка, повертел её в пальцах и залпом выпил. Задохнулся от крепости.
– Так что же привело вас ко мне, граф? – Бойкий огонёк возник между ногтями, поджёг сигару.
Граф не курил уже больше десяти лет, хотя «согласно пунктам», никотин вряд ли укоротил бы его жизнь. Поле шестидесяти его стало раздражать послевкусие. Маленькие старческие причуды.
– У вашей фирмы «Luftschiffbau-Zeppelin»[] финансовые проблемы? Как когда-то у «Aktiengesellschaft zur Förderung der Luftschiffahrt»[]?
– Нет, нет… – Граф подался вперёд и полушёпотом, словно боялся разбудить спящего на шкафу кота, которого заметил минутой ранее, произнёс: – Я хочу отыграть свою душу.
Возникла пауза. Сфинкс на шкафу приоткрыл один глаз.
Мужчина в чёрном выпустил струйку дыма, посмотрел в потолок, кивнул каким-то своим мыслям и снова опустил взгляд на Фердинанда. В кабинете с каждой секундой становилось жарче. Граф попытался расстегнуть верхнюю пуговицу, но руки дрожали.
– Что ж, – сказал наконец-то хозяин кабинета. – Voran[3]! Давайте сыграем, граф. Только, что вы можете поставить на кон? Второй души у вас нет.
– Я не знаю. Думал, что вы…
– Думали? Это подход игрока, садящегося за игорный стол без денег. Вдруг кто-нибудь польстится на его золотые часы и серебряный портсигар. И с такой надеждой вы преодолели столько ступенек?
– Шестьсот шестьдесят шесть, – вырвалось у фон Цеппелина.
– Что?!.. А, вы об этом. Ужасно банально, не находите? – Мужчина в чёрном глубоко затянулся. – Ладно, пойду вам навстречу. В случае проигрыша, вы будете работать на меня военным инженером. Разумеется, после окончания земного срока. Кровью распишитесь в преданности и полной самоотдаче. Конечно, я могу завербовать вас и так, комнаты этажами выше легко ломают строптивость, но… мне нужны сильные души, подписанные словом и обязательствами, а не болью. Из таких получаются настоящие демоны. Злые и голодные до свершений.
– Демоны? – Граф побледнел.
– Ага! У вас будет сильное тело и море работы.
В стеклянных часах на тумбочке бесшумно сыпалась через узкое горлышко костяная мука.
– Я согласен, – тихо выдохнул граф.
Его собеседник хлопнул в ладони.
– Отлично! Давненько я не развлекался. Во что будем играть?
– В покер.
– О! Излюбленная игра американских матросов, которую любезно описал Джонатан Грин.
Ладоши снова хлопнули. На столе появилась колода карт.
– Не против, если моими? – Граф осторожно отвернул лацкан пиджака.
– Ха! А вы мне нравитесь, Фердинанд. Та же хватка, что и в первый раз.
– Только немного дрожат руки, – словно оправдываясь, сказал граф и позволил себе рассмеяться.
Смех помог немного снять напряжение.
Сигара в руке хозяина кабинета походила на уменьшенную модель его первого дирижабля LZ-1. И это тоже по-своему успокаивало.
Мужчина в чёрном с прищуром посмотрел на вскрытые карты графа. Потом налил себе коньяка, выпил и откинулся в кресле.
– Старый плут, да вы выиграли!
Граф сгрёб «банк» к куче своих фишек, роль которых играли жёсткие чешуйки неизвестных фон Цеппелину существ. На противоположном краю стола не было ни одной чешуйки.
– Как вы это делаете? Краплёные карты я распознал бы сразу! Шли с двумя парами, не испугавшись моей ставки?!
Граф достал платок и протёр лицо. Его нервировало худое бесшёрстное создание, свернувшееся калачиком на коленях. Словно почувствовав это, кот поднял мордочку и зашипел.
Граф натянуто улыбнулся.
«Я выиграл», – подумал он, и тут же его одолела прекрасная слабость. Даже сфинкс вдруг показался милым и пушистым.
– Как, граф? Неужели мой блеф был столь явен?
Фон Цеппелин устало пожал плечами.
– Для меня – да. Я готовился к этой игре, Князь. Последние пять лет. Начал, когда ещё и не знал, что снова осмелюсь спуститься сюда. Игорные клубы Германии и Великобритании стали моим домом. И я учился.
– Читать блеф?
– Читать игроков. Изучал психологию покера. Систематизировал жесты и другие подсказки, способные помочь.
– Я восхищён, граф. Можно услышать хотя бы некоторые? Хочу понять свои просчёты!
– Почему нет? Когда вы смотрели на карты и мгновенно делали ставку, я знал, что вы вряд ли блефуете. А когда пристально глядели в свои карты – делал вывод о слабости вашей комбинации.
– Поразительно! Видимо, я мало внимания уделял этой игре, но теперь наверстаю упущенное. Чувствую, покер станет моим наркотиком. Ха! Ещё, граф, ещё?
– Можно с большой вероятностью говорить о блефе, если игрок стремится как можно быстрее вскрыть карты. Так и случилось при последней раздаче.
– А ведь вы правы!
– Яростная или размашистая ставка обычно означает слабую карту. А мягкая – сильную. Следует остерегаться звуков, отражающих печаль. За ними чаще всего стоит сильная «рука». При отсутствии контраргументов, отвечайте на ставку любого игрока, прикрывающего рот рукой. Подлинная улыбка означает истинно сильную «руку», фальшивая улыбка означает блеф. Каждый жест относится к определённой категории, главное его распознать и применить лучшую стратегию. Действовать соответствующе. Пасовать, увеличивать ставку или осторожно подтверждать.
– Хотите сказать, что всё так просто?
– Нет. Чёткой тактики нет, ведь существует лишь малое количество крайне сильных и крайне слабых «рук». Большинство ваших решений будут сделаны по прихоти. И в последний момент. Но умение читать жесты поможет вам получать постоянную прибыль.
– Вот как…
В иссиня-чёрных зрачках отчётливо плясали хвостики пламени. Князь ослабил узел галстука, встал и пошёл к рабочему столу у зашторенной стенной ниши. Граф выпил рюмку, простоявшую полной большую часть игры.
Снова разболелась голова, пожаловались кости. Кажется, поднялась температура.
Хлопнул ящик. Зашуршали бумаги.
– Ещё один вопрос, граф, – сказал хозяин кабинета, протягивая договор на душу Фердинанда Адольфа Хайнриха Августа, графа фон Цеппелина. Граф поспешно спрятал листок. – Ваши мотивы? Вы хотели вернуть душу из-за банального страха, чувствуя приближающуюся смерть?
Граф, в третий раз за время, проведённое под землёй, улыбнулся. Он покачал головой, аккуратно положил кота на ковёр, наклонился через стол и прошептал ответ.
Проигравший подался вперёд и внимательно выслушал.
– Очень глупо, граф, – сказал мужчина в чёрном спустя несколько секунд. – Ха! В вашем-то возрасте! И такие глупости!
Граф не обиделся. Его седые усы словно светились.
– Только глупости и позволяют мне забыть о годах. Делают меня молодым.
– Что ж. Было приятно сыграть с вами. И проиграть. Не смею больше задерживать.
Граф фон Цеппелин попрощался и проворно оказался за дверью. Обитая кожей, без табличек, без ручки. Дверь закрылась сама по себе.
Шаги отозвались глухим эхом, всполошили летучих вампиров.
Перед ним возникла лестница.
– Я у тебя выиграю, – произнёс граф, глядя на поднимающиеся в сумрак ступени. – Вот увидишь. Шестьсот шестьдесят шесть раз.
Когда граф фон Цеппелин выбрался на поверхность, первым, что он услышал, было пыхтение паромобиля. Он обогнул насыпь, проковылял через полуразрушенные ворота и махнул водителю.
Тот поспешил помочь хозяину: дойти и забраться в салон.
Внутри «Horch» граф почувствовал себя лучше.
– Домой, – приказал он и закрыл глаза.
Всю дорогу он думал о Аделинде.
В Берлин въехали вечером. Опережая закат.
– Ах, моя любовь, это так романтично! Снова подарок?
Аделинда сидела на кровати. Прозрачный балдахин нависал над ней, будто крона диковинного дерева. Молодая и влекущая. Такая свежая и такая воздушная. Все те Любови, что были и что так и не случились в жизни графа, казались сейчас опавшей листвой, которую замёл снег. Он разрубил гордиев узел былых страстей и привязанностей, даже любовь к небу, чтобы посвятить себя этому существу, всецело, упоительно.
В агрессивном закатном солнце его Любовь, его девочка выглядела загадочным цветком, тянущимся в красные отсветы. Она подняла к нему свои тонкие руки. Хрупкий двадцатилетний ребёнок с глубокими холодноватыми глазами. Он влюбился в эти глаза. Да, сначала именно в них. Он хотел, чтобы они улыбались, хотел растопить несвойственный юности холод…
Глупый старик. Обретший на пути к восьмому десятку лет свою настоящую любовь. Счастливый старик.
Граф протянул Аделинде пожелтевший лист бумаги.
– Что это, милый?
– Я дарил тебе всё, что можно представить, всё, что можно купить. Все эти два чудесных года. Но я не мог подарить тебе самого главного – себя, без остатка.
– Это… – Глаза девушки побежали по строчкам. Ресницы дрожали.
– Моя душа, – сказал граф. – Теперь она принадлежит тебе.
И её глаза улыбнулись. Это стоило любого путешествия.
Любого.
Даже в преисподнюю.
На всех стенах – кроме занятой от пола до потолка книгами – горели свечи. Пахло табачным листом и сырым камнем.
Хозяин кабинета спрятал договор на душу графа фон Цеппелина в стол.
– Отлично, Аделинда или как там тебя на этот раз зовут, наш контракт продлён. Итак, ещё тридцать лет молодости, моя дорогая. Итого – почти сто лет с тонкой талией. – Мужчина хрипло рассмеялся. – Какое-никакое, а бессмертие. О котором Фердинанд позабыл похлопотать. – Вельзевул бросил взгляд на собрание трудов философов. – Как знать, может, он был прав. Накину ещё пять лет, если выполнишь одну мою просьбу.
– Какую? – Старуха с молодым телом и почти столетней душой, которая, впрочем, давно ей не принадлежала, боязливо подняла глаза.
«Глупость, – подумал Вельзевул, отыскивая сочинения Гегеля. – Есть глупость от знания и упрямства, а есть глупость от бездны невежества, нежелания познавать… и есть глупость сердца».
– Проведи их с графом. Was ist das Leben ohne Liebesglanz[]? Скрась старику последние годы жизни…
Уважаемая техподдержка, почините кнопочку оплаты, пожалуйста.