В деревне Герасимовка Тавдинского городского округа Свердловской области сам воздух пропитан памятью о страшных временах коллективизации. Эта память запеклась в порах темных бревенчатых стен двухэтажного музейного здания. Экспозиция музея Павлика Морозова в его родной Герасимовке заставляет взглянуть на трагические события 77-летней давности и увидеть героев этих событий по-иному, нежели это внушалось советской идеологией
Дом, в котором помещается экспозиция, построил здешний крестьянин по фамилии Пилипенко. В годы коллективизации 77-летнего Пилипенко раскулачили и расстреляли, а дом отдали под сельсовет и школьные классы. Здесь и учился Павлик Морозов.
Рядом, как часть самого музея, — невысокая, с непривычно маленькими окошками бревенчатая изба, дом, в котором проживал Трофим Морозов со своей женой Татьяной и четырьмя детьми. Тучи кровожадной мошкары спешат поживиться от нас, пока директор музея Нина Ивановна Купрацевич открывает неподдающийся железный замок на дверях. Сумрачные прохладные сени, махонькая горница, в которой только еще предстоит воссоздать исторический интерьер…
Морозовы приехали на Урал из Витебской губернии в 1910 году. Истории основания Герасимовки отведено в местном музее фактически центральное место. Потому что драма семьи Морозовых и гибель двух их сыновей, Павлика и Феди, использованная советской идеологией в своих целях, являются частью, продолжением и следствием этой истории.
Герасимовские первопоселенцы в 1906 — 07 годах пришли сюда пешком, поднятые с родных мест Столыпинской «переселенческой» реформой. Их тогда так и называли — «самоходы». В начале пути их, конечно, было больше; вдоль дорог, по которым тряслись груженные крестьянским скарбом обозы, немало оставалось могильных холмиков, особенно крошечных — детских, очень скоро зарастающих травами, словно их тут и не было никогда.
— Трудно представить, сколько лиха хлебнули первые герасимовцы, получившие для жизни по 15 десятин заросшей многовековым лесом земли да один казенный колодец, — говорит Нина Ивановна. — Сразу с дороги они принялись валить и жечь лес, копать землянки, в которых и пришлось им встретить и пережить жестокую голодную зиму. Осознав, что вот здесь теперь им предстоит жить, корчевали многовековые древесные корни, пахали целину, сеяли зерно, привезенное с собой в плетеных «горлянках», и радовались первым скудным урожаям, строили избы, сколачивали стайки и заводили скот.
К 1926 году у всех уже были избы. И только люди разогнули спины, только начали, хоть и не досыта, есть свой хлеб, как началась коллективизация, загрохотали по единственной герасимовской улице обозы под красным флагом, опустошающие амбары до зернышка.
Тех, кто успел сколотить крепкое хозяйство, целыми семьями выслали на лесоповалы по реке Конде. В это-то время народного плача, когда сосед на соседа мог донести, отводя беду от своей избы, когда брат брату боялся доверять, поставили знавшего грамоту Трофима Морозова председателем сельсовета. Неохотно он шел на эту должность, не раз просил уволить, но, с другой стороны, будешь сопротивляться и надоедать начальству, того и гляди самого признают «контрой». Смирившись, да и попривыкнув к «креслу», Морозов стал попивать и ушел к молодой бабе, бросив жену Татьяну с детьми. Павлик, старший из них, остался в доме за мужика.
Вскоре Трофима обвинили в подделке документов и арестовали: на железнодорожной станции в Тавде задержали двух мужиков, явно беглых ссыльных, с «липовыми» удостоверениями личности, скрепленными печатью герасимовского сельсовета. И потянули к ответу того, кто этой печатью распоряжался.
Судил Трофима Морозова в своей же деревне выездной суд. И Татьяна пошла на суд, взяв с собой 13-летнего Павлика. Судья стал допрашивать парнишку: мол, видел ли ты, как отец продавал документы? И от роду молчаливый, стеснявшийся своего сильного белорусского акцента, Павлик подтвердил: да, видел.
— Возможно, сказать так на суде мальчишку подучила мать. У оставленной женщины, да еще с четырьмя детьми, естественно была обида на Трофима, — предполагает Нина Купрацевич. — А может быть, она надеялась, что вот сейчас мужика попозорят при всех, молодая разлучница его бросит, и он, пристыженный, вернется домой. А судья приговорил Трофима к 10 годам лагерей.
***
Суд проходил в феврале 1932 года, а 3 сентября в лесу были убиты Павлик Морозов и его 9-летний братишка. Нашли их только 6 сентября, и три дня обезумевшая Татьяна металась в горе: ушли мальчишки по ягоды и пропали!
«А был ли мальчик?» — с усмешкой говорят сегодня скептики, когда слышат имя Павлика Морозова. Ответом для таких сомневающихся может служить самый страшный экспонат герасимовского музея — протокол подъема трупов. Составленный не шибко грамотным участковым милиционером Титовым и подписанный понятыми, этот документ читать без содрогания невозможно: «„пропавших двух мальчиков Морозовых, Павла 14 лет и Федора 9 лет, обнаружили от деревни Герасимовка на расстоянии 1 километр. Павел лежал в восточную сторону, на голову был надет мешок, в левой руке между указательного и среднего пальца разрезана мякоть и нанесен смертельный удар ножом в брюхо, в правую паховицу, куда вышли кишки. Второй удар нанесен ножом в грудь, около сердца, под каковым находились рассыпанные ягоды клюквы… Второй труп, Федора — на расстоянии от Павла 15 метров. Нанесен удар в висок палкой, а правая щека в запекшейся крови.»
По обвинению в убийстве детей арестовали их деда и бабушку, родителей отца, а с ними двух их зятьев, Арсения Силина и Арсения Кулуканова, а также 18-летнего Данилку — двоюродного брата Павлика и Феди. Силина потом за недоказанностью вины отпустили, хотя следы на черепе в память о допросах пугали спустя десятки лет даже его внуков, когда те, балуясь или нечаянно, прикасались ручонками к седой дедовой голове. Остальных арестованных судили в Тавде. По решению суда Арсений и Данила были расстреляны, 80-летние Сергей и Ксения Морозовы умерли в тюрьме.
— Версия ужасная и нелепая: дед и бабушка так рассердились на внука-предателя, что собрали целую банду и зарезали ножами в лесу его вместе с маленьким братишкой, которого еще совсем недавно нянчили на руках! — горячится от очевидности судебной ошибки Нина Купрацевич. — Но других версий не существовало, а эта была официальная, и ей верили.
Трагедию семьи, гибель двух детей власти самым циничным образом использовали в идеологических целях. Тело похороненного на тихом сельском кладбище Павла раскопали и перенесли в центр, под обелиск. Сначала было так: юный пионер, злобные кулаки, классовая ненависть, жестокая расправа. Позднее — наоборот: маленький предатель, отцеизменник, выродок. Имя Павлика сделали нарицательным и чуть ли не анекдотическим.
Года два назад музейные энтузиасты нашли статью некоего Александра Лискина, полковника юстиции в отставке, который тщательно изучил документы об убийстве в Герасимовке и установил, что участие четверых осужденных в преступлении не доказано.
Уголовное дело об убийстве братьев Морозовых лет 11 назад изучалось и в Свердловской облпрокуратуре, где пришли к выводу о недостаточности улик для обвинения четверых осужденных по ст. 58-8 УК РСФСР (в редакции 1 926 года).
Таким образом, получается, что обстоятельства гибели братьев Морозовых не раскрыты, а расстреляны — невиновные.
Но кто же тогда зарезал маленьких ягодников на клюквенном болотце близ Герасимовки?
Директор музея поделилась своей версией. Дети могли стать жертвой кого-то из своих же односельчан, раскулаченных и сосланных, но бежавших с места ссылки и прятавшихся в тавдинских лесах.
— Таких беглых в те годы скрывалось в тайге немало. Без документов, существующие вне закона, они боялись быть обнаруженными властями — уж тогда им и их семьям верная погибель! На схрон такого вот несчастного и могли нечаянно набрести Павлик с Федей. И под страхом того, что об этой встрече дети проболтаются в селе, человек, защищая себя и свою семью, решился пойти на убийство. Признаюсь, я даже предполагаю, кто это был, но никогда не назову его имя. Тогда было слишком страшное время, чтобы мы теперь, с расстояния стольких лет, могли кого-то судить.
***
Памятуя о том, как идеологически вывернутая герасимовская трагедия искалечила судьбы нескольким поколениям и Морозовых, и Силиных, и Кулукановых, Нина Ивановна справедливо считает: нельзя, чтобы еще чья-то фамилия зазвучала в этой связи и чтобы хоть каким-то образом пострадали еще чьи-то потомки.
По той же причине пусть останется не названной по имени фигурантка еще одной версии. Если помните, от своей семьи Трофим ушел к молодой односельчанке. Надо понимать: если Татьяна потеряла, то ее соперница — приобрела. И наверняка разлучнице было трудно смириться с тем, что, едва устроив личную жизнь, она снова осталась одна. А с чьей, как говорится, подачи? Увы, история знает немало случаев страшной женской мести, жертвами которой оказывались дети…
О любовнице Трофима Морозова известно немного. Вскоре после драматических событий в Герасимовке она уехала из села, больше ее там не видели. Как не видели и самого Трофима, который то ли сгинул в лагерях, то ли, отбыв свой срок, затерялся где-то на российских просторах.
О Татьяне Морозовой, разбитой горем и всесоюзной оглаской ее непомерного материнского горя, позаботилась Надежда Крупская — помогла переехать в курортный город Алупку, где та и прожила всю оставшуюся жизнь до глубокой старости.
